7.1. Ёлочка

Было уже тридцатое декабря. До Нового Года оставался всего один день, а я так еще и не купил елку. А какой же Новый Год без елки, да еще если маленький Славка так ее ждет, и его мама тоже. Поэтому очень обрадовался, увидев около гастронома на Шаумяна мужика, продававшего вроде стройную елочку, хотя и недешево, целых три рубля. Елка была аккуратно завязана веревочкой, и я не стал ее развязывать, и так видно, елка как елка. Счастливый побежал домой и там обнаружил, что пока я был на работе, приходил дед Илюша и принес внуку прекрасную елку, которая ждала своего часа на балконе. Но треху-то жалко. Взял свою елочку и пошел обратно к гастроному с надеждой продать ее и вернуть свои деньги.

Погода была довольно пакостная, не очень холодно, но промозгло, как часто бывает в Питере. Было уже темно, часов семь наверно. Еще не успел дойти до гастронома, как увидел двух людей, с надеждой на меня смотревших. Это были папа, худой и замерзший человек, и его дочка, девочка лет восьми. Папа обратился ко мне с полным набором совершенно лишних извинений, выдававших в нем закомплексованного питерского интеллигента, да еще и недотепу, который тоже не смог вовремя достать елку и очень по этому поводу озабоченного. Он сказал, что ему очень неловко, но может быть я, случайно, продаю елку. Я ответил утвердительно, сообщив ему, что только хочу вернуть свои деньги, потому что елка оказалась лишняя. Папа и дочка ужасно обрадовались. Папа вручил мне три рубля, а я, в свою очередь, отдал ему елочку и вдруг мне в глаза бросилась веревочка, которой эта елка была завязана. Что со мной было не понимаю до сих пор, потому что ни хозяйственным ни запасливым никогда не был, однако в тот момент я обратился к счастливому покупателю моей елки и попросил его, если ему конечно не нужно, вернуть мне веревочку. Он с готовностью согласился, сказав, что живет рядом, на Казанской. Я, развязав узелок, начал освобождать елочку от веревочки. Чем дольше я это делал, тем яснее мне становилось, какой я идиот. По завершении этого процесса выяснилось, что елочка, черт бы ее подрал, представляет собой голый ствол, к которому с помощью пресловутой веревочки были привязаны две жидкие веточки. Девочка начала плакать, я, весь красный от стыда, начал лепетать, что я так вот и купил и не знаю чего теперь делать. Папа молча посмотрел на меня глазами первых христианских мучеников, взял дочку за руку и они пошли с моей жуткой елкой, а я остался стоять с веревочкой, опустошенный и с таким ощущением, как будто только что совершил убийство. Ну что тут поделать. Я в сердцах бросил эту чертовую веревку в мусорный ящик, закурил и поплелся домой, пытаясь успокоиться и переключиться на предпраздничные мысли и заботы.

7.2. Ёжик

Ну вот, и показалась наша «дача». Кавычки как раз очень уместны, потому что, какая там дача, садоводство, разумеется. Пресловутые, благословенные шесть соток и полдома, пополам с подругой тещи. Руки отваливаются от сумок с продуктами, да еще за плечами здоровый рюкзак. Что поделаешь, кормилец пришел. На дороге, у самой калитки большая лужа, видать дождь сильный недавно прошел. У лужи вижу двух маленьких девчонок, играющих в куличики. Одна из них, Лилечка, живет через дом от нас. Она в нарядном платьице, в передничке и с бантами в кудряшках сидит на корточках на берегу лужи и лопаткой набирает влажного песка в формочки, а вот ее близкая подруга, моя племянница рыжая Катька с распущенными волосами и в одних трусах сидит почему-то в луже и с увлечением копается в грязи! И тут, на мою беду, Катя замечает меня и с воплем «Ура! Дядя Яша приехал!» бросается мне на шею. О господи! Мне даже нечем эту поганку снять с себя, руки заняты. «Катя, ну ты же меня всего уделала!» А она только хохочет. Так мы и входим в калитку и идем на кухню отдавать продукты бабе Рае.

Не успел отдышаться и поздороваться с сыном Славкой, примчавшимся на велике с другом Серегой, как баба Рая начала излагать свои планы на мое срочное участие в ужасно важных огородно-садовых работах, чтоб они провалились. Две грядки вскопать, чего-то прополоть, чего-то унавозить и т.п. и т.д. Как я это ненавижу! На этот раз решил не сдаваться! Должен быть хоть какой-то отдых или нет. И я решительно заявил теще, что все это сделаю, но завтра вместе с ее вторым зятем и Катиным папой Игорем, когда он приедет. А сейчас мы с детьми идем в лес! Теща повздыхала, но сдалась и мы пошли.

Погода была чудесная! Настроение, как только убежал с дачи, стало прекрасное! Шли мы дружно и весело. Первым шагал Славка, который перед самой поездкой на дачу стал вместе со своим вторым-Б членом Общества охраны природы, о чем говорил значок на его пока еще чистой рубашечке. За ним шла моя племянница Катя, а сзади я с нашим любимым псом Нордом. Как только дачные постройки закончились, и мы углубились в лес, я Нордика отпустил и он усвистал. За него я не волновался, этот тип никогда не потеряется, еще нас всех выведет домой, если заблудимся.

А в лесу чудесно. Воздух, пить можно. Птички поют. Еще только июнь, ягод и грибов, конечно, нет, но все равно хорошо. А вот и ландыши! Чудо, как хороши. Только Катя наклонилась, чтобы сорвать цветочек, раздался грозный голос ее брата: «Катька, не смей рвать ландыши! Они занесены в красную книгу!» Катя остолбенела. Я тоже. Ну и ну! Строгий у нас защитник природы. А ландышей, как назло, все больше и больше. «Ну, Славик, можно я сорву один цветочек? – спросила Катя робко. – «Ну ладно», – сказал грозный брат, – «Один можно». Катя все-таки выклянчила у него разрешение взять три цветочка и все, больше ни одного. Я понял, что наша природа в безопасности, и мы продолжили путь. Где-то далеко раздался лай Нордика. Это он, наверняка, почуял на дереве белку и прыгает вокруг дерева, а белка сверху смотрит на него и радуется, что сидит высоко. Вот, дурень!

И вдруг я чуть не наступил на ежа! Он был большой, толстый и почему-то никуда не убегал. Дети ужасно обрадовались, склонились над ним и стали на него смотреть, а он лежал, смотрел на нас и пыхтел, как чайник, когда кипит. Тут и Норд прибежал и сразу же сунул нос к ежу. Да как отпрыгнул с визгом. Ежик – то колючий! Ага, досталось за любопытство. «Папа», – сказал Слава, – «а давай его возьмем домой. Пусть он у нас живет». «Ура!», – закричала Катя. Я снял кепку и осторожно пересадил туда ежика, и мы пошли домой.

Ежик сидел в кепке спокойно и был довольно тяжелый. Я сказал, что по-моему это не ежик, а ежиха, больно она толстая. Ну, сказал и сказал, но Катя что-то начала сопеть и вдруг как заревела. «Катенька, что случилось?», перепуганный спрашиваю я Катю, а Катя, продолжая реветь, говорит: «А что если у нее там детки остались? У-у-у!»

Все мужчины, Слава, я и Норд, переглянулись, вздохнули и решили, что Катя, наверно, права. Нельзя забирать мать от детей, даже если они ежи! И мы пошли обратно. Катины глаза сразу высохли и она даже начала напевать любимую песню «Побегут, неуклюжи». Катя не очень знала, кто это такие, «неуклюжи», но песенка была хорошая.

Все. Пришли. Положили ежиху на место, попрощались и пошли домой. Баба Рая небось ждет нас не дождется, да и есть уже очень хочется.

7.3. Родительское собрание

С работы мы вышли с Костей прилично поддатые и в прекрасном расположении духа. Закончился последний перед Новым Годом рабочий день с обязательным тогда праздничным застольем, и нам было хорошо. На углу Кировского и Братьев Васильевых решили зайти в гастроном, вдруг перед праздником выкинут что-нибудь вкусное и дефицитное. В мясном отделе увидели огромных и очень жирных китайских гусей и, после недолгого раздумья, решили взять. Взяли. Проводил Костю на его любимый трамвай и именно в этот момент с ужасом вспомнил, что мне надо сегодня идти в Славкину школу на родительское собрание. Идти хотелось, как на виселицу, а еще этот чертов гусь. Как я забыл о собрании, вот болван. Но делать нечего, надо идти. Ирина категорически отказалась ходить к Славке на собрания, сославшись на то, что ее нервы не выдерживают. Действительно, чтобы ходить на собрания к нашему «отличнику», надо было иметь нервы космонавта. Ничего не поделаешь, надо идти.

В классе было жарко. Я привычно занял свое место за партой на галерке рядом с Наташей Горшковой – мамой Славкиного закадычного друга Кольки, который учился, может немножко лучше, чем мой выдвиженец, но по части всяческой шкоды они были просто близнецы. Очень люблю сохранившуюся с тех пор фотографию, им там лет 9-10. Сидят щекой к щеке два ангела, только крыльев не хватает. Но выдают этих ангелов огромные фингалы под глазами, причем фингалы расположены симметрично, ближе к слиянию щек. Значит, драка или падение откуда-нибудь были непосредственно перед съемкой.

Собрание началось. Эти собрания, чтоб они сгорели, были, очевидно, самыми волнующими часами в жизни нашей классной руководительницы, заслуженной учительницы и редкой дряни Веры Ивановны. Это была дама уже далеко не первой свежести с круглым лицом и выщипанными бровями. Не знаю, как она преподавала свою математику, которую мой сын возненавидел с тех пор на всю жизнь, но во время родительских собраний Вера Ивановна наслаждалась. Это был ее звездный час. О какой-нибудь деликатности или уважении к взрослым людям, сидящим перед ней, она, вероятно, даже не догадывалась. Она являлась, чтобы показать с какими ужасными детьми ей, несчастной, приходится работать. Какие они тупые, невоспитанные и бездарные. Она шла не торопясь, по алфавиту, и каждому родителю излагала свою «правду» про их детей. Причем отвратительно гнусно звучала как ругань в адрес учеников, которых она не любила, так и похвала любимчикам. И все это прилюдно, с напором. Мне, как всегда, немного везло. У меня хоть было время собраться морально, чтобы не ответить ей так, как хотелось. Это потому, что моя фамилия начинается на букву Х, а до нее, как до Китая. Сижу, трезвею, потею. Одет я был для собрания классно. На мне было зимнее пальто, доставшееся по наследству от тестя. Двубортное, бежевое, с меховой подстежкой из кролика, раскрашенного под леопарда. На шее у меня был мохеровый шарф, а на голове, потом снял, конечно, огромная оленья ушанка. Короче, в Заполярье мне было бы комфортно.

Ну вот. За Вами пришли. Мерзкие глазки Вера Ивановны остановились на мне. Ее рожу украсила сладострастная улыбка, и она начала: «Слава Ходорковский. Более неаккуратного, всегда грязного и несобранного ученика я за свою долгую преподавательскую жизнь не встречала…». В этот момент что-то на полу меня отвлекло от наслаждения услышанным. Я пригляделся и похолодел. Из-под меня по полу в сторону этой гадины полз ручеек крови!!! Гусь, скотина, растаял. Мне конец. Выхода не было никакого. Я снял мохеровый шарф и, лучезарно улыбаясь продолжающей излагать хулу в адрес моего сына училке, начал шарфом вытирать пол, ловя на себе изумленные взгляды родителей.

Наконец, Вера Ивановна замолчала, ожидая моей реакции, но ее не последовало. Пол к этому времени я уже вытер. Все, что я мог сказать в адрес гуся и Веры Ивановны, я уже сказал про себя, поэтому я еще раз улыбнулся ей. Хорошая, вероятно, была улыбка, потому что Вера Ивановна быстро от меня отвернулась и перешла к отличнице Хрумало. Я вытер пот со лба и затих в изнеможении.

Когда я пришел домой, Слава уже спал. Он всегда в дни родительских собраний почему-то ложился спать пораньше. Умный мальчик. Я разделся. Молча вручил пораженной моей хозяйственностью жене гуся и окровавленный мохеровый шарф и попросил меня ни о чем не спрашивать. Тихо умылся и поплелся спать. Норд, наш любимый кобель, посмотрел на меня внимательно и пошел со мной. Он понял, что мне нужна душевная поддержка. В комнате пахло елкой, которую Славка с Ирой уже нарядили. Завтра Новый Год.

7.4. Армия

Автобус на Мурманск скрылся за поворотом, а я остался на шоссе. Вечерело. Сначала показалось, что не очень холодно, но через минут десять, за которые по шоссе не прошло ни одной машины, я понял, что ошибался. Да и как же может быть не холодно в этих благословенных местах в конце декабря. Одет я был тепло, в унтах, канадке, теплой шапке и ватных штанах, однако еще минут через пять начал потихоньку замерзать и также потихоньку впадать в панику. До Западной Лицы, откуда я приехал, было километров восемь, а до Печенги, куда мне было надо, километров двадцать. Да еще рюкзак абсолютно неподъемный, куда жена положила сыну Славе «немножко» вкусненького. К сыну, который служил в 20 мотострелковом полку в Печенге, я и пробирался. Слава богу, замерзнуть совсем мне не удалось. Еще минут через 15 показался ЗИЛок, который около меня сразу остановился, я даже руки не успел поднять. Здесь, на Севере, шофера понимают, что значит постоять на шоссе часок. Мне повезло. Он ехал как раз в Печенгу, и я с наслаждением залез в теплую кабину.

Да, не удалось нам все-таки избежать этого «свяшенного» долга, будь он неладен. Мы с женой уже было успокоились, когда наш сын поступил в институт Водного Транспорта, где была военная кафедра, но нет, Родина слышит, Родина знает, и со второго курса всех Cлавкиных ровесников начали грести в армию без разбора. Теперь самым страшным вопросом стало куда пошлют. Был 1987 год, и еще шла война в Афганистане. Всего несколько месяцев назад оттуда вернулся, слава Богу живой, сын моего двоюродного брата Андрюшка. Хоть он и служил в связном полку непосредственно в Кабуле, сколько страху натерпелись мой брат и его жена, не передать. На наше счастье, у одного из ближайших коллег жены сына тоже забирали в армию, и жил этот человек, вдобавок, в нашем районе. В отличие от нас, он был человек весьма активный и сумел выйти на райвоенкома. С его помощью мы узнали, что, во-первых, самые страшные наши опасения были оправданы – нашего сына направляли в Афган, но, во-вторых, этот вопрос можно решить! И мы его решили с помощью сущей чепухи – ящика коньяку. В результате наш сын отправился на полгода в учебку – учебный танковый полк, дислоцированный в поселке Сертолово, находящемся в 30 километрах от Питера. Это было счастье. Вся сертоловская учебка была тогда укомплектована студентами, поэтому никакой мерзкой дедовщины и прочих прелестей «непобедимой и легендарной» там все же не было. Каждое воскресенье, а при очень большом желании и чаще, родители могли лицезреть своих чад, что мы и реализовывали на сто процентов. Утром в воскресение жена жарила цыпленка-табака, заворачивала его в фольгу, мы бросались к машине и мчались к нашему голодающему солдату. Около проходной полка уже стояла куча машин. Я подходил к вахтенному и просил позвать Славу. Через какое-то время сияющий Славка появлялся, мы садились в машину, и у него начинался пир, а мы влюбленными глазами наблюдали за своим воином. Рядом происходили точно такие же сцены. Почему-то мне запомнились три бабушки в одинаковых панамках (почему три?), с умилением наблюдающими за румяным внучком, уплетающим какую-то домашнюю вкуснятину. Каждый раз, кроме пожевать сыночку, мы привозили здоровые пакеты какой-нибудь карамели и печенья, чтобы угостить ребят из его роты. Однако все хорошее когда-нибудь кончается. Наступила осень. Учебка позади и механик-водитель легкого танка Слава ждет назначения, и опять мы в волнениях. Причем на этот раз даже теоретически мы не могли себе представить, как можем повлиять. И тут случилось чудо. Да, иначе то, что произошло, назвать нельзя. Мы с женой были в гостях у наших друзей. В это время к ним зашел какой-то солдатик, точнее сержантик, который был одноклассником и приятелем их дочки и, будучи в увольнении, зашел навестить подружку. Дочки дома не было, но ее мама, с детских лет знакомая с ним, усадила мальчика за стол попить чай с пирогом. Поскольку меня тогда интересовал любой человек в военной форме, я спросил парня, где он служит. И в ответ услышал, что он служит писарем в штабе учебного полка в Сертолово!!! Когда я пришел в себя после шока, я попросил его узнать место назначения Славки и мне сообщить, если это возможно. Уже назавтра я знал, что Слава направляется на Новую Землю. Черт побери! Не Афган конечно, но нужно ли объяснять что такое Новая Земля. На мой осторожный вопрос, можно ли что-нибудь изменить, парень ответил, что попробует. Так Славка попал в 20 мотострелковый полк, расквартированный в г. Печенга, что тоже не сахар, но по сравнению с Новой Землей просто Сочи. А поступил этот Наташин приятель просто, по-нашему, по-бразильски. Исправил своей рукой место назначения и все. Кто в России самый главный? министр? президент? Ошибаетесь. Писарь. Паспортистка. Вахтер. Дворник. Они могут все. Ну, понятно, что за мной не заржавело, но это и так ясно.

«Все, приехали, Печенга. Тебе прямо к тому желтому дому», сказал шофер, и я выплыл из своих воспоминаний. Тепло поблагодарив шофера, я отправился к проходной полка. Показал документы, и мне тут же дали номер в полковой гостинице для командировочных, а еще через полчаса у меня в номере появился мой Славка, которому в честь приезда отца дали целых три дня отпуска. Он отсыпался, отъедался. Выглядел он неплохо. Мы с ним назавтра даже в Никель съездили в столовую. Пообедали и так, погуляли. Мне показалось, что вроде все у него нормально. И уехал я с грустью, конечно, но не с тревогой.

Как оказалось, интуиция мне в данном случае абсолютно изменила. Тональность писем от сына начала меняться. Письма приходили все чаще и все мрачнее. Причина была очевидна – отношения с сослуживцами. Полк, в котором довелось ему служить, был укомплектован в соостветствии с принятым тогда (а может и сейчас?) принципом: солдат должен служить как можно дальше от своего дома. Здесь не место это подробно обсуждать, тем более что причина таких «гениальных» решений достаточно ясна – элементарная боязнь своего народа, особенно вооруженного. Поэтому Славин 20-ый мотострелковый был процентов на 90 укомплектован парнями из среднеазиатских республик. На 1000 человек было только 35 человек русскоязычных ребят. Я даже не говорю русских, именно русскоязычных. Несколько литовцев, два грузина, ну и русские, конечно. Евреев в полку было два, Слава и еще один парень. Очевидно, что правили бал в полку восточные товарищи, представляющие собой крепко спаянное землячество, а русскоязычные ребята вынуждены были вести себя тихо и не возникать, потому что противостоять наглости большинства не было никаких шансов. В Славиных письмах даже появились слова, которые для него, человека, абсолютно открытого и доброжелательного, звучали абсолютно дико. «Чурки», «бараны». «Выйду на гражданку поубиваю всех». И, наконец, пришло письмо, в котором Слава сообщал, что на учениях он сломал руку и находится в медсанчасти полка. Тут я понял, что надо все бросать и лететь к сыну. К счастью, моя работа была тогда связана примерно с теми же местами, где служил Слава, и начальство с пониманием отнеслось к моей просьбе послать меня в командировку на Север. В результате, уже через несколько дней после Славиного письма я снова появился в Печенге. Как и в прошлый приезд, на проходной проверили мои документы и без возражений пустили на территорию части. Я закинул рюкзак в комнату в гостинице и пошел в медсанчасть. Волновался, конечно, не зная в каком виде увижу своего мальчика. Славка не ожидал моего приезда и очень обрадовался. Вид его мне не понравился. Нет, он был практически здоров, гипс ему уже давно сняли, и он не выглядел худым и измученным, однако веселым и бодрым он тоже не казался. На этот раз в гостиницу Слава со мной идти не мог, поэтому мы общались у него в санчасти. Я наконец-то уяснил для себя, как Слава попал сюда. Все произошло во время танковых учений. У Славы возник конфликт с сержантом, командиром танка, причем повод был какой-то вполне технический, неисправность двигателя или что-то в этом роде. Кончилось это все дракой, в которой Слава получил от этого сержанта по руке ломиком, от чего рука и сломалась. Все просто. Но я понял, что дело не только в руке. Отношения в его роте сложились такие, что он просто боялся возвращаться туда и тянул время, не очень себе представляя дальнейшее.

Назавтра я уже должен был уезжать, но уехать, ничего не предприняв, чтобы помочь сыну, я просто не мог, а чем помочь тоже не очень себе представлял. Сначала, по горячим следам, после разговора со Славой, я решил идти к командиру полка. Однако мне сказали, что командир будет только вечером. Думаю, что мне повезло, что я не встретился с ним сразу, поскольку никакого плана разговора у меня еще не было. А теперь оказалось, что есть время подумать. Вот я и совершал круги по полковому плацу, прикуривая одну сигарету от другой и напряженно размышляя. Наконец, меня осенило. Чего боятся любые российские чиновники, и наверняка воинские в том числе, больше всего? Правильно. Бумажки. Вот теперь уже надо было торопиться. Я пошел в свой номер в гостинице и начал сочинять письмо на имя командира полка. В письме я выразил сожаление по поводу случившегося на учениях, разумеется, я не писал, как именно сломали руку Славе, боялся еще более осложнить его положение, а затем доверительно сообщил командиру, что у меня вызывает большую озабоченность его дальнейшее нахождение в танковой роте после выписки из медсанчасти. Эта тревога за дальнейшую службу сына появилась у меня уже на основании его писем и особенно укрепилась здесь, после разговора с ним. В заключение, я попросил командира найти возможность перевести моего сына для дальнейшего прохождения службы в другое подразделение. Это письмо я немедленно отнес в штаб полка и вручил дежурному офицеру для передачи командиру. Ну а дальше я просто разгуливал все по тому же плацу, дожидаясь пока покажется газик командира. Газик остановился прямо у штаба, и командир прошел к себе. Я подождал еще минут двадцать, после чего снова подошел к дежурному офицеру и попросил выяснить, сможет ли командир меня принять, сказав, что завтра утром я должен уехать, но хотел бы перед отъездом с ним встретиться. Поговорив по телефону, офицер сказал, что меня ждут.

Когда я вошел в кабинет, то увидел, как командир с недовольной физиономией вертит в руках мое письмо, и очень оно ему не нравится, что, наоборот, очень понравилось мне.

«Вы тут пишете про какую-то свою озабоченность. На чем она основана? Это армия, а не детский сад, Яков Ильич» (выяснил уже мое имя).

«Моя озабоченность понятна. Я опасаюсь за здоровье сына. Я просто вижу, что он боится возвращаться в свою роту. Поэтому я прошу перевести его в другое подразделение, потому что хочу, полагаю, как и Вы, чтобы его служба продолжалась успешно и без ЧП». Командир помолчал, а потом приказал дежурному вызвать к нему всех командиров рот и моего Славу. Через некоторое время в кабинете появилось несколько офицеров и они сели вокруг стола. Командир сжато пересказал офицерам краткое содержание моего письма и спросил, какие будут мнения. «А чего, на каждый чих родителей мы должны переводить солдат из роты в роту? Так рот не хватит», сказал мрачный майор. «Это точно», – поддержал его еще кто-то. Я загрустил. В это время в кабинет строевым шагом вошел красный, как рак, мой сын и доложил по форме, что он, мол, такой-то, прибыл и т.д. «Ну-ка, покажи руки», сказал Славе все тот же мрачный майор. Слава показал. «Я так и знал. Как у бабы. И не дрался небось ни разу. Солдат. Тоже мне» «Как руку сломал?», спросил командир полка. «Поскользнулся. Упал», – сказал Слава тихим голосом. «Ага. Проснулся. Гипс. Мы знаем», – продолжил командир.– «А теперь, значит, побаиваешься возвращаться в свою роту. Логично. Там наверно и теперь скользко». Помолчав, командир гаркнул Славе: «Кругом. Марш. Свободен». И Слава убыл. «Товарищи командиры. Докладывайте ваши предложения». Командиры своих предложений докладывать не торопились. Мне показалось, что все равно все решает командир полка лично. Тогда командир обратился ко мне и сказал: «Яков Ильич, поезжайте спокойно. Решим вопрос. В свою роту Ваш сын не вернется». Я сказал: «Большое спасибо. До свидания» и вышел из штаба с сознанием, что все-таки что-то сделать удалось. Назавтра я так и уехал, не зная конкретного решения дальнейшей судьбы Славы. А уже в Питере мы получили от него долгожданное письмо, в котором он рассказал, что его оставили дослуживать в медсанчасти, как вещевика, то есть ответственного за всякое барахло, халаты, белье и т.д. Об этом можно было только мечтать.

Правда в Славином изложении это выглядело результатом его необыкновенной ловкости и умения договариваться с начальством. По его словам так «крутанулся». На здоровье. Пусть это он такой ловкий. Важно другое, что служил он после этого эпизода без приключений и целый вернулся домой, что в «краснознаменной и легендарной» удается далеко не каждому.

7.5. Дети уезжают

Каждое воскресенье мы старались вернуться домой с дачи как можно позднее, однако первое, что мы видели в прихожей, были гигантские кроссовки Кости, близкого друга нашего сына. Это означало, что на кухне продолжается бесконечная отвальная.

Наш единственный сын уезжал со своей молодой женой в Израиль. К этому моменту мы уже с этим фактом как-то свыклись, но первое известие о его планах повергло нас в шок.

Однажды утром, примерно за год до описываемых событий, сын произнес: «Папа, мама, мне надо с вами поговорить». «Мама, сядь», – добавил он после паузы. «Что-то он подозрительно серьезен», – заметил я жене, а сын тем временем, явно волнуясь, начал свою речь. «Я хочу вам сказать, что мы с моей девушкой хотим пожениться, а ее родители собираются уезжать в Израиль, так мы, наверно, тоже с ними поедем». Сын помолчал немного и добавил: «Вот». «А как же институт?» – спросил я. «Институт, наверно, придется бросить», – сказал сын мрачно, видя, что мы не пустились немедленно в пляс от его сообщения.

«А что это за девушка, мы хотя бы ее знаем?» – спросила жена. «Конечно. Помните, я вас с ней знакомил в театре?» Мы вспомнили симпатичную девушку, которую сын нам действительно недавно представил в театре, но, если бы мы знали, с кем знакомимся, мы бы рассмотрели, конечно, получше. «Можно нам с мамой немного подумать над тем, что ты нам рассказал, а поговорим позже. Хорошо?» – «Ладно», – ответил сын с явным облегчением. Свою задачу он выполнил. Убил родителей.

Мы в самом деле были в шоке. Сын только несколько месяцев назад вернулся из армии, куда его, вместе с его одногодками, забрали с первого курса института. Эта ужасная практика, когда студентов дневных вузов срывали прямо с занятий на службу в армии продолжалась всего два года, но сын, к сожалению, попал под эту кампанию. После возвращения из армии он восстановился в институте, и все вернулось в обычную колею. Он учился, мы работали. Все было нормально. Дачу начали строить. Поэтому его сегодняшнее сообщение было, как снег на голову. Вдруг женитьба. Вдруг Израиль. Никакого законченного образования, кроме школы, нет. Никакой специальности нет. Что он там делать будет? Были одни вопросы.

Немаловажным было и то, что в те годы я работал в НИИ, который занимался созданием навигационной техники для военно-морского флота, что, разумеется, сопровождалось серьезными режимными ограничениями на возможность общения сотрудников института с иностранцами, не говоря уже о поездках за границу. Отъезд сына, во-первых, ставил меня перед необходимостью менять интересную и достойно оплачиваемую работу, а, во-вторых, вообще было непонятно, сможем ли мы когда-нибудь с ним увидеться.

Да и вообще, у нас с женой и в мыслях тогда не было уезжать из России. Да, действительно, когда жив был мой отец, мы всегда собирались за праздничным столом на все главные еврейские праздники. И даже после того, как отца не стало, старались это делать, но уезжать…

Однако, невзирая на наш первоначальный шок, план нашего сына начал потихоньку выполняться. Мы познакомились со своей будущей невесткой. Она оказалось милой, умненькой девочкой. В отличие от нашего сына, имела высшее образование, закончила Библиотечный институт. А потом мы познакомились и с ее родителями. К большой нашей радости это оказались очень симпатичные люди. Папа – математик, кандидат наук, мама – заведующая библиотекой. Это были люди нашего круга, что мы с женой считали очень важным, хотя кто-то может это счесть снобизмом. А потом, как водится, была веселая свадьба, и молодая жена нашего сына поселилась у нас. Началась их подготовка к отъезду в Израиль.

К этому времени сын уже оставил свой институт и работал электриком в фирме, на которой трудилась сестра моей жены. Молодожены начали ходить в ульпан учить иврит. Особенной спешки в их сборах мы, правда, не наблюдали. Но Россия, как известно, страна непредсказуемая.

В августе 1991 года произошел мятеж ГКЧП, и едва ли не первым указом новой власти было запрещение увольняться с занимаемых мест работы. Вот тут как-то быстро мы все взбодрились. Славина тетка быстренько его уволила задним числом с работы и сын с женой тут же подали документы на отъезд.

К счастью, власть ГКЧП продержалась недолго. Но мы уже мечтали, чтобы дети поскорей уехали, поскольку что будет дальше здесь, в России, было непонятно. Кроме того, мы все время боялись, чтобы сына с его воинской специальностью – механик-водитель танка, не загребли снова в армию. Повестки на сборы, которые пока удавалось игнорировать, стали приходить буквально через месяц после его возвращения оттуда. Поэтому, когда дети наконец уехали, мы вздохнули с облегчением. А еще через несколько месяцев уехали в Израиль и родители нашей невестки.

В начало

Далее