Глава 13. Шестидесятые

Понимание того, что наступила оттепель, пришло ко мне только в шестьдесят четвертом. Первый летний отпуск после первого года работы. Мы с друзьями едем на юг. Кто-то определил – в Алупку. И мы потянулись в Алупку. Там познакомились с ребятами из Театрального, с художниками. Познакомились с Игорем Добролюбовым, белорусским режиссером. Теперь он народный артист Белоруссии. Снимал тогда фильм «Иду искать». Рассказывал, какого замечательного актера он нашел – Георгия Жженова. Тот недавно вернулся с Колымы. Жженова тогда еще никто не знал.

Центром нашего притяжения была мастерская художника из Ленинграда Якова Александровича Басова. Очень красивый дом из ракушечника, с итальянским двориком, недалеко от берега моря. Яков Александрович – крупный, интересный мужчина в возрасте, интеллигентный, доброжелательный, гостеприимный. Раньше Басов писал маслом унылые совковые картины. В точности так, как требовал соцреализм. Перебравшись в Крым, начал писать акварельные пейзажи. Много работал на пленэре, ходил в горы, встречал рассветы. Открылось второе дыхание. Многие его работы того времени теперь экспонируются в очень хорошем Симферопольском художественном музее.

К нему приезжала летом на отдых его приемная дочь, очаровательная Ирина. Звезда Алупки. Она выросла на море. Прекрасно плавала. Чувственная, живая, лукавая, за ней всегда ходили толпы поклонников. Поэтесса. И дочь известного в свое время поэта Бориса Корнилова. Автора знаменитой «Песни о встречном». В тридцать втором того обвиняют в «яростной кулацкой пропаганде», а в тридцать седьмом арестуют как «участника антисоветской троцкистской террористической организации». Дочь родилась, когда отец был уже арестован. В тридцать восьмом Корнилова не стало. Недавно Ирочка, живущая сейчас с мужем в Париже, издала в России сборник о своем отце. Тогда она отдыхала в Алупке с маленькой дочерью Мариной и мужем, Борисом Заборовым, очень талантливым, в то время белорусским художником. Теперь – известный художник, гиперреалист, оформитель ряда спектаклей «Комеди Франсез». Оба, Ирочка и Борис, – молодые, красивые, сильные, талантливые, жадные до любых жизненных впечатлений. Вокруг них – водоворот людей и событий. Это была счастливая встреча. Моя теплая дружба с Борисом и Ириной сохранилась до сих пор. Как мы тогда проводили время! Купались в шторм среди опасных скал, вытаскивали канатом из бушующих волн тех, кто не мог выбраться, катались с огромного камня «рояль», куда нас вначале выбрасывала волна, а потом мы соскальзывали к берегу по пологой части камня. Поднимались на Ай-Петри, чтобы встретить рассвет. Наблюдали богатырские игры местных ныряльщиков. Они устраивали парные соревнования, кто дольше просидит под водой: один из пары сидел на глубине три-четыре метра, держась за камень, а второй носил ему воздух и передавал рот-в-рот.

Ирочка, она была немного старше, подтрунивала надо мной: «Ну, что, – говорила она – микельанджеловский мальчик, ты хотел бы разметать мои волосы в своей палатке?». «Конечно, хотел бы. Кто бы отказался?». «Жди, надейся, может, я и приду». Куда там. И без меня многие мечтали  иметь отношение к ее волосам, многие хотели бы ее когда-нибудь дождаться. Шутливая, дерзкая, задорная Ирочка. Может, это все показное? Может, ей никто и не нужен был вовсе, кроме ее брутального, глазастого Заборова?

Среди Ириных поклонников и Борька-гитарист, приятель и тезка ее мужа, идеально подстриженный, идеально одетый, гроза всех окрестных девчонок. «Иду делать рис», говорил он, уходя на очередное рандеву. Почему рис? Вечерами этот Борька, художник из Ленинграда, пел под гитару одесские песни, «как на Дерибасовской, угол Ришельевской», блатные песни, Высоцкого «у тебя глаза как нож», «что же ты зараза», «горели мы по недоразумению», «где твои семнадцать лет», Окуджаву. Это были совсем не те песни, что мы пели в конце пятидесятых. Послушать стягивалась молодежь со всей Алупки.

В города Советского Союза тянулся поток тех, кто возвращался из лагерного ада. Уже вышел «Один день Ивана Денисовича», уже можно было прочесть часть «Колымских рассказов» Шаламова. Потекли реки из устных, как бы народных историй. Наполненных особенностями лагерного быта, фени, матерщины, грубого животного юмора, пронизанных страданиями простого человека, измученного, униженного, изуродованного, но не сломленного. В среде московской и ленинградской интеллигенции считалось престижным передавать, пересказывать эти лагерные байки, материться, коверкать прекрасный русский язык. В нашей Алупкинской компании появлялись «центровые» московские мальчики. Видимо, из хороших семей. Гордились своей фартовостью, блатным жаргоном. Хотели быть похожими на блатных. «Косили под блатных». Шустро сыпали лагерными историями. Видя нашу иногда отстраненную реакцию, говорили: «Ну что, не нравится? Нехорошие мы парни? Неприличные?». Но рассказчиками они были прекрасными. Впоследствии мы слышали много подобных рассказов. И народных, натурально принесенных из мест лишения свободы. И придуманных,  искусно закамуфлированных под блатные. Эти, как правило, мало эстетичные байки невольно застревали в голове, запоминались. «Сколь было генералиссимусов». «Я на слободе пончики с джемом ел, сключительно». «Знаю, бывал я у вас в Ленинграде. Как с Московского вокзала выйдешь, налево Невский будет. Там еще театр с конями». Со временем я сам стал сочинителем и рассказчиком подобных баек. Делился ими с друзьями, отдыхая в Планерском, Новом Свете, в Пицунде. Они, эти байки, пользовались успехом. Отдыхающие, наслышанные об этих рассказах, незнакомые люди из молодежи, конечно, приходили в самую жару на пляж, где я в компании друзей грелся на солнышке. Повтори, что вчера вечером рассказывал. Не момент, ребята. Да и настроения нет. Это надо под настроение. Сейчас создадим настроение. Приносили теплую, пузырящуюся от  жары водку. Выпей. Послушайте, какая сейчас водка? Такая была временами слава. Слава не всегда в радость. Зарекался, что не буду больше прикасаться к этой теме. Что это не самая моя сильная сторона. Но потом все равно – временами под настроение возвращался к лагерной тематике.

Подлинным просветителем для меня в те годы стал мой друг Витя, тогда еще студент театроведческого факультета ЛГИТМиКа. Мы очень быстро сблизились и стали друзьями. Я уже работал по специальности. Писал диссертацию. Занимался спортом. Девчонок тоже не забывал. Но каждый вечер около двенадцати я заезжал к Вите, в большую коммунальную квартиру на Таврической.

Тогда мы открывали для себя культуру всего земного шара. И нашей страны. Все, чего лишены были за душным железным занавесом. Хотели охватить все. Зощенко и Ахматову, Платонова и Сашу Черного. И новые обоймы – Некрасова, Аксенова, Гладилина. Астафьева, Тендрякова, Ахмадулину. Читали и Новый мир, и Юность, и Знамя. И искусство кино. И Вопли (Вопросы литературы). Успевали на демонстрации новых фильмов, на кинофестивали. «Застава Ильича» Хуциева. Ромм. Данелия. Надо уследить за потоком вернисажей. Не прозевать выставки в Эрмитаже, в Русском музее. Необходимо знать всех новых художников. А театр? А балет? А опера? А добрать из недавнего прошлого? «Не хлебом единым» Дудинцева. Тут еще старик-Катаев выпустил новый перл «Святой колодец». Итальянский неореализм в кинематографе. Художники Ренато Гуттузо, Грис, Брак, Леже. О, надо не забыть Джеймса Джойса. Акутагаву. И Бхагавад-Гиту. И письма Неру дочери. И  Амброза Бирса. Времени на все не хватало. Мы читали, смотрели, обсуждали, куда-то ехали, встречались. Хронически недосыпали. «Андрей Рублев» и «Иваново детство» Тарковского, фильмы Куросавы, Бергмана, Антониони, Ламориса. Витя, ты был моим гидом по рекам и морям бурной культурной жизни того времени. Низкий тебе поклон, Витюша. И социологию надо не забывать. Мы дружили с Игорем Семеновичем Коном. Конечно, необходимо хорошо знать его «Социологию личности». И работы по психологии юношества. Я встречался в воскресенье на Невском с друзьями, мы куда-то шли, я на ходу засыпал, а они держали меня за руки, чтобы не упал. Со временем я понял, что нельзя объять необъятное. И стал относиться ко всему этому спокойней.

Но и встречи тех лет невозможно забыть. Мне посчастливилось знать молодыми, увидеть на взлете многих и многих.

Мой друг Витя был крепким малым. Зимой, когда дворники собирали снег кучами вдоль тротуаров, его любимым развлечением было бежать вдоль тротуара, перепрыгивая через кучи снега как через барьеры.

Витя отличался фантастической активностью. Спускался по лестнице только бегом через две ступеньки. Постоянно приводил домой веселые компании талантливых молодых людей – актеров, поэтов, танцовщиков. Здесь, в этой квартире, можно было узнать все новости из мира театра и искусства. Здесь бывала Наташа Тенякова, тогда еще студентка, ныне прославленная актриса. Играла на фортепьяно и пела популярную песенку: «Я – маленькая балерина, всегда мила, всегда нема, и скажет больше пантомима, чем я сама». Приходила с мужем, Левой Додиным, тоже студентом, ныне всемирно известным режиссером. Там бывал и Иосиф Бродский, уже тогда мы понимали, что он безумно талантлив. И молодой танцовщик Миша Барышников. После защиты диссертации я пригласил Витю и Мишу Барышникова в ресторан Садко на улице Бродского (художник такой был в советское время), чтобы скромно отметить мою небольшую победу. Веселый человек этот Барышников. Танцевал между стульями и столами танец вождя народной диктатуры. Держал руки под мышками, крутил фуэте, выбрасывая при каждом обороте указующий перст: «Россия, вперед!». Когда Витя провожал Мишу, улетавшего с труппой Кировского (ныне Мариинского) театра на гастроли в Америку, к Вите подошел грустный человек в штатском: «как думаете, вернется?». Что можно было ответить? Миша остался за рубежом. И стал тем Мишей Барышниковым, которого мы сейчас знаем. Лучшим танцовщиком всех времен и народов. Толя Шагинян. Мастер пантомимы. В белые ночи он бродил по набережным Невы с огромным котом на плече. Думал о том, что здесь, в Советском Союзе, его не понимают. Мимов ценят по-настоящему только во Франции. И пора бы уже ему, Толе Шагиняну, ехать в Париж, поближе к Марселю Марсо. Наташа Большакова и Вадик Гуляев, тоже из Кировского, сейчас – народные артисты. Драматический актер, красавец Володя Тыкке, ныне – главреж театра Балтийский дом. Их было сотни, молодых, талантливых. Леша Яковлев, артист ТЮЗа и кино, первый исполнитель роли Зеленина в спектакле «Мой младший брат» по одноименной книге Аксенова, актеры Витя Федоров, Саша Хочинский, Костя Григорьев. Социолог Кон. Актриса Ирочка Лаврентьева. Актриса травести, эквилибрист и клоунесса Ирочка (Ириска) Асмус. Исполнитель авторской песни Женя Клячкин. Актер и поэт Володя Рецептер. Всех не перечислишь. Витя знакомил их с длинным, неуклюжим юношей. Это мой друг, Сашка, говорил он. Такой физик, такой физик! Тогда любили говорить о физиках и лириках. Витя боялся всякой техники. Выключателей, проводов, розеток. Я занимался электроникой, я не боялся. Витька был уверен, что я физик.

Много молодых талантливых ребят посещало квартиру на Таврической. Это было заветное, быть может, сакраментальное место. Приходили парни и девушки… Отмеченные. Поцелованные господом. Они светились. От них исходило сияние. Минутная встреча с такими людьми была откровением и счастливым мгновением. Я думаю, что именно они, эти ребята, дали мне заряд доброты и энергии на всю мою длинную жизнь. Сами того не осознавая. Они одаривали не только меня. Всех, с кем сводила судьба. Спасибо вам, дорогие мои. Я буду помнить о вас до конца своих дней. А уж о тебе, Витюша, – тем более. Витя сейчас худрук Комиссаржевки, его жена Лариса – директор Питерского ВТО, а дочь Катя, взрослая уже, – завлит Большого театра. Низкий мой вам всем поклон, друзья мои. Потом, после этого тоже было много любопытных встреч, знакомств. Дружил и работал с очень интересными людьми. Учился узнавать и любить мир. Но вы, юные гении и феи искусств, пролетавшие в начале своей жизни через квартиру на Таврической, вас ни с кем нельзя сравнить. Вы – как первая любовь.

Что это были за годы! Перед нами открыты все пути-дороги. Кто это там нам все время мешает? Ах, это вы, замшелые начальники, пришедшие из мглы веков, из тихо умирающей на наших глазах эпохи? Ваше время прошло. Вы нас не остановите. Бурный поток жизни шестидесятых. Юношеский максимализм. Новые горизонты. Самообразование. Бесконечные тусовки. Актеры, поэты, танцовщики. Освоение специальности. Интенсивная работа. Заочная аспирантура. Научная деятельность. Публикации. Спорт. Штанга. Плавание. Каратэ. Путешествия по огромной стране. Море впечатлений.

Любовь. Одна, другая. Я стремительно врывался в чужую жизнь, как билльярдный шар, пущенный сильной рукой и бездумным кием. Шары на бильярдном столе, долгое время складывавшиеся в сложную комбинацию, приходили в движение, разлетались в разные стороны. Столкновение характеров, самолюбий, гордынь. Слухи, разговоры, пересуды. Сколько я всего наворотил. Надежды и крушения. Взлеты и падения. Очарования и разочарования.

Жизнь продолжается. Защита диссертации. Подготовка докторской. Преподавательская работа.

Новая любовь. Мы гуляем с Жанной, очаровательной девушкой с Украины, по берегу моря. Она поет для меня, заглушая рев штормового прибоя. Очень романтично. Потом лечит связки у Рафаила Райкина, брата Аркадия Исааковича. Женитьба. Рождение желанного сына. Для моих родителей – любимого внука. Мать хочет, чтобы внук был Сашей, Александром. Решаем назвать Алешей. Нам нравилась популярная песня, которую исполняет Жанна: «Стоит над горою Алеша – Болгарии русский солдат». Алексей – это же похоже на Александра.

Отъезд за рубеж близкого друга. Очень близкого друга. Очень непростой отъезд. Тоже – отломившийся кусочек жизни.

Жанна сходу, без подготовки, выигрывает конкурс эстрадных вокалистов «Весенний ключ». Приз ей вручает сам Эдуард Хиль, известный сейчас, как «господин Трололо». Она получает возможность подготовить программу с оркестром Бадхена. Поступить в музыкальное училище. Но ей не надо учиться. Не надо готовить программу. Не нужен ей и наш сын. При первой возможности без моего согласия она сплавляет его к своей матери в Кременчуг. Ей нужно петь на танцах в клубе Ликеро-водочного завода. Это предел ее жизненных устремлений. Дешевый успех. Зато – никакого напряжения. В вопросах человеческих взаимоотношений моя избранница –  не вершина чистоплотности. Для меня это – полный крах. Я понимаю, что у нас нет будущего. Жанна оказалась безразличной, холодной, расчетливой, безжалостной хищницей, умеющей никогда не выходить из образа милой пушистой кошечки. Ложь во всем. Красивое лицедейство, основанное на прекрасном знании психологии людей. Жанна умела обернуть любую ситуацию в свою пользу. Однажды, когда я был в отъезде, Жанна зашла к Вите в театр, в его кабинете был Барышников. Что уж там мог сказать ей деликатнейший, интеллигентнейший Миша? Жанна встала и вышла из кабинета – сама оскорбленная невинность. Как она умела все точно рассчитать. Барышников кинулся за ней извиняться. Неизвестно за что. Молча прошла пол-Невского, а гений балета бежал вслед и все извинялся и извинялся. Перед кем извинялся? Лживость, апломб, прекрасная актерская игра. Непонятно, зачем все это?

Происходит то, что должно произойти, –  мы расстаемся. Алеша растет без отца. Вскоре выясняется, что и без матери. После развода я, как мог, поддерживал контакты с сыном, ездил к нему на Украину, брал в Ленинград на каникулы. Увы, я не смог должным образом повлиять на формирование характера и на судьбу Алексея. Он вырос и выбрал собственный путь, путь, который со временем неотвратимо привел его к катастрофе. Долгие десятилетия я следил, как рушилась его жизнь, распадалась личность, боролся за него, но ничего не мог изменить. Может быть, только продлил агонию. У самой Жанны тоже все пошло наперекосяк. Словно обезумевшая комета, она ломала, крушила чужие судьбы, пока сама не сгорела в душной атмосфере отделившейся от Союза, незалежной Украины. Я понимал, я предчувствовал, предвидел это заранее, еще в то время, когда мы расставались. Уже тогда я мысленно взял на себя ответственность за все последствия. Мне казалось, это просто судьба, рок. Легко сказать – взял ответственность. А как с этим жить?

Сына жаль. И Жанну тоже жаль. Обаятельную, живую, легкую, талантливую. Ту Жанну, которую я любил. Лучшую ее часть, которая никуда не делась. Как в ней уживались два совершено разных человека? В конце пути, когда разум почти покинул ее, Жанна подалась к иеговистам. Заходя в любой дом, в магазин, в гости, кланялась всем в пояс с характерным театральным жестом руки. «Будьте благословенны!» – громко, нараспев говорила она звучным, красивым голосом. Страшно смотреть. Но это была Жанна, та же самая, красивая, артистичная, легкая. Сектанты, кстати, ободрали ее как липку. Все, что можно, оформили на себя. Когда Жанны не стало, Алеше не досталось от матери ни квартиры, ни мебели, ни одной личной вещицы. Но это случится нескоро, в середине девяностых. Иногда я вижу ее во сне. Вижу такой, какой любил. Когда в свое время Жанна переехала к нам в Ленинград, я подготовил ей подарок: сделал рисунок на окрашенном в белый цвет стекле «тещиной» комнаты. «Тещиной» комнатой называли кладовку в хрущевской двушке. Рисунок был нанесен скальпелем и, когда в этой комнате свет был выключен, рисунок выглядел как гравюра –  черное на белом. На рисунке был представлен букет гвоздики. Из каждого цветка вырастал джазмен: высокий музыкант с тромбоном, кряжистый толстяк с трубой, оба – черные. Маленький озорной негритенок играл на конго. Из цветоножки вырастал белый певец с микрофоном. Со временем оказалось, что он – один к одному – Майкл Джексон. Хотя в то время, когда я делал рисунок, Джексон был еще никому не известным школьником. Такое вот совпадение. В дальнейшем, при переездах стекло было повреждено и расколото. Недавно я восстановил витраж, сделал его цветным. Витраж установлен в нашем загородном доме. Напоминает мне о Жанне.

Отец с матерью – уже не те. Мать сильно сдала. Она перенесла две онкологические операции. Сказалась нелегкая, полная тяжелых испытаний жизнь. С наступлением пенсионного возраста ушла из своего конструкторского бюро. Отец покрепче. Ему бы работать и работать. Но он тоже увольняется с работы, становится  пенсионером, чтобы поддержать свою Любу, чтобы остаток жизни посвятить только ей одной. Родители бурно переживают мои личные неудачи. Фактическую потерю любимого внука. Их утешают только мои успехи в работе. Успехи в науке. Мечта отца – чтобы сын стал доктором наук. Казалось, это вот-вот может случиться. Но не случилось. Я написал три докторские диссертации и ни одной из них в силу различных причин не защищал. Может быть, не сложилось. Возможно, не очень хотелось. Сам я не сожалею об этом. Жаль несбывшихся надежд отца. Прости, отец, не оправдал я твоих ожиданий.

Вот такими были для меня шестидесятые. Столько всего произошло за десять лет. Я задаю себе вопрос. Для чего эти взлеты и падения? Как я мог так опрометчиво жениться? Почему возникают непоправимые ошибки? Кто виноват в том, что разрушены судьбы близких мне людей? Сейчас я умею задавать подобные вопросы. А тогда меня это не интересовало. Все ведь ясно. Я никому не желал зла, не делал плохого. Ну, получилось что-то не так, как хотелось. Не беда – начну сначала. На деле – просто плыл по течению и почти всегда себя оправдывал. Не скоро еще я научусь задавать себе правильные вопросы. Не скоро еще я подумаю, куда ты идешь, Саша? Не скоро еще пойму, куда мне действительно надо идти, и смогу в корне изменить свою жизнь. Очень нескоро. Если бы мне, сегодняшнему, удалось встретиться с тем, тридцатилетним, сильным, уверенным в себе, неплохим человеком, я бы сказал ему: «остановись, осмотрись по сторонам, ты же ничего не видишь и не понимаешь из того, что происходит вокруг». Если бы это было возможно… Нет, он меня все равно бы не послушал.  Он был уверен в том, что прав, во всем прав. Он бы меня не понял. Пока не смог бы понять.

До того благословенного момента, когда я хоть что-то начну понимать, должно еще пройти почти тридцать лет, тридцать долгих лет.

 

В начало

К предыдущей главе

Далее

Автор: Кругосветов Саша | слов 2924 | метки:


Добавить комментарий