В последнее время из разных источников возникает предположение, что окружающий нас мир — фантазия. Для религии и искусства в этом нет ничего нового, но к разговору подключаются физики и неожиданно понимающе кивают головой: «да, да, это так, мы подтверждаем». Хотел написать, что наука пребывает в кризисе. Но это неверно только по той причине, что она никогда из него и не выходила. Как только все укладывается по полочкам, тут же появляются новые данные, от тяжести которых полочка рушится, надо все собирать снова. — Сизифов труд, как определили занятие древние. Но мы знаем, что этот труд не совсем бесполезный, — некоторые конструкции остаются, их укрепляют, наука потихоньку движется вперед. Уместно задать вопрос, — Куда? И вдруг выясняется, — к религии, где сидят ангелочки, поджидают и думают, — ну когда же она, неразумная, доползет до нас! Верующие давно уже все это знали от пророков и проповедников, которым строптивая наука не поверила и обрекла себя на долгий путь к истине. Истина одна, и не важно, кто и как до нее добирается.

Одно из принципиальных различий между верой и знанием в том, что вера основана на разовом вливании информации, а знание добывает его постоянно, on-line. Оттого оно кажется близким, достоверным и надежным. Для верующего когда-то было сказано все и сразу, наука добывает знание долгим упорным трудом.

Между наукой и религией всегда были непростые отношения (сам я принадлежу к научной партии). Но есть между ними общее, — тот и другой путь наполнен фантазиями. Различие в том, что у религии в начале есть вера в некие истины, которые потом возбуждают фантазии. А у науки наоборот, в начале приходят фантазии из которых понемногу формируется знание. Иными словами, у религии знание в начале, а у науки — в конце.

Долгое время наука не противоречила «здравому смыслу», хотя уже вводила некоторые абсолюты, невидимые и неосязаемые. Первый серьезный кризис между научными понятиями и «здравым смыслом» разразился в 19-ом веке, было никак не понять, что же такое мельчайшая частица вещества — корпускула или волна? Наконец, было предложено считать, что это есть и то и другое, т.е. принять явное чудо, которому в реальной жизни аналогов нет. Ученые мужи помучились, посопротивлялись, но пришлось согласиться. Потом были постулаты Эйнштейна. Против них дольше всего держались советские ученые, но и они пали под натиском неопровержимых фактов. Честь и слава героям науки!

Эйнштейн ввел откровенную фантазию в науку. За это мы его по праву почитаем, а немцы, евреи и американцы гордятся. После Эйнштейна ушли всяческие ограничения здравого смысла, ничто не отвергается с порога, в науку хлынули фантазии. И никто теперь уже не рискнет сказать о них все, что по этому поводу думает. А человеку, далекому от физики и подавно не отделить достоверное знание от иллюзии. Впрочем, так было всегда.

Когда-то я запоем прочитал большую книгу об астрономии, космологии и близких к тому дисциплинах. Там подробно говорилось, в частности, о «кухне» — о том, как готовятся теории, которые потом овладевают массами (ученых). И был поражен, как немыслимые предположения неожиданно находят подтверждение и становятся теорией. В начале все очень шатко, но новые данные постепенно укрепляют конструкцию. У меня сложилось впечатление, что то были досужие фантазии, не вытекающие из чего-нибудь серьезного, реального, но потом они все-таки складываются в правдоподобную и стройную научную картину. И я прихожу к выводу, что наука — это вольная интерпретация реальности. Интерпретаций может быть много, выбрать из них «настоящую» невозможно, — любая будет отличаться от того, что «есть на самом деле». У каждой теории свои образы и свой язык и хотя бы по этой причине невозможно описать все до малейших подробностей, — на хватит слов и понятий, да и не существует абсолютно точного перевода. Научного «эсперанто» нет, и возможно, не будет. При такой позиции не вижу принципиальных расхождений между наукой, религией и искусством, — это все разное оформление фантазий…

Продолжаю мысль, точнее, переношу ее на политику. Как и в науке, в ней есть первоначальные предположения, под которые подводятся подтверждающие факты. Картина получается стройной, строгой, непротиворечивой. А на стороне оппонента картина строится из других предположений, противоположных. Она такая же правдивая и стройная. Потому я закрываю глаза и уши, когда в меня пытаются вливать неопровержимые факты, доказывающие… (неважно что). У меня есть собственные «начальные предположения» и этого достаточно, они ничем не уступают любым другим предположениям по части соответствия «истине». При необходимости, можно подобрать для них неопровержимые факты.

В начало