Мои предки, донские казаки, в 1890-е годы прибыли с Дона в Сибирь. Переехал весь курень, как это тогда называлось, весь «клан» Распопиных. В то время было так: отец, его сыновья и невестки, — жили все вместе большим особняком, не разъединялись. Половина переселенцев остановились в селе Холмогой (в том числе, наш дедушка, Семен Петрович), другие – в городе Тулун, это немного подальше будет. В Интернете нашли информацию, что в 1970-е годы 80% жителей Холлмогоя имели фамилию Распопины. Слово «распоп» обозначает человека, отлученного от церкви за какие-то прегрешения. Может быть, переселение и было наказанием, но причина мне неизвестна. Кстати, станица Распопино упоминается в «Тихом Доне». На Дону свободной земли уже не было, а в Сибири ее много. Семья большая, чтобы прокормить, надо было много земли. У меня есть грамота о том, что Семену Петровичу выделено столько-то сажен земли в длину, в ширину. – Вот просторы ваши, пашите! Сейте, выращивайте пшеницу, держите скотину, растите детей…

Дед в Холмогое, видимо, незаурядный был, грамотный, все дети его были музыкально одаренные. И была у них в доме физгармония, что, конечно, необычно. Даже в мое время (в 1950-е) во всем нашем селе не было пианино. Только потом в клуб привезли, и это было событие. А физгармония – это то же пианино, только с воздушным извлечением звука. Это дорогая вещь. Не знаю, с собой ли привезли, или уже здесь купили. Потом, конечно, ее конфисковали, но дети все играли, — на гитаре, балалайках, на мандолине, мой папа – на гармошке и баяне, — все музыкальные были, и все пели, — были хорошие голоса. Пели на клиросе. У нас была церковь, красивое здание, ее в Гражданскую уничтожили.

Большая семья была у Семена Петровича, 8 детей, через два года рождались. Но и умирали. Всего было 11, выжило восемь человек, мой папа был пятым. Тетя Валя мне говорила, что казаки молодые прибыли, неженатые, и женились уже здесь, на местных. Бабушка наша вроде бы полукитаянка. Там в Сибири, народность была (название я забыла), потом она исчезла. Это не буряты, другие и вначале русские с ними воевали. А мы для местного населения были челдоны, — «человек с Дона».

Бабушка вставала в 4 утра, ставила «квашню» — так называлась большая кадушка. В ней готовила тесто, пекла пироги, булки, калачи. Когда все просыпались, еда уже была готова. Завтракали, забирали с собой и уезжали на поле. Конь был по имени Харка, потом его долго вспоминали. За день все съедалось и каждое утро опять все сначала. У деда фамилия Роспопин, а бабушка была Распутина. Дед высокий, голубоглазый, бабушка невысокая, карие глаза и очень шустрая.

Когда закончилась Гражданская война, наступил НЭП и разрешили бизнес, дед деньжат подкопил и решил построить заводик по выпуску сладостей, конфет. Закупил оборудование, начали работать, успешно, тянучки выпускали. НЭП просуществовал всего два года, завод закрыли, а деньги все были вложены в это производство. Вероятно, на него это сильно подействовало, вскоре скоропостижно умер, — вероятно, от инсульта.

Это был дед по линии папы, расскажу теперь о другой линии, мамы.

Раньше в каждой деревне в один из выходных был свой праздник. У нас в Холмогое был праздник Петра и Павла, 12 июля отмечали Петров день. В другой деревне – Ильин день, 2-го августа. И все родственники, на конях, с семьями, — кто как, приезжали к нам на Петров день. Мама рассказывала: мы три дня все моем, чистим, готовим, и два дня отмечается праздник. Гуляют все, общаются. Сейчас и к близким родственникам не часто приедешь, а тогда каждый год праздник. На один праздник в одну деревню едут, на другой, в другую, все общались, встречались регулярно и на праздниках знакомились.

Недалеко от деревни Сенная Падь стояло три дома, где жили мои дед с бабушкой по маме. У них фамилия была «Московских», видимо, из Москвы приехали. В 1916 году деда Егора забрали на Империалистическую войну, вскоре он там и погиб. Бабушка осталась одна, с пятью девочками. Мама самая старшая, 9 лет, а остальные – мал-мала-меньше. И все равно, что-то садили, урожай получали, держали овец, кур, хозяйство большое было, и всего в три дома поселение. И вот, Гражданская война, чехи у них воевали. Поехала бабушка на базар, продала мешок муки и купила пистолет. И потом, как только ночью залают собаки, да загогочут гуси, она на кухне открывает окошечко, выставляет пистолет, стреляет, и после этого тишина. – А куда ей деваться! И не соображала, говорит, что башку-то выставила, а мог бы кто-то по голове стукнуть, — и все! — Это, говорит, я уже потом поняла.

Так и жили. Потом, взяла она в работники Савелия, с ним и прожила всю жизнь. Я их видела, однажды они приезжали к нам, когда я поступала в институт. Потом младшая дочь забрала их в Новокузнецк, где они и закончили свою жизнь. Это были уже 1970-е годы.

Мама с папой поженились, в 1925-ом году у них была свадьба, папе было 18 лет. Жили в Холмогое. Через год умер дед, Семен Петрович, и папа стал главой семьи, — мужик должен быть главным. Семья менялась, девочки выросли, выходили замуж. Ушла Груня, Маруся со Стешей переехали в Иркутск, где Маруся познакомилась с Петром Трубадуровым. Он был командир Красной Армии. Когда война закончилась, уехал в Москву и Марусю туда вызвал. Она туда уехала, а потом и тетя Стеша и дядя Проня уехали вслед за ними. Так получилось, что половина семьи оказалась в Москве, а другая в Иркутске.

Папа остался в Холмогое. В 30-ых началось образование колхозов. Мама говорит, — согнали всех коров вместе, загородили в общем стаде. Все пришлось сдать, — коней, коров. Животных согнали, а о кормах не позаботились, и стали дохнуть коровы одна за другой. Ночью, крадучись, мама нагребет мешок сена и кормит свою Зорьку. — «Мы же тебя выходили, вырастили, а ты тут дохнешь!». Хоть и охраняли загон, но люди как-то проходили к своим коровам. Потом все же раздали живность. Мы, говорит мама, на руках, на полотенцах свою корову несли. Откормили.

Начали уже как-то жить, папу поставили председателем. Год или два он работал. Потом кто-то на него написал, что не вовремя сеял. Было указание – «Давайте, сейте!» — А как сеять, если мороз! Землю надо пощупать, убедиться, что она теплая, — зачем же зерно в холодную землю бросать! Наверху увидели другое – было задание, не исполнил, — саботаж, вредительство! В итоге десять человек забрали, — бригадиров и председателя.

Папу забрали в тюрьму, в Иркутске, потом судили, дали 4 года и отправили в БАМлаг, это за Тайшетом. БАМ начали строить еще до войны, даже название уже было. Выбросили просто в тайгу. Завезли и бросили, — сами выживайте, как можете. Они строили колею. Но во время войны шпалы, рельсы, — все забрали, увезли.

В основном среди политзаключенных была интеллигенция. А он-то деревенский парень, привык ходить с ружьем, кедровые шишки бил, знал, как выживать в Сибири. Ему дали ружье, — ходи, стреляй дичь. Многие умирали от цинги, а он хвою жевал, не заболел. Четыре года отец провел в БАМлаге, вернулся в 1936-ом. Старших Распопиных расстреляли.

Дом в Холмогое был большой, у бабушки в горнице всегда чисто. Мебель красивая, плетеная, даже диван был плетеный. В доме останавливались объездчики из района, их угощали, размещали. Потом, когда отца забрали, приехали люди и выгребли, забрали все зерно, а чем кормить ребятишек, непонятно. Но и тогда выжили как-то. Из района уже никто не приезжал.

Когда папа вернулся из БАМлага, его опять председателем хотели поставить, но он отказался, уехал на спиртзавод., это в десяти километрах от Холмогоя. В 1936-ом ему шел 31-ый год. Перевез семью, работал на заводе.

Завод был построен в 1900-ом году. Купец Петушинский строил, он из Иркутска. Выбирал это место, — там жесткая вода, что хорошо для очистки спирта. Два завода были построены по одному проекту, — в Терминске, и наш, Троицкий. Папа работал на ректификации. Все как в домашних условиях, — делают бражку, нагревают и пары спирта конденсируют. Ректификационная колонка на три этажа, в ней по трубочкам спирт шел. По 700 декалитров спирта выгоняли за смену. Завод работал в три смены, без выходных. Летом его останавливали на месяц, промывали.

Чистый медицинский ректификат стоил 30 копеек за литр. Дело было прибыльное. В начале лета везли картошку подмороженную, по осени закладывали пшеницу. Завод работал сто лет, но сейчас уже его нет.

В 1937-ом родился Геннадий, а в 1939-ом началась война с Японией, на Халкин-Гол. Взяли отца на эту войну. Приехали на фронт во всем зимнем, а там жара. Крюками выдергивали вату из простроченных ватников и ватных штанов.

Отец рассказывал эпизод.
«Иван, пройди незаметно, набери воды» — говорит командир. Бежит ручеек, а за ручьем – японцы. Дополз. Стал набирать воду и вижу, — напротив японец, тоже воду набирает. Смотрим мы друг на друга, кто кого быстрее убьет, но потом отпрыгнули в разные стороны, разошлись.

Япошек быстро разбили, вернулся домой. Весной 1941-го бабушка умерла. Дедушка умер рано, в 40 лет, а бабушка, Татьяна Распутина, у дожила до семидесяти шести. В роду Распутиных был кто-то китайский или монгольский.

В 41-ом отец ушел на фронт, в 45-ом вернулся, а в 46-ом я родилась.

Распопина Евладия Семеновна

В ее медицинской практике была командировка в места расселения маленького народа, тофоларов. Перед поездкой давала расписку о неразглашении. Проблема была в том, что тофалары вымирали. Ездила она с каким-то профессором для выяснения причин, чтобы подготовить предложения по изменению ситуации. – Советская власть, и вдруг вымирает народ, это непозволительно. Причину установили, она в кровосмешении. У этого народа ввиду его малочисленности были распространены брачные контакты между близкими родственниками.

По возвращении написали отчет. Фамилию профессора тетя Влада называла, но я не запомнила. Он ее замуж звал, но из-за Юли (дочери) она не пошла за него. Вся в работе была, возглавляла Свердловский райздрав. В то время у нас на седьмом поселке строили больницу-поликлинику. Она курировала строительство, — ездила, следила, запустила, когда все было готово. Когда заболела, ее на скорой и увезли туда, на седьмой поселок. Был выходной, руководителей не было и не было свободных мест. Поместили в коридоре, отгородили от прохода ширмой. Я день там просидела, вечером приехала на такси Юля (дочь), сменила меня. Часов в семь тетя Влада сказала: «Открой форточку», посмотрела и умерла. В восемь часов пришли руководители. – Ой, Евладия Семеновна, да как же места Вам не нашлось! — Она строила эту больницу.

Из Википедии: Тофалары

Проживают на территории Тофаларии, юго-западной части Нижнеудинского района Иркутской области, в бассейнах рек Бирюсы, Уды, Кана, Гутары, Ии и других на северо-восточных склонах Восточного Саяна.

Сегодня тофалары живут, в основном, в трёх организованных советской властью населённых пунктах Алыгджер, Верхняя Гутара и Нерха, куда были принудительно переведены на оседлость и поселены вместе с русскоязычными переселенцами. Сёла эти расположены в самом сердце Тофаларии. Добраться туда можно только на вертолёте и связаться только по рации.

23.01.2017.

Фотографии
Песня

В начало
Далее >>