Кейптаун – Антарктика – Санкт-Петербург (дневник врача)

Наш маршрут

5 апреля 2016

Сижу, слушаю и смотрю на экране второго компьютера своего любимого Леонарда Коэна (концерт 2009 года). Ему больше 70… Между песнями, рассказывая о своем знакомом, очень славненько говорит: «извините, что я еще не умер»… Народ в зале смеется…

Сегодня спонтанно решил что-то записывать. Не знаю, для чего. Сам читать вряд ли буду когда-нибудь, дети – тоже вряд ли… Я помню, что во время моего достаточно позднего пубертата папа получил медаль за бои под Прагой (она, кажется, столько лет его искала) и очень обрадовался. Мы встретились случайно на улице: он шел с работы, а я, по давешнему выражению моего сынули, как все «путные пацаны» (кажется, я правильно запомнил термин) – гулял. Папа показал медаль, хотел что-то рассказать про эти бои, но у меня были очевидно более важные дела (которые я, став уже взрослым, потом много раз хотел вспомнить, да не смог), но, увидев мою дежурно-вежливую реакцию, посмотрел на меня – как мне тогда показалось – странно и молча пошел домой. А я пошел дальше «гулять». Мне помнится, я начал «созревать» после 32 – 35 лет. Ладно, пусть эти записки просто будут.

Впрочем, наверное, скоро брошу по своему все еще остающемуся слегка холерическим темпераменту.

Сегодня мы, наконец, отправились в Антарктику. Предыдущие 3 дня прошли в походах по городу Кейптаун и горам в поисках приключений и подарков. Сашка обманом заманил меня на здешнюю гору под названием «Львиная голова». Она не очень высокая – около 700 м, но в верхней части каменистая и довольно крутая.
Поскольку эта гора – часть национального парка, то там, конечно, все ухожено: тропинки, предупреждения о том, что можно упасть (это – истинная правда), цепи, упоры и всякие крепления, за которые надо держаться, когда залезаешь или спускаешься по отвесным участкам. На маршруте много приезжей молодежи, толстеньких молодых женщин арабской наружности, престарелых, видимо, очень любящих друг друга супругов: тетки смело, неумело и некрасиво спускаются или поднимаются, а мужики делают все ладненько, но при встрече смущенно опускают голову, как бы извиняясь за то, что их бабочки своими медленными перемещениями затрудняют прочим оздоравливающимся проход по узким и довольно опасным тропинкам.

Попадаются и веселые дети со спокойными, сосредоточенными на чем-то потненькикми дедами. Дети вертятся и непрерывно что-то болтают, не боятся жуткой крутизны, обступающей справа и слева. Поубивал бы родителей, отпускающих их в эти походы!

Встретился веселый хроменький возрастной мужичок с палочкой, вступивший с нами в разговор на тему Сашкиной полипропиленовой сидухи (подкладки под задницу от простатита и синяков). Сашка забыл кепку и, чтобы не обгореть на солнце, пристроил сидуху на голову. Дед сказал, что такая сидуха называется у них bump а, может, – bum, на слух не понять.

Еще встретилась молодая пара, с которой мы уже виделись на предыдущей невысокой горке (кажется, называется «сигнальная). Парень назвался иранцем, признал в нас русских и анонсировал свою любовь к России. Подобный анонс повторялся в разных местах города неоднократно и неизменно сопровождался парой – тройкой слов на русском, включая традиционную «… твою мать» – в качестве маркера знания русского языка, видимо.

В целом, поход был полезным, хотя – как в песне поется – «не скажу, чтоб я любил такие вещи» (Туриянский). Я был уверен, что на такую горку без оборудования не залезть: очень уж крутая. Да и кроссовки у меня – под шерстяной носок, а я был в тонких носках из-за жары – стопа болтается, даже затянутая шнурками. Штаны, купленные Ленкой, задуманы с затяжками снизу. Довольно большие петли все время выбивались и цеплялись за острые камни на узкой тропе. Но отказаться было не по-пацански. Да и надо же какой-то физкультурой заниматься, еще и приятно было убедиться в том, что для моих 65-летних сердца-легких-почек и прочих органов-систем это – не нагрузка, а фигня какая-то. Наконец, стало окончательно ясно, что надо худеть: Сашка снял меня на свою камеру во время спуска по отвесной стенке, и я поразился своей очаровательной «бегемотности». Какие уж тут бабы, даже и престарелые! Только умом привлечь можно – но это, как известно, просто… Телом не привлечь никак… разве из жалости: для приведения меня в порядок.

Еще съездили из любопытства на мыс Доброй надежды. Там – национальный парк. Все ухожено. Гуляли какие-то антилопы, одна штука страуса с красивыми ресницами и одна же штука бабуина. Все самки. Самцы, видимо, где-то ходят по своим делам.

На пароходе (так здесь принято называть корабль) меня поселили в замечательной одноместной – «командирской» – как сказал Саша, каюте на престижной 5-ой палубе, т.е., на меня напялили «фиолетовые штаны»! (Кин-Дза-Дза). Здесь холодновато и грустновато без Петровича и Сашки, с которыми я жил в одной каюте первые 2 дня, но, наверное, это считается комфортом. Да, впрочем, я и не уверен, что Сашке и Петровичу нужно общество. Теперь мы все разделены, и можем вести, по возможности, независимый индивидуальный образ жизни.

Не знаю, писать ли про раскрывшиеся здесь подробности этих антарктических экспедиций… Во-первых, это очень разочаровывает и полностью отменяет детскую романтику, с которой живешь всю жизнь со времен взахлеб прочитанного в детстве описания первых экспедиций на дизель-электроходе «Обь»… Должно же быть «…у Кузи детство»… Во-вторых, надо бы самому убедиться, а не разносить слухи. Но, к сожалению, жизненный опыт подсказывает, что «грязь» более вероятна. Современная социально ориентированная интерпретация известного закона термодинамики: все стремится к наиболее вероятному состоянию – к «грязи».

Я иду (вообще-то, – плыву) со скоростью 12 узлов в слегка волнующемся океане под аккомпанемент все понимающего «взрослого» Коэна на полупустом корабле в хорошей компании уставших от жизни и тоже все понимающих «взрослых» пацанов. Что еще надо? Есть, правда, несколько человек «пламенной» молодежи. В том числе – есть и московская девушка Оксана, которая плывет «никто не знает, зачем; просто надо было занять место, а никто не хотел» (так сказал ее начальник).

Вообще-то, я сел писать стандарты физического развития детей Якутии. Но что-то не идет… Попробую завтра…

Качает все сильнее. Пойду спать, уже полночь. Коэн как раз поет «I try to leave you… the years go by, you lose your pride…». Все, как в жизни… Последняя песня в этом концерте…

6 апреля

Никаких событий не происходит.

Приходил Сашка с гнусным предложением бегать или хоть ходить кругами по вертолетной палубе. Наотрез отказался. Хотя смотрю – некоторый народ бегает с наушниками.

Идем себе по довольно спокойному морю со скоростью 25-26 км/час. Прошли уже чертову прорву миль. Волнения практически нет (объявили зыбь 3 балла), но днем были длинные такие, довольно высокие волны без барашков. Ходить можно было только держась за что-нибудь. Но те волны быстро закончились. Меж тем, приближаются «ревущие сороковые». Сейчас уже «тридцать восьмые», на удивление теплые (24 градуса С воздух и 22-24 градуса вода) и безветренные. Поскольку уже начало осени, то знатоки обещали обязательно жуткие штормы до 9 баллов. Думаю, это будет при возвращении в СПб.

Сидел целый день и, кажется, разобрался с якутским материалом. Надеюсь, теперь пойдет быстрее и осмысленнее.

Удивительная пустота вокруг. Около корабля весь день технично парят несколько буревестников. Ничем особенно не интересуются. Не могу догадаться, что им надо. Иногда летят перед кораблем, иногда сбоку на приличном удалении. Не очень-то похоже, что они ищут или ждут от нас еду. По-моему, летают просто так («просто живут», как говаривала моя дочь Ленка). А вокруг корабля летают от скуки. При корабле хоть что-то происходит. Может, технику парения в отраженных от корабля воздушных потоках совершенствуют. А вокруг унылая скука. Здесь, по-моему, никто не плавает.

7 апреля

Таки по-прежнему ничего не происходит. Все те же 3 балла волнения. Ночью, вообще, была гладь. Не очень похоже на «ревущие сороковые» (мы сейчас как раз в середине), с таким вкусом описанные в книжках, которые читал в детстве. Повезло! По прогнозам еще некоторое время будет славненько, но у станции «Новолазаревская», к которой мы идем, – «задница». Там отломились два айсберга (это все написано в сводке, которая висит на камбузе), ветер и битый лед. Знатоки говорят, что это хорошо, потому что можно будет подойти ближе к берегу. Только вот бывает, что айсберги загораживают дорогу, и надо потом ждать, когда их отнесет ветром. Так было у Саши на выходе со станции. Стояли и ждали.

Заметно похолодало. Уже не выше 12-14, вода – около того же. Солнце изредка проглядывает в разрывы плотных облаков. Впереди видна сплошная могучая облачность. Видимо, это выглядывает та «задница», хотя до нее еще около пяти суток нашим теперешним ходом (около 27 км/час).

К моей радости, слухи о сплошном пьянстве участников экспедиции не подтверждаются. Все трезвы, как стеклышко, хотя выпивку на пароход из города несли (мы тоже). Матросы громко и интенсивно чистят ржавчину и красят всякие детали на палубах. Володя Павловский называл это процесс «пидорасить до блеска» (с его слов, такую команду подает боцман, когда раздает задания). Термин вполне адекватно описывает процесс.

Незадолго до обеда ко мне в каюту заходил вежливый слоновьего размера усатый матрос, который спрашивал, как работает сантехника. Думаю, это был сантехник. Он еле поместился в моем туалете. Значит, вряд ли кадровый. Наверное, – матрос-контрактор искал, чего бы еще «отпидорасить».

И все-таки поздненько вечером событие произошло. Вчера случился 55-ый день рождения одного мужика, о котором я слышал хорошее от нашего механика с острова Жохова. Он переманил механика из Володиной северной экспедиции в свою – южную. Правильнее сказать, это и не экспедиция вовсе, а сезонное обслуживание ледового аэродрома на станции «Новолазаревская». Так этот мужик пригласил нашу троицу пропустить по рюмке ради его дня рождения. И вот мы только что выпили по паре-тройке рюмочек терпкого вкусного южноафриканского Shiraz’a под нехитрую закуску (впрочем, – там был здешний арбуз!). Оказался этот мужик отличным парнем и, кроме того, начальником или владельцем этой фирмы, которая управляет этим аэродромом, где наш Сережа-механик с острова Жохова работает уже несколько лет.

Интереснейший рассказчик и классный фотограф! Оказывается у них за четыре месяца в году работы аэродрома выходит до двенадцати взлетов-посадок тяжелых Ил-76 и по 300 часов налета на каждый из 3-х DC-3 (2 – их собственных и один арендованный, все сороковых годов выпуска, только двигатели поменяли со старых поршневых на современные). Да еще мелких 1-2 самолета.

Очень хвалил DC-3. Сказал, что его нигде не купить из-за дефицита. Им пришлось даже восстанавливать после аварийных посадок-взлетов свои DC-3. Причем, как я понял, по крайней мере, одна авария в 2014 году была страшненькой: сильно помялся кокпит, отвалились двигатели и развалились шасси при натыкании на кусок льда в конце разгона при взлете. Так они вызвали канадцев, которые в этом понимают, те на другом DC-3 через год привезли чертову кучу заклепок (видел на фото: там их, может, миллион), новые двигатели и новый кокпит, разделанный на 2 части вдоль, чтобы можно было провезти в самолете, и за 3 недели его восстановили прямо на месте аварии, выкопав самолет из-под снега, которым его совершенно занесло. Причем, снег был такой плотности, что его пилили бензопилой, а потом отковыривали ломом. После ремонта самолет полетел сам, и летает до сих пор без нареканий. Имя этому самолету – «Лидия». Все это он показывал на фотографиях.

А аэродром организуют на леднике на высоте 500 метров (это и есть толщина этого ледника). Оказывается, рыжий английский принц (Гарри, кажется) с инвалидами летал как раз на их самолетах. Они его забрасывали в глубь континента, а потом забирали с полюса, куда он и инвалиды шли на лыжах. Да и наших патрушевых-ивановых-гундяевых там каждый год – как гуталина. Должен прилететь Путин. Раньше не летал, поскольку Ил-76 был белорусский (работал по договору), но теперь по какой-то причине летает самолет из нашей компании «Волга-Днепр». Это, вроде, означает, что теперь ему можно прилетать. Так мне пояснил этот замечательный мужик. Он, кстати, попенял, что раньше мог стать начальником здешней полярной станции (и, кстати, был – на «Новолазаревской»), а теперь не может. Теперь опять образовались первые отделы (которые ФСБ-КГБ), и начальники станций от этого стали знать страшные военные и прочие тайны, которые нельзя никому разглашать. А у него – вид на жительство в Южной Африке, да и фирма-то зарегистрирована там. Теперь ему не доверяют важные бумаги. Гундяева доверяют, а бумаги нет. Совершенно очевидно, что бумаги таинственнее и/или важнее Гуедяева.

Я сегодня просидел с 5:05 до 19:30 с несколькими малыми перерывами и рассчитал – отформатировал 21 диаграмму стандартов развития якутских детей. Осталось еще штук 35 и тексты. Думаю, что дня за 3 успею. Если не придется блевать, конечно. Из опыта известно, что во время блевания очень плохо соображается, время, занятое блеванием, обычно просто вычеркивают из жизни. Что-то покачивает. Наверное, начинается обещанная «задница».

8 апреля

Все – уже 39 минут, как у нас 8 апреля. Завтра (уже сегодня) важное событие – помывка, которая даже может трансформироваться в настоящую баню. Здешние знатоки сказали, что заранее знать нельзя. Множество управляющих факторов перечислять не стали, подчеркнув, что перечень их не известен, а точно известно лишь то, что их действительно кошмарное множество. Похоже, что с баней здесь есть проблемка… На «Молчанове» парилка работала всегда (7/24). Да и на «Сомове», по-моему, тоже было как-то комфортно. Правда, помню, вода не уходила из-за того, что николаевские корабелы что-то там намайстрячили в «Сомове», и пароход всегда был с изрядным креном на какой-нибудь борт, отчего вода в душе стекала либо не по задуманному маршруту, либо, вообще, не стекала. А здесь могут обезбанить и без кренов, хотя пароход финской постройки, а эти люди, как известно, разбираются в банях.

Опять ничего не происходит. Зато удобно продолжать строить центильные коридоры. Исправил наслучавшихся за вчера ошибок и понаделал еще графиков. По последним расчетам их должно быть штук 56, ну – 48 уж точно. Сейчас сделано 33. Чуть отстаю от придуманного мной графика, но, наверное, догоню, поскольку скорость корабля резко упала до 16 – 17 км в час. Хочу успеть к приходу на станцию, чтобы отправить в Якутию по электронной почте сделанное. Правда, сказали, что большие по объему файлы передать будет трудно.

Сегодня с утра холодно, со второй половины дня резко усилился ветер (в правую скулу корабля, температура упала градусов до 3-5 и волнение усилилось до 5-6 баллов. Гулять уже никто не ходит, по бортовым переходам не пройти из-за сильного холодного ветра, надо держаться за леер. Можно стоять, спрятавшись за надстройками и прочими неровностями. Это волнение выглядит страшновато. Может, это уже считается штормом? Сейчас (17:00 здешнего времени) прогулялся и поговорил с сотоварищами. Кто-то, говорят, уже прилег. Честно говоря, сидя за этими графиками я и не заметил, что сильно качает. Пока ничего не чувствую, но, наверное, к ночи раздухарится. Может, тогда в бане народу будет меньше. Наше время после 19 часов. Сейчас там сидят «корпусные» мужики, которым для прогрева надо часа по 2.

Баня состоялась! Замечательная! Только не очень жаркая. Зато нас было только трое с 9 до 11. Штормит, но, кажется, пошли на волну носом. Стало не так качать.
Не буду ничего закреплять на ночь.

9 апреля

Сегодня происходили всякие мелочи. Скорее, нейтральные. Они начались еще позавчера, думал, что короткие и никчемные, но вот – все продолжаются и имеют некий негативный результат. Видимо это – следствие вынужденной бездеятельности экспедиционников на корабле и происходящей из-за этого гиперболизации всяких мелочей, а также тщательного «пережевывания» всего двух-трех новостей, произошедших за день. Вспоминаю, что о чем-то подобном предупреждал на пароходе «Михаил Сомов» наш друг, ныне навек покинувший нас Светланов, во время нашего с Петровичем длительного вояжа по Северному морскому пути. Это имеет отношение к работе, поэтому писать про это не буду. Так или иначе, утрясется.

В обед объявили сводку: температура воздуха 0 град С, воды +1 град С, ветер 15 м/с, волнение до пяти баллов. Сейчас здесь 17:15, вышел «погулять» – снесло бы к чертовой матери ветром (думаю, метров 17-19 в секунду, а порывами до 25), если бы не ухватился за поручень. Руки замерзают сразу же. Еле снял координаты своим GPS. Не устоять, если не держаться. Ветер сносит пену с верхушек волн и несет несколько метров. Красиво… Только очень мрачно. Сумерки. Опять же, какой-то очередной буревестник (не разглядел: с белым треугольником, или без него – это, как объясняла здесь биолог, почему-то важно) за каким-то непонятным хреном «…гордо реет… над седой равниной моря … то крылом волны касаясь…» – ну, и так далее. Кстати, действительно – касаясь. Но от этого касания с ним ничего не происходит. Мастер! Неужели просто из интереса летает?

Волнение до пяти баллов

Вчера Андрей Петрович сказал, что, стоя на корме, видел, как на высокой волне наш пароход зависает над водой, причем, винт почти из воды высовывается. Я, честно сказать, ему не поверил. Но вот сейчас, кажется, видел то же самое. Винта-то, конечно, не видел, поскольку надо сильно до невозможности перегибаться через кормовое ограждение, а этого делать и не хочется, и нельзя, но что точно – так это то, что корма очень сильно высовывается из воды и при этом пенный след как-то меняется.

Сегодня в 16:45 увидел первый айсберг. Сначала увидел метрах в 300-х от корабля довольно большой кусок красивого голубого льда в видимой части размером со средний автомобиль. А потом, приглядевшись в сумерках, увидел довольно большой айсберг на расстоянии, думаю, километра от корабля. Расстояние точнее определить трудно. Похоже, что он повыше наших мачт. Теперь стало понятным, что сегодня несколько раз громко бабахало о борт. Думаю, что это были дрейфующие небольшие куски льда. Андрей Петрович сказал, что завтра айсбергов будет много, поскольку уже пора. Он же здесь уже бывал.

Интересно, работают ли у нас локаторы, прожекторы, эхолоты и прочие полезные в таких случаях приспособления? Это я так просто вспомнил, у нас ведь «научно-экспедиционное судно ледового класса»! Почти ледокол! Только забыл, толщину льда, которую мы проламываем самостоятельно. Надо будет узнать…

Вот для сравнения – «Титаник» был простым пароходом, и у него кроме бинокля (который, кстати, – как говорят – в нужный момент куда-то подевался), прожектора и рации (на предупреждения, передаваемые по ней, родной, они, как известно, «положили с прибором») не было почти никаких приспособлений. Поэтому так печально все и кончилось… (зато, кстати, возникла ультразвуковая сонография, которая кормит Ленку, а Ленка, с ее слов, ею кормит меня). Ну, а мы-то! Мы, без сомнения, сможем ночью заметить айсберг, подобный увиденному мной сегодня, и не налететь на него с нашей бешеной скоростью (я померял: 14 км в час)… Впрочем, сомнения остаются. Я помню, что номер моей шлюпки – 2. Легко запомнить: их всего 2. Плюс 2 катера. Еще есть 4 плота. Шлюпочная тренировка уже была в первый же день выхода в океан. Пароход пустой – места хватит всем!

Сегодня коротко говорил с московским биологом – симпатичной полноватой женщиной в летах (то, что напечатано после слова «симпатичной» – это я для Ленки уточняю). Задание у этой женщины состоит в том, чтобы наблюдать морских животных – китов и дельфинов, в первую очередь. Она уже приступила: разглядывает океан (думаю, что в бинокль) с ходового мостика. Сказала, что одного кита уже видела позавчера. Я поинтересовался, как китам нравится такое волнение на море. Она сказала, что они это очень не любят и стараются заранее уйти в спокойные места, потому, что вода может попасть в дыхало, а это для них – полная засада, поскольку известно, что сразу начинается пневмония. Так уж они неловко устроены. Оказывается, в аквариумах, где их содержат ради людского развлечения, эта пневмония – одна из самых серьезных проблем.

Закончил центильные диаграммы. Их получилось 56 штук. Осталось отформатировать заготовленные ранее 4 огромные таблицы, составить 1-2 новых и написать пояснительные слова листов на 10-15. В общем, успеваю, но Интернета, скорее всего, на «Новолазаревской» не будет…

Пока это печатал в борт стало бабахать очень часто. Теперь совершенно очевидно, что это – лед. Надо же – моя каюта на 5-ой палубе, а как бабахает! Это должно очень громко звучать в трюмном отсеке. На севере не бабахает, а шумит… кажется. Во всяком случае, я не помню таких звуков. Может, здесь капитан – лихач и пижон. Плавает – как летает. А там был известный полярный капитан по фамилии Калошин. Он был очень ответственным и, говорят, всегда сам стоял ночные вахты в ключевых местах. Это – сильно, поскольку во время нашего плавания на «Михаиле Сомове» (оно началось в сентябре) ночь (полярная) была уже почти все время.

Не удержался – вышел на палубу и посмотрел в кромешную тьму, пытаясь разглядеть, много ли льда и понять общую обстановку. Все отлично! Капитан – ответственный! Скорость снизил до 4-5 километров в час. Прожектор работает! Остальное, полагаю – тоже. Волнение значительно меньше. Наверное, близко ледяные поля. А, может, просто ветер стих.

Пошел, посмотрел на очень удобную профессиональную on-line-карту. Это большой компьютерный экран, висящий для общего пользования около камбуза. Там очень много всякой информации: от текущих координат парохода до всяких метеорологических тонкостей, часть которых я не понимаю. Да, мы вошли в зону ледяных полей. Заодно и ветер стих до 6 м/сек. Бабаханья прекратились. Идем очень-очень медленно. Т.е., все соответствует моему опыту, приобретенному за довольно долгую жизнь. Шлюпка не понадобится, остатки сомнений исчезли.

10 апреля

Встал опять в 5 утра. Сейчас 5:55. Редко я спал так долго, как здесь. Высыпаюсь вполне. Качает, как в люльке и спится хорошо. Хотя вчера вечером выяснилось, что довольно много народа страдает от морской болезни. Начальник рейса даже переместился из «капитанской» каюты с 6-й палубы на 2-ую. Известно, что надо не выпендриваться, а быть ближе к центру – ближе к народу! Но меня на 5-ой пока не укачивает вовсе.

Мы, похоже, несемся опять со страшной скоростью, и довольно сильно штормит. Вчера сказали, что прогноз на ближайшие 10 дней благоприятный. Хотя, должен сказать, что если прогноз наш – «совейский», то он не очень-то надежен. Я здесь поговорил с молодым парнем из Москвы. Он – метеоролог. Спросил, используют ли они суперкомпьютеры для прогностического моделирования погоды. Я знаю, что в США метеослужба – одна из постоянных пользователей таких компьютеров. Парень сказал, что точно он не знает, поскольку по своим обязанностям моделированием не занимается, но не слышал, что есть большая нужда в таких вычислениях. А на вопрос, смогут ли они поставить задачу для такого компьютера, он ответил, что они используют американские описания и алгоритмы, а своих задач не разрабатывают. По крайней мере, он не знает. Может, военные занимаются, но они же не скажут. Он еще сказал, что отечественный суперкомпьютер «Ломоносов» не работает. Чинится.

Вчерашний вечер закончился замечательно. Мы пошли к тому хорошему парню – начальнику аэродрома – доедать арбуз и допивать недопитую бутылку вина, которую мы вчетвером в прошлый раз за разговорами не допили. Вчера задачу выполнили: арбуз доели и вино допили. Теперь по плану он придет к нам пить вино и закусывать. Надеюсь, что сегодня выкроится время на это в нашем тяжелом графике. Выяснилось, что он еще более замечательный, чем показалось сначала. Нашлось много общих знакомых по Тамбею, Сеяхе, Мысу Каменному. Он даже жил на полярке в Тамбее вместе с рыжим котом, про которого академик Головнев написал мою любимую песню «про кота» («На полярке живет кот, над поляркой летят облака…»). Мне Головнев говорил, что эту песню он написал, когда изучал ненцев (он – этнограф) и жил на полярке на Дровяном. Но не думаю, что в одно и то же время (наверное, середина 90-х) на многих полярных станциях жили одинаковые рыжие коты. Почему-то хочется думать, что Головнев перепутал Тамбей с Дровяным (они рядом). Этот замечательный хозяин-начальник аэродрома песню «про кота» знает, но Головнева никогда не видел. Сказал, кстати, что кот был изрядным пакостником и пованивал. Надо же, а про него (как бы) песня такая хорошая написана.

Еще он знает Кесселя, с которым я знаком только шапочно. Кессель до развала СССР заведовал полярной авиацией Арктического и антарктического института, и мы с ним в 90-х разрабатывали план эвакуации тяжелобольных детей с Ямала в обмен на то, что надобится тамошним бизнесменам. На Ямал везем полярным самолетом (15 пассажирских мест, остальное – для груза) для бизнесменов всякие необходимые для них вещи за деньги, оттуда в СПб – рыбу за деньги, а больных с сопровождающими для лечения – на халяву (т.е., даром). Но нам вышел облом: к сожалению, бизнесменам нужны были только табачные и водочные изделия. И еще – нарезные стволы… Неэтично спаивать и скуривать местное население. План реализовать не удалось. А потом и вовсе все поменялось, и уже из СПб можно было везти больных в Салехард, чтобы лечить «на халяву» (в частности, предлагали привезти мою маму на искусственную почку). В общем, фамилия «Кессель», будучи просто произнесенной в кругу незнакомых полярников, открывала, казалось бы, немыслимо крепко закрытые двери.

Например, когда мы с медицинской бригадой однажды застряли в Черском из-за отсутствия керосина для пролета вертолетом в Андрюшкино, местный заместитель главного врача – киргиз со сложным именем – пригласил меня вечером переговорить с его знакомым местным бизнесменом – тоже парнем с юга, бывшим летчиком с Ан-24. Переговорить – в смысле, не удастся ли «оттопырить» этого самого керосина. Во время моего появления на квартире у этого бизнесмена сидело еще штук 6 прочих специалистов южных народностей, которые выпивали. Кстати, сидели вместе с детьми, и была, кажется, даже чья-то жена. Видимо – для общего контроля обстановки. Вина не было. Там его не бывает, поскольку вес такой же, как у водки, а смысла меньше почти в 4 раза. Была водка. Выпил и я. Помню, что водка была весьма плоха. После второй или третьей стопки я начал главный разговор, но сразу получил довольно резкий отказ. Хотел уже откланяться, но из вежливости продолжил разговор, в ходе которого упомянул фамилию Кесселя.

Мгновенно все преобразилось. В течение следующих 30-40 минут присутствующие (половина – бывшие летчики полярной авиации) смекнули сложный план полета вертолета, смыслом которого являлась доставка водки в Андрюшкино. Ну, и нас – заодно. Ударили, как водится, по рукам и освежили договоренности стопкой водки, которая показалась уже вполне сносной. Но, правда, опять нам вышел облом. Там что-то не срослось, и мы потом продолжали довольно долго сидеть в Черском, а вскоре поплыли катером по Колыме в Колымское, где, кстати, обнаружили рак легкого у нестарого еще оленевода-чукчи и вывезли его вместе с раком для последующего их разъединения. Дальнейшую судьбу это оленевода я не знаю.

Так этот Кессель недавно прилетал в Южную Африку, и они с моим новым знакомым – начальником сезонного антарктического аэродрома – ездили на экскурсию в славный город Кимберли (1000 км от Кейптауна), чтобы посмотреть на карьер для добычи алмазов. Оттуда пошли братья Де Бирс (его нашли и им владели) и кимберлитовые трубки, называемые теперь по имени этого города (вообще-то, насколько я помню, – это имя британского лорда). Карьер сейчас глубиной 600 или даже 800 метров, но работы там больше не ведут из-за затопления грунтовыми водами.

Сейчас вышел на палубу. Льда нет нигде. Видимо, вчера шли просто в обломках того айсберга. Судя по монитору, мы уже достаточно глубоко зашли за кромку льда. Видимо, на экране представляют кромку возможного появления льда или максимальную границу его распространения. Температура воздуха и воды одинаковая + 0.9 градусов, ветер 16.9, порывами до 26.6 метров в секунду. Волнение 6-7 баллов, идем со скоростью 14-16 км/час. На завтраке половина порций яичницы (!) осталась нетронутой. Народ, вероятно, болеет. На палубе гуляет Саша и фотографирует Андрей Петрович. Да еще авиамеханик затягивает крепления вертолета. Больше никого нет. Мокро, сумерковато, жутковато, но классненько.

11 апреля

Вчера опять ничего не происходило. Как минимум, со второй половины дня шли в тумане. Вечером шел мелкий снег (крупа), довольно густой. Ребята видели айсберг. Сейчас волнение, наверное, балла 3, что уже воспринимается, как штиль. В разрывах появилось небо. По направлению движения туч становится все меньше.

На улице холодно, ветер несильный. На верхних палубах местами вчерашний снег, медленно падают единичные снежинки с практически чистого неба. Красиво.

Идем опять со скоростью 26 км/час. Вместо больших птиц появились какие-то другие – поменьше. Штуки 4. Таких еще не видел здесь. Очень похожи по виду на тех, что образуют колонии на острове Жохова: небольшие, толстенькие, по раскрасу похожие на пингвинчиков. Но в отличие от жоховских, крыльями вовсе не машут, а парят. Здесь все птицы – мастерские летуны. По-моему, они и против ветра тоже летят. Причем, если им надо перегнать корабль, то они это запросто делают, просто снижаясь в парении, а потом набирают высоту на потоке от носа нашего корабля. Hey! Here is the rub – вот в чем разгадка (это из шекспировского Гамлета я вовремя так вспомнил)… – пока это печатал впервые пришло в голову, что, может, все эти птицы поэтому около парохода и летают, что экономят на воздушных возмущениях. Когда есть высокая волна, то они парят низко для того, чтобы не терять высоты, поднимаясь на отраженных от волн потоках. А когда волны нет, то им приходится махать крыльями, чтобы подняться. А с пароходом – совсем другое дело: не в пример лучше! Мы у них за трактор. А я-то думал, что любопытство… Дурачок! Что-то уже кажется, что это такая очевидная вещь, что я уже ее когда-то знал. А потом забыл… Может, уже начинаются сенильные расстройства… Интересно, а как они передают это знание своим детям? Пароходы-то, я полагаю, нечасто попадаются. По крайней мере, мы до сих пор ни одного здесь не видели.

Сейчас температура воздуха -2 градуса С, воды – 0, ветер 14 м/с, волнение – 4 балла. Интересно, что все равно воспринимается как безветрие и штиль по сравнению с предыдущими днями. Оказывается, скорость ветра в «порывах» определяется усреднением по 10-минутным интервалам. Там регистрировали до 26 м/с. По сути, когда сносило, бывало и побольше. То-то я удивлялся: как это так сносит с палубы всего на 26 м/с. Сегодня палубы покрыты льдом, и очень скользко, особенно по краям, где нет рифления. Но Сашка все равно ходит по вертолетной палубе. Видимо, усмиряет плоть или мыслит, как дальше жить. Он перед отлетом из СПб объявил жене о разводе. И быстренько – в самолет. И связи нет. Он с ней жил больше 25 лет, а теперь к нему пришло новое большое и светлое чувство. Вот, наверное, и ходит. Есть о чем подумать. Мы с Петровичем уже несколько месяцев проводим среди Сашки разъяснительную работу в части вреда разводов и беспорядочных половых связей. Но, видимо, светлое чувство успело глубоко внедриться в Сашку. Как хорошо, что я люблю только Ленку! Мне незачем ходить по скользкой палубе на промозглом ветру, рискуя отморозить… все, или даже совсем поскользнуться при качающейся палубе и… три длинных звонка 3-4 раза (если кто-то увидит). Это – сигнал «человек за бортом». Вот я и сижу в теплой каюте, слушаю «Времена года» Чайковского (как раз сейчас «июнь» бацают) и печатаю эту чушь. Петрович тоже не ходит. Тоже, значит, только Катю любит.

Осталось полтора дня пути до «Новолазаревской». Кормят здесь хорошо и обильно 4 раза в сутки. Полдник – как в детском саду. Кроме того, дали довольно большую пачку чая и время от времени дают литровую пачку сока, которую можно взять в каюту (вообще, вынос еды в каюты не приветствуется). Несъеденной еды остается очень много, поскольку часть народа есть не хочет по причине морской болезни. Да и, вообще, порции огромные. Больше американских.

Позавчера взяли кровь по нашей программе у молодого парня, а там плазмы в пробирке – чуть. И легкий гемолиз. Спросил его вечером, пил ли он воды-то, вообще. Он ответил, что не пил и не ел. Морская болезнь достала. Если блевал (я не спросил), то, значит, и алкалоза (декомпенсированного что ли?) добился, отчего эритроциты полопались. Или гиперосмолярность такая от обезвоживания? Мистика. Он же не беспомощный маленький ребенок. Цвет кожи у него, конечно, был серенький, но не настолько же… Первый раз такое вижу.

С нами плывут зимовать два молодых священника. Один, кажется, называется иеромонах, т.е., как мне объяснили ребята, до священника не дотягивает. Отец Палладий – будет зимовать уже какой-то раз. Говорит, ему нравится, но остаться там жить он не хочет. Скучает по братии и по своей келье в Александро-Невской лавре. У него брат тоже зимовал, а теперь – какая-то важная часть тамошней священической элиты. Пожимал руку католическим иерархам. Андрей Петрович попытался поговорить с ним про Гундяева и его месте в современном российском революционном процессе а также про причины его несамоубийства и даже несамоотставки в связи с известной историей с часами. Мы с Петровичем всякий раз в беседах с братией пытаемся это для себя выяснить. Как всегда, разговора не получается. Но Палладий, видимо, – хороший человек. В отличие от курильских священников – бывших экономистов, поровших, попивая с нами водочку, всякую чушь про происки врагов, Палладий, со слов Петровича, просто сказал, что не хотел бы об этом говорить. Видимо, сам расстраивается. Петрович спросил, как велика у него паства на станции. Палладий оценил ее в 3 человека (из ~15 зимующих на станции). Тоже дело…

Я закончил расчеты и построение таблиц. «Лакирую». Самое неприятное. Сегодня вечером хочу закончить, а то уже тошнит. Получилось больше 160 страниц и около 20 МБ. Сашка меня уверил, что с «Новолазаревской» такое не отправить. Надо ждать «Беллинсгаузена» и отправлять от чилийцев. Совейский доступ к Интернету, говорит, не предусматривает передачу таких «гигантских» объемов информации. А чилийский (предполагаю, что и китайский, аргентинский, новозеландский и пр. и пр. – какие там еще остались) – предусматривает. Как же они погоду передают и пр.? Неужели только давление-температура-влажность-ветер? А, может, по телефону-телексу-факсу? На станциях, говорят, городские санкт-петербургские номера.

12 апреля

Вчера, наконец, было событие. Но лучше, если бы его не происходило. Нам отказали в высадке на станцию. За пять дней до прихода к пункту подаются заявки на высадку начальнику экспедиции. У меня и сомнений не было в том, что могут отказать, поскольку мы написали, согласовали много раз и завизировали программу исследований (техническое задание) в Институте Арктики и Антарктики у всякого начальства. Все оказалось, как всегда…
Вывесили список высаживающихся, но там нас нет. Пошел к начальнику выяснять, почему вышел облом. Довольно долго выслушивал слова о том, что:

1. надвигается циклон (назначен на 16 апреля), если не успеем уйти, то можем застрять надолго;
2. вертолет маленький (действительно, из-за дороговизны всеми любимых Ми-8 после повсеместной их модернизации нанимают более дешевые, у нас – 2 палубных Ка-32, они невелики);
3. там, на станции будет бардак из-за отъезда-приезда зимовщиков, мы все равно не успеем ничего сделать (вечером раздать специальные баночки, и утром забрать их с мочой);
4. надо возить картошку-яйца и пр., а то потом зимовщики оголодают;
5. почему мы не полетели на самолете раньше прямо на «Беллинсгаузен», а потом бы Вас развезли по станциям;
6. начальника не поймут, если что случится (в смысле – авария) из-за сложных метеоусловий;
7. зачем было идти в такое неудачное время года: в это время здесь всегда циклоны, штормы…

Были и еще какие-то пункты, которые, вообще, в голове не поместились. Каждый из пунктов по-своему очень силен. Но зачем было подписывать все эти бумаги? Что – никто в Институте Арктики не знал, что вертолет маленький, до станции лететь около 100 км, надо возить еду вертолетом, чтобы не замерзла? Или не знали, как организовать нашу доставку – самолетом или пароходом?

Отказали не только нам, но океанологам и еще кому-то.

Не то, чтоб я очень расстроился из-за самого события. Нет, пожалуй, это меня не расстроило. Меня расстроило то, что бумаги, долго собираемые, корректируемые начальством и, наконец, утверждаемые – это такая игра в планирование. Петрович, по-моему, раз пять с подачи разных начальников корректировал написанное мной технические задание. Я отказался это делать по занятости, а, главное – по неверию в успех. Вчера посмотрел окончательный вариант и обалдел: все выхолощено, остались общие покатые слова. Под заданием куча подписей:

1. три наши подписи (исполнители);
2. две подписи руководителей;
3. шесть подписей «согласовано», среди них начальник логистического центра РАЭ, начальник сезонной экспедиции, начальники обеих станций и пр.;
4. утверждающая подпись наибольшего начальника (всей РАЭ).

Дело в том, что часть новых зимовщиков находится уже на станции. Там же находится и приличный ультразвуковой сканер, на который мы рассчитывали. Теперь все это недоступно. Если это повторится и на «Беллинсгаузене», то будет полная засада.

Меж тем со вчерашнего дня айсберги появляются регулярно по одному. Сейчас здесь 12:30, очень солнечно, температура воздуха -12 градусов, вода -1 градус, ветер 7 м/с, волн нет совсем. Все видимое пространство вокруг парохода покрыто «блинами» льда и «салом». С утра, наконец, появились «нормальные» птицы. Какие-то некрупные молчаливые белые чайки. Они машут крыльями и если летят рядом с «ненормальными» (которые не машут), то очень хорошо понятно, что летуны они так себе. Вот «ненормальные» – это класс. Они спокойно обгоняют «чаек», вовсе не производя никаких движений, летят быстрее и, вообще, красивее.

Единичные айсберги справа и слева. Один, похоже, очень велик, хотя понять трудно, поскольку неясно, как он далеко. Если первый айсберг был похож на гору с довольно острой вершиной, то эти – плоские. На солнце они светятся нереально белым цветом. Жалко, что далековато и не разглядеть их на фоне воды. Вода у корабля очень красивого темно-синего цвета. Если бы эти два цвета оказались рядом, то была бы сильная красота.

Подготовил файлы к передаче по электронной почте со станции в 4-х вариантах. Разбил, архивировал, но все равно меньше 4.2 Мб на наибольший из шести файлов не получилось. Конечно, можно еще мельчить, но надо попробовать выяснить, каковы на самом деле возможности здешней связи. Передам на флэшке и попрошу ребят отправить Татьяне и Ленке для контроля. Может, получится.

13 апреля

Вчера вечером в темноте подошли к береговому льду и встали ночевать километрах в 4-х от берега (барьера в здешних терминах). На берегу видна какая-то мигалка. Сказали, что это приехали ребята со станции, которая находится на расстоянии около 100 км от барьера, и ждут выгрузки. Будут ночевать там в специальных вагончиках.

Вчера передал файл с центильными диаграммами и сопроводительное письмо Роману – приступающему сисадмину станции. Он высаживается 3-м полетом. На один полет уходит около 2-х часов, значит – во второй половине дня. Я передал файл целиком и дробленый, но он, скорее всего, еще подробит. Сказал, что в течение недели постарается отправить. А второй приступающий сисадмин, который живет с ним в одной каюте – с «Беллинсгаузена» – предположил, что этот объем можно отправить за ночь.

Сейчас 7:00 – рассвет, мы тронулись и медленно подходим к барьеру по очень тонкому льду. Небо безоблачное, нас окружают довольно большие айсберги. Красиво. Я, кстати, выяснил: мы можем ломать лед толщиной до 1.5 метров. Пойду посмотрю, как будем швартоваться. Саша сказал, что сейчас начнется интересная операция: пароход носом будет «полировать» ледовую стенку для того, чтобы плотнее к ней встать.

Только стал одеваться, пришла начальница и сказала, что мы с Сашей по расписанию сегодня чистим овощи. Попутно выяснилось, что мои штаны «стали еще более малиновыми». Профессоров, коих на пароходе аж 3 штуки (Юрий Владимирович – океанолог из Севастополя – Саша и я), отсаживают за отдельный стол. По слухам, к нам будет приставлена специальная женщина, и мы не будем, как простые смертные, сами наливать себе борщ из кастрюли, стоящей на столе, и делать 5 шагов к раздаточному окну для получения второго. Сашка сказал, что мы хотим, чтобы нам, как и раньше, суп наливал доцент Алдонин Андрей Петрович.

После чистки лука, морковки и вырезывания глазков у картошки пошел на палубу погулять. Оделся уже почти совсем по форме. Очень холодно, особенно на подветренной стороне палубы, хотя воздух всего -17 градусов, вода -2 и ветер несильный – 9 м/с. Пароход уже заканчивает швартовку правым бортом. Ничего он не полировал, но прижался, по-моему, неплохо. Кран достает до льда с легкостью.
Кстати, лед в месте швартовки толщиной 80 м. Мужиков просто высадили краном в сетке на лед вместе с довольно большим мотобуром (втроем носят). Они ходят по барьеру, косо бурят метра на 2 лед сверлом диаметра сантиметров 25, а потом забивают туда специальный отрезок трубы. Таких дырок насверлили 6 штук. В это время пароход двумя боковыми винтами прижимался к барьеру. Потом все подтянули и зафиксировали.

Ночью была очень красивая ясная оранжевая луна.

14 апреля

Сегодня мы с Сашей оказались дежурными по кухне. Работа несложная, но каждые 2 часа ты должен появляться на камбузе, чтобы делать что-то важное (на самом деле). Убрать посуду, поставить посуду, вытереть столы и пр. Еще раз убедился в том, что еды – немеряно! Съедают от силы 2/3 от приготовленного, остальное выбрасывают за борт на радость морской живности. Причем, выбрасываемое – это фасолевый суп, макароны-картошка, рыба с картофелем и тушеной капустой под суперсоусом и пр. На полдник на каждого члена экспедиции выдают по литру цельного южноафриканского молока в пакете (как это все выпить?), какие-то зерновые хлопья (ленкина радость), пирожки с мясом, масло, хлеб, чай, бесконечный лимон, лимон, лимон. На столах стоят штук 6 разных кетчупов – тобаско, море чеснока… На «Сомове» и «Молчанове» такого не помню.

Ребята, которые только что прилетели со станции, лопают с удовольствием. Вечером положен недоеденный обеденный суп и второе. Едят замечательно, но все равно не осиливают. На просмотр телевизора (происходит в столовой вечером после ужина) выставляют котлеты, рыбу, гарниры, компот (компот – обязаловка в каждом обеде!) и пр. и пр. и пр. И все равно вся корма заставлена пакетами со съедобным для выброса. Это разрешено законом. Остальное строго сжигается в печи. Сегодня выносил остатки еды… и плакал…

Рассказали историю про 2-х негров, которые забрались тайком на пароход пару лет тому назад с тем, чтобы выбраться из Южной Африки в благословенную Европу, но оказались на пути в Антарктику без документов. Пока начальники выясняли, что с ними делать, пароход по графику шел в Антарктику, куда и пришел опять же по графику. Начальники ничего не решили и продолжали решать, и негров пришлось оставить на станции, где они и зимовали. Говорят, были очень довольны и не хотели потом уезжать. Их кормили и поручали несложную работу: уборка и пр., чему были весьма рады зимовщики, поскольку всякого рода дежурства здесь не в чести.

Кстати, очень забавная реакция у столующихся на попытку забрать у них тарелку на помывку. Дело в том, что по отработанной, как я понимаю, за многие годы технологии суповую тарелку надо забирать сразу после поедания супа. Это – одна из обязанностей дежурного. Надо забрать тарелку и сразу принести второе. Было бы очень хорошо, если бы ребята сразу после съедения супа просто поднимали руку. Тогда было бы удобно дежурным и раздатчице, поскольку понятно, что уже пора накладывать второе (чтоб зря не стояло и не стыло, а было сразу с подогрева – это здесь считается важным) и нести прямо по направлению к руке. Но все очень интеллигентные и страшно стесняются, когда приходишь у них забирать тарелку. Говорят, что сами отнесут, не понимая, что тем самым разрушают технологию, задерживают кухонных работников и рискуют создать сплошную толчею в столовой. А если все по технологии, то посуда бывает помыта уже практически к концу еды. Вот до чего дошла наука!

Станция «Новолазаревская»

Вертолеты постоянно летают на станцию. Все идет строго по графику. Погода очень хороша: солнце, ни единой тучки, умеренный морозец около двадцати градусов С. Вот только ветер усиливается. Похоже, что один из вертолетов Ка-32С сломался. Техники говорили, что «проседает» (или как-то так). Его закатили в ангар, сложив лопасти. Может, завтра уже не полетит. В целом, у меня не складывается впечатления, что график перемещений чересчур напряжен. По-моему, завтра на вертолетах будут свободные места. Но проситься я не буду. Западло. Пошли в жопу.

Очень плохо поступили с профессором по океанам из Севастополя. Ему пионеры Севастополя, как он сказал, со страшной помпой вручили какую-то важную табличку или грамоту для передачи на станцию «Новолазаревская» в связи с важной годовщиной чего-то (кажется, юбилей этого Лазарева). Он должен был сфотографироваться на станции с этой табличкой – грамотой и фотографию передать этим пионерам для размещения в школе или где-то там в важном для них месте. Ему не разрешили вылет, причем, в обидной для него форме. Он совсем старой закалки (старше меня лет на 10, с раком in situ на лбу), и изрядно переживает, но повторно разговаривать с начальством тоже не хочет, поскольку все уже один раз подробно объяснил. Мне кажется, что наш невыезд, невыезд океанологов и отказ бедолаге профессору по океанам – проявление одного очень важного феномена: полное замещение «внятных» людей серыми чинушами, не представляющими никакой пользы для продвижения вперед. Они хороши тем, что сохраняют достигнутое: никто никуда не упал, все было, «как в прошлый раз», наука как бы делается: отчет-то, хоть и «липовый» будет (будет не утренняя моча после еды на станции а утренняя моча после еды на пароходе: какая разница – моча она и есть моча). Жалко… Почему-то они всегда побеждают, всплывая, как «говно в проруби». В принципе, они правы, но не хотелось бы с ними жить.

Вчера взялся за материал аспирантов. Просидел полдня, соображая, что с этим делать. Ленка дала мне «самую последнюю» базу данных, в которой она что-то поправила. Полез осваивать и сразу понял, что надо ее сильно править. Дело в том, что я уже сидел с предшественницей этой базы суток 5, «нормализуя»», дополняя и вводя новые коэффициенты и характеристики. Получились неплохие результаты. Только жалко, что, по-моему, ни Ленка, ни основной аспирант не понимают пользы результатов (они не очень практические). Перед прошлой «нормализацией» я спросил, окончательна ли эта база, и взялся приводить в порядок только после положительного ответа. Вчера я понял, это Ленка взяла и добавила новые строки и, видимо, отредактировала столбцы, что полностью отменило мою предшествующую работу. Кстати, заключительную часть этих сортировок я проводил в препустом ночном аэропорту города Копенгагена без передыха часов. Я взял билет с длительной пересадкой в этом городе с надеждой, что за время пересадки успею привезти популяционному генетику Eske Willerslev’у в университет пробы крови редких жителей Якутии. Но проклятые арабы взорвали самолет в Египте, начался усиленный контроль, и я побоялся прослыть биологическим террористом, как мой папа. Вот и сидел 12 часов в Копенгагене, поправляя базу аспирантов.

Ленке-то на правки понадобилось, наверное, полчаса, а мне опять сидеть суток 5! Но польза моей поездки заключается, в частности, в том, что я стал не очень раздражительным. Недели 2 тому назад я бы Ленку отругал и был бы весьма гневен. А вчера просто подумал про себя – «вот дуреха», и не стал возиться с новой базой вовсе, а стал работать со старой. Сегодня целый день между мероприятиями дежурства занимался этой базой и понял, что один из аспирантов – сирийская молодая женщина – полная балда и, видимо, недобросовестная «ученая». Ленка и Петрович мне говорили про это, но я серьезно не воспринимал. При детальном изучении базы понял, что материал там, весьма вероятно, в значительной мере (если не весь) неправильно зарегистрирован. Если это не злонамеренно и не случайно, то поправлю. Не думаю, что у нее достаточно интеллекта, чтобы грамотно подделать. Боюсь, что там просто доля случайных («из головы») значений больше, чем истинных. Пока не знаю, что с этим делать. Завтра-послезавтра поразбираюсь. Уже второй арабский аспирант… Дождевой червяк, как известно, не ползет по наждачной бумаге с 11-го раза. У меня еще есть большой резерв.

Сегодня прилетели ребята с аэродрома. Молодые, красивые и активные. Вызвали жен за каким-то хреном (видимо – «собачий синдром»!) из России в Буэнос-Айрес, куда сами переберутся из Монтевидео по прибытию туда парохода. Сегодня подтвердилось, что мы идем в Монтевидео, но заходить в порт не будем по бедности. Встанем на рейде, вызовем катер, сдадим человек 5 для перелета в Россию и в Кейптаун, и пойдем домой. Вариант с возвратом парохода в Кейптаун оказался, как теперь говорят, фейком.

Очень мне нравится наш отец Палладий. Такой молодец! Всем помогает. Нарядился в оранжевые штаны на помочах, толкает когда надо вертолет в ангар-из ангара, носит всякие грузы, исповедовал позавчера 3-х человек. Одна из исповедовавшихся, Марина, рассказывала об этом очень положительным и даже довольным тоном. Сегодня все порывался нам с Сашкой помочь на кухне. Сдал нам кровь и мочу без всяких проблем. Прям, какой-то очень положительный. Конечно, всякая зимовка будет ему рада. Мужики его любят, ведет он себя совершенно как все, ну, может, чуть интеллигентнее. Крестится вот только до еды и после еды, но как-то неброско – походя. А так – ничем не отличается. Сложится ли так, что он уже, наконец, сменит этого Гундяева… Их же уже двое с высокопоставленным братом в этой специальности.

Приехавшие – наши и белорусы (они сезонничали, строя свою станцию) – все здоровенькие и толстенькие. Опять же, вопреки слухам, никакого запоя у них не видно. Один вот только молодой мужик был с утра не очень адекватен, но не синий и не качался, а просто был, как бы не уверен в себе или в своем счастье, что зимовка закончилась. Другие мужики со станции над ним по-доброму посмеивались – говорили, что дня через 2-3 он поймет, где находится и совсем придет в себя. Он с Сашкиной помощью благополучно нашел свой стол, поел неплохо, только много пил компота. Может, соскучился по нему.

Мне кажется, что женщины с кухни относятся ко всем нам – мужикам, как к идиотам, или как к детям: ну, ладно, поиграли – пора есть и спать, сорока-ворона кашку варила… все – засыпай, мне стирать надо. Трудно проявлять героизм в таких нечеловеческих условиях. Абсурд, Кафка…

15 апреля

День прошел, как всегда, без особенных событий. Весь день сидел за компьютером, форматировал и считал эти чертовы данные по УЗИ и порокам. Составил 2.5 таблицы, из которых становится постепенно ясным, про что можно сделать работу. Лишь бы материал был честным, в чем я очень сомневаюсь.

Погода замечательная, хотя я почти и не выходил. Оба вертолета работают хорошо и летают беспрерывно. Вертолеты летят не то, чтобы очень загруженными, но как-то все через задницу. Прилетели мужики, летавшие на станцию, и сказали, что не успели в отведенный срок пробурить какую-то важную дырку во льду. Пока бежали, пока тащили мотобур, пока то да се, время вышло, и надо было бежать уже назад, поскольку были назначены на рейс. Зато профессор по океанам – Юрий Владимирович (ЮВ) – сумел слетать сфотографироваться со своей грамотой. Делу помогла московская девушка из его группы. Молодой сын ЮВ – москвич – взял ее из своей организации, подозреваю, что «для себя» (хотя женат, гад такой). Но эта девушка, похоже, отказала ему во всем, в том числе и в работе. Просыпает свою очередь брать пробы воды (они берут круглосуточно через правильные интервалы) и, вообще, со слов сына ЮВ, ведет себя безобразно. Причем, стало ясно, что ей трудно придумать дело, поскольку она какая-то, опять же, со слов сына ЮВ, никчемненькая. Саша написал ей компьютерную программу по просьбе ЮВ, хотя предполагалось, что писать будет она. Так вот: она вдруг донылась начальству, и им с ЮВ дали разрешение на вылет на станцию. Наверное, могли бы и мы полететь, но нам уже для дела не нужно (все зимовщики уже на корабле), а на экскурсию и неудобно, и не хочется.

Прилетали на побывку индийцы со станции, расположенной в 5-ти километрах от нашей. Здесь у всех со всеми очень хорошие отношения. Говорят – даже с украинцами с их станции, хотя им, кажется, запрещено общаться с представителями страны – агрессора.

Меж тем, небо и правда затягивает с востока. Завтра вахты расписаны до вечера, и – если не будет никаких неожиданностей – мы отчаливаем вечером на «Беллинсгаузен».

Хочу попробовать «допонимать» базу до прибытия туда, чтобы отправить заготовку для статьи Ленке. С сисадмином станции я уже познакомился (он – родственник «сильного» начальника). Он хороший молодой парень, и я думаю, он не откажется отправить файлик, который по сравнению с центильными диаграммами, будет совсем небольшим. Если не будет качать, то и еще что-нибудь успею.

Сегодня я, наконец, познакомился с легендарным П-ко, которому я должен был передать привет от Миши Анисимова. Он оказался хорошим знакомым Саши и Сергея Петровича по предыдущим экспедициям. Как всегда, оказалось, что и у нас с ним много общих знакомых. Он практически живет на корабле (уже 25 рейсов подряд), хотя в Питере у него есть жена и двое-трое, замечательных очень симпатичных, судя по развешенным в каюте фотографиям, детишек. Стали сравнивать пароходы «Сомов» и «Федоров» (пароходы, как и кафедры – все разные). Совпали во мнении, что пароход «Михаил Сомов» – «домашний», а «Федоров» – «не домашний, а… служебный».

Кстати, частично подтвердились сведения, полученные нами еще в СПб задолго до отплытия. Во время 20-дневного стояния парохода (сломался опреснитель) в Кейптауне списали 5 человек, двое по семейным обстоятельствам (одна жена «загуляла» и мужик поехал ее не то убивать, не то приводить в чувство, причины к списанию второго не знаю), а трое – по пьянке. Один из пьяниц – довольно известный писатель А., который шел в Антарктику, видимо, набираться вдохновения, еще один – достал соседей бесконечными рвотами, у третьего от пьянки поплохело сердце. Мужики сказали, что ошибка была в том, что сначала 7 дней их не выпускали на берег, а потом – видимо, когда стало ясно, что ремонт затягивается – выдали валюту и разрешили выходить в город. В городе дел на неделю, максимум. А потом народ заскучал.

У нас здесь новости сбрасывают один раз в день около 8 часов утра корабельного времени в виде файла, в котором описанию каждой новости отводится по 5 – 7 строк. Мы все заходим со своих компьютеров в местную локальную сеть Wi-Fi и читаем. Сегодня здешние ребята смешно комментировали новость о том, что военное океанографическое судно озаботило Латвию своим появлением недалеко от ее берегов. Поскольку все здешние знают многих (а, может, и всех) тамошних, то предполагают (а, может, и знают) цели экспедиции того парохода («Владимиров», кажется, его название). Сказали, что по срокам «Владимиров» просто должен возвращаться в Кронштадт, а у латвийских берегов у него точно дел нет. Просто идет домой, а почему истерика – никто не понимает. При обсуждении все время упоминали имя постоянного участник экспедиций на «Федорове» некоего отечественного метиса Сан Саныча – потомка Молодежного фестиваля студентов волосатого 1957-го (кажется) года, который как раз сейчас находится на «Владимирове» с целью испытания какого-то прибора. Рассказывали про его пьяные похождения по Кейптауну, где местные принимали его за своего – негритянского – и даже отбивали у родного экипажа, который пытался доставить его невменяемого на пароход. Кейптаунские бомжики решили, что проклятые белые притесняют нынешних хозяев страны.

Еще рассказывали, что кормят сейчас у нас на пароходе очень хорошо, на 6 евро в сутки, а вот предыдущий рейс был коммерческим, так там было – в-а-а-ще! Оплачивался норвегами. Кормили на 16 евро в сутки, и все ели до одурения, а теперь хотели бы сбросить вес, но это затруднительно, потому что и 6 евро – тоже неплохо.

Похоже, что капитан запретил выдавать вино (это раньше было обязаловкой) при прохождении тропиков. Не выставят, скорее всего, на палубе и бассейн. Это из-за того, что там стоит какой-то груз (пустые емкости из-под горючего), которые надо будет сгрузить в Бремерхафене уже в конце пути.

16 апреля

Сегодня перед полдником – где-то около 15:00 – пароход протяжно загудел и, без особых церемоний подав назад, плавно развернулся и пошел себе на «Беллинсгаузен». Яркое солнце, прорва айсбергов вокруг разного размера и формы. Они светятся в лучах низкого солнца. Картина потрясающая. Еще и ветер куда-то делся, из-за чего стало, вроде, теплее. Вокруг лед сантиметров 25 толщиной, но есть и размывы. Какой-то одинокий пингвин Адели смешно убегает от парохода, потом, после понимания, что пароход, очевидно, проходит мимо и никак его не пытается съесть, останавливается и смотрит на то, как мы себе плывем во льдах метров в 100 от него.

В 20:30 пришел Саша и сказал, что там есть полярное сияние. Пошел смотреть на палубу. Действительно, за кормой над всем горизонтом – корона. Чуть-чуть не хватает до цветовых переборов. Даже по нижнему краю они уже и видны слегка. Корона пульсирует с периодом около 5-8 минут: становится ярче, потом слабеет. Разорвалась и превратилась в набор перпендикулярных первоначальной фигуре перьев, потом стала ярче, но опять чуть-чуть не добирает до цветовых всполохов. Но и так очень красиво: на освещенной палубе только мы втроем. Тихо, только двигатель равномерно негромко шумит, ветра совсем нет – можно стоять на палубе с любой стороны сколько хочешь, небо чистое, звезды, оранжевая луна в 2/3 справа по ходу, лунная дорожка по льду, а сзади – корона, которая опять образовалась из этих перьев. Андрей Петрович своим дорогущим аппаратом попытался все это сфотографировать, но получилась достаточно хорошо только лунная дорожка. Все-таки луна, поганка, светит ярко, да и камера замерзает быстро: все же градусов 20 – 22 есть. Даже если бы и ничего не было до этого и после этого, то уже только этот вечер окупает всю нервотрепку и пр., связанное с этой поездкой. По такому случаю даже накатили по бокальчику южноафриканского красного.

Сейчас (00:48 корабельного времени) пойду еще посмотрю: может расцветится. Эта красота, пожалуй, по силе воздействия третья из того, что я видел за свои поездки. В 1996 году, вояжируя по Северному морскому пути, мы с Петровичем были прямо под факелом в день рождения достославного Франк-Каменецкого. Красивый цветной факел был прямо над рубкой, где мы стояли, несмотря на предостережение Франк-Каменецкого о том, что у нас от такого магнитного поля что-то должно отвалиться (не помню, что, но смутно догадываюсь). Потом в Тикси в ноябре того же 1996 года вдруг по всему небу пошли сполохи разноцветные, и мы долго ими любовались на морозе, стоя на ступеньках тамошней детской поликлиники со сложным популистским названием. Если сейчас эта корона расцветится, то, может статься, что она будет самым сильным явлением в моей жизни. Видимость того, что она очень низко висит. Не знаю, свойство ли это южных сияний, или случай такой пришел. Сейчас допечатаю и пойду посмотрю.

Сегодня целый день опять сидел с кардиологическим-пульмонологическим материалом. Кажется, как-то разобрался. Много было неправильно закодировано. Разные сегменты матрицы по разгильдяйству исполнителей были по-разному закодированы, из-за этого ничего не сходилось. Не сходится до конца и сейчас, но база, вроде (тьфу-тьфу-тьфу) «задышала». Довольно много чисел, трудно разобраться. Приходится сегментировать, чтобы обозреть, а потом опять собирать. Да еще и придумывать, как перекодировать, чтобы поменьше менять идентификаторов, а то они идентификацию оставили только по номеру столбцов, а не по кодам признаков. А уж номера-то столбцов все другие. Если сейчас мне остановиться, то потом и не вспомню что докодировал и сколько признаков добавил-убрал. Трудоемко.

Вдруг почти сразу построилась модель с включением 2-х управляющих переменных из Ленкиного ультразвукового пула данных. Причем, классифицированы трудно дифференцируемые состояния: по сути, сердечная недостаточность (в таком малом возрасте этот диагноз почти не ставят) по малому кругу и легочные проблемы. Да еще там 3 порока с обеднением при всех остальных с обогащением. Это – около 3% массива. Не стал их исключать, поскольку просто попробовал. Завтра исключу – должно стать еще лучше.

Не смотрел пока ошибки классификации, посмотрю завтра. Уже хорошо, что что-то строится на такой хрени. Может, и получится. Если еще недели 2 посидеть, то получится точно, но только уже сейчас тошнит – почти рвет. Ну их – этих аспирантов и пр. Такая луна с сиянием, а я еще и вина хряпнул. Напился, можно сказать. Ленки не хватает. Она эту красоту любит… И еще – красное вино, тем более – бордовое густое и терпкое под названием «Пинотаж».

Под сиянием на корме с друзьями бы можно было обсудить «текущий момент» и social beauty. И выпить еще вина… Кота Бонифация с кошкой Вафлей тоже не хватает. Правда, они могли бы и испугаться такого вселенского ужасного ужаса. Дух-то захватывает…

Все, сходил на вертолетную площадку и посмотрел. Ни хрЕна собачьего, ни сияния. Ничего уже не захватывает: небо затянуло, луны – звезд нет, короны не видно, поднимается ветер, лед пошел «блинами» и «салом». Счастье кончилось. От него осталась одна тишина. Пароход бойко идет к «Беллинсгаузену», подсвечивая себе путь двумя офигительными по силе прожекторами. На пароходе все спят.

17 апреля

Сегодня воскресенье – день яичницы! Праздник. Выяснилось, что вчера «…счастье было так возможно, так близко». Я имею в виду, что максимум сияния был зарегистрирован около 23:00. Я вышел позже, когда уже набежали облака. Но кто-то сумел сфотографировать хорошей камерой и готов поделиться фотографиями.

Погода испортилась, и сильно. Ветер – с утра слабенький (8м/с) – теперь уже около 17 м/с, стало теплее (с -7 градусов температура воздуха к вечеру возросла до -2). Пошел густой мокрый снег. Я хотел посмотреть с носа, как светят прожектора, но на нижней палубе уже все задраено. Волнения пока большого нет, но знатоки говорят, что раскачает к утру. Рекомендуют закрепить все, что можно. И правда, что-то качает все сильнее. Прожектора помогают мало, потому что снег очень густой. Это, видимо, и есть тот обещанный циклон. Ледяных полей вокруг почти не было, все больше «блины» из тонкого льда и «сало». Температура воды -1 градус, лед не образуется, а, наоборот, тает.

Кстати, позавчера меня гидрографы с метеорологами просвещали насчет сил Кориолиса и закручивания воронки в разных полушариях Земли. Оказывается, в обыденной жизни воронка закручивается, куда сама хочет. На такие малые диаметром объекты сила эта большого влияния не оказывает. Только при закручивании ураганов и пр. подобного. А для воронки в ванной случайные факторы – ровная или неровная подлежащая поверхность, наличие и направление исходного течения и пр. – оказывают решающее значение.

Досчитал данные и писал статью про Ленкино УЗ-сканирование легких по материалу Ивана. Злиться перестал. Матрица в части описания легких работает хорошо. Что не закажешь – все строится (тьфу-тьфу-тьфу), было бы время. Надеюсь успеть к «Беллинсгаузену» и послать оттуда. Да надо бы еще одну успеть – про сердце. Еще 5 дней идти, может и успею. Да боюсь, что там еще «грязи» полно в данных.

18 апреля

Совсе-е-е-е-м уж ничего не происходит. Погода поганенькая, но задницы не случилось. Зря все закрывал-выключал. Волнение – около 4-х баллов. Даже и приятное. Температура воздуха около 0 градусов, температура воды – около -1. Ветер – ничего себе такой – около 9 м/с, но сырой и холодный справа в скулу. Временами – морянка с мелким редким снегом. Так называемые «прогулки» на вертолетной палубе происходят регулярно, но без особого энтузиазма.

Начал считать матрицу по кардиологии. Работает плохо, но на статью наберу. Эта Ахлам’онка главные характеристики не зарегистрировала. Давления в малом круге померено очень мало, а остальное-то и не нужно особо. Пытаюсь что-то сварганить. Регрессионная модель построилась на 76% объясненной дисперсии вокруг Ленкиных B-линий и альвеолярной консолидации. На статью хватит, а что с диссертацией делать, не знаю. Хорошо бы эта Ахлам не появлялась в июне. Потеряла бы «связь с кафедрой» что ли (есть такая формулировка для отчисления из аспирантуры). Забеременела бы, опять же… Полезная вещь!

Сегодня вдруг на ужине окликнул меня небольшого роста лысоватенький симпатичный мужичок с длинной седой бородой. Он возвращается с зимовки на «Новолазаревской». Оказалось, мы с ним вместе работали (он сказал – месяцев 9) на кафедре у Глебовского. Он еще вчера ко мне как-то странно приглядывался, но не признался, а потом увидел мою редкую фамилию в списке участников и вот – окликнул. Надо же – помнит. А я его практически забыл. Да и изменился он очень сильно. Только его глаза я все-таки вспомнил. Они слегка косенькие. Надо будет с ним переговорить.

Пойду спать, уже 11 часов корабельного времени. Оно здесь приблизительно 1 раз в сутки переводится на 1 час назад, поскольку мы идем как раз по широте.

19 апреля

Ну, сегодня знаменательное событие – баня! Наше время – с 20:00 (почти сразу после ужина) до 23:00, но реально, наверное, можно и дольше, поскольку мы – последние.
Замечательная баня! Нас основных по времени – только трое. Должно быть больше, но все куда-то подевались. Зато заскоками с извинениями заходили вертолетчики и 2 молодых полярника.

Летчики с Дальнего Востока рассказывали, как поживают, как размораживать замороженную в морозилке красную икру (оказывается, сразу при комнатной температуре нельзя – будет разваливаться, а надо из морозилки ставить на ночь просто в холодильник для разморозки). Ругали бюрократию. Говорят, если раньше они стояли по санрейсу в готовности 30 минут. Т.е., если есть заявка на вывоз больного, то вылет должен быть через 30 минут (реально – через час). Теперь после поступления заявки 3-4 часа оформляются документы на вылет, а уж потом летят. Еще ругали «Еврокоптеры», которые теперь покупают вместо Ми-8 и Ка-32. Говорят, европейские вертолеты не приспособлены для работы у нас: никаких «приблуд» нет, особенно для полета в условиях ограниченной видимости и при низких температурах, и лежачего больного не разместить – вертолет маленький. А у наших Ка-32, оказывается, даже есть электронагрев лопастей от обледенения. Говорят, единственная проблема, это если кусок льда оторвется от корпуса и попадет в двигатель. В общем, хвалили наши вертолеты. А вчера, как стало ясно из новостей, как раз «Robinson» упал на Ямале на остров Белый. Вертолет сам дал сигнал бедствия и свои координаты (так положено в Европе, видимо, чтоб они не терялись в лесах Баварии) и ребята с ближайшей полярной станции поехали их спасать. Но спасать было уже некого. Разбились три человека. Зачем летели, не объявили, но вертолетчики пошли выяснять подробности, поскольку там летают их друзья.

Еще интересное про остров Котельный (Новосибирские острова) рассказал один из вертолетчиков, который был привлечен к работам по строительству там нашей военной базы. Сказал, что вызвали их срочно с Дальнего Востока, заключив договор на бешеные деньги, поскольку, оказывается, уже доложили аж президенту Российской Федерации товарищу Владимиру Владимировичу Путину об этом важном событии. Мол, успели до зимы, база готова, назло врагам, и пусть, мол, теперь они трепещут в бессильной злобе, поскольку отнять наш родной хребет Ломоносова уж теперь никак не удастся. Он – этот хребет – подводный, документы на признание уж два раза подавали, но пока международное сообщество размышляет. Видимо потому, что другим концом этот хребет упирается в Гренландию, а она точно известно, что не наша. В отличие, кстати, от Шпицбергена (он же – Грумант). Там черт ногу сломит, чей он.

К моменту оглашения рапорта о готовности базы на Котельном, на самом деле, конь там еще и не валялся. И ребята быстро-быстро полярной ночью там разгружали баржи, перетаскивая стройматериалы на подвеске. Но теперь, сказали они, уж точно база построена и готова принять верховного главнокомандующего.

Вообще, у вертолетчиков жизнь – на любителя (на меня, например). После окончания этого рейса, в котором они болтаются с октября, они полетят домой только потому, что не говорят по-английски и не оформили виз. А если бы говорили и оформили, то, полетели бы в Болгарию, где надо не то дежурить, как пожарные для гашения леса, не то что-то возить. А потом по контракту надо, кажется, в Грецию лететь. Теперь вот они полетят из СПб во Владивосток, а из Владивостока прилетит сменный англоязычный экипаж с нужными визами. Прям, райская жизнь…

Сашке – как большому любителю бани – здешняя милая восточная девушка по нашему прозвищу Гюльчатай (не знаю точно имени, я ее и не видел, по-моему) подарила два березовых веника и пузырек с какой-то банной вонью. А еще он разжился целой бутылкой морской воды (понятно, что здесь это – дефицит). Так Петрович парил его веником, отчего у Сашки сегодня шея (а, может, и не только шея) в красных рубцах. Потом Сашка облился зачем-то этой морской водой. Для здоровья, наверное… Профессор все же… Я, как его консультант по докторской диссертации, это осуждаю: не гоже в экспедиции вести себя, как на курорте.

Досчитал и почти оформил статью про сердце. Теперь точно должен успеть к приходу на «Беллинсгаузен».

20 апреля

Сейчас утро. Погода вчера и сегодня с утра одинаковая: мрачное низкое небо в густых темно-серых облаках, временами снег мелкий с мелким же дождем. Видимость не очень хорошая. На палубе скользко, ветер изрядный, но волна не очень высокая. Уже как-то привык, и волна 3-4 балла для такого парохода и не заметна, хотя с палубы выглядит страшновато.

Сегодня говорил с Юрием Владимировичем (ЮВ) из Севастополя про их украинскую полярную станцию, на которой он провел 2 или даже 3 сезона. Она находится недалеко от нашей станции «Беллинсгаузен». Ее, как говорят, украинцам продали за один фунт стерлингов англичане с условием, что украинцы будут в дальнейшем «на халяву» передавать им данные метеонаблюдений. Станция хорошая, компактная. На ней зимуют 12 человек и до «Революции Достоинства» (а, может, и до «Оранжевой» – я в них запутался) на сезон приезжали еще 40 человек. Привозили их сначала русские на своем корабле. Интересно, что, со слов ЮВ, все было как всегда: украинцы заключили договор на логистику с нашими, их нормально возили, потом украинцы ничего не заплатили, наши все долги простили, поскольку, как известно, Украина – все-таки братская (хотя, как известно, есть разногласия в понимании этого) и очень нищая (здесь разногласий, вроде бы, нет), а мы – богатые, с нас не убудет.

После кокой-то из этих революций стали нанимать чилийцев вместо наших. Логистика выглядела так: украинцы прилетают в Чили или в Аргентину на самолете, потом пересаживаются на чилийский корабль, и тот довозит их до станции. Но чилийцы дорогие, и самолет дорогой. Много возить перестали, начались проблемы. Украинцев стали «подкармливать» близлежащие станции вне зависимости от национальной принадлежности, включая и наших. Теперь на сезон приезжает 1-2 «блатных» человека, а нынешние зимовщики, по слухам, не сменены еще. Если это так, то идиотизм простирается глубже даже, чем я предполагал. Мы приходим завтра или послезавтра. Еду мы все равно выбрасываем за борт из-за ее обилия. Пароход пустой (из-за поломки «Трешникова» все планы изменились, и половина зимовщиков уже вывезена со станций и отправлена домой самолетом). Какой украинский начальник-идиот запрещает (а, может, кстати, и не запрещает, а просто не активничает) нам привезти смену и забрать зимовавших украинцев со станции? Естественно предположить, что никто и не подумает просить с Украины денег. Это все на фоне того, что как сказал ЮВ, отношения с русскими нормальные, но не официальные – только до момента, когда кто-то «стукнет» наверх. Тогда тамошний начальник станции получит по разнарядке людей. А, скорее всего, уже кто-нибудь настучал, но «стук» заглох в инстанциях, поскольку всем удобно.

Потом, конечно, разговор перешел на общее состояние отношений России с Украиной. ЮВ, скорее, нейтрален по возрасту (ему где-то 74-75), и по складу характера, но сказал, что они в своем севастопольском институте чувствуют себя сейчас, как «застоявшиеся кони» на старте. Получили гранты на работы в Новороссийской бухте, по трассе предполагающихся трубопроводов в Черном море и даже по Северному морскому пути (они этого не хотят). Говорит, до этого больше 20 лет был полный застой. Был один американский прибор б/у, который им передали по гуманитарной помощи. Так он их все это время кормил, и они на него молились. Но сейчас, говорит, там все за Россию, особенно из-за того, что сейчас на Украине происходит. Он рассказал историю про то, что когда Крым вернулся в Россию, и он стал куда-то переоформляться после более чем 20-летней работы на Украине, то начальница отдела кадров сказала, что ему положена какая-то доплата в 10% за работу еще на СССР. Говорит, тронут был до чрезвычайности, не столько этими несчастными 10%, сколько самим фактом того, что сохранились такие сильные права со старых времен. Я спросил про Гройсмана, который сейчас стал премьером вместо Яценюка, – не вор ли он тоже, как прочие. Он сказал в том смысле, что лично про Гройсмана не знает, но система там уже давно такая, что не вор попасть в нее не может. Т.е., все, как у нас. Только мы побогаче… пока… Зато они «достойнее».

Погода свирепеет. Очень сильный ветер при волнении около пяти баллов. Эти баллы теперь уже совсем не ощущаются. Привыкли, наверное. С палубы сносит. Петрович ходил фотографировать айсберги на самую высокую палубу, так, говорит, что фотоаппарат можно держать только одной рукой, потому что второй рукой надо держаться за всякие железки, чтобы не снесло ветром вместе с фотоаппаратом. Айсбергов довольно много. Они большие и красивые. В поле зрения – когда бы не вышел на палубу – всегда две или три штуки, но расположены живописно (освещение, фон) только некоторые. Остальные просто плывут, без особой красоты.

Птицы все больше меня удивляют. Сейчас около нас летает штуки 3 каких-то маленьких чаечек. Белые с темно-серыми или даже черными «вставками» на верхней поверхности крыльев. При таком ветре они летят параллельным с нами курсом, только чуть помогая себе крыльями. А так – все парят. Интересно, могут ли они садиться на воду, или отдыхают на айсбергах (а, может, вовсе не отдыхают?). Дело в том, что я не понимаю, как им взлететь с воды при таких довольно длинных крыльях. При мне ни разу не садились никуда.

21 апреля

Сегодня решительно ничего не происходило, кроме разве что очень сильного ветра (25 м/с истинный + скорость парохода) при волнении баллов 6-7. Когда я поднимался на вертолетную площадку, Петровича уронило ветром на скользкой палубе. Стоять с наветренной стороны решительно было невозможно. Хотя и обе стороны были наветренные: пароход встал носом на волну и двигался со скоростью лишь 16 км/час. По моим вчерашним расчетам и показаниям моего GPS-навигатора мы должны были быть на месте сегодня вечером. Теперь не уверен, что войдем в бухту и утром. Скорее всего, будем во второй половине дня или даже вечером.

22 апреля

Мы, практически, вошли в пролив Дрейка, оставив вчера справа остров South Georgia и группу островов South Sandwich, а ночью сегодня – слева острова South Orkney. Orkney-то были рядом (километрах в 100 от нас), а те – скандально известные из-за войны Великобритании и Аргентины во времена премьер-министра Маргарет Тэтчер – в 1000-1200 км (2-3 дня пути). Ветер встречный держится на уровне 16-18 м/с, идем со скоростью около 21-22 км/час, вечером должны дойти до станции. Сейчас рассмотрел внимательно батиметрическую карту района. Вообще-то, острова, скорее всего, должны принадлежать Аргентине, поскольку они, как и Falkland (Malvinas) – просто торчащие из воды горы на ее шельфе. Был бы Интернет, сейчас бы поинтересовался историей – как это у них все вышло с англичанами, с дележом этим.

Начал редактировать диссертацию по болезням накопления. Женское изложение материала, исполненное даже толковыми индивидами, настолько противоречит мужскому восприятию, что приходится сначала долго себя ломать, чтобы «въехать» в казалось бы знакомую тему. Начал было все перегруппировывать, чтобы получилось пологичнее и попонятнее, потом подумал, что оппонентами все равно будут женщины, так зачем устраивать «революцию» для нескольких пацанов, которые захотят это прочитать, да и то – «может быть» захотят? А, может, это просто из-за лени не хочу возиться.

Все больше скучаю по Ленке, детям, внуку, кошке Вафле и коту Бонифацию. Да еще все чаще приходят в голову всякие мысли про мою сестричку. Про работу думается отвлеченно – без переживаний. Думаю, что до конца рейса, если ничего внепланового не случится (тьфу-тьфу-тьфу), то я успею подчистить все или почти все долги, которые я сам, а не какой-нибудь страшный научный или учебный отдел считают долгами.

Мы с Петровичем Сашку больше не достаем в связи с его разводом. Он и так, видно, сильно переживает. В церкви на станции «Беллинсгаузен» собирается креститься. Уже все оговорил с отцом Палладием, тот уже дня 3 регулярно приходит к Сашке вечером и ведет с ним задушевные беседы. Петрович в это время, по-моему, старается уйти. Я разок случайно тоже застал это событие, хотел сразу уйти, но они оставили меня пить чай. Было не очень комфортно: вроде, присутствуешь при чужом сексе, но сам не принимаешь участия. Непонятно, куда «девать руки». Хотя ничего особенного Палладий и не говорил. Просто в предвидении важного, наверное, для Сашки события все время ожидаешь, что они будут говорить о чем-то главном и чувствуешь себя лишним.

Я думаю, что Сашкин кризис связан еще и с тем, что в то время, когда он служил на подводной лодке, он получил разовую дозу 50 рентген ингаляционно (водяной пар по вентиляции) при разрыве контура охлаждения реактора. По поводу этого он получил инвалидность и списался из флота. Теперь, наверное, известное возрастное переосмысление событий привело его к пониманию того, что «пора бы и честь знать» в части земной жизни. Действительно, если придерживаться «беспороговой» теории, то вероятность онкогенеза достаточно велика. Даже если быть апологетом «пороговой» теории, то 50 рентген – это много. Вот мои рассуждения, подтверждающие эти выводы.

Это – опыт моих каменногорских, зарафшанских и чернобыльских похождений.

Итак:

1. 50 Рентген – это, собственно, до хрена, но это – только экспозиция; не очень понятно – какова поглощенная доза и что именно он хапнул,
2. все же, прикидка: 1 Рентген = 1rem (доза, имеющая биологический эффект такой же, как и 1Рнтг гамма-излучения), значит он получил 50 rem,
3. он худой и небольшого роста, значит, это – чертова туча поглощенной дозы в Греях и эффективной дозы в зивертах (обе дозы – в Дж/кг),
4. 1 rem = 10 миллизивертам (для гамма-излучения) – рекомендованная годовая доза, значит он получил разово 500 миллизивертов, т.е., почти пожизненную дозу (если собирался жить 50 лет, то – полную); с учетом еще и текущей получаемой ежегодно дозы (10 миллизивертов, как минимум, для СПб) он получит приблизительно двойную «нормальную» пожизненную дозу,
5. 600 000 ликвидаторов чернобыльской аварии и близко проживавших к станции получили около 100 миллизивертов каждый, что считается большой дозой, 5 000 000 проживающих на загрязненных территориях получили в 5 – 10 раз меньше каждый,
6. при поглощенной дозе 50 rem наступает только тошнота-рвота в течение нескольких часов после события, а неизбежная смерть в течение 2-3-х лет (если не лечить) наступает только от от дозы 400 – 500 rem, что в 10 раз больше Сашкиной,
7. но еще надо учесть, что эти дозы надо умножать на некий коэффициент, учитывающий вид радиации и чувствительность конкретных органов к ней; вид радиации я не знаю (он сказал, что в госпитале все засекретили), но думаю, что это не альфа (давно бы помер) – значит, бета и/или гамма; это лучше, чем альфа, но вот легкие, скорее всего, имеют повышающий коэффициент (я, естественно, не помню даже, знал ли я эти коэффициенты раньше),
8. если придерживаться пороговой теории, то 100 миллизивертов – минимальная доза, увеличивающая риск онкогенеза, если придерживаться беспороговой теории, то там просто линейная зависимость этого риска от дозы; в любом случае заболеть раком у Сашки вероятность приблизительно в 2 раза больше, чем у среднего пацана, не занимавшегося подводным плаванием на атомных субмаринах и т.п.; с таким риском живут люди, как минимум, в окрестностях алмазных карьеров (трубок) «Айхал» и «Удачная» в Якутии с 1970-х годов, когда там не очень удачно бабахнули подземными атомными зарядами с научно-практическими целями; и – ничего: наши ученые пишут, что бояться не надо, все засыпанные осадками и поевшие радиоактивной живности люди живут, всем вполне довольные.

Там 2 раза подземно бабахнули: сначала хотели дамбу для хвостохранилища сделать недалеко от поселка при карьере «Удачный» (несколько километров) направленным взрывом «Кристалл» (чуть больше 1 килотонны, но близко к поверхности). Потом восточнее поселка при карьере «Айхал» (это – недалеко от первого поселка) километрах в 40 на берегу реки Марха взрывом «Кратон-3» изучали геологические структуры с целью дальнейшего поиска алмазов. Кажется, аж около 20 килотонн взорвали – как в Хиросиме, но глубоко (обычно – метров 500). Обычно килотонн по 7 взрывали. В обоих случаях не заладилось. В первом скрыть нельзя было и страшно (алмазная трубка рядом), потому поступили честно: почти сразу все засыпали (вместо дамбы получилась воронка). Но там и в двухтысячных фонило страшно на месте взрыва, в воде было плутония в 25000 раз выше фона, а в саму трубку «Удачная» по трещинам в породе попали продукты взрыва. А во втором случае просто смотались (получив дозу, конечно), говорят, не предупредив местных, чтоб и им досталось тоже. Действительно, хватило всем. Только через 3 года приехали и стали рекультивировать, а уж снег радиоактивный стаял много раз и все радионуклиды смыл в Марху, а Марха – в Вилюй. Кроме того, брошенные постройки и автотранспорт местный народ «прибрал» для дома, для семьи. Может, так и было запланировано – рекультивация же уже частично проведена природой, что для ведомства и страны дешевле. Мы были на этой Мархе ниже по течению году в 2009 по этой проблеме в дерявнях Малыкай, Хаты и Мальжагар. Все местные были здоровы, только злые очень на русских. Если бы я был один – без окружающих меня якутянок – то, может быть, и побили спьяну: говорили, что сами болеют и рыбы-звери пропали. А так – вкусно накормили всякими местными едами, включая радиоактивных карасей и всемирно известные якутские молочные продукты.

Им и рассказали-то не очень давно про это приключение (лет через 20 после взрыва). Тут-то они и перестали удивляться, что «атомное министерство» (это – их термин) им больничку 2-х этажную ни с того, ни с сего (так они много лет думали) построило. Берега у этой речки Мархи, кстати, богаты сердоликом и агатами (я собирал). Как, впрочем, и берега реки Вилюй. И места очень красивые. Даже растут березы.

Посмотрел то, что сейчас напечатал (не знаю, зачем – наверное, чтобы проверить, не ошибся ли в цифрах, а, может, просто все так приятно вспомнилось) и поразился глубине своего проникновения в тему! Не зря жил… Но вот описал как-то путанно и грустновато… Годы все же, надо признать, берут свое…

Этих страшноватых соображений я, конечно, Сашке сообщать не стал, но он мог их где-то и сам прочитать. А вот он мог и не прочитать, что через 20 лет после чернобыльской аварии стало ясно, что общее количество онкологических заболеваний даже у ликвидаторов и самых близко проживавших если и увеличилось, то всего на несколько процентов. Это, правда, за исключением рака щитовидной железы у постоянных жителей, которые во время аварии были детьми. Там, конечно, есть очевидный рост. Но в Чернобыле йод был радиоактивный (специфика выброса), выпал на эндемичную по зобу зону, где до этого йодпрофилактики зоба не проводили (специфика местной медицинской службы). А в лопнувшем охлаждающем контуре Сашкиного реактора (кажется, третьем контуре по счету) была вовсе только вода. Да и Сашка не был ребенком, а вполне себе совершеннолетним лейтенантом. Зачем ему йод.

Все равно, конечно, всякие такие рассуждения и воспоминания настроения у него не поднимают.

Посмотрю еще. Может и обсужу с ним это как-нибудь в оптимистических тонах.
Я, кстати, как-то недавно зашел к ним с Петровичем без стука, а Сашка один сидит и на экране компьютера, купленного за 60 тысяч рублей, разглядывает фотографии, где он вместе с сыном Мишкой и женой Аней (той, что брошена уже) счастливые по горам лазят. Я уж, грешным делом, подумал, не самоубился бы. Переживает, видимо, сильнее, чем планировал переживать до этого смелого поступка. Может, сейчас и отыграл бы все назад, да, наверное, наговорил всякого… умного… Теперь вот офицерское слово чести не дает возможности сказать, что пошутил. Как говаривал по всякому случаю во время прошлогодней якутской экспедиции по Лене и Алдану наш окулист (мой бывший студент, а теперь – известный специалист – горжусь!) – «так быффает!».

Может, Сашка думает, что если покрестится, так сразу легче станет?

Как хорошо, что я только Леночку люблю безумно (вовремя, по-моему, возгласил)!

Кстати, а что такое «безумно»? Как-то не задумывался… Т.е., – по-идиотски? Вот-вот: «…свой тайный смысл откроют мне предметы…».

23 апреля

Сегодня раненько утром еще затемно прибыли в замечательно живописный залив, окруженный невысокими горами и ледниками. Это как раз и есть место, где расположена станция «Беллинсгаузен». В этом же заливе и через перевальчик расположены еще южнокорейская (на противоположном берегу от нашей, одинокая, но на входе в красивенькую бухточку), огромная чилийская, наша (они совсем, как одна – рядом), польская, китайская, бразильская и уругвайская станции. Еще, говорят, есть одинокий чех, который построил здесь отдельный чешский домик через проливчик от основных баз и приезжает – когда один, когда еще с кем-то на сезон изучать адаптацию человека к хреновым условиям крайнего юга.

Беллинсгаузен

Наши, говорят, живут дружно и весело со всеми, но не с поляками. У тех – особенная гордость, из-за которой – как объявлено – сломались антенны или еще что-то там, из-за чего дружить никак нельзя. Если это так (проверить не успеем), то тоже смешновато. Зимовавший врач с «Новолазаревской» Денис, с которым мы, конечно, уже познакомились (а Петрович знает его еще по предыдущей экспедиции), сегодня только высадился на «Беллинсгаузен», где зимовал в предыдущий раз, зашел по старой памяти к чилийцам, так те быстренько посадили его на снегоход и поехали к опять же к знакомым уругвайцам, подозреваю, пить водку за встречу.

Мне поведение поляков напоминает мое детство. В моем детстве было принято объявлять бойкот кому-то по каким-то случаям, часто – по основополагающим. Например, по поводу дружбы с девочками. Вот моему однокласснику Витьке Косолапову, насколько помню, объявили за это бойкот. А девочки, понятное дело, не объявили. А их в моем классе было больше, чем мальчиков, раза в два. А Витька Косолапов с девочками даже танцевал, паршивец, и не перестал танцевать во время бойкота. Может, он даже наоборот, целовать их стал в это время – возраст подходил. Все бойкоты в моем детстве заканчивались одинаково: бойкотируемые спокойно бойкотировались, а бойкотирующие, в свою очередь, спокойно бойкотировали, и никто особенно не страдал. Молодые государства – как школьники. Когда-а-а-а еще повзрослеют… Тем более – поляки, литовцы – они же уже однажды были взрослыми, сейчас впали в детство, но гордость осталась от взрослой жизни.

Остров King George Island

Официально, вроде, этот залив находится в составе острова King George (по-нашему – российскому – Waterloo, но мне сказали, что хотя мы его и назвали первыми, но где-то неправильно зарегистрировали). На самом деле это – группа островов, разделенных узкими проливами. Здешние полярники даже называли мне имена островов, но я, конечно, не запомнил. Посмотрев на карту, я увидел, что эта группа островов называется South Shetland. Вообще-то широта этого места – 62 градуса с минутами (почти широта Санкт-Петербурга), и я думал, что здесь снега не будет. Но я ошибся. Здесь огромный ледник или даже два – с воды не понять, соединяются ли они. Может, их даже и больше.

Погода, как по заказу, стала яркой, солнечной, слегка морозной. Ветра совсем нет. А последних дня три был шторм при очень сильном встречном ветре и температуре около нуля.

Доставка груза на Беллинсгаузен

Летчики сразу привинтили лопасти к вертолету, перевезли на станцию бригаду для налаживания трубопроводов для перекачки туда топлива и стали таскать всякие грузы на подвеске. Второй вертолет в порядок приводить не стали, поскольку летать надо недолгими рейсами – не то, что на «Новолазаревской» было (километров 100 в одну сторону). Да и, вообще, не очень ясно, зачем понемножку перевозить груз вертолетами. В заливе льда нет, но зато есть баржа «Амдерма», которая, говорят, входила в штат нашего парохода, но потом была передана сюда. «Амдерма» – хотя уже и не «девушка», но еще ого-го. Сделана из дюраля в Финляндии, очень легкая и довольно вместительная, но со слабым мотором. Хоть ветра в заливе почти нет, а волн – тем более, но она борется с ними, поскольку ее даже этот штиль сносит из-за легкости поведения.

Думаю, что вертолет, который ни шатко, ни валко работал целый день, просто вылетывает запланированные часы, чтобы закрыть договор и заплатить летчикам денег. Эти часы, конечно, трудно планировать заранее, поскольку если бы мы пришли в такое время, когда ветер подходящего направления забил бы залив льдом (что еще предполагалось, когда мы были на «Новолазаревской»), то «Амдерма» бы не плавала и пришлось бы на двух вертолетах все переносить на станцию. Но штормовой ветер был неподходящим для забития льдом залива, и – вот оно, счастье! Солнце, штиль и без льда! Повезло (тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо) – что-то к вечеру горизонт затягивает…

Пока все это разворачивалось очень планомерненько и без сбоев, пароход, постепенно дрейфуя к скале и станции, додрейфовал до цистерн, стоящих на берегу (метров 300, наверное, оставалось), после чего мужики на «Зодиаке» (такая морская резиновая надувная лодка с мотором) стали тащить через воду 2 шланга на берег. Дотащили быстро – видно, что не впервой – и стали перекачивать топливо.

Сашка улетел третьим рейсом креститься. Будет завтра к вечеру. Оказалось, что прямо в заливе отлично работает Beeline, но не работают Tele-2 и Megaphone. Правильнее сказать, Tele-2 у Петровича соединяется с китайским провайдером, который женским голосом на чистом китайском и нечистом английском, сообщает, что все invalid.

Чудны дела твои, господи. Я – в смысле – как же Megaphone-то так промазал. Вроде у Сашки и этот наш четвертый провайдер – МТС – тоже не соединяет, что удивительно, поскольку он везде на нашем крайнем севере «держит мазу». Срочно позвонил Ленке и Игорю, послал СМС-ки Ольге Валерьевне, Костику и Елене Валентиновне, от которой сразу же получил ответ, обрадовавший тому, что все, вроде, хорошо, и они едят маринованную корюшку. А Валерьевна не ответила. Это зря, поскольку я просил ее срочно переслать мне материалы ее диссертации, имея в виду за оставшееся время привести их в порядок. Завтра во второй половине дня доступ к Интернету прекратится уже до прихода парохода в Бремерхафен в конце мая – незадолго до возвращения домой.

Любимая Ленка сообщила мне, что сегодня получила центильные диаграммы якутских детей, которые и переслала Татьяне Егоровне в Якутск. Каков перец этот Роман – сисадмин с «Новолазаревской»! Пацан сказал – пацан сделал! Но по срокам понятно, что он намучился с передачей такого объема.

Теперь к нам заходит поболтать и попить чайку врач из белорусской экспедиции. Молодой еще парень, хотя – какой молодой: у него уже старшая девочка в университете учится на врача. Так тот белорусский врач – хирург из Гродно – был на сезоне. Белорусы строили свою станцию около нашей «Молодежной». Им после развала СССР передали станцию, но она в плохом состоянии. Вот теперь они жили в старых блоках той станции, а привезли на нашем «Федорове» новые блоки и площадку, на которую эти блоки ставить. Их всего было 5 человек. Один из них – профессиональный киношник. Снимал все это на видео, чтобы потом сделать несколькосерийный видеофильм для показа по ТВ. Этот хирург – Леня – показал нам смонтированный кусок этого видеофильма, и Петрович его переписал. Очень хорошо сделано, слов там нет, только разные шуршания и прочие звуки. Показано в общих чертах, как они прилетели («Федоров» в первом рейсе останавливался в 40 км от берега из-за припая), выбрали скалу, стали сверлить-привинчивать стойки, на них – платформу. Потом вертолет на подвеске принес 3 блока (как наши старые полярные домики, только не из фанеры, а из металла), они их раскатывали по платформе на специальных катках, которые подкладывали, поддомкратив, под блоки и окончательно закрепляли. Из блоков, соединенных длинными стенами с дверями в середине этих стен, получилась 3-х комнатная квартира: лаборатория и кают-компания. Все оборудование было уже в этих блоках, включая и лэп-топы, они их распаковали уже в тепле (отопление электрическое) и – все готово. Получилось очень хорошо.

Строили всего 1 месяц, но им на этапе сверления и установки платформы помогали еще пятеро наших с «Молодежной». Потом они улетели («Молодежная» километрах в 25 от белорусской станции), а ребята доделывали. После окончания монтажа прилетела красивенькая с новыми двигателями DC-3 «Лидия» (та, которая после аварии) и забрала их на «Новолазаревскую», откуда они должны были быть забраны нашим поганцем «Трешниковым». Поганец российской постройки, как известно, в очередной раз сломался. Вместо него их должен был забрать наш безотказный «Федоров» финской постройки, но – к сожалению – с российским опреснителем, хотя известно, что такие ответственные прибамбасы не могут быть отечественными. Бедный «Федоров» (собственно, – бедный экипаж) изменивший из-за поганца весь свой график, напрочь отказавшись от запланированного ранее секса и прочих благ земной жизни (как, кажется, и «Владимиров», которым озаботились бедные латыши), намерился опять идти в Антарктику, но жизнь вносит свои коррективы. У финского «Федорова» как-то принципиально сломался наш родной опреснитель. Его из Кейптауна заказали где-то за рубежом, и он, наконец, пришел через 3 недели, что даже и быстро, учитывая банковские процедуры и приличные расстояния. Кстати, опреснитель теперь не паровой, как раньше, а нанофильтрующий (разделяет на мембранах молекулы соли от молекул воды по размеру) и дает 50 кубометров воды в сутки.

В результате отказа поганца белорусы получили два месяца мытарств. Они болтались на «Новолазаревской», совершая от скуки всякие походы, чему были рады. А еще больше они были рады тому, что пришел «Федоров» и их забрал. Они еще хотят поехать на следующий год и все допривезти (еще 4 блока и прочее барахло) и достроить. У них все отечественное, кроме энергетической станции. Она – итальянская, но опробованная: работает без сбоев.

Из рассказов Лени стало понятно, что у белорусов кризис протекает так же, как и у нас: его особенно не видно и не слышно, если не выезжать за рубежи Родины. По крайней мере, не видно и не слышно врачам. Т.е., рубль упал, но к этому уже привыкли, зарплаты небольшие, но на еду-одежду-телевизор-холодильник хватает + есть разные программы для приобретения жилья, их, конечно, обрезают, но раньше при СССР и такого не было. Оказывается Угольников (тот, который «Оба-а-на») сейчас – начальник какого-то российско-белорусского телевизионного агентства (точно не запомнил, как называется), так это он и послал этого молодого замечательного оператора сделать фильм.

Опять же, нашлись общие знакомые: некий Драпо, делающий в Белоруссии вездеходы, которые мы все время стараемся куда-то на север пристроить с медицинскими целями. Драпо участвовал в подборе этих белорусских сезонников. Его вездеходы на больших шинах низкого давления могут ходить по снегу и болотам, сколько хочешь. Кроме того, там много деталей от трактора «Беларусь», что делает вездеходы дешевле. Мы много раз с ним встречались, что-то обговаривали и даже слегка выпивали, но безрезультатно: его вездеходы никто не берет. Не знаю, почему. Они много дешевле вертолетов и всепогоднее их. Взяток никто не просил, значит не из-за взяток, а из-за чего-то другого.

Как все-таки тесен этот мир!

24 апреля

Сегодня очередной день яичницы – воскресенье. Дни просто летят, как дома.
С утра был густой туман и шел мелкий снег. Видимость плоха. Во второй половине дня погода испортилась вконец: усилился ветер до 20 м/с направлением с океана, поднялось волнение. Поскольку вертолетом летать стало опасно, а Амдерму просто сдует, мы незапланированно покинули бухту и вышли в океан для проведения океанографических исследований с тем, чтобы, кажется, при улучшении погоды еще вернуться и что-то потом доделать на «Беллинсгаузене».

Вообще, должен сказать, мировая метеорологическая служба и ледовая разведка налажены сейчас много лучше, чем в 96-м году, когда я плавал на «Сомове» по Северному морскому пути. Эти замечательные спутники здорово помогают. В частности, наш маршрут от «Новолазаревской» был проложен с учетом данных метеоразведки: мы не пошли южнее, оставляя острова Clarence и Elephant справа, что было бы короче, а направились севернее, оставляя их слева, потому, что пролив между этими островами и островом King George оказался забитым льдами. Это сообщил спутник. Помню, что во времена «Сомова» наш друг Светланов ловил эти спутники, чтобы получить картинку по маршруту следования корабля. Но отечественные спутники, предназначенные для этого, передавали такое изображение, что разобрать было ничего нельзя (он нам показывал), а единственный иностранный (канадский, кажется) захватывал только небольшой кусок Северного морского пути, поскольку предназначен был для решения своих национальных задач. Правда, Светланов говорил, что наш спутник тоже хорош, но в своей военной части (он был двойного назначения, с его слов), но вторая военная его часть секретна, и поэтому приличное изображения передается только военным, а прочие не должны знать, насколько хороша эта военная часть. А то, видимо, обалдеют и описаются от страха перед превосходством совейско-российской техники над прочими. Поэтому люди второго сорта – невоенные – всеми правдами и неправдами пытались поймать несекретный канадский спутник. А еще для целей ледовой разведки был предназначен обязательный на ледоколах вертолет Ми-8. И была даже такая специальность – ледовый разведчик. Мой хороший знакомый – Женя Савченко был ледовым разведчиком. Сейчас не знаю, сохранилась ли такая специальность. Надо его спросить. Он теперь кем-то другим работает. Последний раз, помню, он был начальником станции в Антарктике.

Сашка благополучно покрестился в 6:20 утра, Сегодня крестился наш метеоролог. Он, будучи в голом виде трижды окунулся окунутым с головой в воды бухты на глубоком месте в 200 метрах от берега. Для этого специально плавали на «Зодиаке». Их было двое, крестившихся. Вторым был У метеоролога были хреновые парные ранние изрядно деформированные экстрасистолы. с хреновыми парными ранними изрядно деформированными экстрасистолами. Они были выявлены когда-то ранее, в связи с чем судовым врачом был назначен метапролол, который эти экстрасистолы прекратил. После отмены метапролола они опять появились, и Саша с Петровичем их зарегистрировали дня три тому назад, и показали мне. Парня, конечно, надо мониторировать суточно или даже трехсуточно. Он хочет попасть на станцию «Восток», а с такими экстрасистолами его туда даже сейчас не возьмут (сейчас, как говорят сами полярники, в отличие от совейских времен, берут «прямо от пивного ларька»). Раньше брали только спортсменов-разрядников. Там высоко и очень холодно. Сейчас, когда мы были на «Новолазаревской» и у нас было -17 градусов, Гюльчатай звонила своему любимому на «Восток», и он ей сказал, что там температура воздуха -70 градусов. А еще только осень. Там, вообще-то, – мировой полюс холода. Мы, конечно, сможем его направить на обследование, но захочет он, или нет – я не понял. Может, скроет, как большинство полярников, опасаясь того, что в отделе кадров или в медицинском отделе антарктической экспедиции узнают и не будут брать в экспедиции. Тогда они останутся без денег.

Теперь, оказывается, при крещении выдают специальную бумажку по типу диплома, где фиксируют факт крещения и записывают имя крестившегося. Саша теперь – Георгий Игоревич. Мы с Сергеем Петровичем поспрашивали нашего метеоролога, как там у него с тягой к греху (в смысле, тянет ли познакомится с чьей-нибудь хорошенькой женой). Саша сказал Тот ответил, что чувствует себя девственником. Пока я соображал, что он имел в виду, он успел как-то важно для понимания продолжить мысль, но я-то не успел ее ухватить, а переспрашивать постеснялся. поскольку Сашка был, как мне показалось, весьма серьезен.

Выяснилось, что сотрудники нашей станции в этом году поссорились с чилийцами. Со слов начальника станции, наши механики поступили подло: попросили строительную технику, напились и сломали. Чилийские механики дали ее по-дружески, неофициально. Теперь их, вроде, выслали домой, а в гости теперь никто друг к другу не ходит, и у них объявлен сухой закон. У нас, как я понял, – нет.

Юра сумел вчера отправить файлы Ленке, на что потратил больше часа. А в мою почту для получения материалов от Ольги Валерьевны зайти так и не сумел. Я с легкостью позвонил Лене по Beeline, и она сказала, что файлы благополучно получила.

Сел опять за диссертацию про болезни накопления. Думал, что надо будет только править и приводить в порядок, но, кажется, опять надо что-то смекать.

25 апреля

Сегодня, по сути, закончилась моя антарктическая экспедиция. После короткого ночного вояжа вокруг островов утром мы вернулись обратно в спокойную, слегка затуманенную бухту. Вертолет сделал один или два рейса на станцию, и мы опять же без всякой помпы и даже без гудков – отправились по направлению к дому. Все… Больше нет мечты, с которой я жил с детства. Мечта кончилась, и как, наверное, всякая мечта – может, лучше она и оставалась бы мечтой… Все, как по Арсению Тарковскому (особенно в исполнении Александра Суханова):

Всё, что сбыться могло,
Мне как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало…

Теперь на склоне лет я могу сказать, что мне, пожалуй, повезло, что в свое время я не поехал в Антарктику.

Меня, когда я в свои молодые годы (в 1977 году, когда мне было в 27 лет) пытался попасть а Антарктику с целью «оттопырить» денег и написать диссертацию, сначала хотели приспособить на станцию «Восток». Это было в отделе экологической физиологии Института экспериментальной медицины, где начальником был академик Василевский. Меня привел Святослав Сороко, который до сих пор работает в Институте эволюционной физиологии. К тому я попал не помню, как именно, но через биокибернетику. Я тогда был убежденным биокибернетиком: ездил на школы биокибернетиков вместе с Володей и Фимой (у нас была очень «продвинутая» группа в Центральной научно-исследовательской лаборатории педиатрического института), реферировал умные иностранные статьи в реферативный журнал «Бионика. Биокибернетика. Биоинженерия». Это я для освоения литературы по своей специальности туда записался. Но там мало, что оставляли тебе ксероксы статей, так еще и по 3 рубля за реферат платили. Вообще говоря, даже неплохо зарабатывал, поскольку переводил с английского, немецкого и с польского (да, поляки тоже печатали, но, конечно, мало) и заказов на перевод была масса.

Спасибо моему учителю английского Михаилу Ефимовичу Столяру – большому стороннику английской палочной системы преподавания – у которого я из троек не вылезал (как, впрочем, и вся группа, кроме одной-двух девочек и Славы Киршина), при переводе я редко пользовался словарем, что резко увеличивало мое благосостояние вследствие большей скорости реферирования. А немецкий я выучил на государственных 2-х или даже 3-х годичных курсах из интереса и в предвидении своей славной будущности. Польский как-то сам пришел, возможно, из-за милой однокашницы Розанны Дубиньской с Западной Украины, с которой я близко познакомился на первом курсе института.

Отвлекся… Хотелось бы дальше продолжить эти воспоминания, хотя бы про Розанну, но уж тогда совсем затуманю мысль про Антарктику…

Так вот – хотели приспособить на «Восток» изучать у полярников всякие биологические ритмы. Тогда это – и еще гипоталамус – было модным, вроде нынешних нанотехнологий: барабаны, флаги, выпученные глаза и прочие атрибуты психоза. Но для того, чтобы поехать на «Восток», нужно было иметь спортивный разряд, которого у меня не было. Мое умение плавать под водой 75 метров никто рассматривать серьезно не стал, поскольку разряд главнее. Но я хотел туда поехать. Очень. Потом мне Сороко с Василевским сказали, что я предназначен для станции «Молодежная» (теперь законсервирована или даже закрыта), поскольку там есть компьютер «Минск-32», правда не в полном комплекте, но я смогу там спокойно зимовать и работать, изучая эти ритмы, а разряд там не требуется. Но, опять же – жизнь сложнее всяческих схем: меня не взяли, хотя эти разговоры изменили мое всё.

Для того чтобы подать на конкурс (чтобы мне подписали характеристику) я весной 1977 года ушел на сельский участок. По некоторым обстоятельствам, мне могли не подписать хорошие бумаги в педиатрическом, поскольку на работе возник конфликт из-за пьянства начальника, и наша группа распалась: Володя уже ушел, Фима тоже искал место, куда уйти. Надо было менять работу, и мне показалось, что на участке я спокойно дождусь осеннего конкурса на замещения вакантной должности аж младшего научного сотрудника, а заодно и подзаработаю. Там платили довольно большие деньги: ставка + доплата за сельский участок + дежурства можно было покупать (1 рубль в час прямо в лапу, а ночные дежурства продавать хотели все – покупай сколько хочешь – потому что было много тяжелых больных, все время собиравшихся умереть) + за аренду жилья (30 рублей больница платила хозяину жилья, он забирал себе рублей 10, а остальное отдавал мне за то, чтоб я у него не жил). В общем, получалось на уровне зарплаты шофера (130 или даже 160 рублей, кажется). Это было очень сильно – как ассистент со степенью на клинической кафедре. Так и работал.

Действительно, в назначенный срок опубликовали объявление о конкурсе, и я, обрадованный, позвонил Сороке радостно сообщить, что я готов подавать на конкурс. Но голос Сороки был деланно сочувствующим. Он предложил встретиться в садике-парке их института, где он и сообщил мне, что подавать на конкурс не надо… Соусы к этой новости я не помню, но помню, что он сказал, что это – решение Василевского. Так я не поехал в Антарктиду… мечта так и осталась мечтой.

Больше я в том институте не появлялся и никого из тамошних ученых не встречал до начала 90-х годов. Жизнь моя круто поменялась, места для экспериментальной биокибернетики в ней не осталось. Я стал клиницистом, мало связанным с антарктическими делами, а для души регулярно ездил в северные экспедиции, где живут дети, которых можно по-всякому исследовать.

Да и у «полярников» дела пошли плоховато, заказы от космических и подводных организаций закончились, секретность с них сняли, и вдруг оказалось, что то, чем они занимались – совершенно несекретно и даже не очень серьезно. А годы изоляции и монополизации целых направлений естественным образом привели к тому, что они банально отстали от «гражданских» и, конечно, от иностранцев. Во всяком случае, когда я в 90-х стажировался в Швеции, то у нас было практическое занятие по отработке навыков формирования коллективов, где нам две страшненькие девушки (!) втолковывали «жутко секретные» у нас методические приемы, используемые при формировании малых коллективов для работы в экспедициях, на подводных лодках и пр. Даже приблизительно помню название этого занятия: что-то вроде «Inaudible body language».

Запомнил, потому что не понял, зачем нам эта тема была нужна. Может, и правда нас стажировали, имея в виду сделать из нас каких-нибудь «агентов влияния». А, может, просто каким-нибудь «своим» лекторам хотели денег заплатить. Финансировали стажировку Министерства здравоохранения и иностранных дел Швеции. Да и в Королевском инститиуте технологий в Стокгольме, куда я сходил познакомиться с тамошним ученым, работавшим над похожей тематикой со спортсменами, тоже никаких секретов не было. Там у них тогда несколько человек из сборной по, кажется, спортивному ориентированию умерло внезапно, и они получили деньги на предотвращение этих смертей в дальнейшем. Мы потом переписывались, и я ему посылал массивы данных для сравнения результатов, полученных с применением разных алгоритмов выявления периодических составляющих сердечного ритма.

Во всяком случае, когда я подготовил докторскую диссертацию к защите, то хотел пройти предзащиту в Институте экспериментальной медицины у Василевского. Так – из молодецкого задора. По случаю, я встретился с научным сотрудником этого отдела и попросил его узнать, могу ли я там предзащититься. Он поговорил с Василевским и сказал мне, что тот даже обрадовался этому предложению и готов выйти на предзащиту из хирургического отделения, где он тогда как раз лежал, ожидая операции (она, кстати, не удалась, и он вскоре помер). Думаю, что у него тоже осталось неприятное чувство от того события с моей неудавшейся поездкой в Антарктику. Но Игорь Михайлович Воронцов, когда я ему сообщил о готовности отдела Василевского меня предзащитить, после недолгой паузы сказал, что-то вроде: «… ну что Вы, Вячеслав Григорьевич, – где Вы и где они», имея в виду уже разницу в знаниях и умениях в нашу пользу. И я проходил предзащиту и защиту у нас, а на защите сидел профессор Осипович из Северо-Западного политехнического, который пришел сам и, кажется, профессор Гуткин оттуда же. И потом мы выпивали так сильно, а – главное – долго, что нас закрыли в корпусе и мы с Сергеем Петровичем вылезали через окно по дереву.

На этом история с преобразованиями Фурье, Уолша, Бюи-Балло, фильтрациями, клеточными автоматами, аналоговыми компьютерами МН-7 и МН-10, «Электроникой-60», «Электроникой-100», эргодичностью и квазиэргодичностью, стационарностью и квазистациоанрностью и пр., и пр., и пр., начавшаяся с Антарктики, закончилась совершенно, но в Антарктику я так и не съездил.

Кстати, в 1996 году в поезде по дороге в Архангельск, откуда начиналась экспедиция по Северному морскому пути, в которой мы с Петровичем участвовали в рамках программы «Дети Севера», начальник Центра полярной медицины Володя Шеповальников рассказал мне, почему я тогда не поехал и кто поехал вместо меня. Думаю, что он знал, а не придумывал, потому что Сороко очень давно работает в лаборатории Володиного старшего брата, а с Сороко Володя еще и писал книгу, т.е., был близко знаком, и, скорее всего, они говорили про меня, когда он формировал бригаду в «Дети Севера». Вместо меня взяли блатного – чьего-то сына, фамилию Володя мне тогда сказал, но я за давностью лет сейчас забыл. А, кроме того, фамилию мою звучную в отделе кадров Института экспериментальной медицины, куда меня водили знакомить, как кандидата для поездки в Антарктику, записали как Частник, и соответствующая контрольная служба посчитала, что я еврей. А евреев тогда в Антарктику не брали. Не знаю, почему. Из-за секретности и принципиальной возможности уехать в Израиль, наверное.

И вот теперь моя мечта исполнилась… И на пароходе даже два комплекса каждый день выявляют за каким-то хреном эти периодические составляющие сердечного ритма в попытке определить что-то – не знаю, что. Т.е., знаю, но также знаю, что не определить.

Но не говорю, по своей мудрости, накопившейся за долгие годы жизни. В части убогого технического задания, конечно, определит, что надо, но не больше. Опыт подсказывает, что дерзновенные порывы останавливать нельзя, особенно если их не надо оплачивать. Препятствование порывам порождает нигилизм и диссидентство. Несколько лет тому назад звонили молодые ребята из Москвы и спрашивали, сколько мы хотим денег за возможность использовать наши решающие правила в разрабатываемом ими программном обеспечении к каким-то таким же а, может быть, и к этим комплексам. У нас это российским патентом защищено было, но уже срок скоро выходил. Я спросил – зачем им это надо, а когда парень объяснил зачем, то я сказал, что могут пользоваться, сколько хотят, а денег нам не надо. Потом покойный Володя Павловский, и еще 4 человека, которые были записаны в патенте, конечно, со мной согласились. «Там нет Джавдета», а скаредничать в нашем возрасте западло. Пусть будет порыв. А вдруг… а что…

26 апреля

За лирикой и воспоминаниями я совершенно забыл описать обстановку. Когда мы вчера начали уходить домой, было туманно, температура воздуха – легкий минус, вода – около нуля, ветра не было совсем, волн тоже. Вскоре туман рассеялся, выглянуло солнце в разрывы низких туч.

Полуостров Бартон

Полуостров Бартон

Вдруг открылась в океане масса живности: тюлени, которые отплывали в стороны от парохода, выпрыгивая из воды, как дельфины и пингвины, в этом своем прыжке смешно оглядываясь на пароход, киты, пускавшие фонтановидные облака пара здесь и там, разные птицы, в том числе – какие-то очень милые и любопытные (пролетали, видимо, с познавательными целями близко вдоль борта, косясь на стоящих на палубе) с розовым животиком и нижней поверхностью крыльев, большие буревестники черные и коричневатые, а также прочие искусники парить. Больше всего было китов, наверное, штук – 50-100. Трудно точно сказать, сколько, потому что они же ныряют в своем ритме и неясно, кто выплывает потом – уже посчитанный, или новый. Но этих паровых фонтанов было очень много со всех сторон и на протяжении нескольких километров вокруг корабля. Биолог – китовед (та, которая симпатичная, но полноватая и уже в возрасте – это я опять для Ленки) их отклассифицировала и сказала нам, что это – самые маленькие киты-полосатики (их там много типов, название именно этих – пускавших фонтаны пара, я сразу забыл). Длина их – около 9 метров, они верткие, поэтому на них не охотятся (видимо, она имела в виду проклятых норвежцев и японцев), и вот – их так много получается.

Сейчас мы идем на север в проливе Дрейка. Погода здесь, говорят, всегда плохая. Действительно: ветер очень сильный, волны высотой метров 6, температура около 0. Пароход производит гидрологические работы: опускает на глубину до двух км специальное устройство с батареей металлических емкостей для забора воды с разной глубины и одновременно меряет там соленость, температуру и еще что-то. Таких точек надо было сделать 52, но сделают 12. Собирались брать с глубины 4 км, но сказали, что идет циклон, поэтому берут с меньшей глубины, чтобы побыстрее отсюда уйти. Сергею Петровичу Гюльчатай по дружбе отлила сколько-то бутылок воды с глубины 1.5 км. Не знаю, зачем. Может, в бане пригодятся.

Оказывается, там вода малосоленая. Это – ледниковая талая вода из-за своей низкой температуры и, соответственно, большей тяжести (?) опускающаяся вниз языком длиной аж до Азорских островов. За этим языком следит международное сообщество. Севастопольскому профессору эти работы – большая радость. Он сказал, что на нашем пароходе очень хорошее оборудование – как у иностранцев. Ну и, правда, посмотреть приятно с верхней палубы, как все это происходит: штука с емкостями опускается без проблем с правого борта специальным краном с шестикилометровой катушкой каната при изрядном волнении, а пароход подруливает на ветер боковыми винтами, чтобы канат не уходил. А в середине каната, как выяснил Андрей Петрович, идет кабель, передающий на борт данные о солености и прочем прямо с датчиков, размещенных на этой конструкции. Жалко, что из-за льда и надвигающегося шторма пришлось сократить количество станций и глубину.

Кстати о льде а, заодно – и о выпивке. Здесь считается хорошим тоном положить в бокал вина или в стопку водки кусочек льда, отколотый от ледника. Он, говорят, трещит и взрывается, поскольку сильно спрессован в леднике. Самому увидеть это не удалось, потому что забыли этот лед отколоть и взять на корабль.

У нас за профессорским столом появился четвертый профессор. Он – специалист по лишайникам. Работал около 2-х месяцев с бразильцами на их станции на острове Elephant. Сказал, что экспедиция была странной. И манеры у бразильцев-бразильянок странные и сама организация работ – тоже. Как я понял, там у них главное – чтобы все остались живы-здоровы, а наука не очень важна. За пятью специалистами все время следили два мужика – профессиональных скалолаза. Чтоб никто никуда не ввалился. Из этого я сделал вывод, что в Бразилии страховки для экспедиционников очень большие. А маршрут длиной 3 км у них считается длинным, к нему специально готовятся и выходят рано утром, чтобы все успеть. Хотя, как он сказал, успевать там особенно нечего, и он всю свою работу сделал за пять дней, а потом мучился, потому что без сопровождения альпинистов никуда не отпускали. Но это, как я понял, из-за нашего поганца «Трешникова» вышла у него такая задержка с отъездом.

Во время его рассказа я вспомнил, как потерялся на Таймыре, будучи отпущен начальником один с неполным комплектом карт на 25 км в тундру. Карты тогда были страшным секретом, их привозили специальным фельдъегерем, и у них были срезаны магнитные склонения. Но, правду сказать, это были карты Генерального штаба съемки, по-моему, 1914 года. Непонятно, от кого было скрывать. Да и сняты они были по высокой воде, а мы были в сезон низкой воды – надо было многое угадывать, потому что очертания озер и рек очень отличались от снятых в 1914 году по высокой воде. Для пешего хождения они были нехороши.

Я сам пошел, поскольку люблю это дело, никто специально не посылал. Начальник дал карты, дал советы, и я ушел к озеру Песцовому в среднем течении Верхней Таймыры. День был очень ярким, солнечным, видимость – немеряно. Я задумался, сознательно вышел за край карты с высоты, на которой стоял тригонометрический пункт, имея в виду, что легко при такой видимости вернусь к тригонометрическому пункту откуда угодно. Потом опять задумался, поискал у песцовых нор кремень (за тем и организовывали экспедицию) и, не найдя ничего, вернулся к пункту на горку.

А уж август был, сумерки вечером наступали. Стал спускаться с горы в сторону реки, где у нас стояли палатки и были причалены лодки, да километров через 5 понял, что иду куда-то не туда. Вернулся назад к пункту. Посмотрел внимательнее и уверился в том, что шел правильно, просто недостаточно уверенно. Пошел еще раз, но тут уж совсем километра через 2-3 понял, что точно иду не туда. Запаниковал слегка. Вернулся еще раз к пункту. И вдруг мне пришло в голову посмотреть, как там поживает мой свежепроизведенный перед спуском с горы погадок у пункта, который я, слава богу, не зарыл из-за каменистости горы. Дело в том, что поскольку было много комаров и мошкары, гадить можно было только на возвышенностях, где насекомых сдувает ветер. Да еще и положение тела должно быть специальным: лицом на ветер, потому что если задом на ветер, то нельзя было бы от них дышать. Погадка не было! Вообще-то погадки, бывает, едят песцы. Наверное, ради ферментов, или, может, для них запах человечьих погадков – как «Шанель» для нас. Они, может, потом этим запахом своим самкам хвастаются: смотри, мол, я какой крутой – каждый день мясо-рыбу ем и еще прочее вкусное. Ну, и самки, понюхав, конечно, считают, что любить такого перца – большая привилегия. В общем, погадка не было – это бывает, но вот куда делась сопровождающая его бумага. Бумаги не было тоже.

Это было основой для пришедшего понимания: это не тот тригонометрический пункт. Но ближайший другой пункт – уже очень хорошо видимый в рассеивающихся утренних сумерках – километрах в 12, судя по карте. Пошел туда и там – о счастье – обнаружил свой погадок и его сопровождение. Но я опаздывал на контрольное время (8 утра), потому что мне идти еще было около 15 км. Правда – по склону. Тут уж совсем рассвело, но из-за моей спины. Т.е., меня не было видно на склоне даже в бинокль: солнце мешало. А я видел, как они все трое рассыпались по тундре и пошли мне навстречу искать мои останки по разным оврагам-буеракам. Даже доска не помогла, которую я оторвал от брошенных на захоронении санок (как назло, нашел захоронение – в самый неподходящий момент). Я доской махал над собой, чтобы привлечь внимание, но они не видели. Увидели, конечно, когда оставалось несколько километров и солнце стояло уже высоко. Дня два – три со мной не разговаривали.

Оказывается, хотели уже отправить кого-то к рыбакам, чтобы по их рации вызвать самолет – меня разыскивать. Уж был конец маршрута – до них оставались как раз эти 25 км. Я, собственно был напротив этих рыбаков, но на другой стороне Таймыры и не на самом берегу. Я до сих пор переживаю.

А у этих бразильцев, вишь, какие правила…

Каких все-таки высот достигла наука! И – в терминах Вовы Салиты – количество гитик, которые она умеет, несомненно существенно увеличилось.

27 апреля

К счастью, никакой серьезной погодной задницы не случилось, и к вечеру мы благополучно почти пересекли пролив Дрейка. Идем курсом прямехонько на Фолклендские острова. Ночью, правда, изрядно качало, но было даже приятно – как в люльке. Сейчас к вечеру ветер всего 6 м/с, температура уже устойчиво чуть выше 0. Весь снег на палубе растаял.

Около корабля летают буревестники. Большие и коричневатые. Красивые сами по себе, полетом и мордой. Очевидно любопытные. Один пролетал прямо надо мной раз 6-7 пока не нагляделся. Жалко, что уже сумерки (сейчас 18:03 здешнего времени) и невозможно сделать хорошее фото на фоне более светлого неба, а то бы постарался сфотографировать.

Ничего не происходило. Я весь день, почти не поднимая задницы, наводил логику на диссертацию про болезни накопления. Боюсь, что не успею закончить до прихода в Монтевидео, поскольку мчимся со скоростью 26-28 км/час (ветер дует в корму и подгоняет).

У меня совсем стерлась кириллица с наклеенных на клавиши бумажек. Поэтому очень часто путаю буквы. Когда вижу, то сразу исправляю, но перспектива того, что для поиска многочисленных опечаток самому придется перечитывать текст, коего уже, как вижу – 38 страниц – не вдохновляет. Интересно, а кого, вообще, вдохновит это читать…

28 апреля

Мы бодренько со скоростью 28-29 км/час идем вдоль аргентинского берега над шельфом, но на изрядном удалении от самого берега. Его, конечно, не видно. Прошли утром в 40 км от Фолклендских островов, но их тоже не видели. Где-то как раз здесь (может, прямо под нами лежит) потопленный аргентинским самолетом, выпустившим французскую ракету «Экзосе» (не помню, как пишется на французском) английский эсминец. А аргентинский крейсер, потопленный английской подводной лодкой по наводке спутников США, лежит много ближе к берегу – километрах в трехстах. Здесь особенно отчетливо понятно, что та война – либо авантюра чистой воды, либо что-то я не знаю. Может, здесь нефти много, или там еще чего. Не из-за кальмаров же? На Фолклендах ничего не происходит, на South Georgia – тем более.

Кстати, когда я собирался в циркумполярную экспедицию с датчанами в 2014-2015 годах на паруснике “Activ”, и мы сидели в пивной Копенгагена с Володей Питулько и капитаном парусника «Jonas’ом Bergsoe», строя разные планы на генетические исследования на Ямале и в Якутии (экспедиция называлась “Mankind and Environment in the Arctic” и финансировалась издателем, и просто миллионером Frederik’ом Paulsen’ом), то Jonas рассказал, что году в 2012-м они вместе c Paulsen’ом вояжировали в южной Атлантике и зашли на этот самый South Georgia из любопытства. Там было холодно, мокро и ветрено, полная разруха в каких-то укреплениях, видимо, оставшихся от той войны. Они там побродили, и Paulsen распорядился дать миллион не то евро не то долларов на ремонт укреплений. А когда кто-то из сопровождающих спросил, зачем это надо (там никто не живет), тот ответил в смысле, что просто грустно видеть этот бардак. Мол, люди строили, а все разломано, а так – если кто приплывет, то вот хоть от ветра укроется.

Экспедиция та, конечно, обломилась сначала из-за недостаточного проворства датских назначенных Paulsen’ом распорядителей: они оформили разрешение на проход по Северному морскому пути, но не знали, что надо еще за сколько-то месяцев оформлять разрешение на работу на материке, а от помощи, которую Витя Боярский изначально предлагал в оформлении всех бумаг, они почему-то отказались. А Витя знает все досконально, поскольку он долго занимался экспедициями на Северный полюс через базу «Барнео». Экспедицию отложили на год. А потом поганцы украинцы устроили очередную революцию… Все поменялось, вообще. Наверное, навсегда. Отношения как-то завяли, хотя мы переписываемся с генетиком Eske Willerslev’ом, и он хотел даже прислать свою сотрудницу осенью 2015 года в СПб для работы в какой-нибудь нашей лаборатории для выделения ДНК из проб кровей редких народностей (у нас этих проб больше 1000). Именно ему я хотел привезти пробы во время длительной пересадки в Копенгагене во время прошлой поездки в Штаты. Но тут арабы взорвали самолет в Египте… Как жить!? Кругом одни глупые подлости…

А я должен был идти на «Activ» до Чукотки, а предлагали и, вообще, вокруг Северного полюса. Не знаю, серьезно ли. Но я официально стоял в программе и в судовой роли. Так вот – возвращаясь к аргентинцам с англичанами – на хрена они столько народа положили, кораблей потопили, самолетов понасбивали, денег ухлопали чертову прорву… Ничего же никто потом не стал делать. А здесь, кажется, и делать-то нечего. Надо у наших спецов поинтересоваться, есть ли здесь минералы какие-нибудь…

Значительно потеплело. Вода около +7 градусов, воздух – наверное, около +5. Ветер хоть и довольно сильный (12 м/с), но – в корму. Волнение – как обычно, около 3-4 баллов. К этому уже все привыкли и не замечают.

Сегодня объявили про то, что надо сдавать предварительные отчеты, отдавать послезавтра служебное барахло и предупредили о таможне в Монтевидео. Дело в том, что команда везет прорву алкоголя из Кейптауна. Там делают дешевый джин, и народ берет его ящиками. Этого нельзя, поэтому перед всякой таможней алкоголь прячут на судне в потайных местах. Нам прятать нечего, поскольку мы – малопьющие. Взяли по бутылке этого джина, да чуть – вина. Но официально и этого нельзя. Правило у уругвайцев такое: 1 литр любого алкоголя (открытая и неполная бутылка считается полной) и 40 штук сигарет. За превышение норм – штраф. Так что тоже на всякий случай спрячу.

Плановое возвращение в СПб объявлено на 23 мая, что отлично! В Монтевидео все-таки не заходим, стоим на рейде. Сколько и на каком удалении не объявляли.

Я, похоже, не успеваю с этой диссертацией. Ну, да и черт с ней. Постараюсь, конечно. Но работы было больше, чем я думал.

29 апреля

Погода отличная. Умеренная облачность, волн почти нет, температура воды + 9 градусов, воздуха – наверное, около 7. Ветер с юга около 10 м/с, не мешает «гулять».

Банный день. В этот раз народу было много: пара вертолетчиков, белорусский врач Леня, пара – тройка полярников. Но потом все вежливо разошлись, и мы уже традиционно парились втроем. Эта массовость – из-за шлюпочной тревоги, объявленной в самое ходовое время – в 17 часов. Она сбила, конечно, планы у большого количества экспедиционников, и они не успели попариться.

Много не пишу потому, что опаздываю с этой диссертацией. Почти только ей и занимаюсь. Всю задницу отсидел за эту так называемую экспедицию. Не то, что у Вовы Питулько – «весь в мыле».

30 апреля

Завтра Первое мая и, заодно, Пасха. А также день яичницы. Пришлось по такому случаю прибраться в каюте. Пожалуй, до меня здесь не убирались с момента отхода из СПб.

При почти полном штиле (ветер 4 м/с, волны вялые, без «барашков»), температуре воздуха +9 и температуре воды +14 лежали целый день в дрейфе. Течение несет нас со скоростью 4.5 км/час прямо в Монтевидео. Продрейфовали уже 43 км. Это течение и есть секрет наших побед по части скорости в последние дни. Течение формируется у Фолклендских островов. Матросы слегка наводили марафет на носовой палубе, все оформляли таможенные декларации и сдавали барахло после сезона. Еще прятали алкоголь и сигареты от возможной таможенной проверки. Зачем стояли, никто не объяснял, но, полагаю, что слишком быстро шли в предыдущие дни при том, что в Монтевидео по расписанию надо быть 3-го мая. Кто-то даже пытался ловить рыбу на мясо, но это, наверное, бесполезно, поскольку под нами больше 1.5 км глубины (мы стоим как раз на склоне шельфа). Зато после захода солнца мужики, воспользовавшись тем, что борта подсвечиваются довольно яркими светильниками, стали ловить на свет и крючок кальмаров. Сосед с нашей палубы даже поймал. Я постоял – посмотрел, но ничего не произошло. Довольно тепло и звездно. Я время от времени «гуляю» в курильской одежке «Рубежи России» с капюшоном. И не холодно.

Договорился с Арсением о том, что он перешлет Ленке для передачи диссертантке файл диссертации и сопроводительное письмо из Монтевидео или уже из Москвы. Он третьего мая с рейда на катере отправится в Монтевидео, а потом – в Москву. Уже купил билеты. Если все по срокам так и будет, то я, скорее всего, как раз успею с диссертацией к 3-му мая.

1 мая

Праздник-праздник! С утра – крашеные яйца, в полдник – кулич. Ночью была всенощная и крестный ход из 12-15 человек, включая 2-х священнослужителей, по ржавенькому кораблю. Я не пошел, естественно, а Георгий Игоревич и Андрей Петрович ходили. Петрович все фотографировал, поэтому я знаю, как было.

В 5 вечера был концерт. Пел Валентин – тот полярник, с которым я как-то давно работал на кафедре нормальной физиологии. Я пошел, поскольку встретил его случайно на вертолетной палубе, и он пригласил лично. Поет он очень хорошо, только аккомпанемента не было. Он вызвался петь, с его слов, сам – от скуки. Но, по-моему, ему просто нравится петь. Поскольку он поет профессионально – громко, то по понятным соображениям, «петь в душе» ему не очень удобно. Он обещал петь час, но пел больше. Я не выдержал и ушел минут за 10 до окончания концерта, потому что надоело, и – главное – я хотел закончить редактировать эту диссертацию. Посмотрел на своем GPS: мы очень близко от Монтевидео идем вдоль границы (по краю шельфа). Я подумал, что, может, встанем на рейд уже утром второго, и Арсений может съехать сразу. Надо успеть, там уже немного осталось.

2 мая

Просидел с этой диссертацией до половины четвертого, но все доделал. Ни на какой рейд мы не встали, а по-прежнему, идем вдоль границы очень малым ходом по очень спокойному морю. Просто убиваем, оставшиеся до 3-го мая дни. Температура воздуха – около 12-15 градусов, воды – +18. С утра моросило (морянка), но потом весь день было пасмурно, но без дождя.

Я часов в 8 лег досыпать и проспал до 12. Разбудил Андрей Петрович, который сообщил, что по правому борту плывут дельфины. И правда – справа очень весело, выпрыгивая из воды, плыла очень большая стая дельфинов (биолог-китолог потом сказала, что их было около 250 штук). Многие проплывали прямо у борта, чуть его не касаясь. Очень симпатичные. Они плыли быстрее нас, как водится, без видимых усилий.

А справа же сзади, метрах в трехстах творилась, прям, чертовщина: огромный круг – метров 100-200 в диаметре кишел животными. Биолог-китолог разглядывала их в бинокль с мостика (это у нее работа такая) и потом сказала, что это дельфины, пингвины и котики занимались рыбалкой, а птицы над этим кружились и тоже участвовали. При этом настоящими рыбаками, конечно, были только дельфины. Они образовали круг и согнали стаю рыб в кучу. По телевизору это как-то показывали. А прочие «рыбаки» просто нахлебничали. Те дельфины, которые плыли с нами, плыли как раз с этой рыбалки (это было видно, по тому, что их стая тянулась как раз от этого круга). Наверное, они были уже наевшимися дельфинами. Поэтому они и казались такими веселыми. Минут через 30 они все проплыли мимо нас, обогнали и куда-то направились по своим делам. Около 16:00 я вышел на палубу и видел уже спокойно плававших дельфинов (совсем рядом), занимавшихся опять же рыбалкой. Техника точно такая, как у черноморских афалин. Я наблюдал за их рыбалкой как-то будучи в экспедиции на Тамани.

Очень много птиц. Валентин (который певец, но он, вообще-то – биолог) мне объяснил про них и показал «кто есть кто». Оказывается, большинство птиц – это капские голуби. Они, действительно, похожи на голубей размером и общим видом. Только они – парят, а крыльями машут не очень часто. Это у них я как бы разглядел розовый животик и нижнюю поверхность крыльев. На самом деле, низ у них белый, а розовый получается при подлете к нашему пароходу и обращении к нему животом из-за отражения нашего оранжевого борта. Я это еще дня два тому назад понял. Верх у них белый с черными вставками на крыльях и на теле. Большие птицы делятся на группы: большие коричневые – гигантские альбатросы, большие черные – тоже альбатросы, но, кажется, не называются гигантскими, хотя по размеру они такие же. Они действительно большие – размах крыльев, думаю, метра 2-2.5. Есть еще точно такие же, но белые. Они еще больше и называются странствующими альбатросами. Они встречаются реже, и что-то я их не видел с холодных вод. У них размах крыльев (со слов Валентина) достигает 3.5 м. Они, кажется, самые большие птицы на Земле – больше кондора. Летать они могут только при сильном ветре. Когда ветер стихает им надо садиться на воду, как, впрочем, и всем альбатросам. Еще есть маленькие белые – тоже парящие. Они больше капских голубей, но, конечно, меньше даже коричневых альбатросов. Они – тоже альбатросы (самые маленькие из них). Кажется, так и называются – белый альбатрос. Тоже не встречал их с холодных вод. Все они очень симпатичные и, кажется, толковые.

Профессор по лишайникам, когда я его стал спрашивать о повадках альбатросов и про его впечатление об их интеллекте, сказал, что про интеллект сказать ничего не может, но вот повадки действительно назвал милыми. Они сидят на гнезде по очереди, а когда, предположительно, по безделью оба находятся рядом: она, видимо, накормленная им, сидит на яйцах, а он – накормивший, стоит обок, то трутся клювами и оказывают друг другу разные знаки внимания. Профессор это видел, поскольку их лагерь стоял рядом с местом их гнездования. Я тоже не могу точно сказать, что это характеризует интеллект. Я вот могу предположить, что еды здесь, как я понял по толстым китам, дельфинам и разным прочим львам-слонам-леопардам, «как гуталина», потому все время летать-искать ее не надо. Вот они частенько и сидят рядом. А уж она-то, наверное, как рада! Никакого блядства! Сидит при семье… Да, определенно, об интеллекте сказать нечего.

Надо будет почитать про их жизнь в Интернете. Не забыть бы… Но связь здесь очень дорога.

Петрович вчера звонил домой сестре за 9 долларов, не дозвонился. Потом она ему перезвонила, когда он уже был не в рубке, разговора не состоялось, но с нее, как сказал Петрович, дозвонившийся до нее уже вечером, сняли 400 рублей. В чем проблема, не очень понимаю: берег в двухстах километрах от нас. Не очень уверен, что нужен спутник. К тому же, кроме «Иридиума» и «Инмарсата» есть же какой-то «Горизонт». Он дешевле, через него работают телефоны на антарктических станциях. На наших станциях, говорят, установлены просто городские телефоны. Сколько новых слов и знаний, но как же они хорошо описываются освоенными за 65 лет жизни терминами!

После этих чертовых бдений над диссертацией (кстати, получилась, по-моему, очень даже неплохой) денек другой побездельничаю, а потом займусь статьями про протеомику и сонографию, которые вместе с иностранцами. Но без Интернета тяжело будет.

Я все никак не могу сформулировать свое разочарование сущностным содержанием этой поездки. Ощущение довольно сложное, но точно укладывается в термин «разочарование». В целом – конечно, праздник. Но если бы не дельфины – пингвины, хорошие попутчики, красоты полярные, отсутствие связи, наличие времени для каких-то дел, которые невозможно было бы сделать на рабочем месте из-за «планов-отчетов», то суждение было бы простым: это была ошибка. Все вместе – сущностное и сопутствующее – не позволяет так просто судить. Не могу понять, что так сильно разочаровывает. Наверное, все же какой-то дух напрасности происходящего.

Очень хорошо отрепетированная логистика, которая работает даже в отсутствие поганца «Трешникова», на которого все здешние знатоки уже «болт заколотили». Запасные лопасти для вертолетов, горючее, вода-еда на случай застревания (чтоб не получилось, как с «Сомовым») и пр. – все есть. Ну – ржавый корабль. Но не очень же. Все работает. Понятно, что денег не хватает… Не могу понять, зачем, вообще все это: четыре или даже пять станций, зимовки в отсутствие денег у государства. Никто не смог мне объяснить, что он там делал. Белорус Леня сказал что-то подобное: знаете, говорит, я понять не могу, что там делают зимовщики, сидят целый день и смотрят телевизор? Ну, дизелисты – понятно, электрики-механики – понятно. А вот даже метеорологи – зачем? Зимовщики, как оказалось, не решают никаких глобальных задач, а просто предохраняют от замораживания станции. Какие-то задачи решают сезонники: профессора по лишайникам, доценты по планктону, китам и пр. …магнетизм, опять же, электричество земное, потепление – оно же похолодание… Не очень ясно, где расположены героизм и самоотречение. А почему я, вообще, считал (видимо, неосознанно), что там должен быть героизм и самоотречение? Детские какие-то штучки. Наверное, в этом и есть источник разочарования. Да еще и в грязи… Что-то Гамлетом отдает мой последний абзац… Да и, пожалуй, почти все, кроме “… pangs of disprized love…” замечательно совпадает: и “…law’s delay и … insolence of office”. А про грязь там, вообще, – основное содержание пьесы…

Поэтому женщины на кухне так и относятся – как к детям. Это не у полярников, а у женщин героизм и самоотречение: этот гад водку жрет, по бабам ходит, дети некормленные дома плачут, а я тут вынуждена этих паразитов-бездельников кормить. Ишь – нажрались яиц да кулича – концерт устроили… и ходют, и ходют… а мне столы накрывать надо…

А еще хотел Игорю предложить зимовать. Ни в коем случае! Совсем «одичает» (это, – из «Женитьбы Бальзаминова», кажется: «…что я – одичала, что ли!»).

3 мая

Утром рано прибыли на рейд Монтевидео. Выгрузили ребят – тех, которые с аэродрома, плюс москвич-метеоролог, плюс еще 2-х вертолетчиков «без языка», плюс еще одного странного седого мужика, с которым мы разок мылись в бане. Мы, кстати, сошлись во мнении, что он похож на КГБ’эшника. По его поведению трудно было понять, к кому он принадлежит – к команде или к сезонникам. Но он точно не принадлежал к зимовщикам. Он ни с кем особо не разговаривал и с ним тоже особо не говорили. А пищу принимал он не в нашей, а в капитанской столовой (а, может, и в своей каюте), и с кем сидел, мы не знаем.

Мы тепло простились с москвичом-метеорологом и начальником-хозяином аэродрома, по такому случаю прямо с раннего утра допив 1/3 бутылки джина, который, как оказалось, не был допит на предыдущей встрече еще у станции «Беллинсгаузен». Думаю, что я уж с ними больше и не встречусь никогда. Во всяком случае, с Петровичем и Сашей (Георгием Игоревичем!) они в этот раз встретились через 10 лет после первой совместной экспедиции.

Мы постояли на рейде часа 2, взяли какую-то еду (говорят, свежую зелень) с катера, который пришел за ребятами, подняли якорь и пошли себе домой. Я успел позвонить Ленке со своего замечательного дешевого Билайна, Сашка и Петрович тоже позвонили с моего замечательного Билайна, потому что судорожная перетасовка Теле-1, МТС и Мегафона ни к чему хорошему не привела.

Весь день мы шли по этому мутному (от рек Параны и Парагвай – не знаю, какая из них мутнее, Парана – точно мутная, я видел ее в Буэнос-Айресе) заливу, окруженные сонмом громадных порожних контейнеровозов и сухогрузов, стоящих на якоре в ожидании чего-то. Они даже еще стояли и на выходе из залива. Думаю, их в общей сложности было около 80-100. Сначала мы решили, что они ждут очереди на погрузку в Монтевидео и Буэнос-Айресе, но так много в очереди не стоят, наверное. Скорее всего, это проявление кризиса. Возить, наверное, нечего или некуда.

Интересно, что любимые океанские птицы (даже капские голуби) в заливе не летали, вообще. Было несколько чаек, не умеющих парить, а парящих птиц не было. Может, из-за мутности воды им было противно. Но рыбы в заливе много, во всяком случае, мелкой (сантиметров по 15 – 20). Она из-под нашего парохода все время отпрыгивала в стороны.

Сегодня севастопольский профессор по течениям рассказал, как нам бы лучше плыть. Я предварительно на карте смотрел течения, но запутался. Мне показалось, что еще оставшиеся у меня со школьных времен знания этих течений уже отменены. Но после его объяснений стрелки на карте стали понятны. Мы сейчас в месте нахлеста холодного Фолклендского и теплого Бразильского течений. Если мы будем продолжать идти вдоль берега, как раньше, то уже завтра – послезавтра наступит жара. А лучше бы, со слов профессора, идти повосточнее. Туда отворачивает Фолклендское течение, и так жарко не будет. После его рассказов я вышел на вечернюю палубу и заглянул в свой GPS. Скорость у нас бешеная – прямо рекордная – 31 км/час, и идем мы вдоль берега (светится уругвайский город Rocha). Значит мы еще идем в струе Фолклендского течения. Завтра будет видно, какое решение примет капитан.

Я все думаю над разочаровывающей частью своего путешествия. Вспомнил речь (кажется, последнее слово) Ходорковского на втором суде (2010 год, по-моему). Она – эта речь – замечательная (надеюсь, он сам ее сочинял). Там все – сплошь правда. С тех пор если что и изменилось, то только в худшую сторону. Наверное, разочаровывает то, что это – правда и здесь. Т.е., не только в самой России (на материке, как говорят на Севере), где есть разные странные люди, в том числе, и какие-то «граждански активные» женщины, например – Божена Рынска, Ксения Собчак и пр., напрочь отбивающие охоту приимать участие в акциях гражданского общества, из них, в основном, состоящего, но и в «пердулеве», каким, без сомнения, является Антарктика, где, как мне всегда казалось, концентрировались какие-то цельные личности. На Крайнем Севере они так концентрируются даже и до сих пор. А здесь я увидел – нет, не самих теперешних личностей – все-таки времени было мало и число бань невелико, но результаты их деятельности. Результатов почти нет. Как и на материке, происходит, как мне кажется, симуляция деятельности. Все – полностью в соответствие с речью Ходорковского: застой, вялый барабанный бой, управляют уже даже не «крепкие хозяйственники», а шушера из того, кого в мое время принято было считать неудачниками. Причем, если завтра вдруг все кардинально изменится (чудо такое случится) – придет «хороший» царь, всех выгонит – то… Ничего не будет после этого «то»… Нет активных, приличных людей-то. Если завтра мы начнем ставить студентам честные оценки, то… наступит кошмар. Сначала – в июне – мы их выгоним, а через один год – радостно выгонят нас. Выгнали бы и сразу за студентами, но мешают особенности планирования бюджетного финансирования и сезон летних отпусков. Кто там думает про больных! Так и здесь: завтра «хорошего царя» снимут, кто там думает про страну! Или уж надо искать какого-нибудь Пиночета… Вон – даже российский аэродром, реально управляемый и обслуживаемый нашими специалистами (формально – какой-то негритянкой, с которой договорились), созданный в пику иностранным перевозчикам хорошим человеком из ААНИИ Турчиновым, зарегистрирован в Южной Африке и укомплектован самолетами DC-3 сороковых – пятидесятых годов выпуска. Я был уверен, что это – наш аэродром. А корпуса наших самолетов – почти таких же (Ил-14 и, вроде, даже еще и Ли-2 – тот же DC-3, выпускавшийся по лицензии у нас) заметены снегом на станциях. Их не имеет смысла восстанавливать. Я здесь, к сожалению, наслушался разных объясняющих историй, в том числе, и про знакомых людей, которые реферативно могут быть изложены в виде следующего рисунка (у меня в папке “misc” обнаружился, компьютер вчера «чистил», стирать не стал):

А, может, и правда не имеет смысла… восстанавливать.

4 мая

Сегодня вдруг как-то внезапно посветлело и потеплело. Здесь подъем происходит в 7 часов, но реально многие встают раньше. Я теперь обычно просыпаюсь около 6. Так всегда было темно приблизительно до 8:30, а вдруг уже в 6:30 – светло. Почему-то не постепенно. Наверное, из-за того, что последние утра и дни небо было застлано облаками. К ночи они рассеивались, и мы смотрели на звездное небо, в котором я, правда, мало что понимаю – в смысле: где там этот Южный крест и прочее. Но мне просто нравится смотреть на Млечный путь, который я различаю, к собственному удивлению, безошибочно. А сегодня вот утро яркое, облаков почти нет, ветерок даже и приятный 5 м/с, волн нет совсем. Становится почти жарко: в 11:30 температура воздуха +18, воды + 23. Мы – на траверсе Рио-Гранде – Пелотас. На пароходе открыты все возможные двери, мы гуляем в рубашках с короткими рукавами. Все-таки, профессор по океанам был абсолютно прав: поскольку мы не стали сворачивать направо, мы идем по теплому Бразильскому течению (кстати, – навстречу, но со скоростью около 30 км/час), значит, скоро все перегреемся вместе с машиной. До следующего порта – Бремерхафена – осталось больше 6000 миль, мы осваиваем около 300 миль в сутки.

Андрей Петрович позвонил за 9 долларов домой и в клинику. Заведующая отделением сообщила радостную весть о том, что медицинская сестра, которая писала в прокуратуру незадолго до начала моей поездки, уволилась. Это очень неожиданно, поскольку раньше увольняться она не собиралась, а, наоборот, хотела уволить своих коллег. Причем, написала она внезапно и без видимых поводов про несвежие события, которых, надо сказать, хватает. По своей «детскости» важного она не написала, а написала всякий бабский бред: про какие-то полставки, невыходы кого-то на работу в субботу и прочие пустяки, которые у меня в голове не помещаются. А, меж тем, я очень боялся и боюсь, что кто-то напишет главное – про «нецелевое использование средств», на котором кафедра, клиника, да и весь университет в части, связанной с нами живет, и за счет у медицинского персонала отделения высокие зарплаты.

Эту схему, фактически, предложил я. Думаю, девочки, включая и заведующую, и не понимали, что они делают. На самом деле, мы действуем абсолютно честно, но Ходорковский тоже, кажется действовал честно, но это не помешало его посадить. Смысл простой: дорогие лекарства для очень тяжелых детей поступают персонально (под так называемую федеральную квоту): квота Иванова, квота Сидорова и т.д. Квота одна – сейчас 146 000 рублей. Она определяется диагнозом, например: ювенильный ревматоидный (идиопатический) артрит. Из них в клинике остается всего 8%, остальное уходит на лекарства (около 60-80%) и в администрацию (они как-то их распределяют там – я не изучал). Но при одном диагнозе состояние ребенка разное. Например, Иванов получил квоту по первичному диагнозу «системный ювенильный ревматоидный (идиопатический) артрит» 146 000 рублей и Сидоров тоже получил те же деньги, но по уже поставленному ранее диагнозу «ювенильный ревматоидный (идиопатический) артрит, олигоартикулярная форма». Это означает, что Иванову за эти же деньги надо поставить диагноз и спасти жизнь, а Сидорову – просто «поправить» пару-тройку суставов, причем, при уже известном диагнозе. У первого вероятность покинуть нас – около 10% (до наших успехов, из-за позднего поступления и отсутствия лекарств – до 30%). Поступают они почти всегда в реанимацию, да и по ходу диагностики-лечения частенько «циркулируют между отделением и реанимацией» в попытках помереть от так называемого «синдрома макрофагальной активации» (случается у каждого десятого из них). Естественно в 146 000 рублей они никак не помещаются, поскольку только одна инъекция препарата забирает 16 000 долларов, а их надо делать 1 раз в месяц, поэтому, недостающие деньги, по сути, забираются у Сидорова – у него и препараты дешевле и, самое главное – диагноз уже известен: не надо тратиться. Но тогда квоты Сидорова и Иванова смешиваются, что формально является нарушением закона. А кроме того, мы частенько, вообще, не нуждаемся в получении дорогого препарата, поскольку он у нас с Петровичем лежит в секретном холодильнике. Мы же не можем ждать 4 месяца, пока в ответ на наш запрос министерство выделит деньги на препарат для Иванова. Он, вообще-то, в реанимации лежит и готовится преставиться, пока чиновники получают почту и производят калькуляции. То, что у нас все есть – естественно, если больных много и получаешь упаковки, рассчитанные на взрослых (детских нет в природе), а дети весят в несколько раз меньше взрослых. Идиотские министерские инструкции предписывают выливать остатки препарата, поскольку, если одна упаковка стоит 16 000 долларов, а больных под этот преперат в год проходит около 50 – 60, то, действительно, мы можем изрядно на этом нажиться. Несоблюдение инструкций – уже уголовка чистой воды. Никто и не станет выяснять, были ли случаи продажи на сторону. Просто – не выполнены инструкции: с вещами на выход (вернее – на вход). Поэтому – здоровый коллектив – основное в этом деле.

До сих пор ни о какой мзде никогда за все время моего «правления» и речи не было, и девчонки – просто замечательные, но я всегда боялся, что кто-то догадается о нарушениях и настучит. А, кстати, честность девочек иллюстрируется их походом с объяснениями в прокуратуру, где они дополнительно «настучали» сами на себя. Рассказ заведующей о результатах их со старшей сестрой визита по жалобе этой бедолаги рассмешили меня до слез (думаю, что и прокуроршу тоже). Они должны были прийти с документами из отдела кадров, подтверждающими или опровергающими какие-то положения жалобы. Опытные кадровщицы поднаторели на этом – жалоб этих до хрена в последнее время – и сделали «правильные» бумаги (они и правда, думаю, были правильными): у кого сколько ставок, кто когда выходит на работу и пр. В жалобе было 2 «очень важных» факта: 1. одна из медицинских сестер числилась постовой, а выполняла функции второй старшей сестры, 2. кто-то из сестер должна по табелю выходить в субботу на работу, а по жалобе – не выходила (гадина!). Когда стали выяснять эти подробности, то прокурор – увидев 180% выполнение плана отделением – предложила в частном определении прокуратуры предложить Университету законно ввести ставку второй старшей сестры, а объяснения «про субботу» выглядели следующим образом (излагаю в моем мужском понимании, возможно, я не совсем так понял):

прокурор: так что, и правда не выходит, в табеле же числится, что выходила, и табель подписан.

старшая сестра: нет-нет, в жалобе правильно: не выходила; понимаете, мы ставим одну сестру в резерв, мы же не знаем, будут тяжелые дети в субботу, когда нетяжелых больных мы отпускаем домой, или нет, а она, если что – сразу выйдет, мы так договорились, а табель же сдается до 20-го числа как бы до конца месяца, и мы заранее не знаем, что будет в остальные 10 дней, поэтому и ставим из расчета, что придется выходить.

прокурор: а если больных не будет, и она не выйдет – тогда как?

старшая сестра: тогда она выйдет за счет этой субботы потом, а я ей это в график не поставлю, поскольку уже ставила, у нас и еще такая-то и такая-то так работают, иначе как же сделать-то?

прокурор: так и еще, кроме той, на которую жалоба, и другие, бывает, что отсутствуют на работе в субботу?

старшая сестра: да, конечно.

прокурор (видимо, помирая со смеху): так тогда приходите снова с новыми табелями, будем и это изучать.

Смех возникает, если знать заработную плату медицинской сестры. Боюсь соврать, но базовая ставка что-то около 5-7 тысяч рублей в месяц (здесь доплаты за тяжелых больных не в счет – это совсем другая бухгалтерия). И вот прокурор промышленного Выборгского района, где, уверен, крадут сотнями тысяч – миллионами долларов, занимается такой ахинеей!

Сначала девчонки хотели эту жалобщицу пропесочить на общем собрании, но я просил дождаться решения прокуратуры, в здравомыслии которой почему-то не сомневался. Заведующая отделением распорядилась всем строжайшим образом работать по идиотским инструкциям. Боялись, что она будет всякие пакости подстраивать… Но до моего отъезда ничего не происходило. Я испытываю какое-то облегчение от увольнения этой женщины. Хотел с ней поговорить после приезда. Девочки даже, кажется, просили. Но я решил, что поговорю после решения прокуратуры. Хотел предложить просто извиниться перед сотрудниками клиники и забыть это, но вот – теперь не надо, ф-у-у-у, повезло. Никакой радости нет. Она была, вообще-то, хорошей (и прехорошенькой!) нестарой еще женщиной. Что с ней стало, не знаю. Вроде – благополучная семья, богатый муж. Девчонки сказали, что она, вообще-то, сутяга. Лет пять судилась с садоводством, что-то с дочкой делит… Уволилась – и ладно. Думал, будет период бабских баталий. Может, ей самой стыдно стало… Хрен разберет этих женщин.

Погода – красота! Объявили, что в каютах включили кондиционеры. Очень пузатые полярники разделись и ходят вокруг вертолета кругами – загорают. Знатоки говорят, что скоро выйдут загорать и женщины. Говорят, что это пропустить нельзя.

5 мая

Прошел ровно месяц с нашего отхода из Кейптауна. Должен сказать, что и не заметил, как прошло это время. Не надоело пока. Но, конечно, надо брать с собой работу. Чем больше – тем лучше. А без работы можно сойти с ума.

Стало совсем жарко. Днем температура воздуха была 24 градуса, воды – 25. Завтра собираются устанавливать бассейн. Вечером – часов в 11 – мы с Сергеем Петровичем вышли на палубу – было душно. А что еще ждать – мы уже почти пересекли тропик козерога (вечером широта была около 26 градусов) – 23 градуса 27 минут южно широты. Ночью его пересечем, думаю.

Вечером часов пять заседали всемером с членами команды под Сашкину самогонку. Самогонка – ничего себе, но все-таки это – самогонка. В нее травы какой-то положили, что улучшило, но не устранило. Обсуждали проблемы алкоголизма и гомосексуализма. По алкоголизму пришли к единому мнению – это зло. От питья надо воздерживаться особенно по молодости. По гомосексуализму просто не договорили до конца, поэтому решений принято не было. Потом пошли к Петровичу пить чай-кофе под фрукт под названием киви. Он здесь много вкуснее, чем у нас в СПб.

Одна из задач этой экспедиции – уговорить Петровича стать начальника Центра полярной медицины Арктического и антарктического института (ААНИИ). Мы в разном составе проводим с ним разъяснительную работу каждый день. Он то соглашается, то не соглашается. Основное возражение – денег мало платят (это правда), а работать надо, хоть и необязательно много. Конечно, если много не работать, то зарплата будет базовой – тысяч 5-7 (как у медсестры). Но если подсуетиться, то найдутся договоры, и зарплата резко возрастет. Мне-то кажется, что вполне можно поработать. Я же его не гоню с кафедры. Хочет – пусть остается на ставку, хочет – пусть переходит на половину ставки. Не получится там начальствовать – возьму обратно (пока жив-здоров сам и не выгнали). Но решать надо прямо до июня.

Дело в том, что теперешний начальник – Володя Шеповальников – упал, поскользнувшись, и стукнулся головой. Теперь с головой у него плохо. Когда мы уезжали он лежал в больничке, не всех узнавал и говорил плохо. Ребята из неврологического отделения, где он лежит, сказали, что выживет, но функции вряд ли восстановятся. Начальник, который был до него, Володя Оношко, уволился и сейчас работает в сети Министерства по чрезвычайным ситуациям. Его «надули» с местом начальника экспедиции. Отруководив двумя большими комплексными экспедициями на Ямал в 2012-м и 2013-м годах, он хотел поучаствовать в какой-то московской экспедиции. Права у него были сильные, и он на эти права надеялся, а потому уже с начальством ААНИИ разговаривал, видимо, нагловато. В результате этого и, видимо, «неправильного» распределения денег, заработанных в экспедициях, ему пришлось уволиться и уже дома ожидать обещанной московской экспедиции и новой многообещающей карьеры в стольном граде. Но в Москве ему отказали, и он остался без работы, без жилья, с молодой (очень молодой) женой Алисой, с которой познакомился в экспедиции 2012 года. Да еще у Алисы отец, который в Москве живет, вдруг застрадал раком легкого в IV стадии (оперировать бесполезно по очень пожилому возрасту и степени), а у Оношки брат, который живет в Иркутске, тоже, как назло, обнаружил у себя рак легкого не в первой стадии (несколько месяцев тому назад прооперировали). Так они еще мотались к родственникам и устраивали там всякие ухаживания и пр. Мы с Ленкой, кстати, купили у него Ниссан отчасти с целью поддержки неокрепшей молодой (кстати, для него – очередной) семьи в трудной жизненной ситуации, осложненной экономическим кризисом, при котором еще и выставленные на продажу машины никто не покупает.

Так вот: Оношко приезжал из Иркутска, звонил мне, и мы говорили с Петровичем про его начальствование. Договорились, что он, наконец, после 15 лет ожесточенной судорожной «работы» над диссертацией ее срочно защитит (фактически – по жизненным показаниям) и станет начальником Центра полярной медицины, которому, кстати, в этом году исполнится 50 лет. А если он не станет, то, может, и не исполнится, поскольку этот центр сократят, что делается сейчас по счету «раз» и с большим удовольствием. Оношко сходил к начальникам в ААНИИ и еще раз представил Петровича, которого уже все там давно знают и готовы его взять (впрочем, не все: бухгалтерша не любит Петровича из-за «неправильного», на ее взгляд, осмотра ее сисек). Мы договорились, что сразу после нашего прибытия мы окончательно идем к Шеповальникову и, если он в уме, то быстренько решаем этот вопрос. А если не в уме, то все равно быстренько решаем этот вопрос. Петровичу давно было предложено это сделать, поскольку Володя Шеповальников уже года два хотел по весне умирать из-за своего тяжелого диабета и сердечной недостаточности. А последний год – он еще и из-за смерти сына совсем потерял интерес к жизни. А Оношко – не врач, а, кажется, геофизик и всегда тяготился своей медицинской деятельностью. Уже даже взяли какого-то отставного полковника-медика с перспективой его назначить начальником, но в 2013 году в экспедиции на Ямале выяснилось, что он запойный. Пока Володя Шеповальников не ушиб ум о ступеньки родного института, дело было несрочным и все время откладывалось. А теперь стало срочным.

Перед отъездом мы приняли меры к окончательному редактированию Петровичевой диссертации (предзащита была, по-моему, уже год тому назад, но он, гад, пальцем о палец не ударил после этого), и вот – надо его дожимать. Пока жив Чилингаров – пусть теперь и не самый большой начальник, да пока нас еще помнят по северам, можно, мне кажется, поназаключать договоров даже и долгосрочных. Петрович очень контактный, тетки его пока любят… В общем – очень годится. Но не хочет… А куда лучше-то: как-бы даже и коммерческая деятельность под законной государственной крышей. Севера имеют право заключать договор (сейчас государственным учреждениям трудно заключить договор с коммерческими организациями – запрещают), у Петровича есть некоторый силы и средства – даже целая экологическая лаборатория во главе с Шамилем Борисовичем, который, кстати, тоже наотрез отказывается становиться начальником.

Один из фундаментальных негативных следствий этой демократической революции 90-х годов: никто из приличных людей не хочет становиться начальником, понимая бесполезность суеты и стыдясь участия во всеобщем бардаке под барабанный бой и бодрые завывания недоумков «Россия – вперед!». Зато на эти места с охотой приходят поганцы со своими ничтожными планами, сводящимися, в основном, к самым примитивным способам оттопыривания себе денег. А если и поганцев не находится из-за «неперспективности» сумм, которые можно оттопырить, то направление закрывается. А как понять скудным умом-то, в чем перспективы? Например, Северный морской путь – это перспектива? По-моему, сомнений нет – конечно, перспектива. Но это у меня сомнений нет. Но весь вопрос в том, что такое перспектива. Завтра заработал – это перспектива, а если послезавтра? А через 3 года? Да ладно тебе умничать – зюйд-вест, зюйд-вест – ты пальцем покажи! (это анекдот есть такой про рыбака-чукчу, которого капитан нашей подводной лодки спрашивает, куда поплыла американская подводная лодка).

6 мая

Сегодня вышел на палубу – жара, хоть было и около 8 утра. Штиль, легкая облачность, впереди справа, похоже, грозовой фронт, идут дожди из некоторых туч.

Тропик козерога мы еще не пересекли, Сан-Паулу (между ним и Рио-де-Жанейро он приблизительно расположен) где-то чуть впереди слева (около 8 утра мы были на широте 24 град. 50 мин), хотя мы плывем в открытом океане и его не увидим.

Наконец-то я увидел летучих рыб. Теорию-то их полета я думал, что знаю, но действительность, как всегда, оказалась сложнее всяческих схем. Я еще вчера вечером заметил какое-то насекомое типа стрекозы, которое летело от нашего борта на высоте около 20-30 см над водой и через метров 15-20 упало в воду. Я еще удивился, откуда здесь стрекозы посреди моря. Но потом решил, что, может, прилетела или полуутопленная приплыла когда мы стояли в Монтевидео.

Были сумерки, и я не был уверен, вообще, что это стрекоза. Еще подумал, что, может, кто-то с нижней палубы бросил какую-нибудь бумажку. А сегодня утром, стоя на набегающем приятном ветерке, обратил внимание на незнакомую машущую птицу, которая, к моему удивлению, все время стремилась лететь перед пароходом. Кстати, должен заметить, что птиц у парохода, вообще, никаких нет, хотя и берег недалеко по здешним меркам. Мы плывем одиноко. Все буревестники и папские голуби кончились еще позавчера. Так вот, оказалось, что птица охотится за этими «стрекозами» которых довольно много. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это – рыбки размером, наверное, сантиметров 10 – 15 (трудно точно оценить с верхней – шестой палубы). Наш пароход своим шумным носом вспугивает этих рыбок, они взлетают и летят очень низко – сантиметрах в 10 – над водой. Причем летят довольно далеко – метров на 15-25 – и небыстро. И, кажется, не планируют, как я думал раньше, а машут этими своими длинными плавниками-крыльями.

Я не уверен, машут ли они, но думаю, что машут, поскольку скорость выхода их из воды невелика, а скорость полета вариабельна, хоть направление они держат строго. Видимо, рулить не умеют. Вообще, сверху действительно похоже на прямолинейный полет стрекозы или, правильнее, красавки. Только еще интересная особенность: увидев, что за ней гонится птица, рыбка опускает хвост в воду и, видимо, там им быстро шевелит, поскольку полет очень резко ускоряется – один раз птица целую секунду, а то и две летела прямо за рыбкой, но не могла ее догнать и схватить. Потом рыбка ныряет в воду, птица ныряет за ней, но, похоже, что ныряет тщетно: не ловит рыбку, а просто вскоре разочарованно выныривает. Видимо, она проворная, эта рыбка, и в воде быстро уплывает. После этого птица взлетает, разворачивается, летит снова к носу парохода, где все повторяется. Иногда выпрыгивает сразу несколько таких рыбок. В общем, минут за 20 наблюдения вылетело таких рыбок штук 8-10, а птица, если и поймала, то только одну. В воздухе точно никого не поймала по своей несуразности (может, молодая и неумелая), а вынырнув однажды долго болтала головой в воде, наверное, пристраивая рыбку в клюве хвостом назад, чтобы половчее проглотить. Почти уверен, что это – мелкие такие рыбки, а не насекомые поскольку про насекомых, плавающих среди океана ничего такого не слышал и не видел. А раз летают, то, конечно – летучие.

7 мая

Поездка все больше походит на развлекательный круиз. Погода отличная: температура воздуха – градусов 25-26, объявленная температура воды – 28 градусов. На небе – ни тучки. Красивая вода. В ожидании жары, установили бассейн на носовой палубе. Завтра можно будет там мокнуть. Но, честно говоря, особой жары не чувствуется. Хорошо работает кондиционер в каюте. Народ загорает очень активно. Профессор по лишайникам уже сгорел, по крайней мере, лицом.

Биолог пояснил, что птица, охотившаяся за летучими рыбами, называется олуша. Еще он очень доходчиво рассказал, почему пропали птицы (кроме этой единственной олуши, которая, кстати, больше не появляется). Действительно – все просто. Из-за высокой температуры воды в ней мало кислорода, а, значит – нет и рыбы. Птицам делать здесь нечего. Вот они и пасутся там, где вода холоднее, и плюют на разные неудобства вроде низкой температуры и волн.

Вода очень необычного цвета. Профессор по океанам долго объяснял про небо, глубину, минеральный состав воды, живые существа, живущие в воде. В общем, – так и должно быть. Хотел сейчас подобрать подходящий цвет и вставить в этот текст, но что-то подобрать не могу. Нет у меня в палетке такого цвета. И названия его я не знаю, но точно не синий. Плохо понимаю, что такое «бирюзовый». Может, это как раз он? Но только если он не голубой. Может, темно-бирюзовый, называется. Попрошу завтра Сергея Петровича просто воду сфотографировать. Ему жена подарила какой-то дорогой фотоаппарат, и он все время с ним ходит и фотографирует все подряд. Заколебал нас с Сашкой: все время фотографирует наши лица на фоне всякой дребедени. Вот посмотрим завтра, как этот дорогой аппарат цвета регистрирует.

Вчера поздно вечером и ночью мы проплывали мимо фрагментированного зарева слева со стороны бразильского берега. Я думал, что это отсвет от городского освещения. Как раз здесь этих городов на побережье, судя по карте, много. Но это километрах в двустах от нас. Кто-то залез на самый верх парохода и в бинокль увидел нефтяные платформы. Их было больше десятка (штук 18). Я и не знал, что Бразилия добывает нефть на шельфе (а, может, и не на шельфе а в своей экономической зоне). Надо бы уточнить. Действительно, днем мы видели километрах в 2-х от нас буровую платформу, но, похоже, разведочную.

Кажется, на пересечение экватора затеют какое-то празднование. Петрович сказал, что приходил доктор, зимовавший на «Новолазаревской», и сказал, чтобы мы не занимали «экваторное» время, поскольку принесут какие-то пригласительные билеты. Что-то не хочется мне никаких праздников с Нептунами и русалками. Обычно это бывает как-то по-дурацки. Да и возраст уже не детский. Но что поделаешь… Наверное, надо будет глупо улыбаться и всему радоваться, хлопая в ладоши.

Этот доктор – молодой нейрохирург, работающий в одном из наших городов в центральной части. Он «зарезал» пациентку у себя на постоянном месте работы и поехал в Антарктику для зарабатывания денег на адвоката. Сейчас находится под судом, в связи с чем, как он сказал, начальник полярной станции «Новолазаревская» получил распоряжение, предписывающее этому доктору «невыезд». Т.е., он – «невыездной» со станции. Действительно, интересная бюрократическая коллизия. А судить-то как, если он на станции, а не у себя. Все посмеялись, посадили его на наш пароход, и вот он плывет навстречу судебным делам вопреки судебному решению о «невыездном» состоянии. Кроме того, он еще и развелся до этого. Его жизнь полна приключений и денежных трат. Но он бодрый такой.

Мне что-то уже это приключение начинает надоедать. Хочется руками что-то сделать. Надоело сидеть за компьютером. Опять же, Ленка, кот и кошка, Машка и… что там, интересно, на работе происходит…

8 мая

Сейчас раннее утро. Солнце еще не взошло, но уже жарко. Если такой ход сохранится, то послезавтра вечером мы должны пересечь экватор. Надо же, Ленка хочет жить в такой скучной жаре. Это еще здесь в океане прохладнее, а в этом Эквадоре, наверное, ежегодное скучное пекло. Да еще землетрясения и наркотрафик.

Дописываю вечером. Сегодня заходил попить кофе вертолетчик. Хороший мужик из украинских Сум. Т.е., земляк моего отца, а, значит, и частично мой. Он сейчас живет и работает в Артеме под Владивостоком. Рассказывал о жизни в бандитском Владивостоке.

Когда-то Саша Цыбульский – Яшкина бывшая «крыша» из Орши – очень хороший мужик, рассказывая мне про бандитскую жизнь, сказал, что во «Владике» – порядок (в отличие от Питера), потому что там есть «смотрящий» и, вообще, – это бандитский город. Вертолетчик это сегодня подтвердил. Причем, привел всякие примеры из тамошней жизни. Их этих примеров следует, что все мэры, за исключением Черепкова, ворье и бандиты. А предпоследний из них (забыл фамилию) – по кличке «Винни-Пух», вообще, отличался тем, что сразу даже при мелких разборках стрелял оппоненту в колено, успел удрать в Таиланд, где и живет до сих пор, ожидая, когда с него снимут кучу обвинений. Часть уже сняли. А про губернатора Сахалина, ныне находящегося под судом, сказал то, что мы все и думаем сами – не захотел делиться, вот и сидит, а деньги «отожмут» и выпустят. Про жизнь в Сумах рассказывал со слов своей сестры, которая там осталась. Говорит, что плоховато живут, предприятия закрыты, микроскопный завод (там раньше делали электронные микроскопы, но лучше бы, наверное, не делали совсем) давно закрыт, и там теперь какие-то бизнесы. Но, в целом, говорил скорее нейтрально.

Кстати, завтра – большой праздник. То ли по этому поводу, то ли просто случайно, но сегодня случилось мелкое смешное (?) событие. На пароходе в качестве приглашения на еду принято напоминать о том, что надо идти на камбуз: четыре раза в день минут за 15 до начала еды по графику включают всякую музычку, которая звучит до окончания времени, отведенного на принятие пищи. Так вот: вечером перед ужином сижу я весь в наушниках за компьютером и фоново слушаю Первый концерт Чайковского для фортепьяно с оркестром и вдруг включается музыка по радио. Я продолжаю сидеть, имея в виду дослушать свое (это была ошибка!), но вдруг – к сожалению – уже в самом конце совершенно неизвестной мне песни, исполняемой неизвестным же коллективом молодых ребят слышу громкие слова припева:

«…В чистом поле – система «Град»,
За нами Путин и Сталинград!!!»

Я уже решил, что из-за беспрерывного сидения за компьютером вступил в фазу галлюцинаций, снял один наушник, и они для меня повторили еще раз то же самое, по-моему, погромче. Тогда я спешно завязал со своими интеллигентскими штучками (в смысле – с гомиком Чайковским), сорвал с себя наушники и еще два раза успел услышать эти две громкие строчки, после чего песня кончилась. Я специально их быстро записал на бумажке и затвердил, чтобы не забыть. Теперь вот с той же целью записываю здесь. Приеду в СПб, зайду в Интернет и узнаю, какая группа это поет и, самое главное, серьезно ли она это поет, или это такая шутка. Песня была развеселой… а, может, и патриотической. Надо было, мне, дураку, слушать сначала.

Вообще, я не заметил здесь никакой специальной пропаганды. Во время еды телевизор включен, демонстрируют по выбору несколько программ судовой сети (выхода в настоящее ТВ нет). Ребята щелкают программами, и там обычно полуголые тетки и негры что-то не то поют, не то выплясывают, или всякие красивые фильмы, сделанные BBC про животных. Или вот было про то, как наш пароход «Михаил Сомов» замерзал в Антарктике, и его Чилингаров приплывал спасать на ледоколе из Владивостока. Хотя фильм сам по себе весьма нелестен для властей, местные моряки сказали, что там довольно много неправды, и все было не так уж страшно. Да и ледокол был не нужен, поскольку пока его организовывали и спешно пригоняли, случилась уже слегка весна, подул ветер и образовалась подходящая трещина до чистой воды. Но ледокол приказали не останавливать, а делать вид, что он выводит «Сомова». О том же, кстати, говорил и Светланов, когда мы с Петровичем вояжировали на «Сомове» по Северному морскому пути. А Светланов принимал участие в этом приключении и, полагаю, знал все подробности. Один раз была какая-то пропагандистская передача про то, что мы первыми в мире придумали 16-разрядный процессор, персональный компьютер и суперкомпьютер («Эльбрус»). Но, по-моему, этого никто не смотрел. Кажется, это было с утра, а на завтрак приходит мало народу.

На «Сомове» приход на завтрак – это было строжайше обязательным занятием. Не приди на завтрак – это подписаться под тем, что ты вчера напился до беспамятства. Поэтому люди приходили синие, страшные, но выбритые и своими ногами (по крайней мере, последние несколько метров). А здесь, оказалось, нет таких строгих правил. Поэтому уставшие полярники утром спят. Не думаю, что по случаю вчерашнего пьянства. Все-таки никакого повального пьянства и не происходит. Может, кто-то и пьет, но не показывается. Здесь все сейчас загорают, выхаживая полуголыми свои сколько-то кругов вокруг вертолета, занимаются мелким спортом, приводя себя в порядок: зимовщики – после зимовки, экипаж и сезонники – после длительного похода. Практически все – очень пузатые. Худых немного, все, кто в возрасте старше 35 – похожи на пингвинов. И ходят так же. Наверное, насмотрелись… Женщин загорающих, вопреки обещаниям знатоков, не появилось. Они ходят одетые в разные сарафаны и прочие летние одежды. Наверное, стесняются несовершенства своих фигур, или им неприятно думать о том, что о них будут думать мужики, поскольку ежику ясно, что они будут думать, непременно их разглядывая.

Может, по этому случаю, а, может, от безделья Петрович вчера вечером зашел в здешнюю библиотеку и взял DVD с фильмами Тинто Брасса. Мы сели смотреть по его настоянию «Баловницу» (или «Шутницу», или как-то так). Посмотрели несколько кадров, после чего я почти сразу ушел ради своей недоделанной работы. Сегодня выяснилось, что смотреть они этот фильм с Сашкой не стали – иззевались, быстренько промотали до конца, увидели, чем все кончилось и легли спать. Но перед своим уходом я услышал с экрана важное откровение некой женщины, описывавшей происхождение молодой главной героини фильма. Суть откровения в том, что если женщина работала на корабле, то это – падшая женщина. Надо же, в Италии, оказывается, такая же проблема. Это же значит уже, что она – общечеловеческая.

9 мая

Сегодня – праздник. Настоящий, не то, что какой-то не очень понятный – 1 мая, или уж совсем сумеречный – 4 ноября. Можно что угодно говорить про сталинизм, фашизм (кстати – надо бы посмотреть официальную формулировку этого понятия), поганца маршала Жукова и пр., но все равно это останется праздником на остаток моей жизни, и никакие порошенковские поправки относительно роли бандеровцев и всхлипывания КГБшских прибалтийских блядей (конечно, имею в виду эту литовскую гостиничную стукачку), которые не имеют никакого отношения к вполне достойным уважения «лесным братьям» и т.п., уже ничего во мне изменить не могут.

Кстати, я вспоминаю, во времена развала СССР к нам зачем-то приезжала молодая женщина из Литвы по рабочим делам. Она рассказывала про литовские события, и мы ей очень сочувствовали и поддерживали их движение к независимости. Я тогда был категорическим противником этого – забыл сейчас фамилию – гнусного (я и сейчас так считаю) полковника, который грозил Прибалтике и о чем-то важном предупреждал. Если бы я знал, что эта живая цепь из людей, протянувшаяся на километры, закончится приходом к власти безграмотных коммуняк третьего-шестого эшелона и КГБшских стукачей, мгновенно перекрасившихся в новые цвета, ни за что бы не стал даже переживать по этому поводу. Опыт – великая вещь. Жалко, что платишь за эти знания годами жизни.

Кстати, к чести КГБ (если эти понятие, вообще, к ним применимо) – не сдают своих ни при каких обстоятельствах. Я как-то то ли выпивал, то ли был даже в бане с КГБшником – начальником охраны Путина на времена его пребывания в Санкт-Петербурге – так он мне рассказывал про эту литовскую б…. Ленка хорошо знает этого КГБшника. Мы как-то парились вместе у Петровича, Синельникова назюзюкалась по своему, по-татарски – бесферментно – достаточно для того, чтобы поливать грязью Путина перед начальником его охраны, причем обвиняя начальника в том, что он прислуживает этому стукачу. Не знаю точно, что она ему наговорила, но только он вышел из парной и говорит мне: «… старик, а что она на меня так набросилась-то, я-то в политической части ни при делах; я же служивый: мне прикажут обеспечить безопасность – я обеспечиваю…». Пришлось сказать, что он просто в неправильное время оказался не в том месте с «неправильной» Синельниковой. Так вот, в принципе, если КГБшник не врет, достаточно опубликовать ее документы в части, касающейся КГБ, и, она, по-моему, должна просто застрелиться (но ведь, сука, ни за что не застрелится, у них не принято). А Бразаускас – по крайней мере, можно посочувствовать. Но она знает, что не опубликуют. И Бразаускас знает. И что это за демократия такая, когда в результате манипуляций с информацией (для кого-то – люстрация, для кого-то – нет) к власти приходят такие гнуси. Ну, ладно – у нас стукач, практически не скрывающий своего прошлого, но и без претензий на демократа. А там же еще хуже – гостиничная б…-стукачка – и с претензиями на всезнайство как надо жить при потере половины своего народа за ее правление. И какое это имеет отношение к литовцам, десятилетиями отстаивавшим свои идеи, пусть даже обрызгивая исторические памятники кислотой. Под Союзом лежали, теперь под Западом лежат. Б… – она и есть б… по понятиям. Под свои понятия и страну строит. Пусть уж будут стукачи без прикрытия. Так хоть «нормальные пацаны» сориентироваться могут.

Мы с утра «залубенили» слегка водочки, обсудили военные части историй наших семей и очередной раз ужаснулись. Наша же семья осталась целой только из-за немыслимой случайности. Бабуля всегда приводила это в качестве примера божьего промысла. Она с моей малолетней мамой и ее сестрой уже выехала на лето в родные места – в деревню Сущево Калининской (ныне – Тверской) области. В конце июня им объявили про войну и забрали почти сразу на рытье траншей под Ржевом. Там, как известно, была потом мясорубка, после которой честный генерал – сейчас не вспомню его славную фамилию – застрелился из-за неудач. Так вот, бабуля – тогда молодая женщина – вдруг, как она говорила, почувствовала непреодолимую тягу к возвращению в деревню Сущево (километров 40 от траншей) и вызвалась сопровождать в те места девочку-подростка, которая на этом рытье траншей заболела ангиной и подлежала лечению. По приходе в деревню Сущево моя бабуля Прасковья Тихоновна неожиданно увидела там своего деда – тогда молодого слесаря оборонного завода «три семерки» (как портвейн, кстати) Павла Яковлевича – который на время остановки на станции «Старица» эшелона, в котором эвакуировали из Ленинграда в Пензу его завод, забежал (там километров 12) за своими. Они все быстренько собрались и успели на эшелон, который благополучно доставил их в Пензу, где потом была куча приключений, включая и посадку моей верующей честной бабули в тюрьму (на короткое время) за попытку выменять на еду какое-то имущество (кажется, пальто).

Вышел утром – погода была замечательная, но шли мы под тучу. В результате целый день лил дождь. Я слышал про тропические ливни. Но это был простой ленинградский мелкий целодневный дождь, для разнообразия перемежающийся зарядами крупного дождя, но не как из ведра, а как из лейки. Мы пошли купаться в бассейне под дождем при боковом ветре 9 м/с и волнении в правый борт 3 балла. Замечательно! В бассейне по такому случаю было мало народа, вода плескалась через край в ритм с креном корабля, Было хорошо.

Удалось без труда выяснить, что это была за песня. Это пела группа «Белый орел». Песня не шуточная и не новая – 2001-го года, впервые была исполнена после террористического акта 11-го сентября.

В течение дня состоялись случайным образом разговоры про вторую мировую войну с разными участниками экспедиции. Народ настроен весьма агрессивно. Лучше сейчас даже и не затевать диалоги про что-то с участием Соединенных Штатов и Германии. У каждого есть свои переживания по этому поводу. В части Германии – это, конечно, Вторая мировая, в части США – конечно, Югославия и Каддафи. Поэтому, и США и Германию – к ногтю. А – заодно – с Турцией пора давно разобраться, давно что-то ей пилюлей не навешивали. Зря они сейчас не согласились на предложение меджлиса Крым блокировать и корабли с танками пропустили по проливу к Сирии. А то бы был отличный повод вломить им п….: «а так, чтоб знали…», как говаривал когда-то совершенно нешутейно мой в то время молодой экспедиционный друг Игорек, который теперь, вроде, уже спился в Карелии. Он – вепс, у них плохо с ферментом. Мы с ним только вдвоем и остались на этом свете из Таймырской археологической экспедиции Хлобыстина.

Сейчас вечер. Накормили фасолевым супом. Все идет хорошо. Жизнь удалась, и праздник удался.

10 мая

Банный день. Тоже изрядный праздник. Жарко, душновато, но вполне терпимо. Обстановка не требует никакого вина, поскольку кондиционеры довольно хорошо работают. Сегодня утречком проплывали километрах в 25-30 от бразильских островов архипелага de Fernando de Noronha. Я их сфотографировал, хотя они были в дымке, далековато и потому плохо различимы. Прошло изрядно времени, они уже давно пропали из виду, и вдруг врывается Андрей Петрович и сообщает, что, оказывается, появилась мобильная связь. Мне даже удалось дозвониться до Ленки и переговорить с ней. Правда, время от времени связь прерывалась, но все же несколькими словами обменяться удалось. Выяснилось, что Игорь уезжает сегодня или завтра в экспедицию, но не на Яну, а куда-то ближе. Дальше связь прервалась, и я так и не узнал, куда именно.

В районе этого архипелага у парохода опять после пары дней совершенно одинокого плавания вдруг появилась стая птиц: олушей и, наконец-то, – фрегатов.

Олуши, по-моему, глуповаты и мордашкой и поведением. А про фрегатов сказать ничего нельзя, кроме того, что они по внешнему виду и поведению очень «распальцованные». Морда гордая и парят как-то гордо, правда они – единственные из всех присутствовавших до этого у парохода птиц садятся посидеть на антенны и разные палки-мачты. Я где-то слышал, что они, вообще, никогда не садятся. Вот это неправда. Очень даже любят посидеть на халяву и поглазеть на окружающую обстановку. Олуши все время рыбачили: ныряли со страшной скоростью, оставляя за собой в воде белую пенную полосу. Перед нырянием они разгонялись, входили в пике и очень красиво постепенно складывали крылья. Не видел, чтобы они кого-нибудь поймали. А фрегаты просто летали, в основном – парили (ветер был довольно сильный). Потом все куда-то делись. Наверное, улетели назад на архипелаг этого де Фернанды де Норонхи (надо бы посмотреть, кто он такой. Как они живут без Интернета на научно-экспедиционном судне, понять трудно).

Еще очень увеличилось количество летающих рыб Они, правда, стали меньше в размерах. Теперь нос нашего парохода вспугивает целые стаи штук по 10 – 20 мелочи сантиметров по 5 – 10 длиной, и они взлетают, как кузнечики. Пролетают метров по 5-10 и опять заныривают в воду. Может, это мальки? Покрупнее тоже есть, но взлетают по одной или по две штуки и летят метров по 25-50. Любопытные животные. А как они, интересно знать, дышат, когда летят так далеко.

Сейчас 00:39 уже одиннадцатого мая. Через 1.5 часа мы будем пересекать экватор. Сашка с Андреем Петровичем намереваются меня окатить океанской водой с глубины 1.5 км в момент пересечения этого экватора. Мне этого не хочется, поскольку я хорошо попарился и хочу спать. Сегодня мы с Петровичем даже два раза ходил в баню, поскольку народ из-за наружной жары купается в бассейне, и не хочет в баню идти. Так что мы ходили с ребятами с «Новолазаревской», и еще в свое время. Может, обойдется выпиванием стакана соленой океанской воды? Но они, вроде, настроены серьезно. Воду держали в холодильнике, и, вот – готовятся меня ей окатить из таза. Потом, наверное, опять надо будет в душ лезть соль смывать… Может, все-таки шутят?

Закат солнца на экваторе

Вручение грамоты о пересечении экватора

Нет, не шутили. Подняли в 2:22, Петрович зашел в лабораторию и посмотрел на GPS, дождался правильных координат, они меня повели на корму, Сашка встал на какую-то металлическую катушку, предназначенную для направления троса при буксировке другого парохода, и вылил на меня литров 8 холоднющей океанской воды, которая была до этого поднята с глубины 1.5 км. Петрович все это сфотографировал. На этом ритуал закончился, мы выпили чаю, и вот – сейчас 03:20, и я собираюсь продолжить спать, хотя уже не очень и хочется. Еще, оказывается, надо выбрасывать старую обувь за борт. Саша, за неимением топтаной, выбросил новенькие войлочные сапоги, которые нам выдали перед поездкой в качестве рабочей одежды. А биолог-строитель Валентин, который зимовал на «Новолазаревской» выбросил, похоже, настоящие старые башмаки. Еще Петрович сказал, что по пароходу ходили всякие члены экспедиции и поздравляли друг друга с пересечением экватора. Меня никто не поздравлял, поскольку я быстренько пошел под душ и особенно по палубе не болтался.

За послеобливательным чаем мы разговорились про политическое устройство страны в части роли «общественного совета при президенте». Я почему-то вспомнил про формирование самого первого общественного совета. Еще Игорь Михайлович Воронцов был жив. Он хотел войти в этот совет (как пацан!). Я помню, что зашел к нему как-то в кабинет во время его разговора по телефону с Рошалем. Со слов Игоря Михайловича, Рошаль сообщил ему, что сам Рошаль вошел в состав этого совета и якобы ждал того же от Воронцова (они оба числились в кандидатах). Игорь Михайлович что-то положительно-ожидательное про это мне сказал, но, видимо, я уже был проинформированнее, поскольку знал, что и Рошаль, и Воронцов вместе войти не могут. Там было или – или, по правилам формирования этого совета. И Рошаль этого не знать не мог. Либо Игорь Михайлович чего-то не понимал, либо Рошаль… ну, скажем, Ваньку валял. И как же хорошо, что Воронцов не вошел в состав этого общественного совета!

Так обсуждаемое только что за чаем (с молоком, кстати), касалось того, что общественный совет – комплект прикормленных клоунов, что выяснилось почти сразу после его формирования. Помню скандальную публикацию в «Новой газете» про некий попавший якобы в их руки документ – таблицу, где расписаны члены этого совета с примечаниями по образцу «17 мгновений весны» (ариец, беспощаден к врагам рейха и т.п.). Вот бы Воронцов обалдел. А разговор затеял потому, что Андрей Петрович недавно был выбран в качестве задавателя вопросов Путину.

Ему позвонили 1-го апреля 2015 (а, может, 2014-го – точно не помню) года по телефону из Москвы и пригласили быть этим задавателем. Мы все решили, что это – первоапрельская шутка, но оказалось, что все взаправду, по-взрослому. Мы (стареющие придурки!) обсудили на кафедре несколько профессиональных вопросов, которые считали важными и с этими вопросами Петрович в ботинках своего сына Ильи (они в семье были самыми «свежими») в нужное время поехал в Москву за государственный счет.

А попал он туда понятно как: Петрович же несколько раз ездил на Курилы от организации «Фонд Андрея Первозванного» этого ублюдка Якунина – приятеля Путина по кооперативу «Озеро» (который начальник был над железными дорогами). Таким образом, у них были основания доверять Петровичу – «…настоящему арийцу, преданному делу партии и пр…». В преданности у них сомнения не было, поскольку Петрович до этого раз или два ездил на ежегодное собрание-поздравление участников этого фонда в Кремль и там никого не убил. А мог, наверное, но ему было не до этого, поскольку на самом деле Петрович туда ездил, чтобы встретиться со знакомой – гинекологом из Москвы – тоже участницей этих экспедиций и, наконец, выяснить истинное ее отношение к нему, а при получении признаков положительного отношения, может, и добиться доказательств (забегая вперед, скажу, что, насколько я знаю, вышел ему облом).

Я-то только разок съездил, случайно узнал, от кого мы ездим, и больше не поехал ни разу ни на Курилы, ни в Москву. Узнал-то случайно: там на Курилах организаторы этой экспедиции устроили фотовыставку для местных жителей про этот фонд, и я всех рассмотрел на витринах и приужахнулся, куда я попал. Как когда-то замечательно в интервью с экрана сказал про членов ГКЧП приехавший из Парижа специально пострелять Ростропович, неловко держа автомат Калашникова, – «…когда я увидел эти рожи…».

А Петрович продолжал ездить, поскольку у него не было знакомых, которые знали что-то про членов этого кооператива, а у меня были, и я, конечно, поэтому был информированнее. Да и потом я очень Леночку люблю…

Ну, так вот: приехал Петрович в Москву, и его поселили в тамошнем специальном пансионате, где хорошо кормили, но куда гинекологов со стороны не пропускали. Наверное, потому что там были свои – проверенные члены партии с правильного года.

Львович, почувствовав, видимо, ответственность момента зачем-то оттуда позвонил проректору по учебе, чтобы уточнить, какие вопросы надо еще задать, проректор по учебе, тоже проникнув в важность момента, отослал его к ректору, который, в свою очередь, проникнув куда надо, вставил Петровичу фитиля за то, что он ездит на такие ответственные мероприятия без его санкций, и предложил свои – самые-самые важные вопросы для задавания (тоже еще один пацан нашелся!) вместо наших уж совсем неживотрепещущих и детских.

Петрович – вооруженный научным мировоззрением и правильными вопросами в ботинках своего сына Ильи, накормленный но обломленный, поехал на репетицию задавания вопросов, где все встало на свои места. Его вопросы – даже самые-самые – никого не волновали. Ему предложили – если он так уж хочет – задать вопрос про пенсионное обеспечение вместо какой-то женщины, которая не смогла приехать (вопрос был записан на специальной бумажке).

Гордый Андрей Петрович в ботинках сына, не очень ношенном костюме и в галстуке (это – важно!) сказал, что это не его вопрос, а вот… и дальше еще раз хотел предложить свои вопросы, но какая-то женщина, сидящая рядом, перебив его, сказала, что это именно она очень хочет задать вопрос Путину про пенсионное обеспечение, и разговоры прекратились, ей отдали бумажку с вопросом, и таки она его задала. Зато, видимо, из-за костюма, галстука, общего интеллигентного вида и, конечно, из-за Илюшиных ботинок Петровича посадили на кресло рядом с еще одним пустым креслом, на котором лежала бумажка с надписью «Хакамада». К сожалению, я точно не запомнил, какое именно имя было на самой близкой к Петровичу бумажке, но он сказал, что такое имя на каком-то пустом кресле точно лежало. Эти люди не принимали участие в репетиции, видимо, по своей занятости и вследствие полной уверенности организаторов в достигнутом уровне их профессионализма/дрессировки. Там было несколько таких пустых кресел с бумажками.

И вот – интеллигентного вида прилично одетый Петрович стал просто-напросто фоном для клоуна. Дальше ничего интересного уже не было. На следующий день произошло главное событие, и Петрович, говорят, был в кадре (сам не видел, я эту хрень не смотрю), и ответственные клоуны, включая и Хакамаду, спрашивали самые важные вопросы, и камера отрепетировано скользила по делегатам-задавателям, нарядившимся для такого редкого случая в самые лучшие одежды. И, самое главное, никто ни в кого не стрелял и никто ничего не взрывал. Сеанс задавания вопросов, несомненно, удался. Только бедный Андрей Петрович и мы, включая как бы «всезнающего» ректора, были трахнуты, а Петрович – еще и обломлен.

И не модель ли это работы общественной палаты при президенте? И есть ли в этой стране, вообще, не клоуны? Вряд ли клоунами рождаются, ими, полагаю, становятся по ходу жизни. Ну, конечно, эписомные механизмы, мети лирование, «правильные» суды и пр., обеспечивают передачу потомству нажитого умения приспособиться и безнаказанно украсть. Вот бы «нищеброд» профессор Воронцов расстроился. Если он, расстроившись по значительно менее значимому поводу, уволился с должности главного педиатра Санкт-Петербурга, то там, может, и вообще бы самоубился. Он же верил… А Рошаль – не знаю…

11 мая

Ничего особенного, как почти всегда, не происходило. С утра погода была солнечной при довольно сильном восточном боковом ветре. Вскоре вошли в полосу облачности и дождя и до сих пор в ней идем. Дождь сильный, иногда прекращается, но вскоре начинается опять. А чего, собственно, можно ждать когда температура воды +30 градусов, а температура воздуха – +29. Профессор по океанам объяснил это явление понятием «конвергенция». Это когда вода очень интенсивно испаряется и, не успевая разогнаться, опять выпадает в виде осадков. Сказал, что градуса через 2 все прекратится, и погода будет хорошей. Но и так, в общем, не так уж плохо. Не так жарко, но душновато.

Вертолетчик из Сум сказал, что наши вертолеты вовсе не Ка-32, а на самом деле – Ка-27, а зачем их неправильно обозначают, не объяснил. Надо будет спросить.

Мне по-домашнему вручили шутливую грамоту о пересечении впервые в жизни экватора. Слава богу, праздника с зайчиками, Посейдонами и русалками не произошло.

Сегодня выяснилось, что мы будем стоять в Бремерхафене аж целых пять дней. Что-то сломалось, и там будут это чинить. Вывесили список того, что можно заказать tax free у так называемого шип-шандера. Там в списке один табак и спиртное. Ничего заказывать не буду.

12 мая

С утра, вообще, ничего не хотел писать про этот день, поскольку ничего не происходило, кроме переменных дождей. Но в конце дня все-таки начались события, о которых имеет смысл поведать.

Началось все с того, что у Сашиного сына, у которого сегодня – день рождения. Саша до него дозвонился, поздравил и пришел в возбужденном состоянии после своего звонка. Дело в том, что он уже дня два пытается дозвониться за 9 долларов до своей новой пассии на мобильный, но эта змея не берет трубку. Мы-то с Петровичем бы и не расстроились совсем, но облученный и разводящийся (или уже свежеразведенный) Сашка воспринимает это как-то слишком обостренно. Господи! Как мне повезло с Ленкой! Спасибо тебе, Господи! Как ни позвоню, даже от каких-то никому не известных бразильских островов – а она отзывается. А вот у Сашки проблема: мужики – связисты подтвердили – связь есть, но трубку не берут. Сашка расстраивается, тем более, что мы с Петровичем уже высказали свое мнение о, предположительно, малонравственных продавщицах биодобавок, кстати, под воодушевляющим названием «мужицкий корень».

Это – новая Сашкина пассия этой хренью занимается. В смысле – содержит магазин(ы) по продаже этих трав. Сашка, кстати, их регулярно пьет и нам с Петровичем рекомендует, но мы отказываемся, конечно.

Так вот: праздник продолжился тем, что пришла замечательная девушка Нурсиля (которую я первоначально называл Гюльчатай, пока не запомнил ее сложное имя) и принесла 1 л сухого вина в упаковке виноградного сока. Мы вчетвером выпили это вино. Потом пришел начальник Нурсели и стал сетовать на то, что она подала заявление об уходе. Она действительно это сделала в предвидении укрепления своих отношений с полярником Димой, которого черт занес на станцию «Восток», где он пробудет еще год.

Потом они собираются: 1. объявиться ее башкирским родителям и особенно – мусульманскому отцу Нурсели (Дима – русский до кончика крайней плоти), 2. снять квартиру в Санкт-Петербурге, 3. съездить в путешествие на деньги, заработанные Димой на «Востоке», 4. жить счастливо в дальнейшем.

Нурселя – океанолог после нашего университета, но зарплата в Арктическом и Антарктическом институте ее совсем не устраивает. Мы с Петровичем, пользуясь нашими связями, могли бы ее устроить, наверное, ее в ПИНРО (Мурманск), но Нурселя не хочет больше заниматься высокой наукой, а предпочитает заняться шитьем или чем-то таким практическим.

Ее начальник увлек нас в дебри алкоголизации и обжорства, и мы посвятили остаток дня этому всепоглощающему занятию. Пили виски и пиво под жареную рыбу неизвестного названия и соленую барракуду, которая была очень хороша именно к пиву.

Обсудили много интересных проблем, включая и распространенность стукачества на пароходе. Оказалось, что подозрения были не напрасны. Оно распространено. Впервые мы это почувствовали, когда совершенно внезапно наша непосредственная начальница, которую Сашка когда-то привел на обучение в политехнический, а потом – в Арктический и Антарктический институт на работу, и которая уж совсем потом ему во всем (!) отказала (кошмар! Он расстраивается до сих пор!), вдруг спросила, как он собирается провозить через таможню некие чемоданы, переданные ему с «Новолазаревской». Сашенька, по простоте душевной, и представления не имел, что кто-то донес о, как оказалось, жутко «секретной» процедуре, в соответствии с которой он должен был передать два или три чемодана с бельем и некоторыми «штуками» архангельским мужиками в Санкт-Петербурге. Эти мужики улетели из Монтевидео, а чемоданы оставили из-за их веса и наличия «штук» (они, кстати, к экстремизму и наркомании никакого отношения, конечно, не имеют, но в связи со сложностью конструкции могут вызвать споры и подозрения у алчных таможенников). Саша даже нам ничего не сказал про эту процедуру, а мы, как взрослые пацаны, и не спрашивали, что это за «чумаданы» с номерами на боках вдруг появились под шконкой.

И вдруг начальство, которое – надо обратить внимание – когда-то отказало в удовлетворении самых искренних Сашкиных желаний (предполагаю, что сопроводило отказ соответствующей терминологией), знает такие секреты и настаивает на регистрации доверенного имущества. Скандал, да и все! Известно, кто донес, НО ЗАЧЕМ! И, самое главное, что теперь делать: спрятать или предъявить?

В результате обсуждения первой темы был сделан вывод: «Федоров» – это не чета тем пароходам, на которых мы ходили раньше. Те – супер, а этот – серпентарий. Я очень близок к этому мнению.

Вторая обсужденная тема – судьба Миши А. Миша – очень хороший мужик, с которым я познакомился на острове Жохова году в 2001. С тех пор я провел с ним 4 или 5 сезонов на Жохова и на Яне. Миша – опытный и заслуженный полярник. Он, собственно, если я правильно понял, и дал жизнь этому проекту «остров Жохова». Дело в том, что когда некие неизвестные сезонники с парохода «Индигирка» пошли пить водку на старую полярку на острове Жохова и внезапно нашли костяные конусы (куски бивня мамонта, обтесанные на конус, весом килограмма по 3), которые потом передали в Институт Арктики (исключительно честные и интеллектуальные люди!), откуда они попали для изучения Хлобыстину в Институт материальной культуры, прошло некоторое время. Ничего не случилось. Хлобыстин, ответственный за археологию севера, отметил на карте остров Жохова как перспективный для изучения объект и… опять ничего. Он, полагаю, уже был болен (он умер от рака желудка, я с ним был в одной или двух экспедициях в 80-х годах, и он тогда уже как-то не очень хорошо ел) и не успел организовать экспедицию.

Миша, как я знаю, включил Володю Питулько – как преемника Хлобыстина – в состав своей геологической экспедиции (хотя мог этого не делать – денег тогда ни у кого не было) и произошло чудо: Володя без всякого оборудования откопал «голыми руками» всякого красивого и важного барахла, которое показал потом Теду Карпентеру.

Тед, имевший слабость к России после того, как его преследовали в США в годы маккартизма за посещение Сибири вскоре после второй мировой войны, согласился профинансировать археологическую экспедицию, и после одной или 2-х неудачных попыток, они-таки попали на этот остров и обнаружили сенсацию. А уж со второго года по требованию Эдди – жены Теда – был взят врач, которым оказался я, поскольку был рекомендован моим близким приятелем, знавшим меня по работе под его началом в нескольких экспедициях на Кольском полуострове. Эта рекомендация была неожиданной для меня, поскольку с женой этого моего приятеля у меня был быстротечный роман – одно из самых позорных событий в моей жизни (Господи, прости меня!), по поводу которого я очень переживал. Он узнал об этом романе совершенно случайно по краске, в которую его жена и я вляпались на Лиговском проспекте: я левым ботинком, а она – правым сапогом (а, может, наоборот – сейчас уже не помню). Сапог отчищал от краски он, а я, конечно, не удосужился почиститься – так и ходил. В результате был уличен, конечно, не отпирался (не по-пацански) и был предупрежден об ответственности и смертельной опасности, нависшей надо мной. После этого мы не виделись лет 15 и вдруг он меня рекомендовал, и Володя Питулько мне позвонил и пригласил.

Забегая вперед, хочу сказать, что мы с этим моим близким приятелем недавно виделись и даже выпивали двукратно. Он – сейчас большой ученый, уже пожилой начальник (он постарше меня на несколько лет). Конечно, с женой они давно развелись, но должен признать, что после того романа их отношения, находившиеся до этого в подвешенном состоянии, вдруг резко улучшились, и у них даже родился мальчик Федя (уверенно имени не знаю, но по срокам – точно не мой сын).

Во время этих выпивок он меня несколько раз спрашивал: «Старик, время прошло, ты теперь мне можешь сказать – зачем!». Но я не ответил, поскольку это было бы не по-пацански. Мне было очень стыдно. Стыдно и сейчас… Но в отношениях с женщинами, как известно, бывают довольно часто такие ситуации, когда избежать осложнений бывает очень трудно. Как однажды мне ответил мой экспедиционный приятель Dan Odess на вопрос – чем окончился его предыдущий роман – “…thanks God I narrowly escaped”. Вот этот термин “narrowly escape”, не имеющий адекватного русского перевода, – самый подходящий для описания редкого удачного исхода.

Так вот: Володя организовал проект «Жохов-2000», собрал отличных ребят и, естественно, взял Мишу. Миша был, конечно, в особом положении в экспедиции. Он занимался своими делами – ходил по своим маршрутам, и этот дурно пахнущий «говнювий» ведрами на мойку не носил. И правильно. Потом я перестал ездить, в основном, потому, что экспедиция стала распадаться из-за неизбежных в таких сложных делах внутренних конфликтов между амбициозными и молодыми еще, в общем, ребятами. На это было очень грустно смотреть, поскольку, без всякого сомнения, это была самая сильная по профессиональному составу и самая веселая экспедиция в моей жизни. А Тед как-то в частной беседе со мной сказал, что это – самая сильная археологическая экспедиция в мире. Тед – старый экспедиционник – полагаю, знал, о чем говорит.

В ходе этих внутренних передряг и вследствие прекращения финансирования сайт на острове Жохова был законсервирован, и экспедиция переместилась на реку Яну. Через несколько сезонов Миша поругался с Володей и тоже перестал ездить. Года три тому назад он сказал мне, что у него болит бок и показал на область крыла правой подвздошной кости. Я посочувствовал и сказал, что надо взять кровь на анализ (это просто случай, что я угадал) и сделать рентгеновский снимок.

Потом прошло еще месяцев 6, а то и целый год и вдруг я встречаю случайно Мишу в нижнем холле Института Арктики и Антарктики. Он обрадованно показывает мне анализ крови и скан рентгенограммы крыла подвздошной кости, который то ли имел случайно при себе, то ли принес тут же из дома (он живет рядом с институтом) – сейчас не помню. Я только помню, что сразу стало ясно, что надо «тушить свет и сливать воду». На плохом скане рентгенограммы были признаки либо эозинофильной гранулемы, либо уж совсем злокачественного распада кости. Кровь была приложена, поэтому эозинофильная гранулема отпала сразу же. Наиболее вероятным диагнозом остался злокачественный рост где-то (скорее всего, в толстой кишке или в почке) с метастазами в подвздошную кость, что сразу обеспечивало четвертую стадию и необходимость приводить земные дела в порядок.

На следующий день вовремя подвернувшийся опытный Андрей Петрович нашел опухоль в левой почке и все завертелось. Скрывать ничего не имело смысла, мы встретились с Мишей приватно у меня в педиатрическом, причем, моей целью было только понять, не покончит ли он счеты с жизнью сам. Но он оказался крепким пацаном: пришел уже углубленно подготовленным в терминах Интернета, знал о своей судьбе, сказал, что будет жить, сколько отведется, ему надо успеть дописать книгу, доучить студентов в университете и пр. Мы выпили по этому поводу (после моего уверенно положительного ответа на вопрос, а можно ли ему теперь пить) и он ушел устраивать свои дела. Дело еще и в том, что у Миши в то время сложились непростые отношения с его женой Олей.

Честно говоря, я не знаю, каковыми были эти отношения и каковы они сейчас, но помню, что Миша как-то за год или за два до этих печальных событий пришел к нам с Петровичем перед запланированным очередным отъездом в Антарктиду для того, чтобы срочно провериться по поводу выделений из уретры. Это был где-то октябрь, а из предыдущей экспедиции он вернулся недели три до этого. И по срокам, и по выделениям и по УЗ-сканограмме выходило то, что и так было понятно, но Миша был уверен в своей жене. И зря. Он мне потом ничего не говорил по этому поводу – не мог, поскольку даже как-то несколько гневно отверг мое гнусное предложение поговорить по душам с женой. Но, на самом деле, как оказалось, не совсем отверг, а даже и совсем переговорил. И выяснил, что там есть серьезная проблема.

После этого их отношения с женой как-то испортились. Мы тогда с Петровичем засобачили ему зверские дозы антибиотиков и еще дали с собой в Антарктику, чтобы композиция была уж совсем законченной, все обошлось, поскольку он успел к нам прийти – случай был еще острый.

В Мишином новом положении разлад отношений с женой – это уж было совсем плохо, поскольку он оказался один на этом свете (сын не в счет по недоумению).

Мишу быстренько прооперировали в онкологическом – оттяпали почку и большой кусок кости. Помогли знакомые жены Оли. Иначе бы при четвертой стадии опухоли плохого гистологического типа (светлоклеточный рак) могли бы и вообще не связываться. Миша лежал дома, конечно, ходить не мог, поскольку мышцам, выносящим вперед правое бедро не к чему теперь было крепиться. К слову сказать, жена Оля оказалась замечательной – заботилась о нем после операции, хотя он вел себя не очень-то любезно.

Вскоре после операции мы пришли к нему что-то праздновать, был он, была Оля, но отношения были у них натянутыми. По-моему, он и сейчас с ней в странных отношениях. Наверное, даже не из-за ее поведения, а из-за своей зряшной в ней уверенности. Ну дал бы уж в лоб сковородкой – стало бы, без сомнения, легче. Он, кстати, один из двух известных мне (всего!) людей, которые в экспедициях уверенно пили за здоровье своих верных жен. Обычно не принято. Кстати, у обоих тостовавших почти сразу после тостов были проблемы и оба, по сути, развелись.

Год назад у Миши обнаружились метастазы в левом надпочечнике и в хвосте поджелудочной железы. По моей рекомендации (надеюсь) и по своему знакомству он съездил в Германию, где ему сказали, что прооперировать могут, и он точно операцию переживет, но качество жизни у него будет хуже, чем было бы без операции. Миша живет сейчас так.

Интересно, что в этой ситуации очень хорошо проявили себя практически все участники жоховской и янской экспедиций. Когда перед поездкой в Германию решался вопрос об «оттопыривании» денег на возможную операцию и я, волей случая, – как врач экспедиции и доверенный человек поссорившихся членов (я ни с кем не ссорился по мудрости и медицинскости) – сказал каждому приватно, что этому нищеброду Мишке, возможно, будут нужны деньги, не отказал никто из остальных нищебродов. Все только ждали команды. А Володя Питулько, когда я ему сказал про Мишкину онкологию и возможную необходимость достать денег на операцию, сначала что-то промямлил, как всегда, а часа через два вдруг перезвонил и сказал, что он и Лена, его жена, конечно, дадут до хрена (он назвал большую сумму, но я ее сейчас не помню) и он еще переговорит с Эдди Де Мений (женой Теда Карпентера), которая, он уверен, тоже не откажет. И меж тем, все продолжают не разговаривать друг с другом до сих пор. Уже скоро жизнь кончится, а они все обиды считают и умами меряются…

13 мая

Стало заметно холоднее. Температура воды около +24 градусов, воздуха – +23 при сильном ветре в правую скулу и волнении 3-4 балла. Купаются в бассейне уже мало, толпы нет. Послезавтра в воскресенье бассейн разберут. Мы уже на траверсе островного государства Cape Verde, что напротив Сенегала и Мавритании. Завтра утром по расчетам будем на минимальном расстоянии от одного из островов. Если капитан подвернет на ветер, то будем совсем рядом – километрах в 40, но если пойдем тем же курсом, что и сейчас, то километрах в 100. Может, будет Билайновая связь.

Сегодня ночью или рано утром на носовую палубу (которая – бак) залетела летучая рыба и там померла. Она – длиной около 25 – 30 см, с широкой спиной, большими глазами и – естественно – длинными грудными плавниками. Махать она ими вряд ли может при своей тяжести и мокрости. Я ее рассмотрел, а Андрей Петрович сфотографировал. Механик парохода Гаврилов сказал, что когда он работал на более низком, чем наш «Федоров», танкере, то они утром собирали по целому ведру таких рыб и потом жарили. Ну, а у нас пароход высокий. Думаю, что она не столько сама залетела, сколько ее забросило волной от носа. Эта волна поднимается при врезывании носа в набегающую волну иногда выше борта (главной палубы). Рыбу жалко, она симпатичная. Ее биолог-строитель Валентин высушивает для дальнейшего содержания дома с целями последующих воспоминаний.

Сегодня вечером после полдника состоялось культурное мероприятие (арт – что-то) в чьей-то каюте. На «Беллинсгаузене» зимовал театральный художник, который от безделья стал делать всякие арт-объекты из черепов найденных там животных и т.п. Наверное, это – то же самое, что инсталляции (?). Петрович меня убеждал пойти посмотреть, но я не пошел, а занимался статьей про протеомный профиль слезы. Они с Сашей сходили, а потом плевались. Сказали, что отдает детским садом, но, с другой стороны, от скуки посмотреть можно.

Думаю, не купить ли мне токарный станок в Бремерхафене. Там, мужики говорят, есть такой инструментальный магазин. Может, скидки будут. Но останавливает непонятность, можно ли будет провезти через таможню (российскую, конечно). Там же как-то только за 30 кг ничего не платишь, а если больше, то надо платить таможенный сбор за превышающие килограммы. Станок обычно весит около 40 – 45 кг. Да еще плюс вес моих вещей. Местные знатоки утверждают, что проблем не будет: провезти можно, что хочешь. Но мне как-то не верится. Ладно, будет видно, еще идти до этой Германии дней 10.

14 мая

Как и ожидалось, рано утром мы оказались на расстоянии около 15 км от ближайшего острова архипелага-государства Cabo Verde (по-тамошнему) или Cape Verde – по международному. Я побежал звонить. Связь была, поскольку меня Билайн тут же настроил на часовой пояс Азорских островов, но это все, что удалось сделать. Потом сначала долго соединял, потом сообщил, что сети нет. Наверное, если бы я вышел не в 7 утра, а часов в 6:30, то, может быть, и дозвонился. Хотя по GPS я был на палубе как раз, когда расстояние было минимальным.

Теперь буду ждать Канарских островов. Капитан к вечеру подвернул пароход прямо на них, имея, видимо в виду пройти между ними и островами Мадейра. По крайней мере, именно так сейчас проходит курсовая кривая. В прошлый раз пароход проходил, говорят, прямо между островами Канарского архипелага. Но не знаю, можно ли делать так с точки зрения международного права.

Завтра я дежурю по камбузу. Сегодня по обязанностям чистил чеснок. Была почти целая коробка этого чеснока. Он мелкий, какой-то трудночистящийся и липкий. Думал, просижу целый день, тем более, что там была еще куча лука и морковки на нас двоих записных дежурных. Но вдруг налетело еще три человека и все пошло гораздо быстрее. А когда Дима (наш тамошний куратор из поварского состава) сказал, что весь чеснок чистить не надо, а только сколько-нибудь, то все отлично закончилось минут за 30. Но зачем пришла такая куча людей, осталось загадкой.

Уже прохладно: воздух +23 градуса, вода +24 . Бассейн завтра разберут, все равно почти никто не купается, привыкли к +29 – +30, а эта вода кажется холодной.

15 мая

Прохладненько, хотя температура вохдуха +22, воды – +23. Но ветер северо-восточный – около 11-12 м/с. Как и положено по розе ветров – он дует оттуда все время после тропика козерога, постепенно переходя на направление «север-юг». Сегодня раненько-раненько утром или даже ночью пересекли тропик рака (23 град 27 мин), так что мы теперь не в зоне тропиков.

Народ все еще покупывается в бассейне, но уже совсем неохотно.

Дежурил по камбузу. Кажется, последний раз. Ничего особенно не происходило, за исключением того, что со второй половины дня вдруг заработал телевизор, о чем объявили по громкой связи. Мы уже вошли в зону охвата спутником. Работают четыре канала. Народ собрался слушать новости. Послушал и я кусок, но получилось только в части, где все вертелось вокруг мордобоя на кладбище в Москве. По другим каналом показывали полуголых баб, которые, как всегда, пели телом, и шизофренического Соловьева с его базаром и нравоучениями. Там промелькнула еще тошнотворная Яровая. Порадовало, что полярный народ, не задумываясь, перещелкнул на другой канал и стал смотреть «Уральские пельмени».

К вечеру, наконец, закончил первую часть статьи про слезы. Получился неплохонький такой эпидемиологически-клинический обзорец источников на 100. Теперь не знаю, как быть с остальным. Если все компоновать в одну статью, то получается и много, и слишком «многотемно». Надо бы позвонить и уточнить, возьмут ли в наш «Педиатр» такую разноплановую и большую статью, или надо будет разбивать. Если завтра будет связь у Канарских островов, то тогда может получиться, что я все сварганю к концу рейса. Если нет – буду писать, как пишется, а там разберемся. Все равно, Кате пригодится для диссертации. Там тоже сроки выходят уже.

Вообще, что-то у меня не сходится цыфирь. При составлении обзора хотел всего-навсего посчитать количество новых случаев увеита в год у детей, чтобы потом прикинуть, стоит ли возиться с формированием этого увеитного центра с точки зрения требующихся на это денег и возможностей дальше эти деньги «отбить». Имея в виду сообщить Лене Беленькому, сколько денег надо, и когда отдам. Но, в очередной раз, обалдел от медицинской точности. В России-то, понятно, статистики нет: не до этого: то на танки лазят, то флагами размахивают и в барабаны бьют. Но и по зарубежной статистике, ни хрена не понять: по взрослой части и по детской получается расхождение в разы. Детская что-то уж совсем драматична. Понятно, что в Штатах и Европе децентрализация и еще окулист часто обслуживает и взрослых и детей – трудно собрать статистику. А у нас очень даже для статистики подходящая централизация, но никто не считает. Надо уточнить у наших окулистов, хотя бы по их ощущению. Ведь, действительно, у них получается до пяти увеитов в неделю на приеме. Но сколько из них новых, и насколько сейчас их прием централизован? Или взрослые – вообще-то, основные поставщики увеитов (95% всех увеитов, из них только 6% – из детства) – как-то по-своему считают?

16 мая

 

Сейчас 16:00 корабельного времени. Подходим к Канарским островам, но удивительно холодно. Загорать и в голову не приходит. Я думал, здесь будет солнечно и жарко, как это принято на Канарах, и вдруг выходит такой облом. В 11:30 объявили +20 градусов воздух, +21 – вода, ветер 11 – 12 м/с северный. Ветрило холодный и прямо в нос. С учетом скорости хода около 25 км/час получается уже порядка 18 – 19 м/с. До хрена и холодного.

Весь день сижу с этой статьей про слезы. Только что по громкой связи объявили, что добавилось еще два российских канала, т.е., их стало уже семь. Посмотрю сегодня новости за ужином.

Сегодня обсуждали возможности транспортировки через таможню оставленного Саше «секретного» багажа с «Новолазаревской». Хотел предложиться в участники этой «контрабанды», но пока воздержался, поскольку меня лично никто не просил… пока.

Зато вспомнил два похожих на это случая из моей жизни. Там тоже надо было стать крайним в обстоятельствах довольно запутанных и с неизвестным исходом. Хорошо, что вспомнил, а то уже забываю.

Случай 1. Когда мы с Колей Мельниковым – начальником Бюро медицинской кибернетики объединения «Позитрон», принадлежавшего Министерству электронной промышленности СССР – интриговали (это его термин) вокруг вычислительной техники в 80-х годах прошлого века (звучит-то как!), как-то возникла необходимость дать взятку заместителю министра этой промышленности. Взятка в тогдашнем понимании – это жалкая копия нынешних взяток (как в известном анекдоте: женщина – я ее попробовал: жалкая копия моей левой руки). Этот замминистра должен был подписать наше прошение о поставке компьютера (тогда это называлось «ЭВМ», и получали их по специальной разнарядке) или, может быть, подписать договор (тогда такой договор назывался «хозяйственным») между Педиатрическим институтом и «Позитроном». Это легко запомнить: если мы едем к их министру, то они будут платить нам, если бы мы ехали к нашему министру, то тогда мы будем платить им. Но во времена СССР это большой роли не играло.

Коля как-то спросил меня: «Часнык, ты не помнишь, кто кому платил в прошлый раз – мы вам, или вы нам?». Я ответил: «Коля, прошлый раз мы платили вам». На что Коля сказал: «Ну, тогда в этот раз мы будем платить вам». Так решались вопросы, из-за которых теперь начальство удавит или удавится само. Самое главное – ни тогда, ни теперь существенных изменений, связанных с порядком финансирования не видится. Только если раньше деньги были уж совсем виртуальные, то теперь если ты оттопырил физически осязаемых денег, то у тебя «законно» отнимут их сразу, или отнимут «законно» же через некоторое время и с другого источника. Некий закон сохранения безденежья, имеющий на территории бывшего СССР, по-видимому, черты глобального.

Так вот. Нужно было дать взятку в старых терминах – т.е., вовсе не деньгами (они же – виртуальные!), а вещью. Тогда такой вещью были, например, видеомагнитофон ВМ-12 (кажется, «Электроника ВМ-12») – ворованная копия какого-то старого японского видеомагнитофона – или переносной цветной (!) телевизор «Юность». Как раз и видеомагнитофоны, и эти телевизоры и выпускало Научно-производственное объединение «Позитрон». Телевизор, выпускавшийся составной частью объединения «Позитрон» – заводом «Мезон» – и был выбран Колей в качестве этой взятки. Действительно, он весил мало и был достаточно компактным для перевозки в Москву на поезде (билеты на самолет уже были дорогими).

Там был еще один сюжет, детали которого я уже начинаю забывать. У этого замминистра тяжело болела раком груди жена. Рак был неизлечим, и она уже собиралась помирать, а министр – грустить по поводу ее кончины, поскольку, видимо, ее любил. Так вместе с телевизором мы должны были достать ему интерферон высокой концентрации (по моему, 12 ампул), который по тогдашним воззрениям был «первеющим средством» лечения всяких раков, в том числе и грудной железы. Официально, для того, чтобы его достать, сначала надо было получить заключение специалиста, в котором бы заверялся диагноз онкологического заболевания и рекомендовались эти интерфероны, как последнее средство. Эта бумага, всячески заверенная, должна была быть отправлена в Министерство здравоохранения, и оттуда получали разнарядку на эти интерфероны, которые потом заинтересованные люди имели право заказать (но еще не получить).

Дело, как понятно, долгое и запутанное. Интерферонов этих было мало, Министерство здравоохранения тщательно следило за законностью и пр. и часто отказывало на том основании, что «поздно пить «Боржоми»», которого и так на всех не хватает. Даже, кажется, КГБ это контролировало, чтобы не было злоупотреблений. Так что и заверительно-рекомендательную бумагу-то надо было писать очень продуманно: мол, человеку еще не конец, но конец уже появляется, впрочем, надежды есть. Официально вести переписку уже было некогда, поскольку женщине было совсем плохо, поэтому делали неофициально – прямо через производителя, минуя министерство здравоохранения, имея, видимо, в виду и там подарить телевизор. Может, и прямо тот, который мы уже привезли. Точно сейчас не помню Колину задумку.

Так вот, Коля, который к этому времени уже «ногой открывал двери» не только в Военно-медицинской академии имени Сергея Мироныча Кирова, но в педиатрическом, поскольку всем нужным людям «считал на ЭВМ (!) диссертации» и знал не только ласкающие слух и непонятные слова про расстояние Махаланобиса, но и многие другие важные и неизвестные врачам слова, оттопырил в педиатрическом справку об онкологии и необходимости интерферона – сильно заверенную, но от непрофильного врача. Кажется, это была справка от ныне, к сожалению, покойного очень уважаемого профессора ЛОР, который, находясь в Ленинграде, в глаза не видел ни горла-носа-уха, ни, тем более, сисек этой больной, проживающей в Москве. Этот профессор – как бывший военный – был смелым человеком, и не очень боялся КГБ, а, тем более, какого-то жалкого Министерства здравоохранения. Поэтому он написал справку на находящуюся в нашей взрослой клинике больную с раком гортани, поскольку московский профильный профессор боялся. Прямо скажем – ссал перестраховался и не дал дать такую справку.

Таким образом, интрига сводилась к тому, что интерферон было положено получить больной с раком гортани, но передать больной жене заместителя министра электронной промышленности, Министерство здравоохранения получает письмо-прошение из педиатрического через Министерство электронной промышленности, выписывает интерферон, мы быстренько его получаем и отдаем кому надо (т.е., наоборот – кому не выписано). А почему они не могли это сделать без нас сами в Москве – уже не помню. Может, Коля похвастался, что ему это проще.

Приехав в Москву, вместе с телевизором мы поехали сначала в Институт Гамалеи выяснить насчет перспектив получения интерферона. Дело в том, что эти интерфероны получали насилием над кишечными палочками, которым вставляли нужный генный набор в их ДНК, и они исправно продуцировали эти интерфероны в избыточном для всего разумного живого количестве. Таково было самое начало генной инженерии в стране, и все этим гордились, отчего неизбежно все было страшно секретным и важным.

Мы прошли сквозь серьезную проходную без проблем, поскольку Коля знал какие-то парольные слова (типа: «я от Сергея Михайловича») и пришли в нужную лабораторию. К нам вышла женщина среднего возраста в грязноватом халате с ведром. Я сначала подумал, что она там убирается, но, оказалось, что она была главной по этим интерферонам, а в ведре они как раз и были. Не то, чтобы они были туда налиты – нет, конечно. Они уже в ампулах туда были положены в лед. Поскольку лед таял, то вот они и были в ведре. В общем, обстановка очень соответствовала кишечной палочке, и я был очень удивлен, что женщина дружелюбно сказала что-то, в смысле, у нас, мол, интерферона – «как гуталина», дать могу хоть сейчас, но нужна бумага. Даже две бумаги: прошение из педиатрического с визой Министерства здравоохранения и доверенность на получение.

После таких обнадеживающих бесед мы поехали в Министерство электронной промышленности. Что-то я не помню сейчас, была ли там, вообще, проходная-то. В общем, мы поднялись на какой-то высокий этаж, Коля сказал мне подождать на лестнице и ушел с телевизором и с прошением от педиатрического ЛОР-профессора. Он вскоре вернулся без телевизора, и мы пошли гулять по Москве. Заехали в какую-то ответственную контору, ведавшую договорами Министерства электронной промышленности с прочими организациями, потом еще куда-то – точно не помню. Но через какое-то время мы опять поднялись на этот высокий этаж Министерства электронной промышленности. К нам вышел сам этот заместитель министра и отдал Коле завизированное в Министерстве здравоохранения кем надо прошение.

Теперь надо подписывать доверенность. И тут я понял, зачем я там был, вообще, нужен. Коля достал заранее приготовленную доверенность с моей подписью и протянул бумагу мне. Я не могу сейчас вспомнить, говорил мне он раньше об этой доверенности или нет. Сейчас, когда я печатаю эти строки, мне кажется, что говорил. Он, по-моему, никогда никого не подставлял. Просто, скорее всего, я – как всегда – не придал важности этой оговоренной с ним бумаге и сразу же о ней забыл. Но в тот момент – я точно помню – я все осознал. Я слегка заколебался – совсем слегка – вовсе не для того, чтобы сходу придумать, как я сумею списать эти ампулы, а просто – от общей «фазы тревоги» (по Селье), но взял ручку и доверенность и собрался ее подписывать прямо на стенке или на перилах. Не подписать, в моем понимании, было бы не по-пацански. И вдруг Коля резко потянулся к бумаге, буквально вырвал ее у меня из рук сразу же смял или даже разорвал и сказал что-то вроде «нет, мы не будем этого делать» прямо в лицо этому заместителю министра электронной промышленности. И мы ушли.

Коля был очень честным и сильным человеком. Пусть будет земля ему пухом. А я был в то время просто честным, да и то – относительно.

Вскоре, насколько я знаю, обе больных благополучно умерли, каждая от своего рака. Потом эти интерфероны, конечно, оказались не панацеей, хотя их используют и сейчас, например, в «коктейлях» с прочими препаратами – для лечения даже плохо излечимого светлоклеточного рака почки. Но с не очень большим успехом.

Не помню, получили ли мы договор или ЭВМ. Впрочем, мы все время что-то «оттопыривали. Поднаторели в этих советских махинациях. Главное, я не сел в тюрьму. А мог бы…

Случай 2. Было это году в 1993, когда я поехал сменным водителем в экспедицию к Сергею Соловьеву на Тамань или в Керчь – сейчас точно не помню. Скорее всего, и туда, и сюда. Я тогда заведовал кафедрой физики в педиатрическом, куда попал, досрочно выйдя из докторантуры по просьбе проректора по учебе профессора Цветкова. На той кафедре брали по безденежью и от безысходности деньги за зачеты и пр., а я, как известно, не брал, и должен был там навести порядок, обеспечив, в частности, тамошним сотрудникам для подработки всякие «хозяйственные» договоры. Вызвал меня Цветков и попросил не дохаживать последний год докторантуры у Игоря Михайловича, а выйти на заведование туда. А, мол, с Игорем Михайловичем он сам переговорит. Дело, конечно, подлое как я его понимаю сейчас. Но тогда я согласился. До меня там подряд два заведующих померли друг за другом по разным обстоятельствам и обязанности исполнял доцент. Место считалось непрестижным, идти туда никто не хотел, а второе образование мое как раз очень подходило, и мне обещали, что я смогу открыть курс клинической биофизики.

Тогда все кипело, страна «расправляла крылья». Казалось, что мы «прорвались», вот теперь будет только по шесть студентов на преподавателя, генетика-биоинженерия-биокибернетика, компьютеры – в общем, стыдно вспомнить, как потом, скорее всего, будет стыдно вспоминать и украинцам. Тогда у нас было то же самое, что у них сейчас, только без национализма – наоборот – все стали братьями и сестрами.

Отработав год и уже что-то там затеяв, и все время помня, что бог троицу любит, а два уже померли, я собрался в эту экспедицию. Помнил, потому что помирать мне было никак нельзя: у меня уже были дети, у нас, как всегда, не было денег, но у меня были, как никогда, явные перспективы их заработать честным трудом. Сейчас я понимаю, что это было ошибкой, но тогда я был моложе.

Задача на экспедицию была не очень сложной: поучаствовать сменным шофером в перегоне Керчь-Тамань грузовичка «Фермер» – такого варианта УАЗ’а- 452 с кузовом и двумя рядами кресел в удлиненной кабине на пять человек, включая шофера.

Честно сказать, я ехать не хотел, но пообещал еще зимой или даже осенью, и теперь было не по-пацански отказываться.

Взять в экспедицию именно меня было первым, волей судьбы, правильным решением Сергея. Эта правильность заключалась, во-первых, в том, что – опять же, волей судьбы – я совершенно правильно укомплектовал аптечку. Даже могу сказать, что не я ее укомплектовывал, а какая-то высшая сила двигала моей рукой, потому что мне, как всегда, некогда было думать, и я брал из ящика-упаковки от телевизора, наполненного всякой гуманитарной помощью из Германии многое, не особенно задумываясь о количестве. В частности, я взял чертову прорву важных дефицитных салфеток (у нас в стране тогда таких не было), хотя явно такого количества не требовалось, поскольку то, на что они были рассчитаны, случается не так часто, особенно в южных экспедициях. Они оказались очень важными и именно в таком (до последней салфетки!) количестве. Помню, что у них выходил срок годности, и я думал, что, может, я 1-2 использую, а остальные отдам ребятам-медикам в Тамани или Керчи, чтоб не пропали (они по-настоящему старятся со временем).

Во-вторых, я был полезен тем, что мне откусила (почти) большой палец правой руки моя сумасшедшая собака Чарли. Она откусила палец сверху, обнажив внутренность сустава, перекусив и сухожилие мышцы-разгибателя. Собственно, собака Чарли была лишь поводом этой пользы, потому что сама польза заключалась в том, что большой кистевой искусник-хирург Рома Полозов (когда-то студент моей курируемой группы, чем я очень горжусь, сам не знаю, почему) мне этот палец пришил. Пришил с трудом, потому что гнусная, невоспитанная среднеазиаткая по экстерьеру и по своей антихристианской сути собака Чарли напрочь откусила сухожилие у самого его прикрепления к концевой фаланге. Это оказалось очень важным. Если бы она откусила не у самого места прикрепления, а повыше, то описываемое событие могло бы закончиться гораздо трагичнее.

Для того чтобы пришить откушенное сухожилие к его очень короткому (почти никакому) остатку на фаланге, Рома взял рыболовную леску, зацепил ей длинный, прикрепленный к мышце, конец сухожилия, протянул эту леску под ногтем большого пальцы и, выведя на конец пальца, привязал к небольшой пуговице от кальсон или рубашки. Подтянув леску, он сблизил концы перекушенного сухожилия и сшил их несколькими стяжками очень тонкой нитки, чтобы они имели возможность постепенно срастись. Иначе, нитка не смогла бы удержать в контакте концы, когда мышца напряжется, что произойдет неизбежно почти сразу, потому что она работает в паре с мышцей – сгибателем, которая не пострадала.

Из-за такого азиатского перекуса и такой сложной конструкции мне пришлось ходить в гипсе месяцев 10. И это как раз был последний месяц, когда у меня правая рука была в гипсовой лонгете. Это уже было лонгета, а не настоящая гипсовая повязка. Она мне мало мешала вообще, и водить машину – в частности. Просто был еще зафиксирован большой палец, из которого торчала пуговица от кальсон. Но самая важная польза – там был здоровенный кусок гипса, заканчивавшийся на ладони как раз в месте, откуда вырастают пальцы. Это была моя очень важная польза в тот день.

Машина была из гаража Эрмитажа. После перегона мне надо было побыть членом экспедиции (в основном – шофером) и, как обычно, врачом некоторое время (по-моему, – около месяца, потому что через месяц я должен был или отвозить семью в пердулево, или – наоборот – забирать ее оттуда – точно сейчас не помню). В небольшом кузове лежала куча экспедиционного барахла и бензин в канистрах (тогда были с ним перебои). Нас было четверо и собака: начальник экспедиции – Сергей, заведующий гаражом Эрмитажа (не помню, как его звали), сын начальника гаража лет двенадцати и очень умный и воспитанный ротвейлер Сергея по имени Хью. Завгар с сыном ехали к родственникам отдыхать. Они жили где-то на юге по пути нашего следования.

Машина была совсем новой – всего второй сезон – и подготовленной к поездке официально: осмотрена, поправлена, укомплектована. Мы заправились под завязку утречком и решили ехать на этой заправке до полной выработки бензина из бака с тем, чтобы точно знать, сколько можно планировать километража на одну заправку. Забегая вперед, скажу, что это, волей судьбы, было очень правильным решением. Почти таким же правильным, как взять меня.

Ехали весело, Сергей почти все время был за рулем, потому что он только недавно получил права и хотел тренироваться. Было довольно прохладно и все время дул сильный восточный ветер.

Так мы не спеша доехали до поселка Валдай. К этому моменту расклад был такой: сын завгара, собака Хью и я (крайний справа) сидели в заднем ряду, за рулем сидел Сергей, а рядом с ним – завгар. Шкала показывала, что бензина у нас не осталось, но машина еще ехала. Мы свернули на объездную дорогу вокруг Валдая – она тогда была еще только недавно проложена – и размышляли на тему, не заправиться ли нам уж наконец, как вдруг случилось главное событие: грузовик на встречной полосе наехал колесом на рессорную полосу, валявшуюся на дороге. Полоса отскочила прямо нам под переднее левое колесо, которое успело наехать на ее конец, и второй конец естественным образом поднялся и стукнул нас довольно громко куда-то в днище. Мы все это видели, но поскольку ничего специального не произошло, мы продолжали спокойно ехать. Но опытный завгар сказал, что звук удара ему не понравился. Надо было остановиться и посмотреть, куда нас ударило, что мы и сделали, съехав на обочину. Вышедший на просмотр завгар после короткого разглядывания места удара сказал, что нам вышел облом, но, похоже, что, в целом, круто повезло.

Облом заключался в том, что нам пробило бензобак, который идиоты-проектировщики разместили сразу за левым передним колесом, а везение заключалось в том, что там уже почти не было бензина и гореть было особенно нечему. «А могло бы загореться» – сказал завгар. Мы вышли из машины и стали думать, что делать дальше. Но особенно долго думать надобности не было, поскольку метрах в восьмистах от нас была заправочная станция и рядом с ней – ремонтная мастерская. Радуясь тому, как нам все-таки повезло – не в «дыре» какой-то случилось, а прямо почти в поселке – мы решили не толкать машину с грузом до станции, а вручную подать бензин прямо в карбюратор, минуя, естественно, пробитый бензобак и бензонасос. Это оказалось главной ошибкой. Лучше бы мы толкали. Но было нам, дуракам, это западло.

Мы быстро вылили остатки питьевой воды из пластмассовой полуторалитровой бутылки, я открыл сзади кузов, достал оттуда канистру с бензином и, нацедив в бутылку бензина, передал ее завгару, который, как человек опытный, руководил всей этой важной операцией. Завгар пошел к шоферскому месту, чтобы, как это принято, опустив один конец резиновой трубки в бутылку, второй приладить к соску подачи бензина в карбюратор.

Как у всякого УАЗ’а-452-го, двигатель у этого «Фермера» находился в кабине между двумя первыми креслами. Я стал запихивать канистру обратно в перегруженный кузов и, уже закрывая задний борт вдруг услышал негромкий хлопок, на который сначала внимания на обратил. Но совершенно внезапно, кажется молча, от шоферского места из-за машины выбежал горящий завгар. Как я помню, он горел почти весь сразу – одним костром. Вскоре он повалился на землю и стал кататься по ней, пытаясь сбить пламя. Мы с Сергеем бросились к нему и стали его тушить, не помню чем. Вообще, не очень хорошо помню последовательность наших действий, но они, похоже, были правильными. Не то, чтобы я забыл сейчас – такое, наверное, не забывается. А и вскоре после этого события я часто пытался вспомнить мелочи, но не мог. Мы как-то автоматически действовали. Мы потушили завгара довольно быстро, но не огнетушителем. Он, проклятый, не заработал, как Серега его не молотил.

Серега, по-моему, остался отдирать еще горящие куски пластмассового тренировочного костюма, которые, конечно, отдирались вместе с кусками кожи, а я побежал выручать пацана и собаку Хью. Когда я подбежал с правой стороны машины к кабине, то увидел, что ребята спокойно сидят на заднем сидении, все в дыму, но еще не горят, хотя вся обивка уже горела. Прямо в момент моего подбегания с треском вылетело переднее стекло, и сильный ветер задул прямо в до того почти закрытую машину (после выбега завгара водительская дверь сама, слава богу, прикрылась). Пламя сильно приободрилось и загудело. Мгновенно запылало все, и я даже, по-моему, из-за пламени не видел ни парнишки, ни собаки Хью.

Я стал открывать дверь заднего ряда (она у это идиотской машины «Фермер» в заднем ряду только одна – с правой стороны), но ручка или сразу отвалилась, или ее уже не было – не помню сейчас. Вернее, не было не всей ручки, а только ее последней части (что-то около половины), потому что только эта часть не была армирована железным брусом. Довольно толстый короткий кусок железного бруса торчал правильно, но так, что зацепиться было очень трудно из-за толстого основания ручки. К тому же, по-моему, уже и горячее все было. В общем, пока я действовал мягкими частями левой и правой рук, мне никак не удавалось повернуть ручку, но ведь у меня был толстый кусок гипса как раз в нужном месте правильной руки! Как же он пригодился! Я как-то изловчился и, прижав гипс к металлической ручке, наконец, повернул ее и открыл дверь. Внутри был кошмар! Печи Освенцима! Все пылало и гудело! Но ребенок и собака сидели и молча на меня смотрели, хотя из-за того, что уже горела обшивка и с моей стороны, подожженная пламенем, занесенным ветром, мне казалось, что они сами тоже пылают.

Я помню, что сказал им несколько раз (мне помнится, что спокойно), чтобы они выходили, но они не двигались. Наверное, они боялись огня, который перекрывал выход. А, может, просто обалдели от самого события. Наконец толковая собака Хью, довольно решительно отстранила парнишку, который загораживал ей проход, и бросилась вон из машины. Когда она пролетала мимо меня, то я увидел, что шерсть на ней тлела, а усы уже горели. Парнишка тоже почти сразу после этого вышел или я его вытащил – не помню. У него была истерика: он все время плакал и говорил что-то про, по-моему, радиоприемник или какую-то игрушку, которая осталась в машине. Он не пострадал, и всем было не до него.

В этот момент на встречной полосе остановился петербургский микроавтобус Hiace. Водитель этого микроавтобуса, Сергей и еще, кажется, какие-то люди из остановившихся машин стали разгружать кузов, сваливая вещи на обочину, а я стал накладывать эти так пригодившиеся йодные салфетки (они назывались «искусственная кожа») на обгоревшего начгара. Его уже трясло, но он был в сознании. И последнюю салфетку я наложил, как сейчас помню, на его ладонь. Больше салфеток не было, но вся обожженная кожа была ими уже накрыта. Площадь ожога была не то 60, не то 80 процентов. Сейчас уже не помню. В общем, слишком много для продолжения поездки на отдых, но вполне достаточно, чтобы подумать о приведении своих дел в порядок.

Мы все время ожидали взрыва бензобака с парами бензина, но он все не происходил. Сергей пошел искать убежавшего пса Хью. Паренек продолжал скулить, но на него особого внимания не обращали. Завгар продолжал трястись. Машина горела уже вся вместе с кузовом. Помню очень славного парня, по внешнему виду похожего на местного качка-бандита. Он подъехал на восьмерке, вышел из машины прямо у бензобака весь не по погоде полуголый, видимо, чтобы было видно мышцы и красивую черную майку, и вежливо спросил, чем он может помочь. Мы стали громко ему говорить, чтобы он побыстрее отъехал потому что сейчас уже должно ё…ть. Он быстренько сел в машину и сразу отъехал. И правильно сделал, потому что как-то сразу и ё…ло. Очень громко. В этот момент Сережа, найдя в полях собаку Хью, залезал с ней на очень коротком поводке на высокую дорожную насыпь. Услышав взрыв, собака Хью уже, видимо, совсем уверилась в том, что ее здесь непременно хотят убить, повалила Сергея так, что он покатился с насыпи и опять убежала. В этот раз надолго. Сергей ее потом искал минут 40.

Потом еще взорвались карбюратор и колеса. Но это были уже не очень громкие взрывы.

В это время уже подъехала пожарная машина, вызванная девочками с заправки. Она быстро залила все пеной. Потом приехала машина ГАИ и мы стали оформлять бумаги. Конечно, завгара надо было срочно отправлять в Петербург, Сергею тоже надо было ехать приводить дела в порядок и все переорганизовывать. Экспедиция-то сама ехала поездом. Только вещи и машина ехали с нами. Слава богу, и деньги экспедиционные не сгорели, поскольку, как оказалось, я успел вытащить сумку с ними из-под сиденья. Я не знал, что там деньги, просто вынул из бережливости – чтоб не сгорела. Так, что потеряна была только государственная машина (сто лет ее не видать!), и была перспектива полностью или частично потерять завгара.

Помню, что сами гаишники нам стали помогать оформлять бумаги, чтобы не нарваться на незнакомые штрафы и пр. В частности, по-моему, они нам и сказали, чтобы мы никому даже под пыткой не говорили, почему это все произошло.

А произошло все элементарно просто: завгар приладил трубку к карбюратору, в момент этой возни он пролил чуть бензина на еще теплый двигатель, при повороте ключа зажигания искра от практически нового (один сезон!) высоковольтного провода пошла по трещине изоляции на корпус, после чего пары пролитого бензина вспыхнули с легким хлопком, от неожиданности завгар не то сразу уронил бутылку, не то просто сначала облился этим бензином, вспыхнул, а уж потом уронил. Теперь не важно.

Завгар это мне все сам рассказал, пока я ему накладывал салфетки. И искру, мол, тоже видел. Ну и правда, погода была очень пасмурной.

Парень из Hiace сказал, что запросто отвезет завгара, Сергея, собаку Хью и успокоившегося к этому времени завгарова сына в Петербург вместе с экспедиционными вещами.

Я был назначен водителем пострадавшей машины в момент аварии, потому что всем надо было ехать, а надо было оформлять объяснительные и всюду подписываться. Мы договорились, по совету гаишников, везде говорить и писать что машина загорелась от искры, образовавшейся при ударе рессорной полосы, пробившей бензобак. Потом ребята и собака Хью уехала, пожарная машина подцепила остатки «Фермера» на трос и отволокла их на свой двор, а заодно отвезла меня в поселок. Я купил билет на поезд из Валдая до Петербурга и ночью благополучно выехал.

Только вот, оказалось, что моя шоферская ответственность заключалась еще и в том, что у меня отняли права, сказав, что я их получу по месту регистрации автомобиля в Санкт-Петербурге приблизительно через месяц.

Это оказалось еще только началом неприятностей. Через месяц действительно права привезли и меня вызвали на разбирательства в специальную комиссию куда-то на канал Грибоедова или на Мойку. Там была ужасная очередь из водителей с отобранными по разным поводом правами. Я потерял там, по-моему, целый день, стоя в этой очереди. А когда попал на собеседование, то выяснилось, что меня могут послать на повторный водительский экзамен за мой проступок. Но то ли к моменту подхода моей очереди офицер, из которого состояла комиссия, уже устал, то ли сгоревшая машина на фоне предыдущих дел показалась ему уже достаточным для меня наказанием, но он обсудил со мной коротко сроки сгорания машин (сказал, что они горят «как бабочки» быстро), отдал права и сказал, чтобы я больше так не поступал. Я без раздумий согласился.

Бумаг там, по-моему, никаких писать не требовалось, только расписаться в получении прав.

Но и это еще было не все. Главное состоялось осенью, когда из больнички вернулся завгар, пролежавший сколько-то месяцев в больнице МВД (он, оказывается, был раньше милиционером). Нас всех вызвали официально в Эрмитаж, и мы должны были возможно более подробно описать это событие, сидя каждый в отдельной комнате и не общаясь друг с другом. За время, прошедшее с этого пожара, вообще, произошло много разного, и детально врать уже было трудно, тем более что мы заранее не знали, зачем нас вызвали и поэтому не успели освежить и синхронизировать наше вранье. Но, видимо, мы все правильно и одинаково наврали, или это была такая формальность, потому что никуда больше никого не вызывали. Машина еще довольно долго стояла на дворе у валдайских пожарников, потом ее на трейлере привезли в Эрмитаж, где она еще дольше стояла во дворе. А потом ее списали. На память об этом событии у меня остались китайские торцевые ключи, к сожалению, уже отпущенные, поскольку были сильно раскалены во время пожара, и домкрат, который чудом особенно не пострадал и которым я иногда пользуюсь и сейчас. А еще остался жив завгар, которого успели довезти до больнички, хотя, вроде, к моменту привоза он уже был совсем плох – в шоке. Он потом сказал, что врачи обалдели от этих салфеток и сказали ему, что они его спасли. Может, и так. Трудно сказать.

По-моему, я тогда жене Наташе ничего подробно и не рассказывал, а, может, и не рассказывал, вообще. А дети были еще маленькими – им и не очень-то это было понятно.

По приезде в Петербург я сразу вышел опять на работу. Что-то надо было делать. Почти сразу после моего возвращения приходил Сергей и опять настоятельно приглашал в экспедицию вместе с ним на самолете лететь, но я отказался уже по-пацански: был, на мой взгляд, отличный повод – ведь я должен был быть третьим подряд покойным завкафедрой физики педиатрического института! Чего бы только еще не случилось, если бы мы не ехали без дозаправок, если я бы я не взял этих салфеток, если бы у меня не было полезного гипса…

Да еще – очень важное: пёс Хью меня с тех пор очень полюбил. Мы еще с Сергеем ездили в экспедиции на машинах – на длинном безоткозном Оpel Scorpio тоже на Тамань (впрочем, кажется, это было раньше, чем на «Фермере», вот уже и не помню), а потом по Турции на какой-то безотказной (только стекла надо было протирать и бензин заливать) взятой на прокат итальянской машинке типа Reno Logan… и еще на «пятерке» (не дай бог: тормоза заклинило, распределитель зажигания перестал его распределять) с прицепом в Керчь и еще куда-то – кажется, в тот раз в Ольвию под Николаевом. И еще куда-то, когда я был строго ночным водителем – тоже не помню уже. Так вот, всякий раз после этого пожара Хью радовался мне, как ребенок, облизывал меня всего, а если предоставлялась возможность (в смысле – я сидел спереди, а он сзади) то и намеревался меня трахнуть из любовных соображений, а вовсе не собираясь доминировать, потому, что никогда не рычал а все время лизался. Славный был пес. И умер достойно дожив до своей собачьей старости. Просто ушел из дома ночью во время одной из экспедиций. А утром его нашли где-то рядом уже мертвого. Видно, беспокоить никого не хотел своими старческими болячками…

Вот из-за этих двух случаев – особенно из-за второго – я пока воздержался от предложения попринимать участие в этой «секретной» контрабанде. Мне через 7 дней после прибытия парохода в Санкт-Петербург надо будет ехать в Лондон. Уже и виза есть (кстати, оформленная срочным порядком и с нервотрепкой – я же паспорт получил всего за день до отплытия в Антарктику) и билеты куплены. А если паспорт отнимут, как тогда права, то Лондон накроется медным тазом. Да и хрен бы с ним – с Лондоном-то, да там же дела уже запланированы.

Пока печатал эти истории, много деталей вспомнил и про сами истории и еще про другие. Вот хоть про Турцию, или про Ольвию… А уж про северные происшествия… Вдруг обнаружил, что я их стал забывать. Я где-то читал, что все забывается через 21 год. В среднем, конечно. Все-таки надо записывать. Когда записываешь, то вспоминаешь. Наплевать даже на то, что никто это читать не будет. Зато не надо будет снова вспоминать. Вдруг понадобится…

17 мая

Вчера прошли мимо Канарских островов (километрах в 40, их не было видно), но связи не было. Сеть находилась – даже три штуки, одна из которых – “Vodaphone”, но на вызов после некоторой задержки выходило объявление «запрещен». Что это значит, никто объяснить не может. Ручная настройка не помогает. Все запрещено. Надеялись на Мадейру. Сегодня проплыли недалеко от Мадейры (километрах в 30), острова было хорошо видно. Сетей тоже было до 3-х, но при слабой силе. То же самое. Связи нет, запрещено. Может, Ленка забыла деньги положить? Надо же, какая была хорошая связь из Антарктиды, Уругвая и Бразилии и вот – на тебе! Правда я пытался звонить Володе и Фиме со станции «Беллинсгаузен» и поздравить их с Песахом, но безуспешно.

Очень холодно. Днем максимальная температура воздуха была +19, воды – +19, очень сильный встречный (северный) ветер и волнение 5 баллов. Но к волнам уже так привыкли, что их мы не замечаем. Сегодня рассматривал видео, которое снял здешний сисадмин в то время, когда мы проходили «ревущие сороковые» по пути в Антарктику. Оказывается, его смыло волной во время съемки, которую он проводил на корме на главной палубе. Тогда было семь баллов.

В статье показался конец, но жалко, что нельзя дозвониться и уточнить, одну статью из этого делать, или уж две.

Сегодня выяснилось, что по приходе в СПб у нас на пароходе будут две следственные бригады. Оказывается, самолет Ан-2, который у нас в трюме транспортируется (это – штатный самолет, который всегда берут в рейс, потом собирают на барьере и возят на нем грузы к станциям, которые расположены далеко от берега), неправильно оформлен. Он – украинский, и его надо переоформлять, иначе зачтут за контрабанду. Не знаю, задержит ли это наш уход с корабля, или нет. Говорят, что во время прихода три часа приходится ждать, пока таможня, проведя обыск, не даст «добро».

Еще сегодня у экипажа была военно-морская подготовка. Наверное, из-за того, что мы теперь идем близко к берегу, и возможны пираты. Хотя осталось только Марокко, а дальше только берега Португалии, Испании, Франции и т.д. Там, вроде, нет пиратов. Но все равно эта подготовка проходила в кают-компании, что там можно подготовить. Может, политинформацию читали. Надо будет завтра спросить.

18 мая

Колотун: +17 температура воздуха, +18 – температура воды, ветер – метров 10 в секунду. Вот уж не думал! Проплыли мимо Гибралтара километрах в восьмистах. Плывем около Португалии и завтра к вечеру или послезавтра обогнем Испанию, и там должна будет начаться качка. Бискайский залив, говорят, очень этим славится. А там уж совсем рядом до Бремерхафена. Ни одного корабля не встретили после того, как отошли от берега Бразилии, хотя плыли все время по главному пути – я посмотрел на карте ЦРУ, которую я оттопырил с их сайта какое-то время тому назад. Удивительное дело! Я думал здесь все кипит от корабельных винтов.

Птиц тоже нет. Не было у островов, нет и сейчас. Сегодня биолог по китам увидела их и позвала Петровича насладиться зрелищем, но Петрович потерял очки (у меня, как оказалось, оставил) и даже не пошел смотреть.

Статью заканчиваю резко: надоело печатать, задницу всю отсидел, наверное, до синяков. К тому же, совершенно невозможно стало печатать: кириллица, да теперь и не только кириллица, совсем стерлась. Делаю до 5 ошибок в строке, приходится читать напечатанное, что уж совсем невыносимо.

Сегодня профессор по лишайникам рассказывал про лишайники в кают-компании. Народу было много, и вопросы задавали. Народ интересуется. Да и, правда, интересно. Оказывается, эти разные лишайники выносили в открытый космос на 16 дней. Они – и грибы, и водоросли, из которых эти лишайники состоят, благополучно выжили. После этого 16-дневного пребывания в космосе благополучно потом стали поживать.

Все, больше печатать не могу – все время надо исправлять опечатки. Надоело…

19 мая

Холодно и сыро: воздух +15, вода +16, Зато ветерок всего 7м/с. Животных нет. Видел три больших корабля недалеко. Целый день сидел и дописывал статью про слезы. Может, не успею к приходу в Бремерхафен, но должен успеть через день-два после этого.

Перешел на работу со вторым компьютером из-за клавиатуры. День прошел весь в трудах по тренировке задницы. Ничего не происходило.

20 мая

Сегодня праздник – банный день. Мы находимся в середине Бискайского залива. Волнения нет, довольно сильный туман. Прохладненько (+13 утром), ветер слабый. Наконец-то вокруг корабли. Все большие грузовые: контейнеровозы или сухогрузы. Довольно сильный туман. Во время пребывания в бане вошли в Ла-Манш. Знатоки говорят, что связь будет завтра во второй половине дня через Францию или через Великобританию – на выбор с правого и левого борта соответственно (железный пароход загораживает прохождение сигнала с двух берегов сразу). Лоцман заказан на 7:00 23 мая. Все заканчивается. Каждому желающему выдали по коробке сэкономленного фруктового южноафриканского сока (там, кажется, по 10 литровых пачек). Это, видимо, компенсация за страдания в тропиках без вина.

21 мая

Как выяснилось уже во второй половине дня, сегодня – День полярника. К моему удивлению, никакого ажиотажа не было. Была поздравительная телеграмма от дирекции Арктического и антарктического института и поздравления друг друга на палубе при встрече. Я думал, что все будет, как у людей: праздничный ужин с вином и тостами и пр. Но этого не было совершенно. Правда в полдник внезапно подали огромный кусок тушеной красной рыбы с тушеной картошкой в кожуре. Очень вкусно. А еще на вечер давали шашлык.

Говорят, что так грустно празднуют первый раз и, предположительно, потому что капитан объявил на пароходе сухой закон из-за этих пяти пропойц, высланных домой из Кейптауна.

Погода – дрянь полная: температура воздуха +12, воды – столько же. Туман, иногда – очень сильный, безветрие. Несемся со скоростью чуть больше 30 км/час. Не знаю, куда, поскольку должны быть в Бремерхафене 23-го, а плыть-то осталось всего ничего.

С Па-де-Кале удалось позвонить в СПб, в том числе и Ленке, до которой не дозвонился – не в зоне обслуживания. Наверное, уехали на дачу.

Вечером выпили в честь такого великого праздника джина с грейпфрутовым соком. Все – больше выпивки нет.

Зато вечером случилась офигенная гроза с длинными молниями между тучами и не очень громким громом, хотя расстояние до этих молний по звуку никогда не было больше 3-х км. Как салют в честь праздника. Стояли под медленным дождем и смотрели.

События были, но много не пишу – надо срочно доделывать статью.

22 мая

Из-за этой статьи лег в 4 – как в СПб. В разгар грозы, наконец, мы сбросили скорость и, по-моему, стали просто дрейфовать. Дрейфовали всю ночь. В 8:00 вышел на палубу – мелкий петербургский дождь, холодно, ветра нет, туман – ничего не видно, кроме нескольких кораблей вблизи. Мы теперь все время идем в толпе из 5-6 кораблей, которые видны на расстоянии 0.5-3-х км. Может, их и еще больше, но не видно из-за тумана. Померял скорость – 12 км/час. Видимо, с такой скоростью и шли всю ночь. На таком малом ходу двигателя не слышно совсем, и узнать из каюты, как быстро идем, не представляется никакой возможности. Птиц нет, животных – тем более. По сравнению с Антарктидой здесь просто – пустыня. Диву даешься: жить, вроде, лучше на этих широтах, а живут там, а не здесь.

Сейчас уже 02:05 корабельного времени. Т.е., уже 23 мая. Объявили о том, что в 6:00 утра мы будем в Бремерхафене. В город выпустят, но по каким-то специальным бумагам. Никуда, кроме Бремерхафена выехать нельзя. А мы собирались съездить в Бремен. Но ребята говорят, что всегда было нельзя, но всегда ездили нелегально. Что-то отдает какой-то советчиной. Уходим из Бремерхафена 26 мая, предположительно, во второй половине дня.

Только что закончил статью про слезы. Получилось около 30 страниц без литературы и реферата. Читать напечатанное не стал. Отошлю из города завтра аспирантке и Сергею вместе с сопроводительным письмом и вопросами. Если получу ответы до отхода парохода, то, наверное, успею доделать совсем до конца еще до прихода в СПб.

Сегодня смотрел новости и киселевскую программу. Подташнивает от нагнетания военных настроений. Интересно, что Киселева смотрели и слушали достаточно много людей, но как только началась соловьевская программа про Сирию, половина народа встала и ушла. Правда, кто-то, увидев Жириновского, оживился и сказал, что-то вроде: «…вот он – наш любимый, сейчас будет весело…», но, по-моему, это он с сарказмом сказал. Ушел и я. Тошнит от этого Соловьева…

На улице так целый день и было туманно и почти всегда холодно. В 11:30 объявили температуру воздуха и воды +11 градусов. Сейчас вышел на палубу: темно и плотный туман, если судить по прохождению света наших фонарей.

Сегодня Саша показывал видео своей новой пассии. Там интересная вышла история. Некая его одинокая знакомая женщина пригласила его и его сына на прогулку на Камчатку. Для компании пригласила еще и свою тоже одинокую подругу. Если я правильно понял Сашу, то эта его знакомая имела виды на Сашу, но Саше понравилась ее подруга. Теперь подруги поссорились (видимо из-за такого облома, который вышел основной из них), а Саша едет жить со второй. Они все время переписываются и, по возможности, перезваниваются. Сашка ведет себя, как молодой влюбленный. Мы с Петровичем смотрим на него изумленно. Надо же – он всего на четыре года меня младше, а сколько в нем неукротимого молодого задора. Увидев Сашину пассию на экране, мы с Петровичем тайком переглянулись, но ничего говорить ему не стали. По-моему, у нас с Петровичем мнения совпадают в том, что это какое-то временное сумасшествие.

И интересно, если бы я так себя вел, Ленка бы решила, что у меня крыша совсем поехала… Да я сам себе такого и представить не могу.

Но, может, это и любовь… Кто знает… Пусть ему повезет.

23 мая

Сегодня точно по расписанию мы прибыли в порт Бремерхафен. Порт сложный. Довольно шли по каналу, прорытому среди грязи, из которой состоит берег. Потом мастерски подошли к нам два здешних красивеньких буксира спереди и сзади, развернули и поставили в шлюз. Шлюз поднял нас метра на два, после чего буксиры мастерски же завели нас через довольно узкую горловину в промоину и поставили рядом с фруктовым терминалом, у которого уже стояло тоже какое-то норвежское исследовательское судно “Geo Barents”. А напротив в сухом доке я увидел старого знакомого по Шпицбергену – немецкий исследовательский ледокол “Polar Stern”. Видимо, у них это гнездо для таких кораблей.
Одному вертолету быстренько приделали лопасти, второму – просто их разложили, поднялись новые экипажи (с языком), и они с новыми экипажами сразу улетели. Один – в Молдавию, второй – в Грецию. Вся наладка заняла, может, чуть более часа.

Когда отпустят на берег, не известно. Может, даже и не сегодня, вообще.

Погода, надо сказать, довольно грустная: тучи, иногда моросит дождь, ветра нет, прохладно. Сказали, что у них здесь апрель был рекордно теплым. Сейчас на май точно не тянет.

В порту много всяких кораблей. Хорошо оборудованы причалы для контейнеровозов, огромных автомобилевозов, которые выглядят как ноев ковчег в понимании режиссера какого-то фильма, кусок которого я смотрел. Т.е., выглядят как огромный (очень огромный) сарай на колесах. Еще стоят какие-то специальные корабли. Напротив нас стоит низенький корабль, который, видимо, на мелких (метров 100) местах встает зачем-то на четыре огромных сваи. Вроде, не буровая установка. Есть еще корабль с огромной катушкой на довольно длинной вышке.

Связь замечательная. Как только включил телефон, сразу же позвонила эта сирийская аспирантка. Ленка ей, конечно, ничего не сказала про статьи. Вот этот «важный» разговор состоялся, да сыну позвонил. Осталось 86 рублей по 10 рублей минута и входящих и исходящих, одна СМС-ка стоит тоже 10 рублей. Много говорить не буду уже. Ну, ладно, у меня хоть какие-то деньги остались, а у Сашки с его любовью и у болтуна Петровича, вообще, денег на телефонной карте нет. В прошлый раз (из Па-де-Кале) Сашка своей любимой звонил с моего телефона. Больше уже не могу ему дать. Ленке самому надо дозвониться.

Около 3-х часов дня нужные формальности были улажены и нам разрешили выход на берег. Выдали ксерокопии паспорта и какой-то здешний ausweis даже без печати. Сказали, что все это действительно только в этом городе, что, в общем, понятно. Как я понял, даже въезд не зарегистрировали. Часа четыре ушло на поиск Интернета, поскольку мне надо было срочно отправить статью и пр. сразу в США и аспирантке. Временами шел дождь, и мы изрядно вымокли и окоченели. Здесь, как и в ЮАР, есть проблема с Интернетом. Т.е., проблемы как бы нет, если есть деньги и/или знания, где его найти, а так – есть. Здесь нет такого обычая, как в США и теперь у нас: сидеть пить кофе и что-то делать в Интернете. Здесь кафе и пр. – это, в основном, для выпивки. Т.е., и закуски-то нет. Есть какие-то закуски в тонких картонных коробках и все. Даже традиционных сосисок не оказалось. А совместить сосиски с пивом – вообще, нереально. Во всяком случае, нам не удалось. Да еще в понедельник. Здесь понедельник – мертвый день. Конечно, никого в этих кафешках нет. Пусто. В разгар дождя мы зашли спрятаться от него в какую-то очень маленькую чистенькую забегаловку и выпили по маленькому бокалу пива, чему пожилая хозяйка была очень рада. А когда я ей на чай оставил что-то около четырех евро, то она была просто счастлива и долго давала нам советы на незнакомом немецком языке про то, как у них найти Интернет.

Очень много турков и других мусульман (я их плохо различаю). Еще и потому показалось много, что мы в поисках известных Саше по прошлым поездкам «домашним пивным» вышли из туристической зоны и попали как раз в мигрантский квартал. Впрочем, может, здесь все кварталы мигрантские – не знаю. Много собачьего дерьма, страшненькие женщины в хиджабах… Кстати – какие же, вообще, здесь страшные бабы! Права была сербка, когда в ответ на мои похвалы экстерьера сербов и, в частности, – их женской половины, ответила в том смысле, что на них и американцы-то наехали из зависти, поскольку свои тетки у них непородистые и страшненькие.

В конце концов, мы нашли недорогой ресторан, где был официант – 29-летний русский мальчик Вадим, которого в пятилетнем возрасте вывезла из Красноярска мама – где еще был отличный Интернет, разное пиво и огромные порции мяса, хотя не было сосисок. Мы хорошо посидели, и я все отправил, куда надо. Заодно, не без страха открыв свой главный почтовый ящик, я понял, что упустил две свои иностранные публикации, которые надо было заверить в сопроводиловках до середины мая и еще кучу всего. Всего было 150 важных писем, из них я прочитал около 10, и только на 4 ответил. Потом меня уже охватила апатия. Завтра или послезавтра опять зайду в Интернет. Надо собраться с силами.

Дело в том, что еще при выпивании пива из винных бокалов, как было принято у той пожилой женщины, Андрей Петрович позвонил кафедральной сотруднице, а потом очень ненадолго передал трубку мне. Когда я спросил, как дела, то она ответила, что на кафедре все нормально, но в педиатрическом – полный маразм, и они ждут меня для важных решений, хотя она огорчать не хочет, и, мол, переговорим после моего приезда. Настроение сразу, конечно, упало. Я, собственно, из-за этого и решился на эту поездку, что предвидел бардак. Он, к сожалению, никуда не делся… Этого и следовало, впрочем, ожидать.

Наконец, вечером дозвонился Ленке. Конечно, они ездили в пердулево, и я их застал в дороге домой. Обещала положить деньги на телефонную карточку.

24 мая

Сегодня прямо в 8 утра мы пошли гулять. Сегодня еще холоднее, чем вчера. Вчера во время нашего возвращения на пароход температура была 7.4 градуса. Сегодня меньше дождя (совсем мелкий – морянка), но температура, думаю, градусов 5-6 при довольно сильном северном ветре.

Я – расстроенный вчерашним намеком на бардак в педиатрическом – спал мало и пошел гулять один. Карты не взял, поскольку город несложный – плоский и есть несколько высоких меток, в частности, – дымящая труба на другом берегу реки Везер и высокая гостиница или бизнес-центр в середине города и еще пара высоких кирх. И GPS тоже не взял. Но вот вышел мне из-за этого маленький облом.

Думал я подготовиться к принятию решения, которое может оказаться «сильным» в моей дальнейшей судьбе. Конечно, речь идет об увольнении из педиатрического. Я еще в январе решил пойти к ректору и предложить «оставить в покое» нашу кафедру и клинику. Т.е, договориться о сумме, которую мы будем перечислять педиатрическому, но никогда – ни при каких обстоятельствах (!) не больше этой оговоренной суммы. «Оставить в покое» – это значит, что мы организуем настоящий международный центр с приглашением иностранных преподавателей для желающих студентов. И клинику сделать сразу с учетом их консультаций. Оформить это в виде какого-нибудь «частно-государственного партнерства» или чего-то такого модного в настоящее время. Естественно, с компенсацией их расходов и зарплатой – конечно, меньше, чем в США, но, все же, какие-то деньги. Там есть еще и другие интересы. Кстати, вчера как раз одно письмо, на которое я ответил, было от знакомого профессора-неонатолога из Германии. Он просил пригласить его официально в совместную тему (там организуется совместное финансирование пополам наших и немецких или австрийских денег по фундаментальной тематике со сроком подачи 17 января). Мне кажется, что я смог бы организовать этот международный центр 5-7 лет тому назад, сейчас у меня уверенности нет из-за сложной международной ситуации и отсутствия денег, но и деваться, похоже, некуда. Я и поехал в Антарктику еще и потому, что побоялся сорваться в этих беседах с руководством.

Ну, ладно, – пошел я задумчиво погулять и посмотреть, как живут немцы и заблудился в пригородах. Причина была в том, что из-за плохой погоды я по ходу изменил цель. С утра я спросил парня, который здесь уже 6-ой раз, где здесь гулять-то можно. Т.е., наученный американскими порядками, когда дорога есть, а пешком не пройти из-за отсутствия тротуара, я спросил, куда здесь можно пойти далеко, да еще и с целью что-то посмотреть. Он мне подсказал, что с тротуарами здесь точно все в порядке по направлению к местному небольшому летному полю. И идти до него всего 12 км в одну сторону, но большой участок – по дамбе, которой трудолюбивые немцы отгородились от реки Везер. Там перепад уровня воды в прилив-отлив и так достигает 2-х с лишним метров, а если шторм с подходящей стороны – то, вообще, – «ужас ужасный». Я и пошел сначала, но было так холодно и сыро из-за ветра, что я сошел с дамбы и решил пойти «неизведанными тропами», а потом свернуть направо и таки дойти до этого аэродрома. Так и пошел, задумавшись. А когда очнулся, то обнаружил себя – судя по очень кстати подвернувшейся туристической карте на автобусной остановке в какой-то деревне – совсем в другой стороне и вовсе шагая прочь от славной реки Везер. Дорогу-то назад я помнил, поэтому легко вернулся, но вот понимания, как это получилось не имел до тех пор, пока уже в каюте не рассмотрел карту. Оказалось, что я пошел по длинной дугообразной улице, незаметно для меня повернувшей на 180 градусов. Так, что когда я повернул направо в сторону аэродрома, то оказалось, что это было противоположное направление. Всего я прошел, думаю, километров 28 (7 часов со скоростью около 4 км/час). Наплевать.

Все равно рассмотрел, как они живут. Неплохо, конечно. Но вот разглядывая их самих за повседневными занятиями и сами эти повседневные занятия приходишь к мысли, что бесполезно немцев порицать за зверства во время второй мировой. Ну, впрочем, и наших тоже, конечно, совершенно бесполезно. Судить за то, что люди считают своим делом (общегосударственным!) совершенно никчемное занятие. А если у них настоящая «демократия», то они и начальника выбирают из себя. Т.е., тоже неясно, как судить, хотя есть больше всего оснований судить именно начальника.

Кстати, здесь не принято, как в США, здороваться даже если ты встретил человека на узкой лесной тропинке. Меня вот все время подмывает, и уже даже борюсь с этим чувством, поскольку понимаю, что они этого вовсе не ждут. Но народ очень доброжелательный, хотя и улыбаются они здесь редко – так же, как в России. Когда мы вчера еще только подходили к месту швартовки какие-то люди – женщины и мужчины на берегу на велосипедах и без, ожидая сведения моста, разведенного по случаю нашего прохода – приветливо махали руками и что-то кричали. И мужики, которые стояли на палубе других уже пришвартовавшихся и ремонтируемых в доках кораблей, тоже. Но разобрать, что именно кричали, не было возможности. Может, и материли, но с приветливыми лицами.

А вчера в городе один мужик, заседавший в пивной с двумя приятелями, после понимания, что мы ищем Интернет, не поленился выйти из пивной и повести нас к дому, где он, по его мнению, точно есть. И привел метров через 100 к так называемой морской «миссии». Это такое заведение, куда положено обращаться морякам со всякими проблемами. Там действительно всегда есть Интернет и мы – как моряки (!) – имеем право на него, но наше право в Бремерхафене ограничивается правом понедельника, которое много сильнее. Это организация по понедельникам, как оказалось, не работает, что мужика привело в страшное расстройство. Мы его даже успокаивали – мол, да ничего, наплевать, не очень-то и хотелось. Хотя мне хотелось очень.

Еще – здесь мало кто знает английский. Даже молодежь, по-моему, не очень-то. А турки и прочие мусульмане – особенно. Но говорят даже между собой по-немецки. Наверное, давно приехали. У них здесь, кстати, есть клубы в поддержку их национальных футбольных команд «Фенербахче» и еще одной – «Галатасарай». Так и написано при входе. Мы туда не заходили. Я побоялся, что нам могут навалять люлей, хотя там, вроде, сидел довольно добродушный народ с пивом.

Около 14:00 Ленка положила мне деньги на телефон, и я, уже почти подготовившийся к принятию решения, узнал от нее несколько страшных подробностей: весь отдел кадров уволился, принята на работу директор по развитию, которая взяла себе еще пять заместителей (или каких-то субменеджеров) и уже сказала, что педиатрический мало зарабатывает денег. Теперь, видимо, резко будет зарабатывать больше. Возраст хорош опытом. Я уже это слышал несколько раз. Только интересно знать, откуда ей и ее пяти сотрудникам уже «наскребли» зарплату при общем увеличении штата менеджеров по самым скромным подсчетам в 1.5 раза больше? «Смутные подозрения терзают меня…» (из «Ивана Васильевича…»). Похоже, у наших девчонок опять «отрежут» процентов 30-50.

Зарплата менеджеров – не чета врачебной и, тем более, сестринской. А, может, уже отрезали, потому и голос у сотрудницы вчера был грустноватый. А еще уволили начальника консультативно-диагностического центра. Молодой еще парень… Их и всего-то активных «мужиков» на весь педиатрический было три: он, окулист Петрович да хирург, ныне спившийся. Остальные – просто исполнители. Петрович «на сносях» – собирается увольняться, уже поругался с руководством, правда, еще некритично. Так никого и не останется из старых с известными характеристиками. А новые, еще не испытаны временем…

Еще, может оказаться, что среди пингвинов было остаться лучше…

25 мая

Сегодня целый день прошел в прогулке. Гуляли по полной. Сначала ходили в рыбный порт, где ели рыбу и пили пиво. Потом гуляли так просто. Потом пошли в ресторан, в котором Саша с Петровичем познакомились вчера с сербкой Радмилой – хозяйкой этого ресторана. Радмила из вчера поила чем-то вкусным под названием «Юличка». Петрович очень хотел этим угостить и меня. Пришлось, несмотря на мое активное нежелание куда-либо идти есть, зайти в этот и, правда, очень миленький ресторанчик, который содержит чета сербов, видимо, давно уже уехавших с родины. Там играет сербская музыка и подают вкусную еду. Мы зашли уже к вечеру. Ели вкусное мороженое, и мы с Петровичем пили не очень вкусное «югославское» вино. Потом нам принесли «Юлечку». Это такая смесь водки из вишни и водки из слив крепостью около 30 градусов в очень маленьких оригинальных бутылочках емкостью 20 грамм (а, может, это такие стопки с узким горлышком). Довольно вкусный напиток, имеющий, видимо, какое-то сакральное значение, поскольку доза, прям скажу, гомеопатическая.

В этот день город готовился к грандиозному празднику – парусной регате. Она должна продолжаться 3 дня и закончиться в воскресенье чем-то грандиозным под названием «финал». Строили палатки, развлекательные устройства для детей и взрослых и пр.

26 мая

Сегодня дали команду быть на пароходе в 16:00, поскольку планируется отплытие вечером после ужина. Ночью был дождь, дождит и утром. Погода поганенькая, но ноги размять все равно хочется. Мы вышли вместе, но сразу же разошлись, потому что я хотел купить Ленке твердый сыр, который Путин запретил к нам ввозить, а мы сами еще не научились его делать. Я пошел из порта длинной дорогой, заканчивающейся маркетом по типу нашего «О’Кей», но меньше, конечно, по размерам. А ребята пошли трехкилометровым путем. Мы договорились встретиться в морской миссии или на набережной и потом пойти в здешний оружейный магазин посмотреть не взять ли мне или Петровичу пневматическую винтовку на 7.9 Джоулей за 190 евро. Дело в том, что они у нас очень дорогие, но – самое главное – их трудно привезти из-за границы, если летишь самолетом, поскольку надо будет объясняться с таможней. У нас запрещены такие винтовки мощностью от 8 Джоулей. А здесь – такая удача – 7.9 Джоулей. Вроде, и можно, а вроде уже и не очень можно. Эту винтовку Петрович насмотрел позавчера. Сказал – красивая и, кажется, немецкого, а не китайского или турецкого производства.

Сыр я нашел сразу, поскольку еще вчера навел справки у профессора по лишайникам, который здесь не в первый раз и, по-моему, имеет склонность к покупкам. Он оказался прав: там этого сыра – «как гуталина». Надо сказать, что я в этих сырах мало что понимаю. Я знаю, что очень не люблю сыр с любым названием, но воняющий, как портянки или носки у Мишки Мевша (мы с ним на Таймыре жили в одной палатке целый сезон) и отношусь с сомнением к сыру с плесенью, поскольку у меня, вообще-то, от всякой плесени в течение 20-30 минут наступает понос. Почему не наступает от плесневелого сыра – это для меня загадка. Так я сыр отличаю только по твердости.

А вот Ленка любит эти сыры, включая и вонючие. Это ее, по-моему, Петрович научил. Их только три человека на кафедре эти сыры и едят: Вера, Ленка и Петрович. А про то, что они начали его есть знает все отделение – воняет от входной двери. Приходится родителям детей объяснять, что это не в туалете дело, а просто у докторов – чаепитие.

Так вот – сначала я в этом магазине увидел жалких три кусочка твердого сыра и подумал, что из-за такой ерунды не стоило идти такую прорву километров. Но потом я обнаружил, что куски побольше лежат в витрине, где есть продавщица. Поскольку я с детства помню, что сыр «Швейцарский» – это хороший, то, увидев его, не стал даже интересоваться другими сортами, а сразу ткнул именно в него пальцем и спросил, твердый ли он. Продавщица сказала, что очень даже твердый, и я попросил взвесить кусок, который в витрине был вакуумно упакован, чтобы сориентироваться, смогу ли я его освоить своими жалкими еврами. Это я все ей довольно бегло объяснил на своем чистейшем «оксфорде», но, видимо чересчур быстро говорил. Продавщица схватила этот кусок бросила на весы (всего-то там, как оказалось, было 1.7 кг), нарушила упаковку и уже хотела резать, но я быстренько отменил это ее действие и, успев увидеть сумму на циферблате весов, сказал, что я беру весь кусок. Мне показалось, что она побледнела, и, кажется, даже схватилась за левую грудь. А, может, показалось… Но вытаращилась на меня – это точно. Спросив меня еще разок про то, хочу ли я взять весь кусок, и, утвердившись в том, что не ослышалась, она завернула кусок в какую-то упаковку, и я с этим сыром пошел в кассу, где ничего особенного не случилось, кроме того, что продавщица спросила зачем-то, не нужен ли мне чек. Т.е., чек-то она мне дала еще до того, как спросила, но, видимо, хотела дать еще какой-то. А, может, хотела отнять этот… Я так и не узнал про чек и не спросил. Просто сказал, что мне чек не нужен.

Мне показалось, что получилось даже гордо как-то: вроде, не нужны мне ваши чеки, у меня этих чеков и евров – вагон и тележка. Но это, конечно, была неправда. После этой моей покупки было уже незачем заходить в оружейный магазин. Что зря расстраиваться. К тому же у меня и так есть “Benjamin”, а у Игоря – “Stoeger X10”, который он переделал с 7.5 на 10 Джоулей, заткнув декретированную дырку в поршне или поставив поршень без дырки – точно не помню. Не очень-то и хотелось. Баловство все это. Но вот интересно только, как Ленка будет есть этот сыр, на котором я специально оставлю чек, чтобы она знала силу моей любви. Я от силы этой любви у выхода из магазина даже чуть не заплакал. Там, кстати, напечатано, что съесть его надо до октября этого года. Надо же – сыр, а стоит сравнимо с железной вещью.

Купив сыр, я пошел в моряцкую миссию. Здесь она – просто отличная. Интернет бесплатный, чек с паролем дают сразу на 2 часа, кофе-чай и прочее. Моряк-не моряк не спрашивают. Понятно, что по мордам видно (в том числе, и по моей), но все равно приятно. Отличная вещь – эти моряцкие миссии. Надо бы сделать такие для врачей. Мы когда ездили в чернобыльскую зону, то я однажды оказался в купе с пожарником, который по рабочим делам ехал в Белоруссию. Мы с ним оба ехали до станции «Гомель». Поговорили о том, о сем, и он, узнав, что я и не уверен, встретят ли меня в Гомеле, чтобы везти потом 90 км в Брянскую область, предложил заночевать у пожарников.

Оказывается, у них такое братство. Если пожарник оказывается вдруг по частному или рабочему делу в незнакомом месте, то вся его задача – найти пожарную часть и показать там свое пожарное удостоверение. И все – «под каждым… кустом им готов и стол и дом…». Я тогда за них очень порадовался. Хотя, надо сказать, почти все северные экспедиции так и организовывались: как жить в гостинице, где номер стоит от двух тысяч за ночь, когда у тебя суточные – 100 рублей? Это я должен фиктивно оформить 19 человек в экспедицию, чтобы просто переночевать самому. А если еще и есть надо, то еще оформлять (батон хлеба стоит около 60 рублей). Вот и жили и питались в больничках. Вся страна это знала. Начальники тоже, естественно, знали, но было точно, как в фантастическом романе «Звездные дневники Иона Тихого». Там на планете (кажется, она называлась Большой Рыбон) начальник хотел, чтобы у всех выросли жабры и каждый год приподнимал уровень воды. И так приподнял, что уже все из воды выпрыгивали, чтобы вдохнуть воздуха и конечности скрючило от ревматизма. Но все молчали, а начальник считал, что уже скоро будут жабры, потому что конечности уже стали превращаться в ласты.

В общем, я просидел в миссии около 1.5 часов, пользуясь тем, что интернет работал быстро, поскольку никто не пользовался Скайпом для звонков любимым. Мы разминулись с Сашкой и Петровичем. Не встретились в миссии. Наверное, я затянул с ходьбой и с покупкой сыра. Кстати о любимых и об Интернете. Сашка, прямо с ума сошел: все время перезванивается со своей теперешней любимой. Когда мы вчера пришли вместе в миссию, он стал говорить со своей новой любимой по скайпу, и я не мог работать, поскольку все в Интернете происходило очень медленно. И говорил он все время пока я работал. Он может часами с ней говорить. У меня такой шизофренической влюбленности не было никогда – даже в пубертатные годы. Петрович сказал, что у него тоже не было. Интересно, а что будет, если вдруг его новая любовь окажется… ну, скажем, недолговременной? Наверное, такая любовь не может быть долгой. Мы спрашивали его, не дойдет ли до самоубийств из-за такой, в общем-то, ерунды. Но он отвечал, что не дойдет. Впрочем, какое нам дело…

В результате моей сегодняшней прогулки я оказался в местности, совершенно неотличимой от наших садоводств. Оказалось, что у немцев все точно так же происходит. Какие-то 6-10 соток, цветочки, покосившиеся заборчики и пр. Какие-то такие же, как у нас дачки с узенькими земляными улочками, виляющими между не очень-то импозантных домиков и покосившихся заборчиков. В общем, если бы меня вдруг с закрытыми глазами привезли и оставили в этом месте (кстати, – в одном км от границы города), я бы ни за что не догадался, что я не под Санкт-Петербургом. Зато там оказался очень приветливый народ, который сам здоровался. Наверное, они – видя во мне не своего – здороваясь, хотели увериться, что я не убивать пришел, и не красть. На самом-то деле, я действительно пришел не с праведными помыслами – пописать, но мне в таком месте с такими радушными неудобно было даже это делать. Пришлось терпеть еще часа два, пока я не попал на свой пароход.

Около 19:00 за нами пришли два буксира, помогли нам зайти в шлюз и выйти из него, и мы пошли по мутным спокойным водам Северного моря в канале, прорытом в сплошной грязи, оплывать Данию по пути в родной Санкт-Петербург.

Хороший этот городок – Бремерхафен. И люди, в общем, хорошие. Ничего, что не такие, как мы. Вот и сыр едят маленькими кусочками… Музеи у них – не очень, конечно, но нам – жителям Петербурга – и, вообще-то, не надо бы это оценивать. Спасибо царям, с нашими музеями очень трудно тягаться. Кстати, побыв несколько дней в Германии, начал в очередной раз вспоминать немецкий язык. Что удивительно, слова практически все знакомые, но значение их сразу не вспомнить. А вот на следующий день с утра само вдруг вспоминается, хотя и нужды нет, и вспомнить не старался. Во всяком случае, уже когда немцы на своем языке объясняли дорогу, размахивая руками, то уже даже и очень понятно было. Вишь как – с молоду всему надо учиться, как известно. Даже если и понадобится только через много лет, то много легче вспомнить, чем учить.

Начиная с завтрашнего дня мы будем в проливах Скагеррак и Каттегат. Со школы помню названия, но вот увижу в натуре в первый раз (с самолета – не считается).

27 мая

Ну вот – все, как обычно: со всех сторон вода, только в отличие от океана – волн нет совсем. Только рябь. Вода все равно мутновата по сравнению с водой океана. Мы километрах в ста от берега Дании. Связи, естественно, нет. И не надо. Погода замечательная: солнце в легкой дымке, ветер несильный с северо-востока.

Интересны два наблюдения: 1. цветочный запах на таком расстоянии от берега, с которого дует сейчас ветер; я впервые его унюхал еще в Ла-Манше, но не поверил себе: уж очень далеко; теперь я в этом уверен, 2. за кораблями след в воде остается очень долго, думаю, что часы; когда нет волн, то отчетливо даже на фоне ряби видны следы, похожие на кильватерные; только они уже слегка «тронуты» течением, т.е., искривлены; очень похоже на инверсионный след от самолета, который потом деформирует ветрами.

По первому наблюдению могу сообщить, что оно радостное. В том смысле, что я читал в профессиональном журнале, что при болезни Альцгеймера первым пропадает обоняние. Причем, начинает пропадать, в среднем, за 5 лет до клинической манифестации заболевания. Таким образом, в ближайшие 5 лет мне, скорее всего, болезнь Альцгеймера не грозит. Что-то другое, несомненно, грозит, а это – нет. Правда, Алла после того, как я это ей сказал, специально спрашивала у родственников своей пациентки с болезнью Альцгеймера про нюх, но они отрицали исчезновение нюха у больной. Но в специальном журнале же специальная статистика, а Аллин случай – единичный. Может, с диагнозом ошиблись.

По второму наблюдению могу сказать, что, кроме того, что известно меньшее за счет мелких пузырьков воздуха сопротивление ходу корабля, если он движется в кильватере на некотором удалении (так, чтобы движение воды от винта уже остановилось), еще есть люди, которые утверждают, что вода изменяет структуру надолго после прохода корабля, что может быть основой поиска даже подводных лодок. Но поскольку эти же люди занимаются магией и ищут людей по фотографии, то я даже и не задумывался над такими глупостями, как долговременное изменение структуры воды после прохода корабля. Наверное, эти маги видели такие же следы на воде, как я сегодня утром. Надо спросить у ребят из института Крылова. Может, они знают.

28 мая

День прошел в полном безделье. Надоело все делать, но – самое главное – из-за отсутствия Интернета работы больше нет. Вернее – есть, но потом придется переделывать, поскольку твм все время надо наводить литературные справки.

Сегодня рано утром вошли в пролив Большой Бельт. Он перекрыт красивым высоким мостом с несколькими вантовыми секциями. Проходили под ним, и все фотографировались при замечательной погоде. Так вот он какой – Большой Бельт, знакомый по названию опять же со школьных времен. Не очень-то он большой, оказывается. Там их три пролива: Большой Бельт, Малый Бельт (судя по карте – совсем узкий), и еще тот, который соединяет Данию со Швецией – Орезунд (кажется, так, но точно не помню, и сейчас нет карты с названиями, чтобы справиться).

Занимался своим хобби. В смысле – железками. В смысле – изучал навески, диаметры и пр. в исторических аспектах. А еще мы с Петровичем и Сашей выпили по паре банок пива под Сашкины рассказы о его жизненном пути, полном невзгод и лишений из-за собственного своенравия и бабского.

Потом Петрович пошел праздновать день рождения океанолога Сергея из Севастополя вместе с профессором по океанам, а мы с Сашей не без труда отбились от приглашения и остались допивать пиво. В том числе, – и Петровичево, поскольку там Петровичу и так обещали налить вина. Саша продолжил свой грустный рассказ про баб и дебильных начальников и закончил хорошим начальником Прошиным, к сожалению, недавно покинувшим нас. Я его тоже знал как хорошего мужика. Оказывается, он вытянул Сашку с испытательного полигона на Камчатке, по сути, за то, что Сашка отменил целое направление в развитии отечественной военной акустики. Сашка не зарегистрировал какого-то важного эффекта, который открыли во Владивостоке или в Москве и подтвердили на Северном флоте. Это открытие якобы позволяло определять по акустическим признакам чуть ли не выход проклятых американских кораблей прямо из базы в Сан-Диего. Я там был года 3 тому назад и могу подтвердить, что это очень далеко и там много военных кораблей. В частности – авианосцев. Когда приборы привезли на испытание на Тихоокеанский флот, то они попали к Сашке. Он, действуя строго по приложенной к приборам инструкции, никакого открытия не обнаружил, чем огорчил и насторожил тихоокеанское военное начальство, усомнившееся в Сашкиной профессиональной пригодности. Т.е., Сашка, фактически, закрыл важное открытие, сулившее полную и безоговорочную победу над врагом еще до начала боевых действий.

Поскольку ему не поверили, то послали проверять Сашкины действия его начальника, который во время похода на подводной лодке, совершенного с целью очередного испытания этого открытия и приборов, внезапно занемог от тамошних ужасных условий жизни и питания, и на третий день по возвращению в порт приписки благополучно помер от прободения язвы желудка. При таких ужасных обстоятельствах еще раз не подтвержденное открытие уже отошло на второй план, поскольку явно просматривалась ошибка медицинской службы Тихоокеанского флота, повлекшая за собой… находящиеся в прямой причинно-следственной связи… недолжное выполнение обязанностей… Это у меня, как у эксперта городского судебно-медицинского бюро, в голове восстанавливается терминология для описания очевидной глупой ошибки тамошнего медицинского майора, отпустившего бедного Сашкиного начальника после того, как он прямо с лодки пришел к госпиталь на прием по поводу своего плохого самочувствия. Уже через несколько часов на вокзале начальник впал в беспамятство, был переправлен а реанимацию аж во Владивосток, но там не справились. Не знаю, как во взрослой сети и, тем более – у военных, но у нас смерть на улице после посещения врача – это полный п…ц, и никто не станет «отмывать», из-за очевидной грубости ошибки. Ну там, видимо, это – такой же п…ц, поскольку с женой умершего начальника договорились не поднимать шума, жена попросила о том же Сашку, который, видимо, хотел «поговорить про это». Кроме того, Сашке срочно и неожиданно для него дали очередное воинское звание капитана второго ранга.

Была назначена самая главная комиссия для проверки открытия. Приехали люди из Санкт-Петербурга во главе с этим славным Прошиным и еще люди из Морфизприбора (тоже наши – из СПб), и стали независимо подтверждать закрытое Сашкой открытие. Его сразу снова открыли, от чего Сашке стало плоховато. Но он настаивал и, поскольку, видимо, от страха тщательнее, чем проверяющие, изучил инструкции («так бы-фф-ает» – как говорит АБ, и даже регулярно – как утверждаю я), то обнаружил важную деталь исследования. В результате оказалось, что открытие – это просто помеха, вносимая магнитофоном, и происходящая от того, что там не нажимали придуманную специально для таких случаев точной регистрации кнопку записи реперной кварцованной частоты. Когда по указанию Сашки кнопка была нажата, то открытие окончательно закрылось. После этого Прошин сказал, что за такую ошибку теперь всем непременно наваляют люлей и уехал их получать и распределять. Там он честно упомянул капитана второго ранга Сашку, как смело закрывшего открытие, сделанное в высоких верхах. После этого его и перевели в Санки-Петербург, что явилось сильнейшим для него повышением, потому что у нас только в одном районе города баб больше, чем на всей Камчатке. Многотрудность же состояла в том, что у него из-за этих баб была куча взысканий, записанных в специальную морскую книжку для записи этих взысканий. Наверное, поэтому он к старости и вступил в нашу православную веру, чтобы перед смертью правильно отмыть грехи молодости под руководством абсолютно безгрешных священнослужителей-ортодоксов.

29 мая

Сегодня – день яичницы. Мы уже напротив Калининграда.

Видимо, чтобы в очередной раз не «выражали озабоченность» жители Литвы и Латвии, мы держимся ближе к Швеции. Прибалтийцы действительно имеют основания для озабоченности, поскольку у нас на палубе есть длинный синий контейнер, в котором запросто может поместиться изрядная ракета с бомбой (шутка, конечно). Мы не знаем, зачем этот контейнер. Говорят, там лежат запчасти к вертолетам и самолету, но при нас его никогда не открывали. В соответствие с российскими оборонными планами теперь, как нам объявили, у нас внедряется программа «Клаб» (или «Клуб»), согласно которой ракеты могут размещаться в контейнерах на торговых и прочих судах. Думаю, что наш пароход очень даже для этого подходит, поскольку ходит по не очень регулярным маршрутам и дежурно возит кучу разных специалистов, кроме просто матросов. Поди разберись – что за специалист. Мне кажется, что это отличный повод для литовской КГБшской бл. и устроить истерику.

Объявили помывку палубы. Вообще-то она и так чистая, только ржавоватая. Помывка выглядит просто: открывают все пожарные краны и мощным потоком по палубе льется морская вода. В некоторых местах трут шваброй. В это время никто по палубе не ходит. Наверное, в Балтийском море соленость меньше, поэтому здесь и отмывают соль, которая россыпью кристаллов рассыпана по палубе еще с «тропических» времен. Говорят, что раньше к приходу в Санкт-Петербург пароход выглядел, как новый, потому что его за время перехода успевали покрасить. Сейчас подкрасили только в некоторых местах, да и то – покрашенное сразу после выхода из Кейптауна уже успело опять заржаветь.

Все потихоньку занимаются спрятыванием мелкой контрабанды. Как нам объявили, в моем либеральном государстве можно беспошлинно вести 200 сигарет и/или сколько-то табака, а еще – 3 литра любого алкоголя (считается скопом, кажется, кроме спирта – он отдельно). До объема 5 литров надо доплачивать по 10 евро за литр. Все, что свыше 5 литров – контрабанда. Почему-то большинство контрабанды – именно алкоголь и табак (сигареты). У меня лишних аж 1.5 литра. Я везу 0.75 дорогого южноафриканского «Пинотажа» (чтобы Ленка больше радовалась моему возвращению), 2 раза по 0.75 южноафриканской «Амаруллы» на кафедру и теще (она любит эти ликеры), 0.75 южноафриканского (как бы великобританского) джина и 3 полулитровых бутылки (набор) рейнского сухого. У меня, таким образом, аж 4.5 литра, но платить я не хочу ни рубля, не то, что евро. Понемножку нарушают все, но есть очень нарушающие. В основном, как я понимаю, это – команда парохода. Но пароход же большой, и команда знает его лучше, чем таможенники. Насколько я знаю, есть ребята, которые везут до 14 ящиков виски. Не знаю, сколько это бутылок, но полагаю, что много. В этот раз должны прийти аж сразу две бригады таможенников. Это из-за самолета, который как-то неправильно провели по бумагам при покупке у украинцев.

Вскоре после прихода пароход встанет на плановый ремонт к нам на Канонерский остров. Может, поэтому и не красили, что там покрасят. А, может, денег нет.

30 мая

Все совсем заканчивается. Это – предпоследняя запись. Завтра на 6 утра заказан лоцман. Я думаю, что часов в 9 мы ошвартуемся. Здешние ребята говорят, что таможня обычно все заканчивает часа за 3, после чего всех отпускают. В этот раз может затянуться.

Я поеду домой, а потом, если будет не очень поздно, то – на кафедру. Мне быстро надо снять зарплатные деньги для кафедральных, чтобы успеть оформить этим месяцем (завтра же 31-е). Тогда, если я сниму еще послезавтра (1-го июня) и потом 1-го июля, то смогу до отпуска выдать все деньги без оповещения банковскими служащими ФСБ о том, что я возможный террорист или отмывальщик денег (это сами банковские служащие меня предупредили о такой их обязаловке года два тому назад, опустив глаза). Позавчера в ублюдочной программе «Агитация и пропаганда» (телевизор уже несколько дней работает замечательно, и вся команда смотрит гновости) ведущий клеймил позором «мой банк». Правильнее сказать – Авена и Фридмана. Причем фамилии все время назывались как-то с подчеркиванием, очевидно имея в виду направить праведный гнев населения, несколько возбужденного снижением жизненного уровня, на «этих евреев», которые, как всегда… Гнусные фотографии Авена и Фридмана неоднократно показывались рядом с их еще более гнусными тезисами, тоже высвечиваемыми на экране. Основная гнусность мысли этих гнусов заключается в том, что российская экономика так больше работать не может, и надо все коренным образом менять, иначе Россия канет в небытие. Я, пораженный такой гнусной и, главное, – откровенной – клеветой, испугался до невозможности, поскольку теперь самое вероятное – закрытие банка. Ведь нельзя же, чтобы такие гнуси наживались на наших трудящихся.

А, меж тем, я довольно внимательно слежу за отчетами этого банка (из практических соображений, конечно). Банк, несмотря на потери прошлого года, был пятым-шестым в стране. Я уже однажды собирался забрать оттуда деньги – в прошлом декабре-январе, но, изучив отчет, несколько успокоился. Да еще и из-за хлопот: куча бумаг на переделку договоров. Расчеты-то все безналичные и международные. Теперь вот опять трепещу. Если там пропадут наши кафедральные деньги, то мне никогда не расплатиться с сотрудниками. Причем, я не смотрел эту передачу с начала, не знаю, из-за чего сыр-бор разгорелся. Это письмо они такое написали, что ли? Как еще раньше иностранные ученые про нашу науку? Приеду – уточню.

Вчера же смотрю новости и слышу практически точно такие же гнусные слова из уст моего как бы официально не признанного гнусным президента. Он организовал очередной экономический совет с включением оппозиционеров (сказали, что три из четырех групп – оппозиционные) и предложил им срочненько что-то придумать, поскольку так больше жить нельзя. Там сидел и наш запойный премьер с помятым и виноватым каким-то видом. Видимо, специально показали крупно: вот, мол, – смотри народ, как ему попало от нашего президента – он даже плакал (у того мешки под глазами не то от пьянки, не то от заболевания, не то от слез). Они теперь будут встречаться «регулярно» полтора года. Насколько регулярно – не сказали.

В связи с этим я вспомнил случай, который произошел с одним моим знакомым в наши молодые годы, уже прошедшие, как известно. Нам было тогда лет по 35. У него была сексуальная проблема – очень быстро наступал оргазм. По поводу этого дела он пошел проконсультироваться у какого-то сексолога-уролога на улицу Рубинштейна, где тогда функционировал соответствующий кабинет, придуманный профессором Свядощем. Кстати, он был профессором на факультете биокибернетики Северо-Западного заочного политехнического института, где преподавал физиологию и был приятелем моего учителя – профессора Леонида Алексеевича Осиповича. Но, в основном, его функция состояла в том, что он обеспечивал кафедру оборудованием и договорными деньгами. Он их получал, консультируя горком и обком в части физиологии и патофизиологии секса. У них, видимо, были проблемы с этим делом. Я это знаю, поскольку я там учился, в этом институте – уже как взрослый, получая второе образование. Был привлечен романтическим пониманием жизни и недавним официальным исключением кибернетики и генетики, из списка «продажных девок капитализма». Этот Свядощ и мне бы даже и преподавал, да нам, как медикам, зачли курс, прочитанный в наших основных институтах. Но я его достаточно хорошо знал: кафедра была небольшой, нас было немного, и к нам относились, как к уже состоявшимся специалистам – на равных. Так вот – пошел мой знакомый в этот кабинет, заплатил денег (из последних) и получил такое заключение: знаешь, у тебя все в порядке, просто надо заниматься этим (в смысле – сексом) регулярно. Мой знакомый, чрезвычайно обрадованный таким вердиктом, совсем собрался уходить – уже держался за ручку двери – но тут, как он рассказывал, ему в голову пришла очевидная необходимость уточнения. «Какую частоту считать регулярной?» – спросил он, обернувшись. Консультант – молодой парень, только что закончивший институт – ответил: «да 2-3 раза», «в неделю?» – облегченно с ноткой уверенности спросил мой знакомый. «В день» – не моргнув глазом ответил консультант.

31 мая

Все, пришли. В заключение длительного рейса, разочаровавшего меня в моих светлых пубертатных чаяниях и представлениях об окружающем мире, нас пришвартовали к стоящим без дела портовым кранам, придуманным для погрузки 40 тонн контейнеров за одну манипуляцию. Не то, чтобы я ожидал, что будет оркестр и телевидение – упаси бог! Но, что-то мне помнится, у ААНИИ был (а, может, и есть сейчас) свой собственный причал в порту. Впрочем, раньше у него были самолеты, пароходы (из которых осталось только два): «Академик Федоров» и «Трешников» (тоже, кажется, академик). Пароходы раздали по подразделениям – в Мурманск, Архангельск и еще, наверное, куда-то. Сначала они возили туристов на Крайний Север и Крайний Юг и тем сохранились сами и сохранили инфраструктуру и экипажи. Потом это деяние было признано преступным, начальника, который все это сохранил, обвинили в махинациях и преступном сговоре с целью обогащения и уволили. Оставшиеся на плаву маленькие пароходы, по-моему, занимаются тем же, но «с перламутровыми пуговицами» – возят (было в 2012 году), например, в Арктику студентов какого-то свободного университета (точно не помню названия) на прогулку. Авиацию (были грузовые Ту-134, Ил-18 и, наверное, числилась и «мелочь» – Ан-2 и пр.) отменили, как класс. «Федоров» и «Трешников» (когда на ходу) действительно обслуживают полярные станции. В общем, конечно, – изрядное падение. Ладно, хоть в таком состоянии удалось что-то посмотреть и осознать.

У нас получились хорошие результаты в этой экспедиции. Предварительный отчет мы сдали еще 22-го мая, но основное я уже все посчитал. Основной вывод: негативные изменения есть, и они достаточны по силе, чтобы вызвать нарушения деятельности внутренних органов. Конечно, окончательно все станет ясным после оценки уровня гормонов. Сделали «на коленке» с минимальными затратами. А что мочу не удалось взять – так и хорошо. Денег-то все равно нет. Пришлось бы, скорее всего, платить свои. Тысяч 60-70 пришлось бы отдать. Наскребли бы, конечно, но жалко. А так – уважительная причина.

Теперь все зависит от Сергея Петровича. Если он все-таки согласится стать начальником Центра полярной медицины, то эти экспедиции можно поставить в серию. Я-то больше, скорее всего, не поеду, а вот молодежь можно будет посылать. Здесь есть и предмет для применения тандемной масс-спектрометрии. Можно будет и приглашать иностранцев, но предпочтительнее – с нашим паспортом, чтобы избежать проблем с пограничной службой. Меня, кстати, только что уже проверили здесь в каюте два вежливых пограничника. Сейчас поставят въезд в паспорте. Жду таможенников. Теперь алкоголя стало всего на 0.75 больше норматива. Мы вчера вечером с Сашкой отхлебнули джина. Оказывается, крепкие алкогольные напитки нельзя заливать в бумажные пакеты из-под сока. Я стал паковать вещи, всего только слегка потянул за горловину пакет, в который с целью сокрытия преступного замысла контрабанды перелил из бутылки джин, а она возьми и оторвись. Пришлось заниматься очередным переливанием в пластиковую бутылку, которую, как нам убедительно показали по телевизору, спирт довольно быстро растворяет, а это приходится выпивать. Поэтому, мы вчера и отхлебнули. А еще у Сашки – очередной приступ неуверенности в завтрашнем дне. Он пока формально остается жить на корабле на несколько дней. Здесь и допьет.

Несколько слов об этом опыте ведения дневника. Конечно, более этого делать я не буду. Не то, чтобы было очень нудно. Нет, пожалуй. Но требует времени. Наверное, стоило бы прочитать и поправить всякий там стиль и, конечно, опечатки, но, как я уже упоминал, даже сама мысль о прочтении этих 90 страниц вводит в ступор.

Когда излагаешь такое длительное время на фоне текущих дел, часть из которых, вполне себе важные, то забываешь, про то, что уже писал. Про это я как-то не подумал. Надо было бы обозначать запись не только датой, когда она была сделана, но и ключевыми фразами по типу того, как это было придумано уже очень давно (см.: “Canterberry Tales” всякие итальянские новеллы эпохи Возрождения и пр.). Это, как я теперь понял, не столько для читателя, сколько для писателя. Иногда мне даже и хотелось что-то изложить, иногда не хотелось совсем, и я это делал только потому, что решил делать. Но, в целом, время позволяло, а я полагал, что мне было бы интересно прочитать подобные записки, сделанные моим отцом.

Так, что если Володе вдруг доведется прочитать эти записи, то я должен официально подтвердить, что мое мнение не изменилось: само действие имеет смысл, а уж форму, наверное, можно выбирать. Но, мне кажется, надо излагать прямо «из головы», не занимаясь литературными упражнениями и оценками «интересно – не интересно» кому-нибудь. Да и наплевать. Во-первых – сегодня не интересно а завтра, может, будет интересно (раньше мне, пубертату, было неинтересно, а теперь вот интересно), во-вторых – не интересно – не читай, хуже, когда интересно, а читать нечего.

И что точно должно быть обязательно: НОРМАЛЬНАЯ КЛАВИАТУРА! Эта – меня просто достала!

Привет,
Часнык.

Автор: Часнык Вячеслав Григорьевич | слов 46061

комментариев 2

  1. Никонов Евгений Константинович
    20/05/2017 17:50:54

    Здравствуйте, Вячеслав!
    Великолепный путевой дневник!
    Прочитал не отрываясь, на одном дыхании. Выбран отличный стиль изложения.
    Действительно, драматичный, напряжённый процесс научного творчества самого автора, в течение всего путешествия, подробно описанный в сочетании с текущими экзотическими наблюдениями, дружескими общениями с друзьями и попутчиками и постоянными нежными обращениями к далёкой любимой, совершенно не позволяет оторваться от увлекательного чтения до самой последней строчки. Тем более, что сюда же, в художественную ткань произведения, органично включены замечательные личные жизненные воспоминания и актуальные политические рассуждения.
    А авантюрный, местами берущий за душу рассказ о пожаре автомобиля вообще достоин отдельного рассмотрения.
    Дальнейших творческих успехов!
    Евгений.
    Да, кстати, а что там за сообщения были про 30 кг метеоритов?
    http://www.rosbalt.ru/piter/2016/05/31/1519061.html
    20 мая 2017 года

  2. Отвечает Часнык Вячеслав Григорьевич
    25/05/2017 14:18:32

    Уважаемый Евгений Константинович! Спасибо за добрые слова и внимательное прочтение моего текста!
    Про метеориты, к сожалению, мне ничего не известно.
    С пожеланиями здоровья и благополучия,
    Часнык.


Добавить комментарий