Автобиографические воспоминания Марии Матвеевны Домченко (Беляковой)

Предисловие

Моя мама Домченко (Белякова) Мария Матвеевна родилась в Петрограде, а умерла в Санкт-Петербурге. Но всю свою взрослую жизнь на вопрос о своём месте жительства отвечала: «Я – ленинградка».

Мама скончалась 16 февраля 1994 года в больнице для ветеранов войны во время очередного приступа стенокардии. Её кремировали, а прах захоронили рядом с мужем на Киновеевском кладбище в Санкт-Петербурге.

Свои биографические воспоминания она писала в начале девяностых, когда окончательно ушла на пенсию. Ей было скучно без работы, сестёр и подруг уже не было, и она стала жаловаться на одиночество. Тогда я посоветовал ей заняться творческой работой – написать воспоминания, что она и сделала.

Текст был написан от руки в маленькой школьной тетради, которую помнит даже моя внучка Вика, теперь уже взрослая тридцатилетняя женщина с двумя сыновьями – близнецами школьного возраста. Эта тетрадь лежала в письменном столе до моего выхода на пенсию в 2013-м году.

Когда мне исполнилось 80 лет, я решил эту рукопись напечатать, размножить, сброшюровать и передать своему сыну, внучке и правнукам. Чтобы помнили и гордились: мы ленинградцы по происхождению.

Ниже, вслед за «Содержанием», приводится состоящий из десяти глав текст
автобиографических воспоминаний моей мамы. Послесловие моё.

Содержание

1. Генеалогия

2. Питерское детство

3. Советская юность

4. Замужество

5. Война, 1941-45 годы

6. Послевоенные радости и проблемы

7. Дети получают образование

8. Снова о себе, своей работе и семье

9. На «заслуженном отдыхе»

10. О внуке и правнучке

Послесловие

1. Генеалогия

Я родилась 6 июля 1914 года в деревне Ушаки Новгородской области, где меня и крестили в местной церкви. Мои родители, вместе с детьми, зимой жили на съёмной квартире в Петербурге.

Нас детей было шестеро: двое мальчиков (Александр и Василий) и четверо девочек (Антонина, Екатерина, Ольга, Мария). Старшей была Антонина, мы с Васей были младшими, я – самая младшая.

На летний период снимали жильё в деревне, возвращаясь в Питер поздней осенью, уже на вновь арендованную квартиру. Насколько мне известно, жили в различных районах города: на Васильевском острове недалеко от Смоленского кладбища, на Большой Охте.

Отец мой, Беляков Матвей Александрович, родом из деревни Сокольники (ж/д станция Ломово) Угличского уезда Ярославской области, родился в 1878 году. Родители отца умерли рано, так что я их не видела. У них было четверо детей: Василий, Матвей, Дмитрий и Мария.

Мама – Елизарова Мария Васильевна – родилась в соседней деревне, вышла замуж за Матвея Белякова и вместе с ним переехала в Петербург, где Матвей работал приказчиком (так в то время называли продавцов) в продовольственной лавке своего отца,  которого звали Александр.  Лавка находилась на Пушкинской улице в доме 2, а сам мой дед жил в четырёхкомнатной квартире № 104 по Пушкинской, дом 10.

Квартира была большая, очень светлая, солнечная. На лестничной площадке был вход в чулан. Квартира имела два входа: один с главной лестницы в прихожую, второй – с чёрной лестницы в кухню. Окна двух комнат (24 и 12 кв. м) выходили на большой (первый) двор. Окна двух других комнат (17 и 13 кв. м) выходили на малый (задний) двор. Ванной в квартире не было.

Наша семья поселилась в этой квартире в 1916-ом или 17-ом году. Бабушка к тому времени уже умерла. Помню только деда, который вместе с внуком Василием жил в двенадцатиметровой комнате. С утра дед молился, а наша мама и дети ожидали его и за стол не садились. Любимым внуком был Василий, который мог оставаться в своей кровати и «валять дурака». Стол к завтраку накрывали в большой комнате, где стоял и пыхтел угольный самовар. Молился дед где-то около часа, а после завтрака уходил. Возвращался только вечером.

В столовой стояло трюмо с большим зеркалом, кожаный диван, кресло-качалка и ещё другая мебель, о которой я не помню. Помню только большой портрет царя Николая II и портрет нашего деда с женщиной и беленькой собачкой. Позже мама нам рассказала, что женщина эта – любовница деда, с которой он жил в Питере, а наша бабушка с детьми оставалась в деревне. Женщина эта была достаточно состоятельной, но была замужем. Умерла она перед октябрьским переворотом 1917-го года. Дед часто посещал Смоленское кладбище, где она была захоронена, и зажигал в её склепе лампадку. После Октябрьской революции дед уехал к бабушке, в деревню. Деда я немного помню: высокий, статный, весь седой ходит взад-вперёд по большой комнате, заложив руки за спину.

Лавку он передал моему отцу, который недолго сумел продержаться. За нарушение налогового законодательства его арестовали. Сидел он под следствием на Шпалерной улице, куда мы с мамой носили передачи и передавали в окошко на первом этаже. Сидел в заключении отец недолго, но лавку у него отобрали, и он оказался безработным. Выглядел он очень измотанным – уставшим и нервным. На работу его не брали, поскольку в паспорте стояла отметка, что он владелец частной собственности, т.е. он был «купец». Чтобы избавиться от этой метки, отец «потерял», т.е. уничтожил имеющийся паспорт, и оформил новый. Вместе с новым паспортом исчезла и метка, поскольку собственность была уже отобрана. Отец работал сначала на железной дороге, а в период так называемого НЭП продавцом (приказчиком, как тогда говорили) в небольших магазинах, одно время служил в кафе на Гороховой.

Немного о моих родственниках по линии мамы. У мамы были брат Николай и сестра Ольга.
Николай работал в магазине у моего деда, который хотел приучить его к коммерческому делу. Дядя Коля был человек способный, мечтал учиться в университете. Он первым в деревне провёл электричество в свой дом, смастерил водный велосипед. К сожалению, умер он очень рано, перед революцией, от туберкулёза.

Ольга вышла замуж за Алексея Соколова, который имел в Петербурге скобяную лавку или, как теперь говорят, магазин скобяных товаров. Его дядя, Порошин, был фабрикантом – имел в собственности завод, выпускавший скобяные товары. Впоследствии Порошин эмигрировал. Ольга была женщиной красивой, но со слабым здоровьем. Поэтому Алексей купил в Гатчине земельный участок с домом и пристройкой для прислуги, садом с фруктовыми деревьями и игровой площадкой для детей. Умер дядя Лёша от тифа в 1918-ом или 19-ом году. Говорили, что скончался он не от самой болезни, а отравился новым лекарством, которое ему дали в больнице. Дядю Лёшу я помню очень смутно: вместе с тётей Олей они приезжали к нам домой и подарили моей сестре Ольге, крестнице дяди Лёши, куклу, разную одежду и обувь. Мне очень хотелось иметь такую же куклу. У Соколовых было четверо детей. Старшая – Анастасия 1904 г. рождения, Нина – 1906-го, Сергей – 1908-го, Ольга – 1910-го. После смерти мужа тётя Оля оказалась в очень трудной ситуации. Боялись, что она от переживаний может попасть в больницу для душевнобольных. К счастью, ей удалось справиться с проблемой, и вскоре она устроилась на работу в Гатчине, кассиром. Её дочь Таисия после окончания школы работала в Петрограде истопником, т.к. найти работу в то время было очень трудно. Там она познакомилась с инженером Бровкиным Ефимом Павловичем, вышла замуж и родила дочь, которую назвали Ариадной. Жили они на Лиговском проспекте, недалеко от Обводного канала. Дом в Гатчине был продан ещё при жизни тёти Оли, а семья поселилась в коммунальной квартире в Гатчине. Тётя Оля умерла в 1935-ом или 36-ом году, от туберкулёза, позже по той же причине в 1938 году умерла её дочь Ольга, которая ухаживала за больной матерью. Нина перед войной 1941-1945 годов вышла замуж за военного, и они уехали, а после войны жили в Смоленске. Погибла она после смерти мужа, трагически: её убил в пьяном виде ножом собственный сын – алкоголик.

Сергей умер в 1960 году – разрыв сердца. Тося умерла в 1984-ом. В нашей семье Беляковых неудачником оказался старший брат Александр. В своё время дед начал приучать внука к торговому делу и позволил мальчишке работать кассиром у себя в магазине. Саша стал таскать деньги из кассы, а прятал их у себя в постели под матрасом. Деньги нашли,  кассира дед выгнал из магазина. После этого случая любовь деда перешла к Василию, которого дед взял к себе на воспитание, когда уезжал в деревню. Вася прожил с дедом до самой его смерти в 1924 году, если не ошибаюсь. Вася вернулся в Ленинград и доучивался в школе для переростков. Александр погиб во время войны в 1943-м году.

2. Питерское детство

Дом № 10  по улице Пушкинской,
где жила  семья Беляковых

Я хорошо помню этот период времени, поскольку сильно болела: у меня была диагностирована болезнь, которую называли «золотуха». Болезнь эта очень серьёзная и лечится с трудом, особенно у взрослых. Теперь её называют «скрофулез». У меня она перешла на оба глаза, так что я практически ничего не видела. В поликлинику у Варшавского вокзала меня водила старшая сестра Катя, которая страшно злилась, что ей приходится возиться со мной. Врачи не знали, как лечить меня дальше и посоветовали маме отправить меня в деревню в надежде, что поможет свежий воздух и деревенская пища.

Мы с мамой уехали к бабушке в деревню. Деревню я тоже помню: дом стоял на горе, внизу под горой речка, рядом луг, на котором гуляет бабушкина корова. Дом большой – три или четыре комнаты. Самую большую комнату называли залой. Она почти всегда пустовала. Там стояли большие напольные часы, кресла, шкафы, диван, стол и стулья. Днём всегда было тихо, особенно когда бабушка отдыхала, поскольку мы все боялись её разбудить.

Старшие сёстры рассказывали мне, что дед был очень строг с детьми и заставлял их молиться, стоя на коленях, и благодарить за приносимые им подарки к праздникам. Одна из маминых подруг посоветовала попробовать лечить мои глаза свежим майским мёдом. Мама купила мёд прямо на пасеке, сделала капли и пускала их мне прямо в глаза. Через пару дней глаза мои очистились, и я пошла на поправку. Мама побоялась продолжать лечение, в результате один глаз у меня видит значительно хуже другого. Всё это было уже после смерти деда, т.е. в 1925-ом.

Дед копил деньги всю жизнь и держал их в коммерческом банке. Он хотел дать финансовое образование внуку Василию и сделать его банкиром, а нас сестёр – бесприданниц – выдать замуж за купцов. Однако его планам не суждено было сбыться – деньги пропали в результате революционного переворота в 17-м году.

Воспоминания тех лет отрывочны, ведь я была совсем маленькой. Однако в памяти остались некоторые события, которые сохранила детская память и о которых впоследствии рассказывали мама и сёстры. Жили мы в эти годы очень бедно. Чтобы как-то выжить, мама шила для мастерской мужские рубашки. Я сидела рядом и играла пуговицами, одну из которых умудрилась засунуть глубоко в нос. Поскольку дело было поздно вечером, врачей в поликлинике уже не было. Спасибо дежурной медсестре: она сумела вытащить пуговицу и спасла меня от операции.

Мама довольно часто ездила в Малую Вишеру: меняла мелкие драгоценности и одежду на продукты. В одной из поездок она заразилась тифом, и её положили в больницу. Это случилось перед Пасхой. Заботы по хозяйству легли на плечи старшей сестры, Тони, которая сделала пасху, испекла куличи, накрасила пасхальные яйца. Праздник не был испорчен.

В годы НЭП жить стало полегче. Папа нашёл работу в торговле, Тоня пошла работать в кафе (на Суворовском, угол 6-й Советской). Тоня иногда приносила домой пирожки и какао – это был праздник для детей. Несмотря на скудность питания, к нам регулярно приходили «на чай» соседи – прихлебатели. Я помню домовую общественницу мадам Тузову и инженера (имени не помню), который регулярно приносил нам журнал «Нива».

Когда мне было 9 лет (1923-й год), моя сестра Оля с подругой пошли поступать в хореографическое училище, и я увязалась за ними. Их не приняли по возрасту, а я прошла. К сожалению, присутствовала на занятиях в классе балерины Спесивцевой всего несколько раз. Дело в том, что при училище не было средней школы, а класс в школе, где я училась, перевели во вторую смену. Пришлось бросить училище.

В тот год я заболела золотухой. Началось это с болячек на голове, за что девчонки дразнили меня, называя «болячечной балериной». В школу ходила зимой в старых, рваных сапожках, часто сидела на уроках с мокрыми ногами. Летом ходила в тряпочных туфлях, которые умудрялась мастерить сестра Катя. Платья для меня перешивали из всякого старья.

Как я уже писала, в 1924-м году умер дедушка, а Васю привезли в Петроград учиться. Дом в деревне папа продал, а бабушка стала жить с нами. О моей болезни в 1925-м и благополучном излечении я уже написала раньше.

Тоня вышла замуж в 1924 году. Её муж Хост Николай Евгеньевич закончил в Ленинграде геодезическое училище и уже работал. Жил с родителями в Гатчине. Женились они несмотря на то, что наш папа, да и мать Николая Евгеньевича были против этого брака.

Новобрачным папа выделил 17-метровую комнату. Николай Евгеньевич был человеком хорошо образованным, общительным, гостеприимным, легко сходился с людьми. Гостей принимали в большой комнате, где не только сидели за столом, но играли и танцевали, поскольку хозяин сам играл на рояле. В 1926-м году у них родилась дочь, которую назвали Евгенией. Дед (мой отец) был в восторге от внучки и приносил ей различные вкусности.

Через год-два Николай Евгеньевич посчитал, что им становится тесно, следовательно, пора сделать обмен на другую, более удобную для семьи квартиру. Тем более, что к этому моменту Ольга уже вышла замуж за Константина Александровича Аргентова, так что к 1930-ому году квартира уже практически стала коммунальной. Папа очень не хотел уезжать из этой квартиры, но он уже был болен и согласился на обмен в том же доме на квартиру из пяти комнат (две смежные), по адресу: Пушкинская улица, дом 10, кв. 1. Поскольку денег не хватало, пришлось одну комнату сдавать в аренду.

Вскоре все квартиры в доме реквизировали и передали проживающему в них населению, так что наш арендатор стал собственником комнаты в нашей квартире. Комнаты распределили так: Тоне – комнату 33 кв. м, Оле – 16 кв. м, остальным – две смежные комнаты 28 кв. м, соседу – 8 кв. м.

Помню, что у папы были проблемы в связи с недостачей денег в магазине и ему пришлось выставить на продажу мебель, которая принадлежала ему (стол, стулья, шкаф, кровать, картины, рояль, трюмо, кресло, кожаное кресло). На стене дома 10 он разместил объявление об аукционе в нашей квартире, однако на аукционе Николай Евгеньевич объявил, что всю эту мебель он уже купил.

В целом семья наша жила дружно, серьёзных ссор или драк не было. Мама, человек по натуре добрый, строгостью не отличалась, доверяла своим детям. Папа строг, но справедлив, рукоприкладства себе не позволял. В последние годы активной жизни он иногда приходил пьяным, сказывались житейские трудности. Старшие сёстры, выйдя замуж, были заняты своими семейными проблемами, часто вместе с мужьями уезжали из Ленинграда. Так что им было не до нас с Васей.

В 1929 году папе сделали хирургическую операцию желудка, он продержался три года, скончался в 1932-ом. Похоронен он на Волковском кладбище. В 1937 году умерла бабушка, её похоронили там же. Их могилы располагались напротив церкви, недалеко от могилы И.С.Тургенева. Однако после второй мировой войны эти могилы найти не удалось, видимо, была перерегистрация, о которой нам, сёстрам, власти не сообщили.

В целом детство вспоминается как весёлая, беззаботная пора. Подружки: Катя, Ира, Капа, Клава. Играли чаще всего во дворе: в лапту, в казаки-разбойники, в пинг-понг, своими силами ставили маленькие спектакли («Репка», например). Когда стали старше, гуляли с мальчишками, влюблялись, ссорились и мирились. Самый мрачный эпизод того времени – гибель Лёши Дадеуса, который насмерть разбился, выбросившись из окна Катиной комнаты. Причина – ревность, настолько он был влюблён в Катю. Мы, девчонки, очень переживали по этому поводу.

В квартире №1 на Пушкинской у четы Хост часто собирались гости, почти каждую неделю. Приходило множество знакомых и друзей, семейные пары, молодые люди, девушки. Накрывался стол, хотя и весьма скромный, с винами, закусками и, конечно, с пирогами. Они танцевали, пели, устраивали игры. Мои сёстры также принимали участие, но я была ещё слишком мала и выступала в роли наблюдателя.

Помню, что у Николая Хоста был друг – красивый высокого роста, весёлый парень – Саша Клодт (родственник известного скульптора). В 1937 году Сашу арестовали по доносу приятелей за рассказанный политический анекдот. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. В семье Хост всё было прекрасно, кроме одного: Николай был очень влюбчив, что приводило к скандалам в семье.

Как я уже писала, Ольга вышла замуж за Костю Аргентова – сына священника из города Ардатова Нижегородской губернии. Ольга долго не хотела выходить за него замуж, уговорил её папа. Костя действительно оказался добрым, отзывчивым человеком. Ольга – интересная, весёлая женщина – в любой компании привлекала к себе мужчин, что вызывало ревность мужа и приводило к размолвкам. В 1931-м году Ольга родила сына, его назвали Игорь.

Сестра Катя работала в геодезических экспедициях, которыми руководили Николай Хост или Константин Аргентов, который тоже был геодезистом. Мой брат Василий закончил ФЗУ и работал на вагоностроительном заводе имени Егорова, затем на правах рабочего человека поступил в Медицинский институт.

3. Советская юность

Подруги  Мария Белякова и
Екатерина  Горбачёва,  1930 год

В 1930-м году я поступила в училище среднего специального образования «Конторгуч» на улице Чехова, 6, которое готовило, в частности, счетоводов и бухгалтеров. За время учёбы меня направляли на практику в различные места: кондитерская фабрика, хлебозавод, пивоваренный завод, различные магазины (Финский пер., дом 6 и Загородный пр. угол Звенигородской ул.), где я работала ученицей продавца. Последняя практика была в райпищеторге, который располагался в Апраксином дворе, там я работала ученицей конторщицы (теперь говорят “главного бухгалтера”). Стипендию получала в размере 25 рублей в месяц. Закончила училище в 1932 году.

После окончания училища осталась работать ученицей бухгалтера в райпищеторге. Проработала там всего два дня, а на третий – бухгалтер заболела, и мне пришлось самой делать всю работу. Однажды, придя на работу, увидела, что два солидных бухгалтера сидят в нашей бухгалтерии и проверяют расчёты. Я так перепугалась, что убежала домой. На следующий день меня отстранили от работы за прогул. Так я стала безработной. Положение в семье было сложным: папа лежит дома больной, мама нервничает, денег почти не осталось, короче, обстановка в доме весьма напряжённая. Я долго со слезами бродила по улицам, читала объявления в поисках работы. Мне повезло: набрела на объявление: «требуется счетовод в жилконтору на пр. Крупской, дом 19, в Невском районе». Пришла к управхозу. Он оказался человеком пожилым, малограмотным, но добрым. Взял меня на работу, хотя потребованных документов с предыдущего места работы я так ему и не предоставила. Проработала я там до июля 1933-го года.

После работы мама мне уходить из дома не разрешала, так как папа был болен, и требовалось постоянное присутствие людей в комнате, где он лежал. Так как жили мы на первом этаже дома 10, то я часто сидела летом на подоконнике открытого окна. Это приметили мальчишки из дома напротив (дом 9 по Пушкинской) Володя Бахир и Серёжа Мясников, с которыми я и познакомилась. Отец Володи работал в Горжилстройтресте главным бухгалтером. По просьбе сына он устроил меня на работу в этот трест. Меня взяли счетоводом в транспортную контору треста.

Главным бухгалтером нашей конторы была Крумбмиллер Мария Васильевна. Эта, по моим тогдашним меркам, пожилая, статная, красивая женщина, сыграла значительную роль в моей дальнейшей судьбе. Она практически была добрым, отзывчивым и в то же время строгим воспитателем и другом, терпеливо обучала меня, подбадривала, находила нужные слова, что стимулировало желание учиться, чтобы успешно работать. И я старалась.

Когда мне было 16-18 лет, основными моими друзьями, с которыми я проводила свободное время, были молодые люди из еврейских семей. Вместе мы регулярно посещали еврейский клуб, находившийся на улице Некрасова (теперь там Театр кукол). Летом клуб закрывали, а все мероприятия проводили в саду отдыха на Литейном, 57. В клубе устраивались танцы, концерты, спектакли.

Однако первое предложение руки и сердца я получила не от них, а от иностранного подданного. Дело в том, что моя близкая подружка Капитолина была вхожа в Интерклуб, где встречалась с иностранными моряками. Она и познакомила меня с прибалтом, которого звали Альберт.

Альберту я настолько понравилась, что он решил просить моей руки у мамы. Он приходил к нам домой, разговаривал с ней, обещал после свадьбы увезти меня за границу, где мы будем жить в доме с чёрной прислугой. Он приезжал несколько раз и привозил для меня подарки. Помню, что в один из приездов принёс замшевые туфли, чулки, голубой трикотажный костюм. Я отказалась принимать такие дорогие подарки. Тогда он пошёл к маме и сказал, что, если мы не возьмём подарки, он выбросит всё это за борт. Альберт был высоким, вполне симпатичным мужчиной, значительно старше меня. Любой девчонке было бы приятно пройтись с ним по Невскому, но он мне не нравился. Я была увлечена Серёжкой Мясниковым.

Новый, 1933-й год мы решили встретить вместе с командой моряков, которые организовали прощальный ужин в связи с отъездом на зимний период. Вечеринку устроили в квартире у нашей подруги Вали Альтшук на Лермонтовском. Продукты для вечера закупали в Торгсине. Альберт заехал за мной, но я отказалась с ним ехать, соврав, что мне срочно нужно навестить тётю, у которой сегодня день рождения, и что я сразу же приеду, и что меня проводят двоюродный брат и сестра.

В роли брата выступал Серёжа, а в роли сестры – моя сестра Оля. На вечер мы приехали втроём. За столом собралась вся команда судна, все они считали, что пришли на помолвку Альберта со мной. Гости кричали «горько», а я всё время отговаривалась, поскольку он был мне неприятен. Заметив это, Альберт и его друзья вызвали Сергея в коридор для выяснения ситуации. Сергей рассказал им чистую правду. Альберт был очень обижен, но простился со мной, стоя на коленях и со слезами в глазах.

Мы расстались навсегда. Однако я видела его потом: несколько раз он стоял напротив нашего дома на Пушкинской. Как-то раз Вася (мой брат) сказал: «Смотри, вон твой Альберт у дома № 9 стоит». Я вышла на улицу, но он уже ушёл. Написала ему письмо, просила извинить меня за моё поведение. Однако он ответил, что не намерен встречаться со мной, так как «вы принадлежите другому».

В 1933-м году я начала работать, походы в клуб прекратились. С Сергеем иногда встречалась, ездила с ним на мотоцикле, несколько раз были на мотогонках. Однако вскоре я увлеклась Володей Бахиром, который учился в военно-морском училище имени Дзержинского. Вскоре Володю отчислили из училища в связи с княжеским происхождением матери. Тогда он стал готовиться к поступлению в Политехнический. По его инициативе мы стали встречаться очень редко.

4. Замужество

Николай Васильевич  на майской
демонстрации  1934 года

На майской демонстрации в 1934 году я познакомилась с Николаем Домченко, который работал в том же тресте, что и я. Он был значительно старше, однако вместе с нами танцевал, пел и веселился. Оказалось, что мы с ним приглашены вечером в один и тот же дом. Компания собралась очень большая, в основном, все сотрудники треста, весёлая и шумная. Коля как старший среди нас оберегал меня от ненужных конфликтных ситуаций. Мне понравилось его внимание и вежливое поведение в коллективе. После этого вечера между нами возникли дружеские отношения, поскольку Володя был сильно занят подготовкой к вступительным экзаменам в Политех.

Коле (Николаю Васильевичу) было 33 года. Он был разведён и жил с матерью в коммунальной квартире в новом доме в Московском районе на Благодатной улице, дом 39 (тогда это был Благодатный переулок). Комната небольшая, 17 кв. метров, в трёхэтажной новостройке. Рядом ещё один жилой дом и двухэтажный магазин: на первом этаже продуктовый, на втором промтовары. Район – новостройка, дороги не благоустроены, весной и осенью грязь непролазная. До ближайшей трамвайной остановки минут 20 пешком по грязи. Когда они с матерью переезжали в этот дом, он ещё не был заселён, даже не было электричества и отопления.

Первая жена Николая, госпожа Гарина, – питерская дворянка, у неё и её матери была своя квартира в Ленинграде на набережной Невы, напротив Петропавловской крепости. Там они все вместе жили после приезда из сибирского Томска, где Николай и познакомился с этой семьёй в начале 20-х годов, после революции 1917 года. В 1924-ом у Николая и его первой жены родилась дочь, которую назвали Ариадной.

Маленький Коля с родителями

Мать Николая была коренной сибирячкой, крестьянского происхождения, звали её Афанасия Евстафьевна Шульгина. Она овдовела, когда сыну было шесть лет. Образования не имела, читать и писать научилась самостоятельно. После смерти мужа уехала в Томск и устроилась на работу в больницу, санитаркой. Несмотря на все трудности, сумела дать образование сыну: он с отличием закончил реальное училище. По окончании училища Николай служил в местном земском управлении. В армии не служил по здоровью.

После рождения дочери Николай был направлен в Москву на повышение квалификации. В Москве он закончил специальные курсы финансов и бухгалтерского учёта, после чего и стал профессиональным бухгалтером. Вскоре после возвращения в Томск жена и тёща Николая настояли на возвращение в Петербург, который к тому времени стал Ленинградом. Николай согласился при условии, что вместе с ними поедет и его мать. Жена и тёща не сильно возражали, поскольку маленькой Радусе была нужна няня. Однако в Ленинграде обострились внутрисемейные противоречия между тёщей Николая, с одной стороны, Николаем и его матерью, с другой. В гости к тёще приходили друзья и знакомые совершенно другого социального происхождения, и ей очень не хотелось, чтобы они видели её малограмотную свояченицу.

Труднее всех было бабушке – воспитательнице. Она очень любила маленькую внучку, которая отвечала ей тем же. Осенью 1933 года, после очередной ссоры в доме Николай арендовал комнату в пригороде (Шувалово) и переехал туда вместе с матерью. Так распался его первый брак.

Как я уже писала, мы с Николаем познакомились в мае 1934-го. Не могу сказать, что я влюбилась с первого взгляда, мне нравился больше Володя Бахир. Однако вскоре после знакомства Николай сделал мне предложение выйти замуж и стал часто назначать свидания. Мне же ещё не хотелось замуж, и я неоднократно обманывала его.

Как-то раз мы с подружкой Катей решили не идти на свидания со своими женихами, а пойти куда-нибудь вдвоём и просто поболтать о своих похождениях. С Катей мы встречались не часто, хотя были довольно близкими подругами с детства. Дело в том, что я была из бедной семьи и со своими нарядами не вписывалась в компанию друзей и подруг Катьки Горбачёвой. Но по дороге встретили Николая, так что пришлось врать, что мы идём на свадьбу к подруге.

Однажды мы были на грани полного разрыва отношений. Он попросил меня купить билеты на МХАТ-овский спектакль «Трубадур» по Булгакову, а узнав цену, сказал, что билеты слишком дорогие. Я решила, что он очень жадный, и объявила, что свой билет могу оплатить сама. После театра он проводил меня только до Литейного, так как трамваи в это время переставали ходить, а ему далеко ехать.

Тут я решила покончить с предстоящим замужеством. Я оставила дома записку «ко мне больше не приходите, для вас меня дома нет» и попросила маму передать её Николаю, когда он зайдёт за мной. Однако, даже после ссоры Николай продолжал приходить ко мне на работу, ссылаясь на деловые проблемы, и часто о чём-то разговаривал с моей непосредственной начальницей Марией Васильевной. Именно благодаря её влиянию наши отношения стали налаживаться.

Однажды мы договорились пойти на какое-то торжественное мероприятие и Николай зашёл за мной, но меня дома не было. Я сильно опоздала, поскольку встречалась со своим приятелем Лёшей. Впоследствии, уже через несколько лет после свадьбы, Коля признался, что он настолько расстроился, что решил утопиться в Фонтанке. Остановила его мысль о матери, которая останется совсем одна в чужом для неё городе, без работы и какой-либо помощи.

В конце концов, я сдалась и согласилась выйти за него замуж, хотя мама и некоторые другие родственники, особенно тётя Оля, были против. Причина проста: второй брак, имеет дочь, он старше тебя на 14 лет. Наверное, моё личное решение связано и с тем, что мне довольно часто приходилось наблюдать скандалы в семьях моих сестёр, где мужья и жёны были примерно одного возраста. Кроме того, я чувствовала, что Коля очень любит меня, он терпелив, настойчив, да и успешен в своей карьере.

Свадьба состоялась 29 сентября 1934-го года в квартире моих родителей на Пушкинской, 10. Гостей было немного, в основном родственники и моя подруга Катя с мужем Борей Катковским. После свадьбы мы с Колей и его мамой поселились в одной комнате,  в коммуналке  на Благодатной,  дом 39,  кв. 107 (теперь  пр. Гагарина, дом 7). Всё моё приданое уместилось в одном чемоданчике. Отдельно принесла только мамин подарок – настенные часы с боем. Других подарков не было, в то время это было нормально. В чемодане лежали платье да нижнее бельё. Особенно мне нравились две батистовые сорочки с вышивкой, которые сделала для меня сестра Тоня. Свекровь встретила меня приветливо, хотя, наверное, она предпочитала бы иметь невестку постарше, чем 20-летняя девчонка.

О свекрови я уже писала: она была коренной сибирячкой, рано потеряла мужа, сына вырастила в одиночку. В то время ей было 55 лет. Практически всю домашнюю работу, включая приготовление пищи и уборку квартиры, делала она. Первые три года мы жили в одной комнате площадью 16 кв. м. В квартире было всего четыре комнаты, умывальник, маленькая кухня и туалет. Квартира считалась образцовой для коммунистического быта. В соседней комнате с балконом жили также молодожёны Морозовы Пётр Иванович и Елена Несторовна. В третьей – семья Отто, состоявшая из шести человек, в четвёртой жил молодой холостяк Иван Кузгинов. В 1936 году Иван по комсомольской путёвке был отправлен на стройку куда-то на Север. Его комнату 13 кв. метра получила наша семья. В этих двух комнатах мы счастливо жили до июня 1941-го года – начала войны с Германией.

Сына Юру я родила 7 мая 1936-го года в 19 часов. Рожала в родильном доме на Московском проспекте, рядом с Новодевичьим монастырём. Отец был страшно рад – он мечтал иметь сына. «Когда узнал, от радости чуть с лестницы не скатился» – так он рассказывал о своём состоянии. Сына привезли домой 15-го мая. Погода в тот день испортилась, стало холодно и сыро. Малыша положили в бельевую корзину в спальной комнате, кроватки у нас не было, о детской коляске даже не мечтали. Чтобы обогреть комнату, зажигали керогаз, тут же готовили пищу. Юра был очень беспокойным ребёнком, часто плакал, спал плохо. В чём была причина, непонятно. Кормила его грудью по часам, как советовал доктор. Может быть, молока было мало? Не знаю.

В июне выехали на дачу, арендовали маленький дом у финнов в деревне Муя, станция Турышкино. Арендовали вместе с моей сестрой Тоней и её дочерью Женей. Юра ревел непрерывно с утра до 9-ти вечера, спал до трёх ночи, а потом мы по очереди его укачивали, в том числе и Женя, которой было лет двенадцать. После рождения сына я не работала шесть месяцев, находилась в декретном отпуске, затем вернулась на работу.

Моя свекровь была очень хорошей, заботливой бабушкой. Она одна оставалась с внуком, когда мы уходили на работу, готовила нам обеды, убирала комнаты и места общего пользования в квартире, когда наступала наша очередь. Как она справлялась, ума не приложу. Единственной её помощницей в дневное время была соседская девочка Ляля, которой было всего 5 лет. Она играла с малышом, пока бабушка готовила обед на кухне.

На дачи выезжали ежегодно. Мы с Николаем в эти дачные периоды еженедельно по воскресеньям привозили продукты из Ленинграда. Правда, часть продуктов покупали у хозяев, например, молоко, творог, яйца. Однако всё остальное, включая хлеб, тащили на себе из города. Короче, в субботу вечером выезжали из дома, нагрузившись, как вьючные ишаки.

Место, где мы жили, нельзя назвать иначе как прекрасное. Рядом с домом лес, речка, пшеничные поля, в лесу полно грибов и ягод. На полянах в конце июня много земляники. Хозяйка выделила нам грядку в своём огороде, где мы выращивали морковь, редис и разную зелень.

На даче с мужем и сыном.
Сиверская,  1938 год

Однако в 1939-м году мы решили вместе с семьями моих сестёр снять дачу на станции Сиверская. Собралась довольно большая компания: Хост – 3 человека, Аргентовы – 4 человека и нас четверо. Кроме того, к нам присоединились ещё и друзья: Кошаевы-Тимонины – 4 человека, Берман – 2 человека.

Время в выходные и отпускные дни проводили дружно и весело: ходили в лес, катались на лодке по речке, устраивали совместные обеды и ужины. Летом 1940-го года дачу сняли на станции Низовская. Вместе с нами снимала моя сестра Ольга для сына Игоря и моей мамы, а сама она приезжала только в выходные. Костя, её муж, постоянно находился в командировках, поскольку был геодезистом (“выезжал в поле”, как тогда говорили). Место это мне не понравилось, поскольку там было сыро, как мне казалось.

Поездки на поезде из города были весьма проблематичными: поезда были переполнены, приходилось всю дорогу стоять в тамбуре, а потом ещё тащиться с тяжёлыми сумками 3 километра до деревни, где сняли дачу. Этот год памятен ещё и тем, что он был удивительно грибным. Такого урожая грибов я никогда больше не видела. Бабушка наша говорила, что это случается перед войной. Как напророчила.

После рождения сына я с подругами практически не встречалась. Единственно с кем иногда виделись – это Катя Горбачёва. Она к тому времени вышла замуж за Яшу Пятова и жила с ним на Загородном. Детей у них не было, проблем гораздо меньше, а денежного дохода больше. Отдыхали они обычно в Гаграх. Общих знакомых и общих интересов практически не осталось. Я тогда работала в бухгалтерии универмага “Пассаж”, и Катя иногда забегала ко мне просто поболтать. Пару раз я была у них дома.

5. Война, 1941-45 годы

Итак, наступил самый страшный в моей жизни период. На праздники обычно наши семьи собирались в доме моих родителей на Пушкинской. Сюда часто, как говорится, «запросто», заходили родственники, друзья и знакомые моих сестёр и их мужей. Но новый, 1941-ый, год мы решили встретить у Кашаевых (в семье нашей двоюродной сестры). Причина проста: Кашаевы купили новую, как тогда говорили, радиолу (радиоприёмник с проигрывателем музыкальных пластинок). Кроме родственников было несколько приглашённых пар. Встреча Нового года оказалась слишком бурной. Не обошлось без проблем ревности. Костя Аргентов приревновал свою жену Ольгу, а меня приревновал Николай. Не помню, за что я была на него обижена, но решила пофлиртовать с мужчинами, а на него не обращать никакого внимания. Закончилось это бурным выяснением отношений, но, в конце концов, всё благополучно разрешилось. Хорошо запомнился праздник Первого мая потому, что Николай решил взять сына на демонстрацию, куда ему обязательно нужно было пойти, как одному из руководителей треста (хотя он и не был членом ВКП(б)). Погода в тот день была холодная, даже выпал снег. Я очень боялась, что они простудятся. К счастью, тревоги оказались напрасными.

На летний период мы с мужем решили отправить сына с бабушкой, вместе с моей мамой и сыном Ольги Игорем, в Новгородскую область, в деревню под Боровичами (кажется, она называлась Перелучи). Дело в том, что Костя Аргентов выехал туда в командировку и предложил снять на лето жильё для бабушек с детьми у местных жителей. Уехали они в начале июня, но ненадолго – 22 июня началась война с Германией.

Этот день я никогда не забуду. Погода в Ленинграде наладилась, было тепло и солнечно. Воскресенье. Мы с сёстрами и мужьями решили съездить на экскурсию в Выборг, который стал советским после финской войны 1939-го года. Подъехали к Финляндскому вокзалу и увидели толпу людей, стоявших возле уличного репродуктора. Передавали из Москвы информацию о нападении фашистской Германии на СССР. Трудно описать наше состояние, тот ужас и страх за судьбы близких людей. Мы разъехались по домам.

Началась мобилизация. Николая забрали в армию уже 26-го июня. Ему было 40 с лишним лет. Вскоре его отправили на фронт. Куда уходил эшелон, в который их грузили, я не знала. То, что он служит на Ленинградском фронте, я поняла только из писем. На вокзале я ревела, как маленькая, было страшно: осталась одна, никого своих дома нет.

Утром 23-го уже была на работе. Работала тогда на должности заместителя главного бухгалтера по хозяйственно-эксплуатационной части универмага «Пассаж», на Невском. В тот период времени (июнь – начало июля) нам предлагали добровольно поехать на неделю рыть окопы для защиты Ленинграда от наступающего врага. В конце июня я решила записаться с тем, чтобы потом отпроситься на пару дней для поездки в Боровичи, чтобы забрать домой сына и свекровь. Отправили нас на станцию Батецкая Новгородской области, уезжали с Витебского вокзала. Было ещё очень тепло, а потому я взяла с собой только летнее одеяло, полотенце, кружку, да сменное бельё. Работа тяжёлая, очень уставали. Фронт явно приближался: слышна орудийная канонада, небо полыхает красным заревом пожаров. Проработали неделю, а нас не отпускают. После довольно жарких дней резко похолодало. У большинства с собой только летние платья. Заворачиваемся в одеяла. В конце концов, мы не выдержали и без всякого разрешения уехали домой.

Приехав в Ленинград, я сразу же отправилась на Пушкинскую, где мы с Ольгой и решили ехать в Боровичи за детьми и бабушками. Свой план мы осуществили, но не совсем. Костя Аргентов, который продолжал работать в Боровичах, сказал, что мы сделали глупость, так как детей из Ленинграда всё равно будут эвакуировать через Боровичи, и что нам самим нужно вернуться, оформить документы, взять свои вещи и приехать сюда для дальнейшей эвакуации в восточную часть России. Ничего не оставалось делать, и мы вернулись в Ленинград. Мы стали собираться. Я уволилась с работы… Вдруг домой приходит Николай: его направили с документами в штаб армии, который располагался в Ленинграде. Он убеждает нас ехать обратно и забирать детей, так как немцы совсем близко подошли к Боровичам, где уже идёт эвакуация, и скоро оккупируют всю Новгородскую область. Мы бросились опять на вокзал, даже подходящей для поездки одежды не взяли. Чтобы выехать за детьми, мне пришлось после официального увольнения с работы брать специальное разрешение Ленгорисполкома на выезд, поскольку прямое сообщение по Московской железной дороге уже было перерезано в двух местах. Разрешение датировано 11.08.1941 года.

Ехали мы на поезде до станции Чудово. По дороге, перед Боровичами, немецкие самолёты атаковали наш поезд. Высыпали из вагонов, прижались к земле. Продолжался весь этот ужас несколько минут, казалось – вечность. Повезло – поезд оказался целым, поехали дальше. Опять налёт, опять бомбардировка. Железная дорога повреждена. Нас отправили в лес, где дожидались поезда, который довёз нас до Боровичей, откуда мы благополучно добрались до деревни, где жили дети с бабушками.

Возникли новые проблемы. Прямое сообщение с Ленинградом было перерезано. На станции Чудово немцы высадили парашютный десант и захватили город. Добраться домой без специального разрешения местных властей было невозможно. Костя решил, что они с Ольгой и Игорем в Ленинград не вернутся, а будут выбираться к его родственникам в среднюю часть России, название города не помню. Пришлось мне добиваться через местный военкомат, чтобы меня с двумя бабушками и сыном взяли в автобус, который вывозил из Боровичей эвакуируемые местные семьи на железнодорожную станцию Пестово, откуда ещё возможно было добраться поездом до Ленинграда. Здесь на станции мы услышали по радио выступление первого секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) А.А. Жданова. До сих пор помню ключевую для меня фразу: «враг у ворот Ленинграда».

Голова пошла кругом: куда ехать? Сначала решила сесть в эшелон, увозивший эвакуируемых людей в Сибирь. Но передумала: ни одежды, ни денег, ни адресов сибирских знакомых или родственников мужа с собой не было. Решили пересесть в поезд, который отправлялся в Ленинград. Пускать не хотели, помогло разрешение на выезд в Боровичи, которое я взяла в Ленгорисполкоме. Короче говоря, добрались сравнительно благополучно, под бомбёжку и обстрел не попали. Мама моя поехала на Пушкинскую, где оставалась ещё Тоня с мужем и дочерью, а мы отправились к себе на Благодатную.

Новая неприятность – заболел Юра. У него расстройство желудка. Лечили сами со свекровью. К этому времени немцы окончательно окружили город, так что выехать было невозможно. Фронт совсем рядом. Домоуправление мобилизует меня на окопы в Пулково, то есть совсем недалеко от нашего дома в Московском районе. А тут ещё новая проблема: упала свекровь, повредила ногу, не может на неё ступить, по квартире ходит на одной ноге, вместо костыля пользуется табуреткой. Наконец, судьба сжалилась. Неожиданно приехал в командировку муж и, увидев эту картину, отправился в домоуправление, где устроил скандал. Мою мобилизацию отозвали. Немцы подошли совсем близко, Пулковские высоты они уже взяли. Казалось, что в ближайшее время бои начнутся в городской черте, а городская черта – наш Московский район. Началась эвакуация жителей района в другие районы города. Пришлось перебраться к маме на Пушкинскую. С собой забрала только одежду и постельное бельё. В квартире №1 на Пушкинской, 10 нас собралось 12 человек: Хост – четверо, Домченко – трое, семья брата Александра – двое, семья Тузовых (соседей с пятого этажа) – трое. Разместились все в двух комнатах Аргентовых. В комнату Хосты сложили чемоданы и разные другие вещи эвакуированных к тому времени Курасовых, Беляковых, Соколовых. Отопление – печка-буржуйка, освещение – лампадка. За водой ходили к дому на Невском, 104, да и там воды вскоре не стало.

В октябре 41-го домоуправление мобилизует меня на разгрузку угля для ТЭЦ на набережной Фонтанки. Проработала там целый месяц. Ходить на работу нужно пешком, транспорт в городе не работает, а ноги уже отказывают. Ещё раз повезло – взяли на работу бухгалтером в жилищную контору дома № 9 на Пушкинской улице. У местного управдома здесь была своя штаб-квартира с водопроводом. Она разрешала мне брать воду и давала щепы для буржуйки.

Тузовых пришлось выселить, поскольку невестка старшей Тузовой оказалась нечистой на руку: стала лазить по нашим чемоданам и приворовывать. Так, например, у меня украла несколько пачек папирос, которые мне привёз муж для обмена на продукты, и некоторые другие мелкие вещи. Они выехали перед новым, 1942-ым, годом. Но меньше нас в комнатах не стало, к нам присоединились из Гатчины родственники Николая Евгеньевича Хоста: мать, брат и тётя. Перед самым Новым годом мы получили неожиданные подарки. Во-первых, Костя Аргентов, который уже был на фронте, смог передать нам посылку – каравай хлеба весом килограмма три. Во-вторых, брат Саша, который служил на станции Фарфоровская под Ленинградом, умудрился через своего знакомого передать килограмма три-четыре конского мяса. Саша служил в питомнике, где содержали лошадей и собак, необходимых военным. Однако лошади не выдерживали голода и часть из них гибла. Пару раз в декабре мы приходили на Фарфоровскую, и Саша подбрасывал под забор питомника немного конского мяса. После Нового года, в январе, когда конины уже не стало, подбрасывал под забор остатки каши, смешанной с осколками кирпича.

Никогда не забуду, как я несла передачу от Кости Аргентова – ещё один хлеб для семьи фронтового товарища – от своего дома к их дому недалеко от Марсова поля. Всю дорогу шла борьба между желанием отщипнуть кусок хлеба и собственной совестью. К моему счастью, победила совесть: хлеб я донесла и передала совершенно целым.

Декабрь, январь и февраль были для нас самым голодным периодом блокады Ленинграда. Меня и мою семью в первые месяцы блокады спасали небольшие запасы продуктов, которые я сделала в начале войны. В июле 41-го мне удалось купить по коммерческой цене 2 килограмма риса, 5 банок крабов, немного печенья. В сентябре помогал муж, привозил немного продуктов, которые можно было купить в буфете при штабе армии, куда он приезжал с документами. Продукты, которые нам выдавали по карточкам, я старалась сберечь на «чёрный день», с летних дней ещё оставался картофель.

К началу зимы запасы заметно снизились, и наступили эти чёрные дни. Варили суп – вода с рисом и немного крабов, студень делали из столярного клея, ели лепёшки из жмыха (называли «дуранда»). Сыну студень и лепёшки старалась не давать, хотя он постоянно просил есть. Хлеба нам выдавали по 125 грамм на человека, хлеб был чёрным в прямом смысле слова, сырой, очень тяжёлый, с примесями. Чтобы «отоварить» хлебные карточки, часто приходилось стоять в очереди.

Однажды пошла с Юрой в булочную на Пушкинской 12, а там карточку можно было отоварить или хлебом, или пряниками. Сын со слезами упросил купить ему пряник. Так стало жалко ребёнка, что одну карточку отоварила пряниками. Стали взвешивать хлеб на вторую карточку, вдруг подбежал откуда-то сбоку мальчишка лет 14-15, выхватил у меня хлеб и выскочил на улицу. Догонять его у меня не было сил.

Жить было тяжело и страшно. Люди падали от голода прямо на улицах. Двери во многих квартирах не закрывались, там лежали больные, умирающие люди. Зима в том году началась рано, в ноябре уже устойчиво лежал снег, температура воздуха стояла ниже обычного уровня. В декабре, когда кончились продукты, мы с сестрой и её мужем решили поменять на продукты кожаное пальто Курасовых, которое хранилось в Тониной комнате. Помогла реализовать идею знакомая мне мадам Анжела Мориц. Однако этих продуктов, даже с учётом помощи Саши и моего мужа, было явно недостаточно. Кроме того, нужно учесть необходимость поддерживать здоровье двоих маленьких детей: моего и Сашиного.

Николай Васильевич на фронте, 1943 год

В январе 42-го не выдержали голода родственники Николая Хоста: сначала умер брат, потом мать, а затем и тётушка. Покойников заворачивали в простыню и на санках отвозили в больницу на улице Маяковского (недалеко от Пушкинской), где складывали штабелями, как дрова. Город бомбили практически ежедневно. До сих пор в ушах звенит вой сирены по радио и голос диктора, объявляющего воздушную тревогу. По радио передавали только сводки с фронтов, иногда классическую музыку, в остальное время стучал метроном. В бомбоубежище ходить перестали в декабре 41-го: сил мало, а вероятность выжить при прямом попадании слишком мала. Из комнат выходили в тёмный коридор между жилыми помещениями квартиры и ждали сигнала окончания тревоги.

Нам повезло, ни одна бомба не упала даже на близлежащие дома, хотя совсем недалеко расположен Московский вокзал. Но приходилось ходить на раскопки разрушенных домов на улице Маяковского, улице Ракова (теперь Итальянская). А вот дом напротив (Пушкинская 9) горел и очень сильно, пожарные не смогли его спасти – воды не было. Причину возгорания, насколько я знаю, так и не выяснили окончательно. Это событие приковало моё внимание, поскольку возгорание началось в квартире моего приятеля Володи Бахира, где жили его отец с матерью и его бывшая няня, а в отдельной комнате жил брат матери, бывший князь Яровицкий, у которого, по слухам, хранились антикварные картины и другие ценности. Отец Володи умер ещё в ноябре. 26-го января 1942 года в контору жакта, которая располагалась в штабе ПВО и где жила и управляющая хозяйством с внуком, пришёл врач, сосед Яровицкого, который сообщил управхозу, что сосед его умер. Услышав эту информацию, поскольку работала в одной комнате с управхозом, я сказала, что знаю, где живут другие родственники семьи Бахир. Однако это не понравилось управхозу и врачу, они сказали, что сами разберутся. Управхоз тут же предложила мне пойти домой, отдохнуть, а врач угостил коробочкой с витаминами. Я и ушла, ни о чём подозрительном даже не думала. А в ночь на 27 января дом 9 загорелся, пожар начался в квартире Бахира. Приехавшие пожарные пытались тушить возгорание водой из пожарного люка, но там воды оказалось совсем недостаточно, чтобы полностью спасти дом. Пожарные стояли и смотрели на пылающий дом, на людей, которые выбрасывали вещи из окон, пытаясь спасти хоть что-нибудь, выбегали из подъездов или выпрыгивали из окон. Пожарные, обессилевшие от голода, еле стояли на ногах. Половина дома выгорела полностью. Наша контора жакта и штаб ПВО уцелели, поскольку пожар не успел добраться до этой части дома. О причине пожара говорили разное. Предполагали поджог, так как кто-то видел, что в самом начале пожара из квартиры Бахира выходил незнакомый мужчина, другие утверждали, что сестра Яровицкого поставила на ночь свечку рядом с покойником и сама заснула или умерла.

Да и не до этого было. Зима стояла лютая, ночи светлые, морозы сильные, снег не убирали, сугробы росли непроходимые. Бомбёжки ежедневные с немецкой точностью, в одно и то же время – 19 часов по московскому, когда уже ярко светила луна.

Зима: январь, февраль – холод, темно, воды нет, света нет, дрова кончились, запасы продуктов съедены. Топим печку мебелью, для питья и умывания растапливаем снег. Спасает то, что иногда приезжает с фронта муж; отрывая от своего пайка, приносит немного сухарей, кусочек сахара. Кроме того, мне удалось устроить Юру в детский сад, где детей немного кормили. Николай Хост лежит, не может даже встать от голода.

Когда привожу Юру домой, первый вопрос: «Юрка, расскажи, чем вас там кормили сегодня?» Племянница Женя еле-еле ходит. Свою семью Тоня сумела спасти. Она работала чертёжницей в Архитектурном управлении, в Смольном, и питалась там в столовой. Иногда ей удавалось принести из столовой остатки пищи. Чтобы спасти Николая, она продавала свои вещи на рынке и покупала сырое мясо, которым кормила мужа. Он выжил.

Ладога, «Дорога жизни».
Эвакуация жителей блокадного города

В феврале мой Николай сказал, что вскоре может появиться возможность для семей военнослужащих уехать из Ленинграда, поскольку через Ладожское озеро уже прокладывают дорогу. Я очень просила его включить в эвакуационный лист нашей семьи Женю Хост. Отъезд случился неожиданно в конце февраля 42-го года. Пришла грузовая машина, крытая брезентом, которую воинская часть выделила специально для эвакуации семей военнослужащих. Наш эваколист включал четыре человека. Собирались быстро: всю необходимую одежду постарались надеть на себя, с собой взяли небольшой чемодан с одеждой для осени и лета. Нам очень повезло – нас не бомбили. Благополучно добрались до станции Жихаревская, откуда отправлялись эшелоны с эвакуируемыми ленинградцами. По предъявлении эваколиста нас покормили. Многим людям после приёма пищи стало плохо. Так называемый голодный понос случился и у моей свекрови. Стали подавать вагоны для посадки эвакуируемых граждан. Вагоны товарные, телячьи, как их называли. Посреди вагона печка-буржуйка, справа и слева – нары. Все вагоны уже набиты людьми. С большим трудом я нашла место в вагоне нашего направления, но только около печурки. Нары уже заняты. С правой стороны на нарах расположилась еврейская семья какого-то начальника (глава семьи – старший по нашему вагону): лежат на матрасах, закутаны в одеялах, даже коптилка освещает. С левой стороны – железнодорожники с семьями лежат на голых нарах. Мы и ещё несколько человек сидим на полу около печки, что называется, «на птичьих правах». Через несколько часов поездки и сидения в таком положении свекрови моей стало плохо. Просит найти ей место полежать хотя бы под нарами. Семья евреев ни с кем из посторонних не общается. Даже простыни повесили, чтобы отгородиться от всех остальных. Нашла место – под нарами железнодорожников у самой стенки вагона. Ночью, когда все спали, с человеком на нарах над моей свекровью случилась беда: у него начался голодный понос, и он поливал её несколько часов. Пришлось рано утром снимать с неё всю верхнюю одежду, на первой же стоянке поезда вынести и бросить в снег, топтать ногами, заворачивать, разворачивать и снова чистить всеми подручными средствами. Выбросить одежду свекровь мне не разрешила. На следующей станции нам выдавали сухой паёк на весь вагон. Получать продукты по эваколистам пошёл старший по вагону. Все эваколисты он «отоварил» в свою пользу, выдал нам продукты не полностью. На следующей станции я решила зайти в Медпункт и попросить, чтобы сняли с поезда умирающего железнодорожника для оказания ему помощи. Но мне отказали, сказали, что у них даже места нет, чтобы больного положить. Добрались до станции Череповец. Пошла в медпункт, посмотрела – есть ли свободная кушетка. Попросила мужчин своего вагона помочь мне довести больного до медпункта. Мы взяли его под руки, привели в медпункт, не говоря ни слова, положили на кушетку и просто ушли. В дороге умер ещё один мужчина, сидевший около печки; его просто на ближайшей остановке поезда вынесли и положили на снег.

Наконец, добрались до станции, где формировались два направления эвакуации: на север и на юг. Наш старший пошёл по начальству и добился того, чего хотел: наш вагон прицепили к поезду на Алма-Ату. Пришлось нам выходить и искать место в вагонах, которые двинутся на север, точнее на северо-восток. Мест уже нет, телячьи вагоны забиты до отказа, нас нигде не пускают. Помог мне неизвестный человек: он просто привёл нас к одному из вагонов и усадил у печки, как и в прошлом случае, несмотря на протесты мужиков, сидевших на нарах.

Ехали в Сибирь долго, недели три. Мужики, сидевшие на нарах, стали требовать, чтобы не только они, но и мы ходили на станциях за углём для печки. Ходили вдвоём с Женей, пробираясь между составами. Постоянно преследовал страх, что состав отправят в наше отсутствие. Обошлось. Осталось не проехать Ялуторовск и найти родственников. Поезд прибыл в Ялуторовск в 3-4 часа ночи. Холод, снег, темнота, у Юрашки зуб разболелся. Я с сыном осталась на вокзале, Женя с Афанасией Евстафьевной пошли искать дом, где жил брат её мужа Иван Федотович Домченков. Он пришёл за нами с саночками, погрузил наш чемоданчик и привёл домой. Нас накормили вкусной рыбой и уложили спать. Мы прожили у них всего несколько дней. Афанасия Евстафьевна нашла дом, где жила дочь её крестной матери Анна Фёдоровна Трясина. У Трясиных был довольно большой дом, так что нам предоставили целую комнату. Последствия голода достали и меня. Пришлось купить глиняный горшок, поскольку диарея заставляла вставать и меня и свекровь по нескольку раз за ночь.

Жить на чужом иждивении мы не могли. Спасибо мужу Анны Фёдоровны, который был заместителем управляющего Ялуторовского райпищеторга, он устроил меня на работу бухгалтером сельпо в деревне Хохлово, 7 километров от города, на берегу реки Тобол. Нам предоставили комнату с отгороженной конторкой для бухгалтера, в частном доме. Хозяйка дома, звали её Пелагея, вместе со своими детьми (два несовершеннолетних сына) разместились в кухне с большой русской печью, на которой они спали. У неё была ещё взрослая дочь, которая жила отдельно, в другом доме. В кухне стоял грубо сколоченный деревянный стол и лавки вдоль стен. Сидеть у неё в доме было опасно: как только сел – сразу нападали клопы. Чуть позже появились и вши. Вход в нашу комнату, естественно, через кухню. У нас в комнате была кровать, стол и лавки. Так что от насекомых практически невозможно было спастись, не было никаких средств ни гигиены, ни дезинфекции. Правда, воды было достаточно, кроме того выдавали хозяйственное мыло и керосин. Ещё будучи в Ялуторовске, я обратилась в военкомат с просьбой прикрепить мою семью к магазину для военнослужащих и их семей. Военком оказался добросердечным и отзывчивым человеком. Он сказал, что магазин у них плохой, снабжается отвратительно. Но поскольку мы ленинградские блокадники, есть выход. Дело в том, что в их районе проживают эвакуированные семьи ответственных работников Ленинграда и есть специальный магазин для них, к которому вас может прикрепить специальный уполномоченный Ленгорисполкома, отвечающий за благоустройство и снабжение этих семей. Он при мне позвонил этому уполномоченному и договорился, что тот примет меня. Нам повезло! Нас включили в этот список привилегированных лиц Ленинграда для получения продуктов питания. Каждый месяц, по специальным нормам на человека, нам выдавали сахарный песок, масло сливочное, масло подсолнечное, сухое молоко, селёдку, сыр, а иногда даже американский шоколад. Кстати, селёдку мне удавалось менять в деревне на картошку, поскольку по нормативу нам полагалось аж по 2 кг на человека, т.е. всего восемь кило. В деревне нам дали небольшой участок земли для огорода. Свекровь выращивала на нём кабачки, огурцы и разную зелень. Кроме того, был ещё небольшой участок, где я сажала картошку. В июле Женю мобилизовали на лесосплав в Ялуторовск. К счастью, ей не пришлось работать долго, приехал её отец Николай Хост и забрал её в Ростов Ярославский, куда они с Тоней эвакуировались из Ленинграда уже после нашего отъезда.

В августе 1942 года неожиданно к нам в Хохлово приехала сестра Катя с сыном Володей (он ровесник моему Юре). Она в начале войны уехала в Ровеньки (Донбасс) к родным своего мужа, но в Донбасс вошли немцы. Сестра с сыном едва успели бежать и с трудом добрались до нас. Слава богу, адрес я успела ей послать. Выглядели они ужасно. У Кати одежда буквально истлела, превратилась в рваные тряпки, у Вовы нарывает нога – он где-то налетел на колючую проволоку. Спать легли на полу вчетвером. Но не уснули – буквально сожрали клопы. Особенно досталось свеженьким. Это ещё только начало проблем с насекомыми – потом и вши появились. Каждое утро начиналось с того, что мы грели утюг и проглаживали всю одежду и постельное бельё.

Осенью возникла проблема с дровами для печки. Нужно обеспечить свою семью, но как? Уполномоченный по работе с эвакуированными ленинградцами предложил собрать деньги со всех нуждающихся, купить брёвна в Ялуторовске, сплотить их и сплавить по Тоболу к себе в деревню.

Никто из ленинградских женщин плотить брёвна, естественно, не умел. Помог нам председатель сельпо Бекерле – поволжский немец. Он согласился возглавить нашу бригаду «плотогонов», куда входили я и ещё одна эвакуированная, звали её Софа. Кстати, плавать-то я не умею. Наш бригадир не был профессионалом, но кое-как сумел скрепить брёвна железными скобами. Поплыла наша троица по реке, управляя плотом с помощью шестов. Но недолго мы радовались – плот попал в омут. Бригадир, пытаясь вытолкнуть плот, несколько раз выпрыгивал с шестом то на берег, то обратно на плот. Крутились мы на одном месте больше часа, смеркалось… «А нам ещё надо паром проскочить и на трос не налететь. Смотрите внимательно: если увидите его, перепрыгивайте», – кричит бригадир. Повезло – трос оказался под плотом.

Нас встречали на берегу ещё на подходе в деревню наши заказчики и конюх сельпо, освещая нам путь горящими свечами и лучинами. Плот причалили и разошлись по домам. На следующее утро начался штормовой ветер, плот наш рассыпался, брёвна понесло по реке. Помогли местные мужики и наша могучая Софа. Они баграми доставали брёвна и тащили их на берег. Дрова поделили на берегу. Доставка домой – кто как сумеет. Я попросила в колхозе быков с санями-волокушами. Грузили брёвна на сани с Катей: «раз, два … дружно, есть!» Потом ещё пилили, кололи дрова… В целом, успешно справились с заготовкой топлива.

Зима прошла сравнительно спокойно. Бухгалтерские отчёты возила в Ялуторовск сама, в одиночку. Мне давали старенькую лошадку, запряжённую в сани. Она сама знала маршрут и возила меня практически без управления.

В начале осени 43-го года Катю с Вовой вызвал к себе в Токмак (Киргизия) Георгий Иванович Курасов. Он приехал туда из командировки в Монголию. Мы остались втроём. Я нашла комнату в другом доме, у более чистоплотной хозяйки. Клопов в доме не было, а вшей мы вывели с помощью керосина и горячей обработки белья.

Летом 43-го с работниками сельпо ходила ловить рыбу бреднем. Однако толку от меня было немного: вязли ноги в болотистой почве, чуть не упала в воду. Меня решили сделать сборщиком выловленной рыбы на берегу: что попало в бредень, бросали на берег, а я подбирала. Поспевала с трудом. Домой приезжали поздно вечером. Рыбы ловили довольно много. Доставалось по 8-10 кг на человека. Свекровь была очень довольна и хвалила меня. Все работы по приготовлению пищи она взяла на себя. Она умела практически всё: варить супы, жарить, парить, печь пироги, ватрушки, шаньги. Я многому научилась у неё. Постепенно привыкла к деревенскому укладу жизни. Самой большой радостью были письма с фронта и посиделки с подругами, которые у меня к тому времени появились. Самой близкой была Анна Васильевна Карпушенко, жена одного из начальников отделов, кажется горкомхоза Ленгорисполкома, было ей тогда около сорока лет. Кстати, жёны работников Ленсовета регулярно получали от своих мужей из голодающего Ленинграда почтовые посылки с продуктами питания и одежды (например, сладкие булочки, печенье, резиновые сапоги, валенки и т.п.) Часть этих продуктов жёны продавали или меняли на другие продукты. Самые скромные посылки получала моя подруга Анна Васильевна. Она никогда ничего не меняла и денег не копила. Запомнилась мне жена управляющего Ленводоканала, которая работала секретарём у нашего председателя сельсовета. Она регулярно ездила с председателем колхоза по полям и проводила политинформацию: читала вслух новости из газеты. В награду за активную общественную работу председатель решил наградить её коровой. На колхозном собрании, где все колхозники проголосовали «за», была я и ещё несколько эвакуированных женщин. Мы были настолько возмущены, что написали жалобу и сами отправились в Ялуторовск, и передали её в горком партии. Решение сельсовета было отменено.

В сентябре 43-го года мой Юрик пошёл в первый класс сельской школы, вместе с Валей Карпушенко. Первый и второй классы занимались в одном помещении: один ряд парт – первый класс, другой – второй класс. Учебники были старыми, начала тридцатых, портреты расстрелянных вождей замараны чернилами, а сверху надпись «враг народа». Учились ребята хорошо, проблем не было.

Перед возвращением в Ленинград у меня случилась беда на работе. Оказалось, что продавец нашего сельского магазин проворовался. Магазин за сданную населением пушнину выдавал разливную водку. Продавец, почувствовав себя хозяином положения, начал пить, гулять, поить приятелей. Вскоре была назначена ревизия. Узнав об этом, продавец побежал в военкомат, чтобы записаться в добровольцы. Ревизия выявила недостачу около пяти тысяч рублей. В военкомат сообщили, что дело передано в суд. Зимой меня несколько раз буквально среди ночи вызывал в сельсовет на допрос следователь из Ялуторовска. Мне грозили судимостью по статье «халатное отношение». После длительных допросов от меня отстали, но предложили быть внештатным агентом (стукачом) в деревне и проследить особенно внимательно за двумя эвакуированными дамочками. Еле отговорилась: ненаблюдательная я, болтливая слишком, доверчивая и т.д. Больше ко мне с этим вопросом не обращались.

После полного освобождения Ленинграда от блокады в январе 1944 года ленсоветовские жёны стали собираться домой. Списки на выезд составлялись в Ленинграде. Естественно, что нашу семью в список не внесли. Я написала письмо в Ленгорисполком с просьбой включить в список и мою семью, поскольку мой муж находится в действующей армии. Нам повезло – через некоторое время я нашла себя в списках на выезд. В феврале 44-го, когда списки были окончательно утверждены, наш уполномоченный поехал в Омск за продуктами для выезжающих, по дороге заболел тифом и вскоре умер. Наш отъезд затянулся до конца марта 1944-го. Наконец, нам выделили пассажирский состав, выдали продукты в дорогу, и после 20 марта наш поезд тронулся. Приехали в Ленинград 30 апреля 1944 года.

Встреча с родным городом на Московском вокзале была радостной и грустной одновременно. Грустной потому, что встречать нас было некому. На вокзале встречали в основном родственников членов Ленсовета. Много радостных встреч, автомобили…

Оставила сына с бабушкой на вокзале, а сама, утирая слёзы, побрела искать своих на Пушкинскую. Благо, что с вокзалом рядом. К счастью, дома была моя тётушка Львова Мария Ивановна, двоюродная сестра моего отца, которая ещё до войны поселилась в нашей квартире. Она встретила нас очень приветливо, напоила, накормила, открыла комнату Аргентовых, где мы и поселились. Вскоре мне удалось получить прописку на Пушкинской, 10, поскольку наш дом на Благодатной улице находился в аварийном состоянии. Я с Афанасией Евстафьевной туда заходила: вся мебель исчезла, на полу валялись разные наши бумаги, среди которых мы нашли важные документы Николая: свидетельство об окончании Томского приходского училища и  аттестат с оценками успеваемости. Но самое удивительное было в том, что на стене висели часы, подаренные мамой на мою свадьбу. Часы эти до сих пор живы и ни разу не были в ремонте.

Следующая проблема, которую надо было решать срочно, – работа. Работу тогда не выбирали, а получали направление через бюро трудоустройства. Я получила направление на работу в Райжилуправление №1 Куйбышевского района на работу в качестве бухгалтера счётной конторы домов №№ 23/4, 25, 27, 29, 31, 33, 35, 37 на набережной канала Грибоедова (у Казанского собора). Обратилась в РЖУ с просьбой предоставить мне жильё, поскольку прописка на Пушкинской была временной. Мне предложили комнату в 32 кв. метра на Невском, 32/34. Комната мне не понравилась, была слишком запущена. Однако управляющий так затянул моё дело, что я вынуждена была согласиться, с надеждой на улучшение в будущем. Пришлось самой со свекровью делать ремонт. Сдирали старые обои, белили следы от протечек. Все старые обои и сами стены были покрыты личинками клопов. Даже после обработки стен керосином под новыми обоями воскресали клопы. Борьба длилась долго, и только после того как достала карбофос и снова полили стены и переклеили обои, насекомых стало значительно меньше, практически они исчезли.

Гимназия Петришуле – школа №222

Отопление печное, нужны были дрова и место в подвале для их хранения, керосинка, примус для приготовления пищи, возникали и другие подобные бытовые проблемы, которые надо было решать без промедления.
Переехали мы окончательно в конце августа 44-го.
В сентябре Юра уже пошёл во второй класс школы №222 на Невском, 22/24 (бывшая Петришуле). Кстати, в 1932 году эту же школу закончила и Ариадна Гарина-Домченко – дочь Николая от первого брака.

Работы у меня было очень много: восемь бухгалтерских отчётов, по каждому дому в отдельности, месячные, квартальные, годовые. Никаких счётных машинок не было, только счёты-абакус. Не было даже бланков отчётности, рисовала их сама, от руки. Сидела ночами с этими отчётами. Баланс надо свести с точностью до копейки, иначе не примут, а то и под суд можешь попасть. Впоследствии произошла реорганизация системы жилищного управления, и все домоуправления были объединены в рамках одного РЖУ. Работать стало полегче. Проработала я в этой системе девять лет.

6. Послевоенные радости и проблемы

Николай Васильевич Домченко

Николая демобилизовали в мае 1946 года в чине капитана. После операции по взятию нашими войсками Кёнигсберга, за что он был награждён медалью, его направили служить в Берлин, в оккупационные войска. На предложение продолжить службу в армии он ответил отказом, и его отправили на Родину. Как он позже рассказывал, демобилизовавшимся местные полковые пропагандисты упорно внушали, что в России есть всё необходимое для нормальной жизни и нет смысла тащить домой трофейное барахло. Приехал он в апреле, совершенно неожиданно, когда я была на работе. За мной прибежал, сияя от счастья, Юра. Описать нашу семейную радость было практически невозможно.

Муж привёз из Германии, в основном, разные памятные сувениры и подарки для близких, проку от которых практически не было. Единственный полезный «трофей» – напольный шерстяной ковёр размером более 20 кв. м. Как он его дотащил на себе, багажных вагонов в эшелонах не было, я плохо представляю. Работу по специальности он нашёл довольно быстро и к началу следующего года работал в трёх организациях. Основная работа – строительный трест плюс два совместительства: Публичная библиотека и Музей обороны Ленинграда. Работал с утра до ночи, дома его практически не видели. При подготовке годовых отчётов оба сидели ночами дома и считали, считали, пока не сходилось до копейки. «25 тысяч недостача – 25 лет тюрьмы мне и тебе» – так говорил мой муж своим начальникам, если ему предлагали скрыть неучтённую операцию. Жизнь потихоньку налаживалась, и вдруг вышел закон, запретивший совместительство. Вновь семья оказалась «на мели».

В конце сороковых стала сильно болеть свекровь, даже не могла встать с кровати. Мне приходилось в обеденный перерыв бежать домой, приводить её в порядок, кормить и снова бежать на работу. По ночам она не спала, стонала от боли, ноги были покрыты язвами, причина – тромбофлебит. Мы тоже не высыпались, часто приходилось вставать, в основном, мне. Свекровь скончалась 12 октября 1951 года.

Домченко – семейная фотография 1953 года

Этот год стал переломным и в нашем семейном благополучии. Дело в том, что Николай встретил бывшего однополчанина, который работал в военкомате. Узнав о наших семейных проблемах, тот предложил помочь в устройстве на работу в военно-строительной части, при условии возвращения в армию. Николай согласился. Его направили на работу в воинскую часть, располагавшуюся в Ленинграде, УНР 520, по адресу: Ленинград, шоссе Революции, дом 52. Присвоили звание майора (впоследствии подполковника) и назначили на должность начальника финансовой части. Это строительное подразделение, кроме военных объектов, строило жилые дома для своего офицерского состава и общежития для одной из военных академий Ленинграда, чаще всего в районе, примыкающем к УНР. Появилась надежда получить новую квартиру.

7. Дети получают образование

Выпускники ЛЭТИ 1959 года (слева Юрий)

В 1953 году сын окончил среднюю школу с серебряной медалью и без экзаменов поступил в Ленинградский Электротехнический институт. Вместе с ним поступил в тот же институт и Володя Курасов, приехавший из Минска, где он окончил школу также с серебряной медалью. Юра поступил на радиотехнический факультет, а Володя – на приборостроительный. Володя первые три года жил у нас, так как в общежитии мест не было. В последний год ребята часто ссорились по разным пустякам, дело до драк доходило. Так что в 56-м году Володя переехал в студенческое общежитие.

Перед школьными выпускными экзаменами отец обещал Юре купить мотоцикл, если он успешно сдаст экзамены и поступит в институт. Я сильно возражала, но… Весной следующего года, не дождавшись обещанного, Юра сам купил мотоцикл, заняв денег у своего школьного приятеля, который учился в Военной Академии Тыла и Транспорта, где получал довольно большую стипендию. Этот приятель (одноклассник) жил во дворе нашего дома на Невском, увлекался мотоспортом и, учась на первом курсе, купил себе мощный мотоцикл марки М-72, на каких ездила милиция. Юре пришлось довольствоваться мотоциклом маломощным, поскольку его стипендия была гораздо меньше, а зарабатывать он ещё не научился. Пришлось отцу раскошелиться на покрытие сыновнего денежного долга, поскольку обещание оставалось в силе. С этого дня количество моих нервных стрессов значительно возросло. До сих пор помню случай, когда сын уехал летним утром за город и не вернулся до поздней ночи. Я не могла уснуть и всё время смотрела в окно, на ум приходили разные страхи. Николай же спокойно заснул, видимо, мужчины более стрессоустойчивы. Сын явился в 4 утра, весь взмыленный, попросил срочно денег, чтобы заплатить штраф милиционеру, который задержал его при попытке проехать через разведённый Кировский мост. Впоследствии выяснилось, что у сына по дороге домой сломался мотоцикл, на устранение поломки ушло много времени, и домой он летел, забыв о разведенных невских мостах, не видя предупреждающих знаков и ограничений. Влетел прямо в выставленный гаишниками лёгкий металлический барьер. Милиционер просто пожалел парня и отдал ему водительские права сразу после того, как он привёз ему деньги. С этим мотоциклом было много проблем. Николай даже пошёл в ГорГАИ к начальнику и попросил, чтобы при первом же нарушении Юрой правил дорожного движения права у него отобрали. Но до этого дело не дошло, поскольку года через два, пока Юра уезжал летом в Сочи, мотоцикл украли. Воришками оказались их знакомые мотогонщики – угонщики. Мотоцикл они вернули, но уже с заменой многих деталей, так что пришлось ему продать любимую игрушку.

В этот же период времени появились и другие проблемы: новые друзья и девушки. Это привело к резкому падению успеваемости, так что после второго курса сын даже собирался бросить институт совсем или временно пойти работать лаборантом. Но, слава богу, всё обошлось. Осенью он пересдал экзамены. Приятели его учились хорошо, один был даже круглым отличником. Правда, их считали стилягами, поскольку они увлекались джазовой музыкой и любили одеться не так, как все (узкие брюки, иностранные костюмы и рубашки, короткая стрижка, всегда чистые, бритые – похожие на иностранных студентов).

Эти увлечения западными веяниями также могли дорого обойтись друзьям. На последнем курсе двоих из них собирались исключить из комсомола за организацию студенческого вечера с джазовой музыкой. Однако, один был отличником и ему это не грозило, а второй решил поехать перед последним семестром на целину, со стройотрядом. Вот он и уговорил Юру поехать с ним. Вернулись они в конце сентября, а в октябре оба попали в больницу – инфекционная желтуха.

Племянник Володя Курасов женился на четвёртом курсе, поскольку его подружка Ольга забеременела, а её мама была техническим работником в ЛЭТИ. Сын Володи Курасова Георгий (или как его обычно звали – Гера) оказался самым талантливым человеком из всех моих родственников. Он закончил Академию художеств в Ленинграде, стал известным скульптором. После “путча”, в девяностых начал рисовать. У него появилась своя галерея в США, здесь в Петербурге имел квартиру и студию. Сын Геры закончил учёбу в США и остался жить в Америке.

8. Снова о себе, своей работе и семье

Регистрация брака Юрия Домченко.
Дворец бракосочетания, 1960 год

В 1953 году я решила отдохнуть от работы и вплотную заняться домашним хозяйством. Ездили семьёй на юг – в Леселидзе (Абхазия), в другие годы с Николаем путешествовали по Волге на теплоходе, отдыхали в Сухуми, ездили к его сестре на Украину, в Харьков.

В 1957 году мне предложили работу бухгалтера в Ленинградском Дворце пионеров. Я согласилась, но в 1959-ом пришлось уволиться по состоянию здоровья.

В июне этого года Юра защитил дипломный проект и получил специальность радиоинженера. По распределению начал работать на заводе авиационного приборостроения (как тогда говорили, «в почтовом ящике») в должности инженера центральной заводской лаборатории, с окладом 80 рублей в месяц.

В этом же году Юра познакомился с Раей Ефименко, которая жила с родителями в Колпино, а работала в Ленинграде секретарём-машинисткой. Рая несколько раз была у нас дома. Была и на праздновании нашей с Колей серебряной свадьбы. Она производила впечатление скромной, молчаливой девушки. Летом Юра и Рая вместе уехали отдыхать в Сочи, а по приезде домой в сентябре сын сообщил, что он решил жениться. Я пыталась убедить сына отложить свадьбу, поскольку считала, что ему ещё рано жениться, а Рае следует получить высшее или хотя бы среднее специальное образование. Но мои увещевания были тщетны. Свадьба состоялась 20 февраля 1960 года.

Регистрация брака была проведена в недавно открывшемся Дворце бракосочетания на набережной Невы. Свадьбу справляли на Невском, у нас в квартире. В нашей комнате был накрыт свадебный стол примерно на 30-40 человек. Однако гостей оказалось даже больше, поскольку друзья Юры приходили и уходили в течение всего вечера. Танцевали в соседней комнате, которую для этого предоставила соседка Елизавета Саввична. Молодёжь принесла магнитофон и танцевала какие-то роки и буги под музыку, которая нам, старшему поколению, казалась музыкой африканских или американских диких племён… Теперь уже две семьи разместились в одной комнате в 32 кв. м, отгородившись большим платяным шкафом. Приданое невестки умещалось в небольшом чемоданчике.

В тот год моя мама сильно болела. Она с трудом ходила по квартире на Пушкинской, до самого последнего дня. Умерла она на следующий день после своего дня рождения 14 апреля. Обычно в этот день на Пушкинской, 10 собирались все её дети и племянники со своими семьями. Собрались и в этом году, но мама уже не могла вставать и с трудом нас узнавала. Скончалась она ночью в присутствии дочери Кати.

В том же году мне предложили работать с июня бухгалтером во Дворце пионеров, и я согласилась.

В августе Николаю исполнилось 60 лет – возраст демобилизации. При прохождении медицинской комиссии у него обнаружили кровь в моче и предложили госпитализацию. Однако Николай категорически отказался. Он снова сдавал все анализы, но мне о результатах ничего не говорил. Его демобилизовали, но оставили работать в качестве вольнонаёмного работника в той же должности. Позднее он перешёл на работу в чисто гражданскую организацию «Ленмонтажстрой».

Рая работала машинисткой в Стройбанке, рядом с нашим домом, Юра – инженером в почтовом ящике 518. Общая сумма заработка молодых составляла около 140 рублей в месяц. Помогали молодым и мы с Колей, и родители Раи. Рая вскоре забеременела и вынуждена была уйти с работы, поскольку у неё была сильная интоксикация. Внук родился 4 апреля 1961 года в роддоме на улице Маяковского. Было много предложений, как назвать новорожденного, но к общему согласию так и не пришли. Рая взяла инициативу на себя и назвала его Валерий. Валера оказался очень беспокойным ребёнком, так что мы практически не высыпались и с трудом шли на работу. Появились проблемы с получением квартиры, которую мужу обещал выделить начальник УНР ещё до демобилизации, в 1960 году. Но в мае 1960-го он погиб в результате автомобильной катастрофы, а заявление на предоставление квартиры в новом доме, построенном для офицерского состава, было подписано ещё до момента демобилизации Николая. Когда в 1961 году стали распределять жилплощадь дома 48 на шоссе Революции, заявление Николая передали в местком, поскольку заявитель стал лицом гражданским. Местком рекомендовал отказать в улучшении жилищных условий на том основании, что комната на Невском по площади соответствует существовавшим тогда санитарным нормам. Николай был в отчаянии и заявил, что не пойдёт просить о милости. Тогда я решила пойти сама к заместителю начальника УНР по политической части (замполиту). Тот меня выслушал, посочувствовал и обещал зайти на ближайшее заседание месткома. Своё обещание он выполнил и сумел убедить членов месткома в том, что решение погибшего начальника отменять не следует.

Итак, в сентябре 1961 года, после дачного отдыха с новорожденным в Сестрорецке, мы переехали в новую квартиру. Летний отдых нельзя было назвать очень удачным. Сняли комнату и веранду в Сестрорецке, недалеко от вокзала. Николай взял отпуск и решил провести его на даче. Детям с внуком отдали комнату, а сами поселились на веранде. Веранда оказалась неутеплённой, Валера часто плакал, а нам с Юрой рано с утра надо было идти на работу. Николай с невесткой не смогли найти общего языка, поскольку его раздражал детский плач, а её – его советы и указания. Короче говоря, через несколько дней Николай сбежал с дачи и уехал к сестре в Харьков. Я провела отпуск в санатории на Крестовском острове, в Ленинграде, лечила желудок.

Вся семья собралась в новой квартире только в середине сентября. В новой квартире разместились так: общая комната – 18 кв. м, наша спальня – смежная комната в 12 кв. м, дети с внуком разместились в отдельной 9-метровой комнате. Детям, конечно, тесно было, но всё лучше, чем в одной комнате.

В то время территория около дома была неблагоустроенной: рядом с домом громадный, грязный пустырь – бывшая свалка мусора. Вдоль шоссе Революции асфальт был уложен только вдоль двух домов – № 50 и 52, принадлежащих нашей воинской части УНР 50. Гулять с ребёнком можно было только возле этих домов. За нашим домом шло строительство новых домов, а за стройкой шли совхозные поля, на которых росла капуста. С транспортом тоже были проблемы: около наших домов останавливался только один маршрут автобусов. До остановки трамвая нужно было пройти по грязной тропинке вдоль канавы около свалки метров 500. Осенью и зимой это было очень сложно, поскольку рисковали поскользнуться и упасть в канаву. Однако, следует сказать, что район застраивали довольно интенсивно, так что к 1967 году свалка стала превращаться в парковую зону, тропинка – в асфальтированную дорожку, а маршрутных автобусов стало больше. Вокруг нас выросли в основном стандартные пятиэтажные дома. В связи с рождением ребёнка Рая несколько лет не работала, занимаясь только хозяйством своей семьи и воспитанием сына. Часто приезжали родители Раи, которые помогали по хозяйству и материально. Отношения между мной с Николаем и невесткой складывались довольно сложно, не было взаимного понимания, особенно после отъезда Николая с дачи в Сестрорецке. Что там произошло, я точно не знаю, но Николай затаил какую-то обиду, после чего последовало некоторое отчуждение. В последующие годы дети с помощью родителей Раи снимали на лето дачу сначала в том же Сестрорецке, потом в посёлке Молодёжное недалеко от Зеленогорска, рядом с Финским заливом. Мы с Николаем детей на даче не навещали. Летом, кажется 1964 года, Рая с малышом уехала в Евпаторию на всё лето. Юра оставался один в Ленинграде два месяца, только в августе он поехал к семье. После их возвращения был заметен серьёзный разлад в семье. Мы все старались помочь им сохранить семью. К счастью, у них хватило ума, и семья не распалась. В Евпатории они отдыхали и в последующие два года. Именно в эти два года в наших семьях случились тяжёлые несчастья: сначала умерла Раина мама Таисия Дмитриевна, а потом и мой муж Николай Васильевич. Таисия Дмитриевна скончалась 24 апреля 1965 года в больнице, куда её госпитализировали по поводу заболевания крови. Ещё 4-го числа мы встречались семьями у нас дома, отмечали день рождения внука. Ужасная трагедия: Таисия была ещё сравнительно молодой женщиной, 48 лет, очень была нужна своей дочери и всей нашей семье. Рая очень переживала болезнь и смерть мамы, мы старались её успокоить, как могли. Николай серьёзно заболел осенью следующего года, однако к врачу идти отказывался. Летом, в августе, поехали с ним в отпуск на дачу в Рощино, которую снимали с сестрой Ольгой для детей и внуков. Пробыли с Колей на даче всего пару дней, после чего вынуждены были вернуться домой – без врачей уже не обойтись. Урологический анализ был предельно жестоким: рак мочевого пузыря четвёртой стадии. Положили в больницу 16 сентября, основное лечение – облучение электронной пушкой. В декабре его окончательно выписали из больницы, он уже практически не мог выходить из дома, очень мучили боли. Приезжала на несколько дней из Харькова его сестра Анна Ильинична. Коля был очень доволен тем, что он в доме не один. Юра и я на работе, Рая занята ребёнком. В феврале я взяла отпуск без сохранения содержания. Николая не стало 28 февраля в 18.30. Присутствовали мы с Юрой, моя сестра Катя и бригада скорой помощи. Эта потеря для меня была невосполнима: рухнула моя жизненная опора, мой муж и друг. В начале лета 1967 года очень сильно заболел Валера, участковый педиатр не смогла поставить диагноз. Пришлось искать опытного врача. Помогла Ариадна, она порекомендовала знакомую женщину-врача, которая лечила её детей. Быстро был установлен диагноз: воспаление лёгких, и ребёнка сразу же увезли в больницу. Выписали его недели через две совершенно ослабевшим, он еле держался на ногах. Нужен был свежий воздух, усиленное питание. Во Дворце пионеров попросила выделить комнату в посёлке Шалово Лужского района, в школе, куда летом часто выезжали методисты Дворца. Рая попросила свою тётю Марию поехать с Валерой, при условии, что питаться можно в пионерском лагере рядом со школой, где нам выделили классную комнату. Она ходила за питанием в столовую, а также покупала козье молоко у местной женщины и поила им Валеру каждый день. В июле я взяла отпуск, и вместе с сестрой Катей мы уехали в Шалово. Продукты покупали в Луге на рынке. Рынок был хороший: можно было купить овощи, фрукты и ягоды, молочные продукты. Короче говоря, ребёнка поставили на ноги и сами поправились. Однако вскоре у сестры случился приступ болезни, и нам пришлось вернуться в Ленинград. В последующие два года Катя сильно болела. Тоня, Аня (Васина жена) и я часто её навещали, старались помочь, чем могли. Хотела выйти на пенсию, чтобы побыть с любимой сестрой, уже и заявление написала, но оформить не успела. Катя умерла дома, на руках у сына Володи, 2 сентября 1969-го года в час ночи.

Работа во Дворце пионеров была очень напряжённой. Открыли собственный пионерский лагерь «Зеркальное Озеро», хотя строительство его не было завершено окончательно. В начале лета туда уже завезли мебель, посуду, лодки, купили легковой автомобиль, санитарную машину, завезли продукты для первой смены. Начальника смены прислал обком комсомола. Парень молодой, опыта руководящей работы недостаточно. Повар-выпускник ПТУ, совсем мальчик – 18 лет. Готовят пищу на улице, кухня ещё строится. С трудом нашли опытного бухгалтера. Проработала она около месяца, пришлось уволить после первого отчёта: обнаружилась денежная недостача. Пришлось взыскивать потерю денежных средств в судебном порядке. Посуду и постельные принадлежности начали растаскивать по своим комнатам, автомашины и моторные лодки пришли в негодность. С трудом доработала до конца лета.

9. На «заслуженном отдыхе»

Пионерский лагерь «Зеркальное», 1969 год

В сентябре вышла на пенсию и с облегчением вздохнула. В 1970 году пошла работать приёмщицей заказов в ателье по пошиву одежды. Работа мне нравилась: живая, разнообразная. Кроме того, можно работать посменно, да и зарплата плюс пенсия – этот доход помогал нашей семье. Уволилась к лету 1972-го года, чтобы поехать на отдых с внуком на дачу в поселке Рощино, километров 60 от Ленинграда. Дачу снимали подряд два года вместе с семьёй сестры Ольги и её сына Игоря. В 1974-ом к нам присоединилась семья дочери Ольги – Маргариты. Все эти годы летняя погода была на удивление сухой и тёплой, иногда даже жаркой. Жили мы дружно, без ссор и обид, скучать было некогда. Осенью 1973 года меня снова взяли на работу в ателье, где я проработала до апреля 1975 года. Летом этого года нашла новую работу: бухгалтера и калькулятора в пионерский лагерь на Карельском перешейке, километрах в восьмидесяти от города по Приозёрскому направлению железной дороги. Лето в том году было холодное, помещение, где размещалась моя бухгалтерия и жилая комната, не отапливалось, работы было очень много, иногда приходилось сидеть до полуночи. Со мной был внук, жить в палате с пионерами он не захотел, так что ему было довольно скучно. В выходные дни приезжали Рая и Юра, привозили разные вкусности, ходили гулять на озеро или в лес. В один из приездов они привезли очаровательного рыжего котёнка по кличке Кузя, которого Рае подарили на работе в Технологическом институте в день её рождения 11 июня. Поскольку оставить такого малыша в квартире было опасно, ребята привезли его к нам на воспитание. Этот котёнок очень нравился детям нашего лагеря, и они постоянно приходили поиграть с ним. Это спасло от скуки и нашего Валеру. Родители детей часто просили отдать им Кузю, но мы с Валерой ни на какие предложения не соглашались. Кстати, этот котёнок вскоре стал довольно крупным рыжим котом и прожил в нашей семье более двадцати лет. После работы в лагере на меня напали простудные заболевания. Прежде всего замучил фурункулёз. Решила поехать к знакомым, Теренниковым, на Кавказ в город Лермонтов, чтобы принимать лечебные ванны в Пятигорске. Практически это только осложнило моё заболевание, поскольку поездки в Пятигорск были сопряжены с автобусной поездкой из Лермонтова и обратно по 15 километров в одну сторону, а погода уже стала прохладной. Домой вернулась в октябре. Врачи предлагали сделать хирургическую операцию, так как подмышками образовалось так называемое «дикое мясо». Однако я перепугалась и отказалась, решила лечиться народным средством – мёдом. Мне снова повезло, мой организм справился с болезнью. Впоследствии я ещё раз ездила к Теренниковым в Лермонтов с Валерой. Ему купили путёвку в пионерский лагерь возле горы Машук. Лагерь отличный, но Валера не был общительным мальчиком, и лагерная жизнь ему не нравилась. Зато у Теренниковых был свой автомобиль, свой садовый участок и желание показать нам местные достопримечательности. Ездили в Пятигорск, Железноводск, Кисловодск. В поездку к подножью Эльбруса брали с собой Валеру. Поднялись в гору до ресторана, где обедали и ели шашлык.

В январе 1976 года устроилась работать кассиром в ателье приёма заказов на парики. С трудом доработала до лета: обострился остеохондроз, сильно болели ноги, еле ходила. Лечилась в платной поликлинике. Летом вместе с бывшей сослуживицей Марией Ивановной Гвоздевой поехали лечиться и отдыхать в Гагры. Принимала водородные ванны, купалась в Чёрном море. От нестерпимых болей избавилась.

Когда работала в ателье, ко мне на работу часто стал заходить наш старый знакомый Бронислав Иосифович. Ещё до войны они вместе с моим мужем работали в одной строительной организации. Мы довольно часто встречались семьями. В 1957 году именно он предложил мне работу заместителем главного бухгалтера Дворца пионеров. После кончины жены он жил один в коммунальной квартире в центре города. В 1976 году он предложил мне выйти за него замуж и переехать к нему. Я долго раздумывала, но в конце концов согласилась, поскольку у нас в доме не чувствовала взаимного согласия и понимания.

Переехала к нему в начале 1977-го. Комната была большая (38 кв. м), но требовала серьёзного ремонта. Поэтому я решила, что эту комнату надо поменять на другую, меньшую по площади, но не требующую ремонта. Бронислав на всё соглашался, но тянул время, так как ожидал, что ему дадут новую квартиру, обещанную Ленгорисполкомом, где он работал до выхода на пенсию. В 1978 году, когда стало ясно, что никакой квартиры он не получит, я сама занялась поиском вариантов обмена. Нашла два подходящих варианта. Первый – двухкомнатная квартира на Тореза, куда мы вселяемся с моей сестрой Тоней, которая отдаёт на обмен свою однокомнатную на той же улице. Бронислав даже смотреть отказался: двенадцатый этаж, от центра далеко. Второй – в центре города, но в коммунальной квартире, площадь 23 кв. метра, второй этаж. Он опять отказался даже смотреть. Я разозлилась и сказала, что ухожу домой, тем более, что внук заканчивает школу, и мне надо побыть дома, поскольку Рая уехала на юг. Этим же летом часто жила у Тони. Бронислав несколько раз нас навещал по выходным дням. Словом, расстались мы друзьями. Видимо, он психологически не мог расстаться с комнатой, где прожил всю свою жизнь с юных лет. После 1978 года работала кассиром в аптеке, затем бухгалтером гаражного кооператива. На этом моя трудовая деятельность закончилась. Тоне очень хотелось, чтобы мы жили вместе, и она предлагала переехать к ней. Однако ничего не получилось. Она сильно болела, и пришлось делать родственный обмен с внуком и переехать жить к дочери в том же доме. У Тони обнаружили инфекционный полиартрит, после интенсивного лекарственного лечения отказали почки. Она умерла в больнице 22 мая 1979 года.

10. О внуке и правнучке

Внук Валерий заканчивает службу в армии

В 1980 году Валеру призвали в армию. Подготовительную часть службы он проходил под Новгородом. Летом этого года Володя Курасов и его жена Тамара предложили нам (Рае, Юре и мне) съездить на их “запорожце” в Новгород навестить Валеру, а заодно и родственников Тамары. Поездка эта запомнилась мне в связи с массой случившихся дорожных приключений. До Новгорода мы добрались нормально, но по дороге в воинскую часть “запорожец” вдруг встал, повалил чёрный дым, а мотор продолжал работать даже после того, как Володя выключил зажигание. Мы выскочили из машины в страхе, что она сейчас взорвётся. К счастью, этого не произошло, двигатель благополучно заглох. До воинской части мы добирались пешком, а Володя остался с машиной, чтобы с помощью других водителей отвести машину к дому родственников Тамары. В части нам сообщили, что Валера болен и находится в лазарете. Оказалось, что у нашего ребёнка ветрянка. Никогда не думала, что ветрянкой можно болеть в таком возрасте. Проблемы возникли и с возвращением в Ленинград. На вокзале билетов на поезд не оказалось. С трудом купили билет на вечерний автобус до железнодорожной станции Дно, откуда ходили электрички до Ленинграда. Но добрались мы туда поздно ночью, а последняя электричка ушла в восемь вечера. Было уже очень темно, мы с Раей остались на вокзале, а Юра с Володей отправились искать гостиницу. Повезло: неподалёку нашлась гостиница, так что мы смогли немного отдохнуть и в шесть утра уже сели в поезд и поехали домой. После так называемой учебки Валеру отправили служить в Польшу, шифровальщиком на военном аэродроме. Обстановка в Польше была тревожной, и мы очень волновались за Валеру, с нетерпением ждали его писем. К счастью, письма приходили спокойные, никакого недовольства и беспокойства мы не чувствовали.

Домой Валера вернулся в начале мая 1982 года. В доме было много радости и надежд на будущее демобилизованного солдата. Однако нашим надеждам сбыться не было суждено. Валера познакомился с молоденькой продавщицей из обувного магазина в нашем районе, на Красногвардейской площади. Галя, так звали девушку, жила с мамой и бабушкой в Осиновой Роще, под Ленинградом. Несмотря на наши просьбы не торопиться со свадьбой, они решили пожениться. Свадьба состоялась 4 августа 1983-го года: регистрация – во Дворце бракосочетания на Фурштатской, а само торжество – в ресторане “Метрополь” на Садовой. Гостей было очень много, свадьба была шумной и весёлой. Весь вечер играл оркестр, танцевали практически все. Разошлись после полуночи.

Правнучка Виктория Домченко, 1994 год

Уже в 1983-м году Галина мама (Эвелина Ивановна) сумела получить для дочки комнату в Ленинграде, у Нарвских ворот, так что молодые после свадьбы уехали к себе домой. Наша семья Галю полюбила – энергичная, добрая девочка, только очень вспыльчивая. В 1984-ом, 27 мая родилась моя правнучка Виктория. Сейчас Викочка скоро уже в школу пойдёт – так быстро летит время. Девочка очень симпатичная, по характеру на маму похожа: обидчивая, настроение меняется часто. Вику часто привозят и оставляют у нас дома. Мы играем с ней, она придумывает разные игры, отвлекает меня от болезней и грустных мыслей. Однако быстро начинает скучать по родителям и бабушке Эле, которая живёт в Осиновой Роще.

Немного о себе. В 1991 году лежала в больнице по поводу предынфарктного состояния. Больница мало помогла здоровью: лекарств нет, лечения практически никакого, условия проживания отвратительные. Летом Юра предложил поехать на дачу в посёлке Ильичёво, которую они снимали с Раей, чтобы отдыхать там с Викой. Проблемы возникли в связи с тем,что жили они в маленьком помещении без всяких удобств.

Я стала нервничать и раздражаться. Через две недели после очередного сердечного приступа меня увезли в больницу в Сестрорецке, где меня хорошо подлечили. В феврале 92-го опять неприятность с сильным стрессом – Валера и Галя расстались. Мы очень переживали за девочку, которая осталась без отца и жила у бабушки Эли, которая работала на заводе в Ленинграде, так что Вика после школы оставалась часто без присмотра.

В 1993-м снова положили в больницу, на этот раз воспаление лёгких плюс стенокардия. Условия в больнице им. Красина ужасные: огромные палаты переполнены больными примерно моего возраста, некоторые ещё ходили, а вскоре многие умирали. Лекарств для сердечников практически не было. Врачи в больнице опытные, персонал хороший, но ничего сделать не могли. Я не выдержала и попросила выписать меня из больницы домой. Дома меня долечивала Рая. В октябре того же года снова приступ и снова в больницу, но теперь уже другую – для ветеранов и блокадников Ленинграда…
              .1993 год

Послесловие

Домченко Мария Матвеевна с сыном Юрием, 1944 год

В нашей семье мало осталось информации о предках. Дело не в том, что мы мало интересовались историей жизни наших родителей, а скорее в том, что наши родители не любили много рассказывать о прошлом, поскольку при смене места работы приходилось писать свою автобиографию для отдела кадров, да и при заполнении различных анкет, нужно было определять своё социальное происхождение и наличие связей с иностранцами. И чем меньше дети знали о прошлом родителей, тем ниже вероятность ошибки при заполнении очередной анкеты.

Труднее всех приходилось моему отцу, поскольку его первая жена была дворянкой, а в Томске часть его приятелей были белогвардейцами, хотя другая часть – красными. Поэтому он не вступил в ВКП(б), даже будучи офицером Красной, а потом Советской Армии, ссылаясь на то, что он ещё недостаточно проработал труды классиков марксизма-ленинизма. Зато мне он настоятельно рекомендовал вступить в партию, хотя бы для того, чтобы твою судьбу не могли решать твои же сотрудники на собрании, где ты присутствовать не можешь. Маме даже в голову не приходила мысль вступать в партию с таким социальным происхождением, хотя её отец к моменту полного установления советских законов официально считался наёмным работником. К счастью, никто из моих родственников преследованиям со стороны советских властей не подвергался. Однако все они о своём прошлом рассказывать своим детям не любили. Даже возвратившиеся после войны мужчины.

Мамины записи сухи и не очень информативны, поскольку писала она их по памяти в весьма солидном возрасте. Но ей не откажешь в ясной памяти на числа, практически нет ошибок в датах событий. Жаль, что мало воспоминаний о военном и послевоенном времени, о судьбах друзей и подруг юности. Кроме того, у неё совершенно не было литературного опыта, поскольку в течение своей активной жизни она писала лишь письма родным и составляла бухгалтерские отчёты.

Надеюсь, моим потомкам – сыну, внучке и правнукам – эти воспоминания покажутся, по крайней мере, интересными.