Воспоминания Надежды Евгеньевны

Много лет назад
На Марсовом поле, в здании, которое  занимало Ленэнерго, когда-то располагались казармы кавалеристов. Внутри здания была полковая церковь, в которой в конце 1880-ых венчалась моя бабушка, Надежда Ивановна Маркова (Смирницкая). У нее были братья, Александр, Владимир и Николай. Дядю Колю убили, давно, еще до революции. Он вез документы, а ямщик думал, что деньги везет и убил его. Это мне мама рассказывала. Дядя Саша и дядя Володя были кавалеристами, все в больших чинах, они из дворян. Один из портретов дяди Володи выполнен в деревянной раме в виде подковы. Надежда Николаевна, мамина родная сестра, уехала с мужем Валентином в Америку и поддерживала переписку до 1951-го года. Потом переписка прекратилась. Они тогда переехали, были у них финансовые проблемы, дядя Валя заболел. Письма приходили на 6-ю Красноармейскую. Писать я не всегда могла, да и время было такое, что не знаешь, как себя вести. Письма сохранились, но я еще столько уничтожила! Мама дяди Вали и ее дочь Ольга уехали в Америку раньше, и была договоренность, что когда Валентин и Надежда Николаевна поженятся, они тоже приедут туда. Поездка началась еще до революции. Добирались долго, несколько лет, через Сибирь и Японию, прибыли на место в начале 1918-го. Потом они писали письма, присылали посылки, помогали нам. Сестра уехала, а у моей мамы (Лидии Николаевны) не было никакого желания уезжать из России. Во-первых, бабушка наша была тут, и она тоже не хотела, хотя тетя Надя очень звала их, ждала и надеялась, что приедут. Но ни у бабушки, ни у моей мамы даже мысли такой не было.
О.: — Несмотря на революцию?
- Все здесь пережили. К нам относились хорошо, никого в семье не посадили.

Лидия Николаевна
Мама из дворян. К сожалению, мало что об этом знаю. В то время нельзя было говорить. Что могла, мама, говорила, но теперь уже все из головы вылетело. Революцию приняли спокойно, — случилось и случилось, что уж тут поделаешь. Бабушка и мама были очень религиозные. Меня, конечно, тоже приобщали, несмотря на все советское. Мама все время работала, была счетоводом – инструктором в Ленэнерго, обучала молодежь. Она не закончила институт. Зрение было очень плохое, не могла из-за этого учиться, пошла работать. Сестра, тетя Надя из Америки присылала письма. Несколько раз вызывали маму в НКВД по поводу этих писем, но ничего плохого не было в них, боже упаси! К войне мы с мамой не были готовы, не сделали никаких запасов. Когда началась блокада, продолжали работать там, где работали. С 6-ой Красноармейской каждое утро шли на Марсово поле в Ленэнерго, вечером шли обратно, транспорта уже никакого не было. Карточку проедали в столовой. Давали нам бутылку литровую с водой, а внизу какой-то осадок был, совсем небольшой. Что там было, не знаю даже, муть какая-то. С этой бутылкой приходили домой, разогревали и ели. Мама умерла от голода. Если бы я знала что-то раньше! Туда – темно, обратно, — тоже темно. Идешь, и ничего не знаешь, что у нас в городе творится. Когда мама слегла, она еще за четыре дня до смерти была на работе. И когда она умерла, я вышла на улицу днем и была поражена тем, что увидела! На всей улице можно было что-то поменять – на хлеб, на водку, — на что угодно! – Рынок! Люди стоят на улице, ходят, что-то продают, меняют… Я как будто «с Луны свалилась», и подумала «Господи, если бы раньше увидела это, пошла бы, и сменяла бы что-нибудь на хлеб. Если бы я знала раньше!». Мама вообще-то строгая была в этом отношении. Она добродушная была по жизни, но в этом держалась строго. Видимо, не хотела мне дурные примеры показывать. Она и сама не знала, что творится. А там менялось все. «Из-под полы», конечно. Золото шло хорошо, его можно было обменять на то, что нам было нужно. Мама умерла. Я зашила ее в скатерть, была у нас такая большая скатерть. И как только справилась одна! Зашила в скатерть, у меня саночки были, а еще заняла в доме у кого-то саночки. Подруга мне помогла, я за плечи несла, а она за ноги. Время страшное было, и если бы я знала все, маму наверно можно было бы спасти. Утром идешь, — темнота, никто ничего не меняет, и только одна сторона улицы идет в одну сторону, а другая – обратно, на заводы, которые в наших краях. И то же самое вечером, по этим двум протоптанным дорожкам. Уже потом, когда немного легче стало, хлеба немножко прибавили, и стали нас гонять расчищать дорожки, помойки. Молодежь, в основном. Прямо с работы снимали и отправляли на эти работы. Я 1922-го года рождения, и самая моя молодость пришлась на эту войну и блокаду.

Джонсон Евгений
Мама после революции вышла замуж. Папа рабочий, но была у него такая жилка, «организаторская». Открыл мастерскую в подвальчике на 4-ой Красноармейской, я к нему бегала. «Джонсон», моя девичья фамилия, папина. Он из Риги. Была там у него семья, жена, двое детей. Дочь взрослая, у него на столе стоял портрет. Мама его жила в Риге, а здесь тетка у него была. Бабушка Анета, стройненькая, старенькая, в богадельне жила, к нам иногда приезжала. А все другие родственники так и жили в Риге, я их не знаю, никакой связи с ними не было. Портрет матери тоже стоял у отца на столе. Она была тоже на него в обиде, что он так поступил. Я не знаю, зачем сюда папа приехал. Был он много старше моей мамы, на 20 лет. Когда-то была у нас четырехкомнатная квартира на 6-ой Красноармейской, где я родилась. Когда бабушка умерла (в 1926-ом), одну комнату у нас забрали. С другой комнатой получилось так. Папа работал кузнецом. Однажды он ездил в командировку во Псков и пригласил одного своего хорошего приятеля к нам, а потом и прописал, чтобы тот смог здесь обжиться и осмотреться. Приехал он раз, приехал два, а потом поставил замок и дверь закрыл. Судились мы с ним три года, чтобы получить свои вещи. Вещи вернуть удалось, а комната так и пропала. Ну, а в блокаду я вообще осталась одна во всей квартире. Папа умер в 1932-ом году от брюшного тифа. Работал он тогда в Колпино, строил какой-то лесопильный завод. Был он там ответственным лицом, м.б. директором. Мы тоже там жили, совсем переехали туда. Папе очень хотелось за городом жить, свое хозяйство иметь. Мама этого совершенно не хотела, но все же мы перебрались в Колпино и одно лето там жили. Ему выделили большую комнату, но вскоре он заболел и умер. Я тоже заболела тифом, но меня отправили в больницу, там вылечили, а папа оставался дома. До войны там ничего не было, пустырь, и до больницы от Колпино надо было идти три километра. Мама ходила, вызвала врача. Он один раз пришел, но это никак не помогло, папа умер. Мы вернулись на 6-ю Красноармейскую.
О: — Отец был латыш?
- Нет, он считал себя немцем. Мама все просила, — научи ее по-немецки разговаривать. Он учил, но результат был невелик, говорить не научилась. Его родной язык был немецкий, некоторые слова он по-русски неправильно называл. Иногда спрашивал: «Вот это как называется, как правильно сказать?»

У папы была своя вера. В церковь он не ходил, ну разве что на свадьбу или отпевание. Не ходил ни в русскую, ни в свою. Впрочем, не знаю, были ли тогда такие церкви, но папа не очень религиозный был.

Надежда Евгеньевна
И пошла я по маминым стопам, не захотела учиться и тоже начала с Ленэнерго, мне было там интересно. Такие вечера у нас устраивали, такие красивые спектакли! На втором этаже, где когда-то была церковь, сделали клуб. В нем бывали концерты и танцы. Хорошая акустика получилась в бывшей церкви, как в театре. Наверно и сейчас там этот клуб есть, я не знаю, давно уже не была. Территория закрытая, вход по пропускам. Работала я в Ленэнерго и до войны, и после. Во время войны, конечно, никаких танцев там не было. Мама, а потом уже я, долго переписывались с тетей Надей из Америки. Однажды я написала письмо, пооткровенничала. Это была война, про немцев что-то, мыслями своими поделилась с тетушкой. Она умница такая была, дала мне понять, что так писать нельзя, надо сдержанней быть. Я поняла. Потом уже очень аккуратно стала писать, каждое слово подбирала, чтобы не ошибиться. Было такое, что я тоже получила письмо, где были замазаны чем-то черным строки так, что ничего разглядеть невозможно. Бабушка и мама были верующие и меня, конечно, тоже приобщали к религии, несмотря на все советское. Вступила в комсомол , причем комсомолкой была активной, это есть у меня, выбрали комсоргом. Крест сняла, а в душе-то осталась верующим человеком. И потом, в Ленэнерго, все «толкали» меня наверх по этой линии, но до партии так и «не дотолкали», время не подошло. А потом была война, после нее все переменилось Мы никуда не уехали, мама не хотела эвакуироваться. Я ее звала, — давай, уедем. — Ну, куда? Где у нас что есть? – Некуда нам с тобой ехать.

17 февраля 1942-го года мама умерла от голода.

Уже ближе к концу войны меня послали на оборонные работы. Это так только называлось «оборонные работы», меня, например послали в деревню Мяглово, в колхоз, капусту убирать. Приехали вдвоем, а капусту и без нас уже всю убрали, и всего мы там только одну ночь переночевали. Когда отправляли, сказали, — взять с собой подушку и одеяло. Там должно было быть все свое, и паек свой, что купишь, то и съешь. Ночь переночевала, а на следующий день тоже работы не было никакой, — отдыхай, говорят. Я вышла, стою на дороге, и вдруг передо мной солдатик вырос, откуда появился, я даже не знаю.
- Вы не хотите в армии служить?
- Нет, не хочу, отказалась.
- Если надумаете, — вон там штаб у нас.
Показал домик, и ушел. Я постояла, подумала. – Что я тут делаю? Пойду в армию, там буду хотя бы сыта. А убить могут и здесь, и там, немцы еще летали, бомбили город. И решила я пойти в штаб. Пришла, говорю, — хочу в армию. – Давайте паспорт. Паспорт дала, а он мне вместо паспорта бумажку маленькую дал, где написано, что я – Джонсон Надежда Евгеньевна, и все. И еще коробочку такую маленькую дал, куда эту бумажку положить, чтобы знали, кто я, если убьют.
- У вас есть вещи?
- Есть.
- Забирайте и приходите.

Нас сразу послали на окопы. Мы не копали, мы их чинили. Там накаты, убежища для военных, — все ровняли, обшивали. На одном месте не сидели, сегодня здесь, завтра там, такая была моя служба. Из Мяглово меня перевели в Разметелево, там тоже стояли наши войска а потом в Шлиссельбург. Утром команда: «Встать!». Разбудили нас очень-очень рано, позавтракали. Было приказано, ничего с собой не брать. Мы со своими кастрюлями и прочим тогда жили, ходили в своей одежде, формы еще не дали. Построились. Я оглянулась, — ой, какой огромный отрядище был! И повели нас пешком из Разметелево в Шлиссельбург. Пришли, разместили нас в школе. Вся школа разбитая, полы сняты. Немцев совсем недавно оттуда выгнали. Стояли двойные нары — я на втором этаже спала. Когда разместились, у меня вдруг поднялась температура, 40 градусов, а на следующий день надо идти на работу. Я говорю старшине, — ты знаешь, у меня температура высокая. Она говорит, — ну, ты не ходи, отлежись. Все ушли на работу в свои отряды, а я и еще одна женщина (Валя) остались. Я лежу, мне плохо, голова болит. И приходит из штаба девчонка, говорит: «Кто хочет в Ленинград, есть три свободных места, — Быстро, быстро собирайтесь, приходите за сухим пайком!». И ушла. Куда только температура моя делась! Я бегом, Валька Андреева за мной, тоже бегом, получили сухой паек. Все, что было у меня, оставила, и ключ от квартиры забыла взять. В общем, собралась в минуту, — «бегите скорее, машина сейчас уходит». Уселись в машину. Это была полуторка обыкновенная, доски положены между бортами. Целая машина набралась нас, девчонок, и поехали мы в Ленинград. Нас привезли на завод. Это там, где стадион Динамо, на той стороне, не вспомнить сейчас, как называется. Тут уже были хорошие казармы, белье появилось, выдали военную форму. И вот, мы на заводе. Большие такие цеха, завод авторемонтный был. А у меня никакой рабочей специальности не было, только счетоводом была. Спрашивают, — где работала в Ленинграде? – В Ленэнерго. – Ну, будешь электриком. И стала я электриком. Посадили меня в комнатушку. Цех громадный-громадный, и в нем одна стеклянная комнатка, очень маленькая. Принесли мне якорь от автомобильного динамо — Вот посмотри внимательно, как он сделан, разбери и перемотай обмотку. А я, за что ни возьмусь, ничего не получается. Концы обмотки припаяны, ничего не знаю и не умею. Нашелся там один солдатик. Подошел, — Ну что, ничего не знаешь? – Ничего! – Вот, смотри. Паяльником распаял эти кончики, показал, как надо разматывать, все показал, что и как надо делать. Паяльник был на переменном токе. Надо олово расплавить, потом поднять этот хвостик медный… С того момента я стала электрообмотчицей. Когда уходила, уже генераторы перематывала, и работала по этой специальности до самой пенсии. Все то время, пока я была на этом заводе, считалось как служба в армии, есть соответствующие документы. Казарменное положение, форма, дисциплина, здесь все было по-другому. Дисциплина серьезная, но все равно, отпрашивались, на свидания бегали. В самоволку там я никогда не ходила, трусливая наверно такая. А девчонки бегали, даже по ночам куда-то убегали.

Дети
Потом меня демобилизовали. Когда родился Юра (1950), я работала в мастерских. В подвальчике на улице Герцена были мастерские, где мы перематывали моторчики. Так я из служащей превратилась в рабочего человечка, таков был мой жизненный путь. Юра родился, я продолжала работать. Приносила его в мастерскую, и такое было. Когда стал ходить, отвела в ясли. По-разному было, и сама сидела, и нянек нанимала. Муж работал, и я работала. Тесно было, нянечки-девчонки приезжали из деревни, а у нас 11-метровая комната была. Уж по-всякому крутилась-вертелась, а потом приехала моя няня, которая когда-то сидела со мной. Приехала с дочкой из эвакуации, их тоже надо было приютить, какое-то время они жили с нами в этой комнате, я не могла ей отказать. Когда я родилась, она была 18-летней девочкой из детского дома, мама ее приютила. Она нянчила меня, потом вышла замуж. Сейчас мы с ее дочерью Лилей большие друзья. Муж работал на «Красном треугольнике» и «устроился» в ясли-детский сад. Вернее, помогал им много. Был он такой работяга! Электрик, электромонтер, он на все руки мастер, все умел делать. Потом дом построил, дачу, своими руками. Однажды заведующей (детского сада) что-то надо было, она попросила, он сделал, а потом и пошло-поехало, как свой был там. Как что потребуется сделать руками, — Николай Николаевич! – Он приходил и делал все, что нужно. Так и выросли все мои дети в этом детском саду. В 53-ем родилась дочка (Оля), в 56-ом – сын. Посмотри, говорит заведующая, у тебя дети каждые три года (50, 53, 56), а я даже не заметила. Младшего уже нет, так жалко!

Семья Валентина
У дяди Вали в Ленинграде сестра родная жила, тетя Нелли. Сейчас не помню ее адрес, это на Литейном. Если бы приехала, узнала бы, нашла этот дом. Мы редко встречались, а потом, видимо, тетя Надя ей написала что-нибудь про меня и, наверно, с дядей Валей она переписывалась. Однажды (уже после войны) тетя Нелли приехала ко мне, — мы должны с тобой чаще встречаться. И действительно, встречи стали частыми. Читали друг другу письма американские, я ей, она мне, которые привозила с собой. Приедет, всегда обед мне приготовит. Мы с ней посидим, пообедаем, поболтаем. И я к ней тоже приезжала. Однажды приехала, а мне говорят, — тетя Нелли скоропостижно умерла. Это был конец 40-ых, я тогда еще на 6-ой Красноармейской жила. С тетей Нелли мы еще при жизни мамы встречались, иногда она приезжала к нам. Была одинокая, детей не было. Были у нее здесь еще два брата, дядя Миша и Дядя Вася, я с ними тоже встречалась. Они жили в одном доме, на улице Марата, дом 52, — У дяди Миши был парадный вход, а у дяди Васи – черный. Дядя Миша работал в порту на грузовой машине. Когда я девочкой была, он приезжал за мной на машине и увозил к себе домой, а потом уже мама меня после работы забирала. Его арестовали, из тюрьмы он уже не вернулся. Не знаю причину, год тоже не помню, но мама еще жива была, значит, незадолго до войны. Жена его выпить любила. Интеллигентная женщина, но любила алкоголь. Ничего плохого про нее не могу сказать, — очень хорошая, добрая Мария Ивановна, со мной много сидела. Если надо было куда-то идти, мама меня приводила туда, и мы с ней хорошо проводили время.  Кажется, совсем недавно это было, но прошло уже с тех пор более 80 лет. Теперь я уже совсем не знаю, где о них можно что-нибудь узнать. Они все такие красивые были, — и дядя Миша и дядя Вася. А дядя Вася, самый старший из них, был такой шикарный, как из того, из царского мира. И такая же была его жена, немного старше его. Туфли, помню, носила с длинным таким носом. Все они «непростого происхождения», интеллигенция наша, это я тут стала самая «обрусевшая», советская. Так получилось в этой семье, что мама, дочь Ольга и сын Валентин оказались в Америке, а другие сыновья (Василий и Михаил) и дочь Нелли остались в России. Лена, которую можно видеть на американских фотографиях, это дочь Ольги.

О.: Есть фото 1947-го года, где Ольга в, белом платье позирует в автомобиле…
- Да, это была сказка.

19.01.2014
Беседовал: Ханов О.А.

<< В начало

Автор: Кузнецов Юрий Николаевич | слов 2789


Добавить комментарий