11.03.08. С.О.:
Все наши представления о мире построены на наших логических умозаключениях по поводу поведения материи в нашей конкретной точке пространства и времени. Целостность гипотез обеспечена принципами их построения и регулируется, в общем-то, обычным <здравым> смыслом. Из целостности гипотезы о происхождении и поведении Вселенной не следует ее <реальная> целостность. Мы видим лишь отсутствие пробелов в наших умозаключениях. А реальный мир, какой был, таким и остается — другим, не сопоставимым с нашими описаниями, ибо узки наши средства для его полного или хотя бы приемлемого описания.

Настоящее несет следы прошлого не как полный архив событий, а как какие-то частные разрозненные следствия из минувшего. Память Вселенной заложена в состояниях и взаимодействиях вещества, однако во многих случаях, даже понимая механизмы, невозможно сказать, какие конкретно события из множества возможных привели именно к этому конкретному состоянию. Реальная жизнь убеждает, что даже полное протоколирование какого-либо процесса не всегда является весомым аргументом перед критикой. Могут появиться еще какие-то другие протоколы, доказывающее обратное. Скрупулезное изучение двух протоколов может не выявить подлог. А значит, все честно, и оба протокола можно выбросить, как ничего не доказывающие.

Мир Аристотеля держался на четырех стихиях, и это было неоспоримой правдой. Сейчас мы пытаемся выковырять из мира бозон Хиггса, и это тоже неоспоримая правда. Причем, подавляющему большинству человечества будет, по большому счету, безразлично, удастся ли этих бозонов наковырять или нет. Результат будет разрушать какие-то одни незнакомые теории, и подтверждать какие-то другие. И выбор того, кому это не совсем безразлично, лишь в том, какую версию считать правдоподобной — Аристотеля, Хиггса или кого-то другого.

Говоря о Вселенной, мы думаем, что что-то начинаем понимать в ее устройстве, тогда как на самом деле мы, может, всего лишь учимся лучше понимать скрытые сущности наших собственных теорий. Да и вообще, теория создания и теория эксплуатации — абсолютно разные теории. Кто решил, что одно следует из другого? Да, Верховный Конструктор понимал, что кто-то будет этим пользоваться, но в тонкости мог и не вдаваться. Может, потому он наделал столько дыр и нестыковок в физике, что теперь мы <чешем репу>, пытаясь понять Его первоначальный замысел? Вот, взять бы хотя бы электрон — не волна и не частица, сделана небрежно, можно сказать неумело. А фотон? Ах, какая была идея — разогнать частицу до скорости света! Так ведь масса помешала, куда же без нее. Пришлось убрать. Короче, заплата на заплате! Как можно было принять такой сырой проект?!

Есть еще один забавный момент. А что, если устройство Вселенной все-таки как-то зависит от наших описаний? Ведь влияем же мы на рассматриваемые нами атомы. Может, разрушенная нами частица начинает давать иной свет звезд, расположенных на расстояниях более 12 млрд. лет?

Что послужило признанием Настродамуса как провидца, когда он предсказал далеко неочевидный способ гибели какого-то графа — будущее, которое он видел, будущее, которое он сделал, или будущее, которое выбрали все остальные?

Описание вообще чего угодно, вплоть до Вселенной, находящегося в каком-то состоянии, именуемом <настоящее>, представляет собой точку схождения части (или всех) доступных описательных средств на данный момент. Как в прошлом, так и в будущем, эта точка неизбежно будет располагаться в другом месте вследствие накопленной или потерянной информации, а также эволюции самого предмета описания, однако в любой момент времени она не будет ей противоречить (иначе описание не будет <стройным>). Принципиальной разницы между двумя соседними точками, как бы не различались они своими выводами насчет прошлого или будущего — нет, поскольку это обычные рабочие версии на основе текущего опыта.

Здесь еще важно заметить то, что само описание <чего-то> предполагает некоторую память о некотором предыдущем состоянии этого <чего-то>. Но память — не абсолютна, а выборки — предвзяты. Как мы можем давать предсказания?

Доказать отличие нынешнего состояния от предыдущего — задача сложная, а может вообще непосильная. Поэтому вчера могли нарушаться любые законы физики, но сегодня, проснувшись, я не заметил никаких отклонений в поведении мира относительно того, что я о нем знаю. Значит, таким он был всегда, от своего Начала в бесконечно малой точке. Надо быть весьма уверенным в своей правоте, чтобы допускать какие-то истинные законы мироздания. Их может не существовать вовсе. Мы можем строить храм науки в пустом пространстве хаоса. Мы можем упорядочивать и разглядывать какие-то отдельные элементы из его бесконечных форм и взаимодействий, но это не меняет сути — мы видим не больше того, о чем знаем. Весь остальной Хаос просачивается сквозь пальцы, не задевая наши мысли и чувства, проходя незамеченным через наши ускорители частиц. В этом случае чудо — это не отклонение от доктрин мира, а просто непроверенная дыра в наших гипотезах. А если это не так, то всю Вселенную можно описать одним уравнением. Божественным, совпадающим с тем, которое сочинил Он Сам. Но это кажется еще большим бредом.

В одном можно быть хоть как-то уверенным: мы — существа логичные. А логичен ли мир — вопрос открытый. Мы строим логичные гипотезы, позволяющие конструировать нам какие-то логичные инструменты, доказывающие правомерность наших гипотез. На основании проверенных гипотез мы совершенствуем инструменты и создаем механизмы, работающие на открытых нами сущностях. Когда мы строили паровоз, мы имели представление о давлении пара, но не имели представления об электричестве, однако мир, как мы теперь знаем, все-таки содержал электричество в своей основе. Теперь каждый ребенок знает, что такое лампа накаливания, но что бы подумал сам Аристотель, если бы увидел ее в действии? Мир содержит больше того, что может поместиться в нашей голове. Он содержит все. И высший пилотаж — построить машину, работающую на принципах, неизвестных даже своему создателю. Не этим ли занимался Тесла? Творил ли он чудеса? Нет, просто ему было плевать на опыт всех остальных.

13.08.2008. Ханов О.А.:
По словарю 19 века твоя позиция — это нигилизм, по философскому — солипсизм и агностицизм, по (анти)советскому — диссидентство… Моя позиция чем-то похожа — это тоже отрицание. Но поскольку мое отрицание не соглашается с твоим, то это значит, что оно другое. Я попытался понять, в чем разница. Выяснил следующее.

У тебя отрицание крайнее, «максималистское», это отрицание изначальное, прямое, полное, отрицание «со стороны». Это позиция постороннего бесстрастного и потому беспристрастного наблюдателя, который не видит перспективы занятия, именуемого «поиск истины», потому что здесь ее нет и быть не может, ее следует искать совсем в другом месте, за пределами этой системы.

У меня — взгляд изнутри. Я диссидент типа Макаревича, Э.Лимонова, Зиновьева и многих других. Эти люди отрицали и порицали систему, но когда она прекратила свое существование, им стало скучно, и понесло их кого куда (Лимонова — назад, к большевикам). Т.е. в действительности, в целом я принимаю систему, в которой приходится существовать. Мое отрицание — это всего лишь сомнения по конкретным поводам. Я задаю вопросы и вижу, что сомнения имеют основания. Возможно, что область обоснованных сомнений будет расширяться и в конце концов охватит всю систему, после чего моя позиция уже ничем не будет отличаться от полного отрицания. Но даже в этом случае это будет иная позиция. Сомнения останутся сомнениями, они далеко не все перерастут в уверенность и значит, ведут они куда-то в другое место.

Моя позиция (как я ее понимаю) такова.

Я ни во что не верю, но признаю авторитет логики. А это значит, что я готов поверить во что угодно. Если логика убедит меня в существовании Бога и в справедливости (например) Ислама, я буду правоверным мусульманином. Если она убедит меня в чем-то обратном, я стану атеистом. Но когда я буду совершать хадж или в Рамазан неистово молиться на восток, я на самом деле останусь преданным только ей, Логике.

Она, конечно, того не заслуживает. Проштудировав Библию логики, я хорошо прочувствовал шаткость ее оснований. Более того, сама логика уверена только в собственных дедуктивных системах, все остальное сомнительно. Более того, самая строгая дедуктивная система дает фикцию при ненадежных входящих, запускаемых в оборот.

И тем не менее, другого нет. Возможно, что все системы покоятся на шатких основаниях. (Из известных мне — все). Можно привести множество примеров тому из самых разных теорий и практик. Но для вырастания системы нужен какой-то центр кристаллизации. Без какой-нибудь опоры не будет ничего — только разрозненные (может быть даже верные) мелкие (практические) не связанные (т.е. бессвязные) представления из разных областей. А хочется систему. Все, что мы видим — в системах. Все, что мы делаем, группируется в системы. Даже детское, даже первобытное сознание пытается увязать все представления в единое целое…

Не наблюдая вокруг ничего более достойного, я готов назначить центром кристаллизации ту самую, сомнительную ненадежную логику. Других авторитетов нет, так пусть будет хотя бы этот.

Несмотря на общепринятые представления, логика не имеет большого отношения к нашему сознанию. Это некая «объективная реальность», которой пользуется как наше сознание, так и весь остальной внешний мир (признаем все-таки, хотя бы на время его существование). В сознании логика может искажаться, но это ведет к его «замутнению», и такое сознание уже всерьез не воспринимается. Можно уверенно утверждать, что логика внешняя и логика внутренняя одинаковы. Из этого следует, что какими бы примитивными не были наши представления, они соответствуют реальности в той мере, в какой мы находим подтверждения наблюдений и логических выводов. Наши выводы касаются «номенклатуры» внешнего мира, признаков элементов и их отношений. Многие из этих выводов следует считать достоверными. Другое дело — образы, связанные с этими выводами, они могут быть очень далеки от оригинала. Образы нам нужны, чтобы стали «по-человечески» понятны отвлеченные отношения между невидимыми чуждыми элементами. Иногда никак не удается найти подходящий образ, приходится придумывать что-то совсем мало похожее. Тогда электроны превращаются в шарики — планеты, вращающиеся вокруг своей звезды. Отношения близки к реалиям, а образы — не очень, но хотя бы как-нибудь понятны. Естественно, мы не можем претендовать на полное понимание (по Ленину, оно бесконечно), но приближенное представление в какой-то мере соответствует действительности.

Мир, покоящийся на трех китах — это образ, его можно опустить. Мир, как нечто непонятное, но единое целое, твердое, окруженное бесформенным океаном, можно оставить. Отношение, определяемое этим образом — островок стабильности в океане хаоса. Современные представления — как обыденные, так и научные — те же, что и древние, почти первобытные (хотел добавить сюда «религиозные представления», но там все сложнее). Возможно, что понимание этой истины было очень важным для древних и стало ступенькой для расширения и углубления этого понимания. А бозон Хиггса можно попробовать представить (например) как одноглазого дракона, и может быть, это поможет нам узнать о нем много нового и интересного. Потому что логика едина, ее отношения многократно повторяются в самых разных и неожиданных местах. Если правильно подобрать соответствующие образы, то мы увидим захватывающую драматическую историю распада электрона. Можно даже посмотреть, не написал ли что-нибудь об этом Гомер или Шекспир. Там же можно попытаться узнать, чем закончилась «эта удивительная история, похожая на сказку»…

В начало