Нам разный путь судьбой назначен строгой…
А. С. Пушкин

В послевоенные годы большинство учеников школы жило в бед­ности. У многих не было отцов — у одних они погибли на войне, и та­ких было большинство, у других — пропали без вести, умерли в блока­ду от голода, подверглись репрессиям. Жили, в основном, в комму­нальных квартирах, некоторые в подвалах и полуподвалах. Я как-то побывал в подвальной квартире своего одноклассника Удренаса на про­спекте Чернышевского. Через щели в полу проступала вода, пахло гни­лью. Сейчас в этом подвале расположился магазин.

Хотя нас подкармливали в школе «усиленным детским питанием», сокращённо УДП, чувство голода не покидало все первые послевоен­ные годы. Слова «дай кусить» и «оставь» (поесть) были самыми рас­пространёнными в нашем лексиконе той поры. С едой было связано и устное «творчество». Например: «Первый класс купил колбас, второй ел, третий в щёлочку глядел…» Периодически выдавали одежду и обувь, но они почему-то быстро изнашивались, особенно ботинки, ко­торые часто «просили каши». И это не удивительно. Несмотря на веч­ное желание поесть, мы носились, как ошалелые, гоняли в футбол и вообще били ногами по любому незакреплённому предмету.

Однажды маме вручили американскую посылку. Сегодня её бы назвали гуманитарной помощью. В картонной коробке мы обнаружи­ли: банку замечательной мясной тушёнки, пачки с яичным порошком и сухим молоком, сигареты, детскую куртку защитного цвета с наклад­ными карманами из очень плотного материала — так называемой чёр­товой кожи. Но я постеснялся носить эту куртку — её фасон был явно иностранный, и я опасался услышать от взрослых нелестные слова в свой адрес, как это было однажды в Сестрорецком военном госпитале.

В этом госпитале работала медсестрой моя тётя Мина, и она взяла меня к себе в августе 1945 года, пока не начались занятия в школе. Госпиталь стоял на берегу Финского залива. На безоблачном небе сия­ло солнце. Меня хорошо кормили вместе с медсёстрами, и чувствовал я себя прекрасно. Одно омрачало — пляж был заминирован и ограждён колючей проволокой. По пляжу ходили пленные немцы с миноискате­лем и шаг за шагом очищали берег от мин. Поодаль шёл конвоир с автоматом. Обнаружив мину, немцы извлекали её и кидали в воду. Раз­давался негромкий взрыв, и группа следовала дальше.

Обычно я сидел на крыльце госпиталя и наблюдал за всем проис­ходящим. Однажды на крыльцо вышел выздоравливающий боец (тог­да так называли солдат), скрутил цигарку, закурил — и вдруг его взгляд упал на мою курточку. Боец стал грубо ругаться. Его гнев вызвали пу­говицы с двуглавыми орлами, пришитыми на куртке. (Знал бы он, что через 46 лет двуглавый орёл вернётся в Россию). Видно у мамы сохра­нились пуговицы с дореволюционных времён, и поскольку других не было, она и пришила их на мою куртку. Я больше не надевал эту куртку, а когда вернулся домой, потребовал поменять пуговицы на другие — желательно с якорями или со звёздами.

Короче говоря, я не стал носить куртку из американской посылки. Сигареты мама отдала учительнице немецкого языка Вере Дементьев­не Дементьевой, тушёнку мы съели вдвоём с братом, из сухого моло­ка мама варила молочные супы, а из яичного порошка делала омлеты.

В то время яиц в продаже почти не было. В течение нескольких послевоенных лет их заменял яичный порошок. Рассказывали, что лю­бимый народом певец Леонид Утёсов однажды вышел на сцену с жи­вой курицей и, обращаясь к ней, сказал: «Курочка, курочка, когда ты кончишь нести яичный порошок и начнёшь нести яйца?» После этого Утёсов около года не выступал…

Но не все ребята в школе испытывали нужду в пище и одежде, в нормальных жилищных условиях. В школе учились дети высоких чи­нов «Большого дома», руководителей районного и городского масш­таба, директоров торговых предприятий. Перечень привилегированных родительских должностей был длинным — от начальника Управления НКВД до заведующего булочной. Их дети хорошо питались и одева­лись, семьи жили в отдельных квартирах. «Привилегированные» дети — мои сверстники — были собраны в параллельном классе «а». Учителя опекали их, следили, чтобы на переменах другие ребята не вырывали у них бутерброды и не обижали. Правда, с годами внешние различия исчезли, а учителя перестали опекать класс «а». Иными словами, нера­венство как бы стёрлось.

Когда я учился в десятом классе, я побывал на квартире генерала НКВД. Его сын — ученик 10-а класса Игорь Шикторов продавал за­граничные пластинки Александра Вертинского и Петра Лещенко. Пев­цы пользовались огромной популярностью в Ленинграде. И хотя Алек­сандр Вертинский ещё в 1943 году вернулся из эмиграции в Советский Союз, его пластинки не выпускались, а творчество замалчивалось. За­писи песен Вертинского и Лещенко на рентгеновской плёнке продава­лись на чёрном рынке по 10 рублей за штуку, а заграничные пластинки шли по баснословным ценам. Игорь продал мне пластинки, можно ска­зать, по дешёвке. И вообще он был славный парень. После окончания школы Игорь учился в Москве — в престижном Бауманском училище.

Генеральская квартира в отстроенном немцами доме была доволь­но скромной по сравнению с квартирами в старинных особняках, в которых жили многие ребята, правда, их квартиры были коммунальными, а эта отдельная. Даже у Игоря была своя комната. Но я ему тогда не позавидовал. Я уже привык к неравенству в нашей жизни во всём: фи­зическому (я был самым маленьким в классе), творческому (никто в классе не мог так хорошо рисовать, как мальчик по кличке Жаба), материальному и т.д., и т.д.

Ещё раньше я столкнулся с неравенством в детском саду. Там у воспитательницы были любимчики, которым она уделяла особое вни­мание, хвалила, ставила их в пример другим детям. Поскольку я не от­носился к любимчикам, мне это было неприятно. Потом я сталкивался с неравенством на каждом шагу и воспринимал его как должное, хотя нередко внутри меня всё кипело. Когда говорили о равенстве людей в Советском Союзе, я понимал, что это чушь.

Особенно ярко проявлялось неравенство в учёбе. Одни ребята, как говорится, схватывали на лету, другие с огромным трудом восприни­мали материал, плохо его запоминали. Им приходилось нелегко, и, в конце концов, они покидали школу.

Все ученики делились на отличников, хорошистов, троечников и двоечников. Каждой категории была уготована своя судьба. Отлични­ки и большинство хорошистов после окончания школы поступали в институты и высшие военные училища. Троечники и часть хорошистов после седьмого класса шли в техникумы. Двоечники и некоторые тро­ечники после пятого класса переводились в ремесленные и фабрично-заводские училища. В школе они были людьми низшего сорта, их жа­лели и относились к ним со снисхождением. Но после того как они заканчивали свои ремеслухи и приходили на заводы, а вчерашние отличники поступали в вузы, заканчивали их, всё круто менялось. Не­давние изгои становились гегемоном — основой советского общества. Их с распростёртыми объятиями принимали в члены КПСС. Они имели преимущество при поступлении в учебные заведения, в получении ком­наты или квартиры, в снабжении продуктами и товарами, при приобре­тении путёвок в санатории, туристских поездках за границу. А те, кто был красой и гордостью школы, оказались принадлежащими к так называемой прослойке — интеллигенции, часто называемой гнилой, уни­жаемой на каждом шагу. Идеологи марксизма-ленинизма утверждали, что при капитализме интеллигенция служит буржуазии, а при социализ­ме — рабочему классу. То есть интеллигенции была отведена унизи­тельная роль прислуги. И чем талантливее был представитель интелли­генции, тем сильнее его унижали. Действительно, как сказано в Биб­лии: «Так будут последние первыми, и первые последними». И вот результат: самые талантливые ученики 203-й школы послевоенного де­сятилетия были вынуждены покинуть свою родину, ставшую для них злой мачехой. Это Виктор Корчной, Евгений Клячкин, Игорь Ефимов, Борис Парамонов, Иосиф Бродский.

Сильнее всего интеллигенцию унижали зарплатой. Бывшие отлич­ники, ставшие инженерами, врачами, учителями, получали в два-три раза меньше, чем бывшие двоечники, работающие токарями, слесарями, фрезеровщиками и т.п. А зарплату библиотекарей, музейных работни­ков и других хранителей нашей культуры иначе как издевательством над образованным человеком нельзя было назвать, да и сейчас отно­сительно работников культуры мало что изменилось. (Интересно, ка­кое жалованье получал от царя библиотекарь Иван Андреевич Крылов, служивший в Императорской публичной библиотеке?

О продвижении по службе беспартийному специалисту приходилось только мечтать. Но чтобы вступить в партию, надо было выстоять дли­тельную очередь, как в магазине за колбасой. Потому что партия — это передовой отряд рабочего класса, и число рабочих — членов партии должно значительно превышать численность прослойки. С другой сто­роны, послушав рабочих в то время, становилось ясно, что и им жи­лось несладко, хотя вокруг только и твердили, что в Советском Со­юзе — всё для рабочего человека, что рабочий человек — хозяин стра­ны. Но рабочие прекрасно понимали, кто на самом деле решает судьбу страны. Во всяком случае, когда в воздухе повеяло свободой — в годы правления М.С. Горбачёва — рабочие валом повалили из партии. Если инженерно-технические работники выходили из рядов КПСС ещё роб­ко, с опаской, пытаясь в письменной форме как-то обосновать свой выход, то рабочие просто переставали платить партийные взносы и яв­ляться на партийные собрания. Причём на вопрос секретарей партий­ных организаций о причине неуплаты членских взносов, они чаще все­го отвечали: «Да я лучше бутылку куплю, чем тратить деньги на партий­ные взносы». Массовый выход рабочих из КПСС в конце восьмидесятых годов и развал Советского Союза показали, что партий­ные идеологи принимали желаемое за действительное — рабочий класс не являлся социальной опорой коммунистической системы. Ни одно предприятие не выступило в защиту рухнувшей системы.

В свои зрелые годы, когда я выкарабкался из тесной клетки мате­риализма в огромный непостижимый мир, я осознал, что равенство не предусмотрено при Сотворении мира. Творец в качестве основного принципа созидания принял разнообразие, и поэтому в мире существу­ет красота и гармония.

Однако тысячи людей никак не могут согласиться с разнообразием в жизни. Они пытаются уничтожить нравственно или физически других людей, не похожих на них по самым разным признакам. Имущественное состояние, национальность, социальное положение, вероисповедание, цвет кожи, форма носа, образование, интеллект, партийная принадлеж­ность, образ жизни, одежда — каждый из этих признаков может стать поводом для преследования, издевательств и уничтожения. И делается это во имя достижения всеобщей одинаковости. От сложности и многообразия жизни у них рябит в глазах, и они пытаются упростить современ­ную жизнь, а она становится всё сложнее и сложнее. Типичные предста­вители «упрощенцев» жизни — фашисты, ортодоксальные левые, анти­семиты (всё очень просто: во всех бедах виноваты евреи…).

Игорь Ефимов очень тщательно исследовал проблему неравенства. Результаты исследований отражены в его книге «Стыдная тайна нера­венства» и в ряде номеров журнала «Звезда» под рубрикой «История неравенства». Вот некоторые его мысли.

«Мы живём в эпоху, ознаменованную победным наступлением эга­литарной идеи. Начиная с Жан-Жака Руссо и Французской революции, в странах Европы один за другим рушились сословные барьеры. Исче­зали сеньоры, графы, князья, дворяне. Избирательные права предос­тавлялись любому бедняку. В странах Азии шла и до сих пор идёт упор­ная и во многом успешная борьба с системой каст. Люди отдавали и отдают свои жизни в борьбе с расовым неравенством. Горячие страс­ти вызывает борьба за равенство женщин с мужчинами. Весь мировой коммунизм черпал свою мощь из импульса, направленного на преодо­ление неравенства имущественного.

За неравенство рубили головы гильотиной, расстреливали в подва­лах ЧК, душили голубыми пластиковыми мешочками в полях Камбод­жи. Наличием социального неравенства объясняли и оправдывали бан­дитизм, терроризм, поджоги, пытки. Источники любого неравенства подвергались въедливому исследованию и враждебно-презрительно­му истолкованию. Даже самые безжалостные деспоты XX века не ре­шались украсить себя короной или мантией, но появлялись на трибунах в таких же пиджаках, кителях, френчах, гимнастёрках, какие носили их подданные.

И в разгар этого победного и грозного марша просто страшно вдруг встать и вспомнить простую, всем давно известную, но вот уже двести лет отодвигаемую на задний план истину: В ИНДИВИДУАЛЬНОМ ПЛАНЕ ЛЮДИ ОТ ПРИРОДЫ НЕ РАВНЫ.

Они не равны по уму, они не равны по энергии, они не равны по таланту, по художественной одарённости, по жажде свободы, они не­равны по целеустремлённости, по волевому потенциалу.

Они не равны потому, что Хозяин жизни даёт при рождении одному «пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе» (Мат­фей, 25:15).

Все это знают, но вслух об этом говорить нельзя. Неоспоримый этот факт не должен приниматься во внимание ни при каких рассужде­ниях о совместной жизни людей на Земле, ни при каком планировании социальных институтов. Простую эту истину стыдливо огибает всякая мысль, всякое слово, всякий оратор и писатель. Сегодня последствия этого дружного умолчания могут оказаться чрезвычайно серьёзными. Ибо, отказавшись включать природное неравенство людей в сферу общественных и научно-социальных дебатов, мы готовим почву для политических катастроф, последствия которых могут оказаться опус­тошительными» (Игорь Ефимов. Кто более равен? Звезда. 1998. №7).

Далее >>
В начало