Незаметно подошёл экватор Техникума. Второй курс — всё-таки ещё младший, ну а уж третий-то — точно старший; без чуть-чуточки техники. И учиться осталось уже только три семестра, потому что восьмой семестр — это только преддипломная практика, диплом и за­щита. И я сам уже не тот — мне 16 лет, получил паспорт, вроде бы даже ума прибавилось. Мои товарищи по Техникуму тоже изменились, повзрослели. Закржевской стало легче с нами работать. Итак, начало третьего курса. 1 сентября I960 года, четверг.

                                 *   *   *

Состав группы немного стабилизировался, но ещё не до конца. В течение учебного года в группу были приняты, наиболее вероятно, двое: Володя Вильчик и Володя Щёголев (однофамилец Бориса). Но до конца года их «ушли». В конце курса также покинули группу Гошин, Гусев, Громов, Петров. Михайлов — не помню, когда. Если Громов яв­но просто «не тянул», ему было трудно учиться и он перешёл на вечернее отделение, то с Гошиным, Гусевым и Петровым было, мне ка­жется, что-то другое. Похоже, эти ребята стали заботиться о пред­стоящей армейской службе — вернее, чтобы её у них бы не было. А для этого надо было поступить в институт, не оканчивая техникума, т.к. в число 5% отличников (и вообще отличников) они явно не попа­дали. Может, я и не совсем прав, но на то похоже, да Бог им судья. Гошин после ухода изредка появлялся на горизонте. Он был дружен с Береславским и Русовым, как-то заезжал и ко мне домой. С Гусевым всегда можно было связаться через Прокофьева, с Петровым — через Щёголева. После этих отчислений больше из нашей группы уже никто не уходил, и оставшиеся 26 человек так и закончили Техникум. Уже на третьем курсе мы стали дружным коллективом, хотя, конечно, вну­три него образовались более тесные компании численностью от двух человек. Моим самым близким другом остался Борис Новосельский. Из других моих товарищей отметил бы Олега Таскаева, Володю Меклера, Фиму Гандшу, Сашу Филиппова, Олега Громова.

                                 *   *   *

Классным руководителем у нас на третьем курсе оставалась Еле­на Карловна Закржевская. Она здорово поработала с нами на втором курсе и теперь, думаю, чувствовала себя значительно спокойнее. Ведь и мы поумнели, да и вовремя были отчислены те, кто учиться не хотел или не мог. Закржевская пожинала плоды своих трудов. Старостой после Саши, то бишь Васи, Погребного у нас назначили Бориса Смирнова. Комсоргом выбрали Сашу Филиппова, поскольку Слава Прокофьев был избран в Комитет, где стал «заправилой печати». Проф­оргом бессменно оставался я. Начальство «центральное» не менялось: всё те же Горохов, Алексеев, Михельсон.

                                 *   *   *

Из общеобразовательных предметов на третьем курсе оставались литература, история СССР, немецкий язык и, конечно, ВДП и физкультура. Все они на III-м курсе и закончились.

История СССР под руководством Тамары Михайловны Прониной успе­шно завершилась экзаменом, который мы, помню, сдавали дотемна. Я приехал домой очень поздно, поскольку по своему обыкновению сдавал в последних рядах, и мои родители даже уже начали волноваться. А у меня получилась интересная история (извините за каламбур!). В биле­те, как всегда, было три вопроса. Первые два (не помню, какие имен­но) я знал очень хорошо и не боялся. А вот последний поверг меня в шок: «Партизанское движение на Украине во время немецкой оккупации 1918 г.». Ну не знаю ни бельмеса, буквально — тёмная бутылка. Даже не предполагал, что такое может быть в билете. Подумал и решил из­мучить Тамару Михайловну первыми двумя вопросами. Стал там говорить что надо и не надо, как можно больше. По первому вопросу сказал очень много (а уже темно на улице!), по второму даже она меня прервала, не дав закончить. Третий спрашивать вообще не стала! Так я победил Историю. И был очень рад своей пятёрке.

Литература закончилась спокойным устным экзаменом, который я тоже сдал на пять. Помню, что мне на III-м курсе очень понравилось работать над домашним сочинением. Тема была «О месте поэта в рабо­чем строю» по Маяковскому. Сам процесс работы, поиска и системати­зации материалов очень соответствовал моему внутреннему складу. Впервые, пожалуй, я с таким увлечением работал над домашним задани­ем. Позже точно такое же увлечение я чувствовал, когда принимался за работу над некоторыми курсовыми проектами. Тут действует принцип «Чем дальше, тем интереснее» — т.е. чем глубже я влезаю в работу, тем самому мне больше и больше хочется лезть дальше и дальше. Осо­бенно начинает «засасывать» работа, когда уже что-то начинает получаться, вырисовываться. Ну это, наверное, нормальное вообще для всех дело.

Немецкий язык тоже закончился на третьем курсе. У меня с не­мецким было всё отлично, итоговый зачёт (экзамена не было) я сдал на пятёрку, да и Наталья Борисовна меня за три года достаточно уз­нала, и неожиданностей быть не могло. Без большого преувеличения могу сказать, что полученных мной  в Техникуме знаний по немецкому в принципе даже хватало, когда я пытался одно время на обычных лекциях вести конспект по-немецки. Так что в основном моё сегодняшнее знание немецкого — это школа + Техникум. За что и огромное спасибо Ангелине Иннокентьевне Истоминой (школьная «немка») и Наталье Бо­рисовне Ветошниковой.

На третьем курсе было много технической механики. Два семестра шёл сопромат, а параллельно с ним во втором (т.е. шестом) семестре — детали машин. Предметы, известные своей пакостностью для студен­тов. Правда, наверное, это ещё и зависит от того, кто и как их пре­подаёт. У нас оба предмета вёл всё тот же Алексеев. Должен сказать, что преподавал он их неплохо, а если бы не его плоские шуточки, то и вообще всё было бы отлично. Я старался по обеим этим дисциплинам заниматься без пробелов, и поэтому больших трудностей у меня с ни­ми не было. Только курсовой проект по Деталям машин задержал и сда­вал вместе с Борей Новосельским в самую последнюю очередь. Правда, сдал на пятёрку. Ну а теорию по обоим предметам тоже сдал на отли­чно — вообще у меня летняя сессия III-го курса была 25 баллов из 25. До сих пор помню, что вышеупомянутый Алексеев частенько опаздывал на свои лекции в нашу группу. Уж не знаю, что было тому причиной: обязанности ли зав. отделением, или работа секретаря партбюро, или просто оригинальничание. Опоздания бывали крупные, а один раз он опоздал аж на 44 минуты, т.е. просто пришёл к заключительному зво­нку. Эти предметы, как и теормех, нравились мне средне, но я всё-таки их одолел и получил по всем пятёрки, соответствовавшие моим знаниям.

В пятом семестре закончилась у нас Электротехника, которую со II-го курса вела Клавдия Петровна Сибилёва — я о ней писал. Самое в этом предмете интересное было как раз на втором курсе. На третьем в основном были электроизмерения, хотя предмет официально считается один. Для меня это трудностей не представляло, я сдал Электротехни­ку тоже на пятёрку.

Оба семестра третьего курса у нас шёл предмет «Электрические машины и источники питания радиоаппаратуры». Предмет был очень ин­тересный, нужный и важный. А вела его Клавдия Ивановна Киселёва. Это была молодая, очень симпатичная и привлекательная женщина. Мно­гие наши ребята уже смогли именно это в ней оценить. Она всегда бы­ла хорошо одета, в меру накрашена, держалась очень уверенно и, ко­нечно, понимала, что шестнадцатилетние мальчишки больше будут смо­треть на неё, чем слушать то, что она будет говорить. Однако предмет свой она знала очень хорошо и читала его весьма доступно. А по источникам питания мы делали курсовой проект. И вот меня, как это у меня часто бывает, повело опять-таки со столбовой дороги на ка­кой-то объезд. Дело в том, что как раз в те годы происходило бурное развитие полупроводниковой техники, это было очень модно. Нам же в Техникуме капитальный курс полупроводниковых приборов прочесть ещё не успели. Хотя многие из нас, как радиолюбители, сами уже их потрогали руками и представляли себе, что это за зверь, но теории предмета мы не знали. Единственное из царства полупроводников, что нам дали с другими предметами — это полупроводниковые диоды, селе­новые, купроксные и ртутные выпрямители (вентили). В основном это как раз шло с источниками питания, и поэтому Киселёва была, выдавая нам задания на курсовые проекты, вправе ожидать, что мы используем новейшую технику. В частности, у меня был какой-то выпрямитель для питания аппаратуры. Были заданы параметры выпрямителя. Правда, при выдаче заданий Клавдия Ивановна ничуть не давила на нас в смысле выбора конкретных решений или элементов. А может, это подразумева­лось? Во всяком случае, по-моему, я был в группе единственным из всех, кто получил задание на выпрямитель (были ещё стабилизаторы) и применил не полупроводниковые элементы (даже не селеновые столбы!), а электровакуумные приборы. Я взял два обычных двуханодных кенотрона и получил простейшую мостовую схему, отвечающую всем заданным параметрам. А технико-экономическое обоснование чётко пока­зало выгоду такого варианта. Киселёва, кажется, была несколько удивлена, но не шокирована. А может, ей понравилась нестандартность мышления учащегося, т.е. моя. Во всяком случае, она меня похвалила и поставила за проект пятёрку. Такую же отметку я получил и за весь курс на экзамене. Осталось ещё только добавить, что Клавдия Иванов­на одно время бела женой тогдашнего директора Ленфильма Н.Н.Киселё­ва. Что ж, губа его не дура.

Два сугубо специальных предмета вела у нас Изабелла Александ­ровна Румынская, о которой я уже имел удовольствие писать. В пятом семестре закончился курс Основ гидроакустики. Мы сделали курсовой проект по характеристикам направленности акустических антенн и сда­ли экзамен. У меня – пятёрки. Основы моей будущей специальности мне очень понравились, я занимался ими охотно, а преподавание было хо­рошим, даже очень. Вторая дисциплина Румынской — Электроакустика. Тоже весьма интересный предмет. Если «Основы…» — это были именно физические основы, т.е. по сути дела механика сплошных сред в изло­жении для техникумовского уровня, то электроакустика — это практические вопросы: преобразователи звука в электроэнергию и наоборот. Тут у нас были и лабораторные работы. В то время все акустические лаборатории располагались в первом этаже, в скосе зда­ния и чуть дальше — в корпусе II. Одна из лабораторных по электро­акустике предусматривала снятие характеристик студийного широко­плёночного магнитофона МАГ-8М. Тогда такие монстры были в самом ходу. И вот однажды, на одной из работ, пользуясь временным отсутствием Румынской, я прочитал перед микрофоном и записал на плён­ку знаменитую нескромную сказку Пушкина «Сказка про царя Никиту и его сорок дочерей». Читал вдохновенно, с выражением. Потом мы позвали ещё ребят, в том числе и нашу единственную к тому времени девочку Наташу Синицыну, и устроили прослушивание. Эффект, конечно, был потрясающий. А вот стирать плёнку не стали. Сейчас уж не помню, почему и как это получилось. Во всяком случае, вскоре мне ребята (Коломенцев с Бунеевым) сообщили, что Румынская и ещё кто-то прослушали эту запись (а может, им ребята подсказали?) и хохо­тали до слёз. Представляю себе картину! А уже много лет спустя Ви­талик Коломенцев мне рассказал, что эту запись в лаборатории со­хранили и ещё долго преподаватели развлекались, включая её на сво­их преподавательских междусобойчиках.

С лабораторными по электроакустике связано ещё одно очень памятное событие. В среду, 12 апреля 1961 года, была очередная лабораторная. Вдруг в лабораторию врывается запоздавший Юра Гусев и сообщает нам всем о полёте Гагарина. Так мы тогда об этом узнали. Ну а подробности — уже позже, когда пришли домой из Техникума. Описывать этот день нет смысла, всё описано давно без меня. Но вот то, что я узнал об этом именно на электроакустике, я запомнил очень хорошо. К тому же полностью совпали имена и отчества Гага­рина и нашего Гусева — оба Юрии Алексеевичи!

По электроакустике на экзамене я тоже получил пятёрку. Вооб­ще на двух последних курсах у меня все итоговые оценки, кроме во­енной допризывной подготовки, — пятёрки. Раскочегарился. Ещё одним капитальным предметом третьего курса были Основы радиотехники. Их вёл всё тот же Николай Иванович Грачёв, описанный мной в главе о II-м курсе. Читал он его так же капитально, системно, как и электронные и ионные приборы. На этот конспект и сейчас при­ятно посмотреть. Все лекции были очень понятны, ясны. По этому предмету тоже были лабораторные, и довольно много. Конечно, нам это всё было очень интересно. Наконец-то на III-м курсе Радиотехни­ческого техникума мы добрались до радиотехники! Для меня, радиолюбителя, это было тем более захватывающе интересно. Помню, что на последнем экзамене по радиотехнике Грачёв поймал кого-то (кажется, Лёшу Селиванова) со шпаргалкой и устроил страшный скандал. Бушевал и грозился признать экзамен для всех (!) недействительным и повторить всё по-новой. Но до этого, конечно, не дошло. Как вывер­нулся из этого положения Селиванов — не помню. Но всё в конце ко­нцов обошлось.

Наконец, ещё об одном предмете, который стал для меня и, на­верное, для подавляющего большинства нас настоящим праздником души: Конструирование и расчёт гидроакустической аппаратуры. Наш будущий хлеб, родная специальность. Всего два семестра (6-й и 7-й), но 368 часов — больше было только по Истории СССР (388 ч.) и математике (438), но это за 6 и 4 семестра соответственно. А тут, конечно, занятия были крайне интенсивные. Кроме того, там было очень много лабораторных работ на приборах от настоящих ги­дроакустических станций и серьёзный курсовой проект. Так что раз­гуляться было где. А главное, конечно — преподаватель. Наша несравненная и незабвенная Ираида Казимировна Колесникова. К велико­му сожалению, не так давно – в 1995 году — её не стало. А то­гда это была молодая красивая женщина, прекрасно выглядевшая, всегда в хорошем настроении, очень доброжелательная, чуткая. Мы все очень её любили. Её уроки были для нас — ну если не для всех праздник, то по крайней мере светлое пятно. Несмотря на то, что и материала было очень много, и был он очень сложный. Тем не ме­нее. Помню, как один раз я после трудного матча по шахматам на первенство города в каком-то техникуме приехал домой поздно ве­чером и, что называется, как выжатый лимон. Назавтра должны были быть занятия у Колесниковой с опросом — она имела такое обыкновение. Но в тот самый день, когда был матч, утром тоже у неё бы­ли занятия, и она меня спрашивала. Спрашивать второй раз подряд одного и того же учащегося она не станет — это было известно. Я поэтому со спокойной совестью не стал ничего учить. Назавтра на занятии у Колесниковой я как-то автоматически написал-таки каран­дашом на ногте (по моему методу) основные формулы для ответа у доски. Каков же был мой шок, когда вдруг Ираида Казимировна вы­зывает меня! Слава богу, что у меня были эти формулы, и я отве­тил. Потом она посмотрела в журнал, увидела мою вчерашнюю пятёр­ку, очень мило сказала: «Ох, я же Вас вчера спрашивала!» — и по­ставила мне ещё одну пятёрку. Признаться, я пережил несколько не очень приятных минут. Ведь я был у неё на очень хорошем счету, а объяснять в случае провала, что я вчера, мол, играл за Техникум и т.д., я бы, конечно, не стал. Что называется, пронесло. А Ко­лесниковой самой, похоже, стало как-то неудобно, что она меня подряд второй раз спросила.

Очень интересный мне попался вариант курсового проекта по предмету Колесниковой. Надо было спроектировать магнитострикционный гидроакустический излучатель. Вроде бы задание несложное. Но сколько я ни бился — не получается, и всё! Обычная ситуация конструктора: подтягиваешь один параметр до заданной величины — «уходит» другой. Поправил другой — вылезает третий, и так далее. А время идёт, курсовой не двигается. Наконец я решил посмотреть на него чисто теоретически, посчитал и вдруг прихожу к выводу, что вроде бы он принципиально невыполним! Проверяю ещё и ещё — всё точно, С великим смущением иду к Колесниковой, показываю ей свои расчёты. И вдруг она так это совершенно спокойно мне говорит, что такое в принципе возможно! И сказала, чтобы я написал всё как есть и дал обоснованное заключение о невыполнимости преобра­зователя с заданными параметрами. Менять ничего она в задании не стала. Я так всё и сделал. Привёл все свои расчёты до критического места, показал, из-за чего недоступны нужные параметры. Ко­лесникова поставила мне пятёрку. Работа над этим курсовым мне да­ла очень много — не столько в смысле техники, сколько в плане критического отношения к работе. Оказалось, что не всё, что зада­ют, можно выполнить! Урок этот для меня как для конструктора име­ет полную силу и сейчас. Иногда следует подходить к работе имен­но с таких критических позиций, помня, что и отрицательный резу­льтат — это тоже результат.

Остались два предмета из серии «силовых»: ВДП и физкультура. Оба они заканчивались на III-м курсе. С ВДП никаких проблем не бы­ло, Твердохлеб спокойно поставил мне четвёрку (на большее я и не претендовал), больше об этом предмете ничего и не помню, С физкультурой было сложнее. Нормативы я сдал еле-еле, но тройка была твёрдая. Метсавас мне её и поставил, добавив: «Вот уволят Левиц­кую, поставлю хоть пятёрку, а сейчас не могу». Смысл этой фразы я тогда уже хорошо понимал, но я этому и другим связанным с ним во­просам посвящу отдельную главу. А пока у меня была очень обидная тройка. 

На стадионе «Красная Заря». Слева направо: Меклер, Беликов, Гандшу, Тихомиров, Б.Щёголев, Коломенцев, Блинов, Якобсон (младшая группа), Таскаев, Береславский. Фото 1961 года.

Там же. Фото В.Меклера

            На III-м курсе у нас была радиомонтажная практика. Длилась по­чти два месяца, с 22 сентября. Дело, разумеется, очень интересное. В моей половине группы были два мастера: Юрий Александрович Сеткин (тот же самый, что по станочной практике — он оказался униве­рсалом) и Иван Тимофеевич Кривопуськов. Практика была капитальная, нас учили радиомонтажному делу с самых основ и кончая весьма сложными видами работ. Теория тоже была. Вместо выполнения учебных работ можно было приносить из дома какие-нибудь радиоаппара­ты и на них практиковаться, совмещая полезное с приятным. Именно так в числе некоторых других поступил Фима Гандшу. Я посоветовал ему ввести в свой маломощный радиоприёмник («Рига») дополнитель­ный каскад усиления низкой частоты. Замысел удался, мы всё сделали, подобрали режим, приёмник стал мощнее, а работа заслужила высокую опенку.

Слева направо: Бунеев, Домбровский, Гандшу. Фото М.Зингера

           На радиомонтажной практике в числе прочего нас учили делать обмотку «Универсаль». Брали резистор (тогда называли «сопротивление») и на нём наматывали катушку. Работа была сложная, кропо­тливая, поэтому находились охотники попользоваться чужим трудом. А «Универсаль» надо было представлять на зачёт. Федя Дулатов, опасаясь за судьбу своего изделия, взял его домой, а на зачёт привезти забыл. И вот перед зачётом он спохватился, страшно испугался и решил ехать домой. А ехать надо было ни много, ни ма­ло, как в Пушкин. Федя прикинул, что вроде бы должен успеть к концу зачёта, и полетел. Вернулся весь взмыленный, с происшест­виями: на обратном пути под ним загорелась в электричке печка. Но Дулатов успел всё-таки вовремя и с «Универсалью». Правда, у него эту работу на зачёте не спросили! Бедный Федя!

На этом зачёте впервые (и единственный раз в Техникуме) мы применили новый метод сдачи. Вернее, старый, как мир. В общем-то, все были уверены, что сдадим, но вот кто-то первый сказал, что вот надо бы мастерам «поставить», тогда всё пройдёт легче, проще и вообще спрашивать не будут. Я к таким делам относился отрица­тельно, но против общества не попрёшь. Скинулись и поручили это деликатное дело Адаму Гликману (наверное, его и идея была?) и кому-то ещё — не помню. Они купили бутылку коньяку (тогда это бы­ло свободно и стоило 41 руб. 20 коп. старыми) и банку шпрот. При вручении я не присутствовал. Но не сдавших у нас не было, оценки у всех были хорошие и отличные. Все получили разряды радиомонта­жника. Лично я получил пятёрку и второй разряд. Таких нас было пятеро.

Летняя сессия в том учебном году у нас была чуть раньше, чем обычно, а с 17 июня началась технологическая практика на 206-м заводе в Новой Деревне, за Чёрной речкой. Это сейчас можно сказать, что это был 206-й завод, или п/я 731, и что сейчас он называется «Водтрансприбор». Тогда всё это было под большим секре­том, и адрес-то нам сказали на ушко. В первый день было организационное собрание, вёл руководитель практики Козлов (имя — отче­ство забыл). Этот день (субботу) и следующий понедельник знакомились с заводом, ходили по цехам. А со вторника начали работать.

Нас разбили по 2 — 3 человека по разным участкам. Мы работали по нескольку дней, потом менялись, и т.д. Таким образом мы побывали на нескольких рабочих местах. Я работал в паре с Олегом Таскаевым. Начали мы с заливочного участка — там, где разные электроэлементы заливают эпоксидными компаундами. Потом ещё поработали на обмоточном участке, на маркировке, были в выпускном 50-м цеху. Всё было впервые, всё очень интересно. Посмотрели, как работают настоящие рабочие и узнали, чем отличается труд техников. Разница, конечно, огромная. Лишний раз убеждает в пользе образования.

Все свои дела на практике заносили в отчёт и в среду 12 ию­ля Козлов нас собрал и ставил зачёты. Помню, как Фима Гандшу опо­здал на зачёт, причём настолько, что Козлов уже ушёл. Фима вообще всегда и всюду опаздывает. Сначала преподаватели возмущались, по­том уже, видно, махнули рукой, и Фима регулярно опаздывал на пять минут. Если с ним договорился о встрече, то будь уверен, что Фима опоздает, причём без всяких угрызений совести. Для него это было абсолютно в порядке вещей. А в этот раз Козлов в общем-то никакого зачёта в прямом смысле не устраивал, да и какой там мог быть зачёт — просто собрал наши тетради, расписался в зачётках, отпустил нас и сам ушёл. Хорошо ещё, что ушёл не совсем, а… в баню, ко­торая была напротив завода, и сказал нам об этом. Фима, как обычно олимпийски спокойный, появился минут через десять после его ухода, когда мы ещё не разошлись по домам. Сначала, когда мы ему сказали, что Козлов уже ушёл, Фима не поверил, решив, что его разыгрывают. Но потом сориентировался и побежал в баню. Мы его подождали, и вскоре радостный и чистый Фима вылетел из бани с зачётом…

206-й завод, где у нас проходила практика, находится за Чёр­ной речкой, и я ездил туда обычно 3-м трамваем. Борька Новосельс­кий тоже попал туда на практику, хотя в то время жил уже на улице Ленсовета и ему было бы гораздо удобнее ездить на практику в ЦНИИ им. А.Н.Крылова, где была половина нашей группы. Но почему-то ему не удалось туда попасть, и он через весь город катался тоже на «тройке» на завод, тратя больше часу на дорогу в один конец. Я обы­чно подгадывал таким образом, что на своей остановке на Кронверк­ской улице садился в его трамвай, и мы дальше ехали вместе. Меня всегда как-то очень удивляло, что вот я ещё только встаю, а Борька уже едет. Я ещё завтракаю — Борька где-то в центре города. И только когда я выскакиваю из дома — Боб находится где-то недале­ко, у Кировского моста. Мы вместе доезжали до Чёрной речки, потом трамвай сворачивал налево, а мы с Борькой, зажав носы, бегом бежа­ли по мосту через Чёрную речку. В то время в неё сливались нечисто­ты, и вода воняла совершенно омерзительно на всю округу. Даже на завод иногда доносилось. Поэтому речку стремились миновать как мож­но скорее.

                                 *   *   *

На третий курс пришлось ещё много других памятных событий, не связанных впрямую с учёбой. Очень большое место заняли в то время в моей жизни шахматы. Настолько большое, что я решил выделить из рас­сказа о третьем курсе всё, что связано с этим моим увлечением, в специальную главу. В конце концов ведь не содержание записок должно подчиняться их структуре, а наоборот. Тем более, что тут всё в моей власти. А про третий курс ещё многое нужно рассказать. Правда, хро­нология тут немного нарушится, но это не беда.

                                 *   *   *

С 1-го января 1961 года поступили в обращение новые деньги. Масштаб всех доходов и цен поменялся в сторону уменьшения цифр в 10 раз, т.е. за 10 старых рублей давали при обмене 1 новый, цены стали в 10 раз меньше, и заработки — тоже. Таким образом, моя стипендия с 1-го января стала 36 рублей — до того было 360. Мы с кем-то из ребят (помню точно, что был Саша Филиппов) в начале месяца сходили на ближайший обменный пункт в гостинице «Нева». Я там поме­нял свои скромные сбережения на новые деньги, причём выпросил также монеты в 1 рубль и 50 копеек, что было тогда для нас новым. Кроме того, с 1-го января остались в прежней цене самые мелкие монеты старой чеканки — 1, 2 и 3 копейки, и у кого они сохранились, те, конечно, выиграли. У меня как раз таких монет было довольно много. Это произошло благодаря так называемой «Операции «Медный саркофаг». Это была у нас такая шутка. Компания ребят, ездивших на 1-м автобу­се в Техникум и из Техникума, была довольно велика: Беликов, Гандшу (первые годы), Громов, я, Меклер, оба Смирновых, иногда — Саша Тара­нов. Конечно, мы иногда старались или проехать совсем бесплатно, или заплатить поменьше (стоимость проезда зависела от количества «тарифных участков»). Кондукторы, разумеется, с этим боролись. И вот мы в отместку наиболее рьяным и придирчивым кондукторам стали копить медяки и потом, когда собиралось человека 3-4, вываливали эту кучу меди в уплату за проезд. Кондукторши обычно вскипали, сы­пались колкости типа «на какой паперти собирали?», но деньги есть деньги — либо бери, либо нет. Обычно, конечно, брали, но ругались здорово. Это и называлось «Медный саркофаг». Вот и перед Новым годом у меня набралось некоторое количество медяков, которые с 1-го января подорожали в 10 раз!

                                  *   *   *

Вспоминается один забавный эпизод времён учёбы на третьем курсе, который хорошо показывает, какие же мы тогда всё-таки ещё были мальчишки! Чего-то мы не поделили с Борисом Смирновым и начали во­зиться в 35-й аудитории. Вошли в раж и соединёнными усилиями раз­били довольно большое стекло в окне. Ничего себе – староста с про­форгом! Пришёл Алексеев, велел купить новое стекло и вставить. По­советовал ближайший магазин со стёклами навырез (где-то на Пестеля или аж на Белинского — не помню). Мы замерили размеры и пошли за стеклом на большой перемене. Стекло купили, принесли, а вставил его техникумовский рабочий по обслуживанию здания. Так что всё обошлось довольно спокойно, а расход был копеечный. Несколько позже то же самое произошло с Борисом Новосельским и Олегом Таскаевым. Во время возни Новосельский ногой высадил стекло в аудитории Технологии металлов. Так что всякого у нас бывало, хотя вроде бы так-то мы уже были люди и вполне взрослые. Правда, мальчишество не изменяет многим из нас и сейчас. Не так уж это и плохо.

                                 *   *   *

Мои занятия радиолюбительством приносили свои плоды. Мне уда­лось восстановить старый довоенный приёмник СВД-9, который подарил мне мой старший друг Олег Баранов. Я очень хотел, чтобы он зарабо­тал как супергетеродин (каковым он и был по рождению), а для этого его надо было настраивать на приборах. Я договорился с лаборантом лаборатории радиотехники Александром Александровичем, и он разрешил мне приходить в лабораторию. Я принёс приёмник, А.А. предоста­вил в моё распоряжение генератор стандартных сигналов (ГСС) и лам­повый вольтметр ВКС-7б, и я с января 1961 года ходил в лабораторию и работал со своим приёмником. Правда, полностью и полноценно настроить мне его так и не удалось — даже не знаю, в чём там было дело. Но навыки работы с приборами я получил хорошие. Правда, по­сле этой работы возникли трудности с выносом приёмника. Дело в том, что привёз-то я его просто так, без всяких документов, а вынести тем же порядком вахтёры его не давали. А ящик был большой и тяжё­лый. Надо было или задним числом оформлять бумаги на внос, а потом на вынос, или искать другие пути. Я начал было писать заявление, но тут подвернулся удобный случай. Были открыты ворота, и мы с помо­гавшим мне Фимой Гандшу быстренько вынесли мой СВД-9 на улицу. По­сле этого вскоре я помог Фиме вынести его «Ригу», к которой мы пристраивали каскад на практике. Там кто-то из нас отвлекал внима­ние вахтёрши, а второй в это время вытащил приёмник. Правда, «Ри­га» была значительно меньше «СВД-9».

                                 *   *   *

В марте 1961 года Комитет Комсомола Техникума направил троих студентов из нашей группы руководить радиокружком в подшефной 190 школе на Фонтанке, 22. В эту троицу попал я, а ещё Валера Хотемлянский и Лёша Селиванов. Поручение было почётное, но оно совпало с играми на первенство города по шахматам, и разорваться между этими двумя делами я не мог. Я провёл пару занятий со школьниками, причём никакой программы не было, всё приходилось выдумывать на ходу. Начинали мы, конечно, с детекторных приёмников. Но потом мне стало невмоготу, и меня заменили другие ребята. Так что тогда преподавателя из меня, к сожалению, не получилось.

                                 *   *   *

Поскольку шахматные и другие напрямую с ними связанные собы­тия я выделяю в специальную главу, мне остаётся упомянуть об очень немногом. На III-м курсе у нас была пара экскурсий: были мы в Музее Революции (по программе), были в Исаакиевском соборе, причём забирались на смотровую галерею. Видимость была чудная, впечатления остались великолепные. У меня от этих экскурсий остались фотогра­фии, сделанные Борисом Смирновым и ещё кем-то из ребят. В это вре­мя мы крепко подружились с Борей Новосельским. Я летом 61-го года (29 июня) первый раз побывал у него дома, уже на новой квартире, на Ленсовета. Вскоре и он посетил меня. Был я в гостях и у Володи Меклера на Большом пр. П.С,, у Фимы Гандшу на Кировском, а потом — на Среднеохтенском. Мы с Фимой вообще-то вместе учились в 69-й школе, только он — на год старше, поэтому по школе он меня помнил, а я его — нет; побывал я и у Алика Таскаева, на Чайковского, 2.

                                 *   *   *

Один раз мы ездили в колхоз куда-то в Гатчинский район, на уборку картошки. Совершенно не помню подробностей работы. Помню только, что везли нас в закрытых брезентом грузовых машинах, на бортах которых мы мелом написали «ЛРТ», но со всевозможными рас­шифровками вроде «Ленразвраттрест», «Лентяи — разгильдяи — тунеяд­цы» и т.п. Там работала вместе с нами ещё и параллельная группа, и было довольно весело.

Был у нас один субботник — перед открытием кинотеатра «Ленин­град» на Потёмкинской улице. Мы там помогали в уборке помещения., т.е. строители, как обычно, не успевали вовремя. Больше у нас ни­каких колхозов и субботников не было, кроме летней работы в 61-м году, о которой я расскажу в главе о каникулах.

                                 *   *   *

В 61-м году произошло очень знаменательное и приятное для ме­ня событие в моей личной жизни: я впервые побрился. Вообще-то растительность у меня на лице стала «неприличной», как выражался Новосельский, немного раньше, но я тянул с первым бритьём, т.к. был уверен, что после этого придётся бриться ежедневно. Перед глазами был пример Саши Таранова, который начал бриться лет с 14-ти и те­перь его синие щёки требовали бритвы чуть не два раза в день. И я решил, что дождусь, когда мне исполнится 17 лет, о чём и заявил Новосельскому. И вот в свой день рождения, 15 марта, в среду, я встал пораньше, взял отцовскую безопасную бритву, вставил туда но­вое собственное лезвие и первый раз в жизни побрился. Следующий раз, конечно, был отнюдь не назавтра, но теперь я стал уже бриться регулярно, а потом мне купили «Спутник». Это очень удобная механическая заводная (как патефон) бритва. Особенно удобно в дороге и вообще вне дома. Я брился «Спутником» до 87-го или 88-го года, с тех пор перешёл на кассетные станки, а «Спутник» остался для поездок.

Похвастался перед Новосельским — он остался доволен.

                                 *   *   *

Итак, мне уже пошёл восемнадцатый год, окончен третий курс. Ещё год — и я буду техником. И радостно, и немножко грустно. Та­кого ощущения тепла и уюта больше не будет. Взрослая жизнь сложнее. Нашими ребятами 43-го года рождения и старше начали интересоваться военкоматы. Некоторые из сокурсников дальновидно предпринима­ют меры, чтобы не попасть на службу. Отличники рассчитывают по­пасть в 5% и поступить в дневные институты, некоторые стараются запастись аттестатами зрелости, кто-то пошёл по пути сбора спра­вок о нездоровье. Я решил для себя, что в дневной институт посту­пать не буду (иначе зачем надо было идти в техникум?), а там  — как будет, так и будет.

Далее
В начало