Вам выговор, Ануфриенко!
В.И. Кейс

Может быть, я поспешил в предыдущей главе, обвинив пропагандистский аппарат в бездеятельности. 1967 год вообще не был отмечен официально никакими событиями.

Вероятно, новый лидер, чья просталинская ностальгия вскоре перестала быть секретом, дал понять окружению, что ему больше по душе закрытое общество.

Отвечавший за работу пропагандистской машины Михаил Андреевич Суслов, «черный патер», был Брежневу под пару. Он считал, что в открытой печати должен помещаться абсолютно необходимый минимум информации. Над СССР снова опустилась завеса секретности.

И Л.И. Брежнев, и М.А. Суслов были убежденными сталинистами. Суслов подражал «великому вождю», ведя подчеркнуто скромный образ жизни, неизменно появляясь на работе в темном костюме с широченными брюками по моде 40-50-х годов.

Примерно дважды в год Михаил Андреевич вызывал в свой кабинет бухгалтера ЦК и возвращал в партийную кассу почти всю зарплату, накопленную за шесть месяцев. Правда, он оставлял себе неподотчетные бухгалтерии суммы, которые получал в системе «пакетов».

Сумма, которую высокопоставленные партийные работники регулярно получали в закрытых конвертах, часто многократно превосходила официальную зарплату.

Завел эту систему для поощрения наиболее достойных представителей номенклатуры И.В. Сталин в 30-е годы. Хрущев Сталина хотя и критиковал, но систему пакетов не отменил, так же как не отменил он и другие льготы для верхушки.

Более того, при И.В. Сталине говорить о каких-либо привилегиях было запрещено. При последующих лидерах многочисленные чиновники расплодившегося партийно-государственного аппарата факт получения дополнительных материальных благ уже практически не скрывали.

Начало 1967 года я провел еще в Тюра-Таме. Я понял тактику моего начальства: они ждали реакции Харьковского училища и продолжали посылать меня в наряд, освобождая от дежурств занятых в испытаниях офицеров.

Космическая программа продолжалась. Запустили несколько «Зенитов», затем второй беспилотный «Союз», посадка которого не была мягкой. Отработка «Союза» шла в спешке: срочно нужны были новые свершения. Не ладилось дело с парашютной системой: спускаемый аппарат «Союза» при спуске закручивался, гася купола парашютов.

5 января прекратил существование прототип пилотируемой орбитальной станции США MOL. Широко в советской печати об этом не сообщалось, но факт сам по себе был показательный.

18 января с мыса Канаверал запустили на стационарные орбиты сразу 7 спутников связи.

25 января запуском орбитальной головной части с поражением учебной цели на территории СССР было обнародовано для всего мира назначение системы ОСБ. Для всего мира, но не для советского народа. Никаких сообщений об этом запуске опубликовано не было. Если Черчилль советовал говорить народу «правду, только правду, но не всю правду», то Л.И. Брежнев предпочитал не говорить народу ничего, хорошо усвоив уроки «отца народов».

Я продолжу здесь воспоминания о событиях в космической программе 1967 года, хотя личного участия я в ней уже не принимал.

27 января при пожаре на корабле «Аполлон» на старте погибли 3 американских космонавта: Вирджил Гриссом, Эдвард Уайт и Роджер Чаффи. Это вызвало задержку реализации программы почти на 18 месяцев и дало некоторую передышку в гонке. Людей было жаль.

5 февраля была запущена станция «Лунар-Орбитер-3». Детальные фотоснимки, полученные этой станцией, использовались при планировании пилотируемых экспедиций на Луну. Наши специалисты это понимали и возлагали теперь все надежды на новый носитель и новую лунную станцию.

7 февраля был успешно запущен беспилотный «Союз». При возвращении на Землю у него прогорело теплозащитное покрытие, и он затонул в Аральском море на небольшой глубине. Каждый такой отказ, конечно, тоже вызывал задержки в реализации программы.

Рамки космической программы расширялись. В 1967 году успешно запустили спутник французы, позже попытались запустить спутник японцы.

Теперь уже регулярно запускались «Зениты», стоящие на вооружении. Созданы были арсеналы, где спутники и носители хранились. Разведывательная программа СССР в космосе обретала все черты стабильно существующей информационной системы.

«Хроника освоения космоса» А.Б. Железнякова упоминает о запуске беспилотного «Союза» с разгонным блоком ракетой-носителем «Протон» с целью облета Луны. У меня нет информации об этом пуске. Знаю только, что специалисты ОКБ-1 обсуждали вариант пилотируемого облета Луны с использованием корабля «Восток», но отказались от этой идеи из-за баллистической сложности полета. Это была уже просто попытка отобрать хоть какой-то приоритет, потому что для посадки на Луну техники не было.

В течение 1967 года было предпринято несколько попыток вывести «Союз» на облетную окололунную траекторию, но все они оказались неудачными из-за аварий носителя.

Отказавшись от попытки построения глобальной системы специальной связи, СССР добавил к «Стрелам-1» «Стрелу-2». Спутник был более тяжелым и одиночным.

США тоже периодически запускали свои разнообразные спутники военного назначения с примерно теми же задачами.

19 апреля была запушена станция «Сервейор-3», совершившая мягкую посадку в районе будущего прилунения «Аполлона-12». Интересно, что после исследования на Земле элементов конструкции этой станции на ней обнаружили живые споры земных бактерий. Такова сила жизни!
23 апреля был успешно запушен космический корабль «Союз-1». Пилотировал его Владимир Михайлович Комаров, с которым я познакомился перед его первым полетом на «Восходе». Дублером Комарова был Ю.А. Гагарин.

Многочисленные неисправности на корабле после запуска заставили отказаться от запланированного пуска корабля «Союз-2».

24 апреля при спуске с орбиты корабль «Союз-1» разбился из-за отказа парашютной системы. В.М. Комаров погиб.

В мае состоялся очередной пуск системы орбитального бомбометания с поражением наземной цели. Снова в советских органах массовой информации не было произнесено ни слова.

12 июня успешно запустили станцию «Венера-4». Все участники запуска были мне хорошо знакомы, я порадовался за них, но поздравить их не мог по понятным причинам.

Запуск-двойник 17 июня оказался неудачным, но из сообщения о запуске «Космоса-167» я все понял.

В 1967 году стали регулярно запускать на высокоэллиптические орбиты спутники связи «Молния». Это позволило с минимальными затратами обеспечить передачи Центрального телевидения в отдаленные и малонаселенные районы страны.

В октябре состоялась первая в мире автоматическая стыковка и расстыковка двух беспилотных кораблей «Союз». Ах, если бы к этим работам приступили раньше!

Не дождавшись моего прибытия, в январе 1967 года Харьковское училище прислало письмо с напоминанием и угрозой сообщить Главкому о невыполнении его приказа. И мое начальство вдруг «вспомнило» обо мне. Приказали срочно сдать дела, имущество, квартиру, выдали проездные на семью, и в феврале 1967 года я выехал с женой в Харьков, оставив полуторалетнего сына на попечении бабушки и дедушки.

Причин этого трудного решения было две. Во-первых, Училище не предоставляло адъюнктам никакой жилплощади. Во-вторых, состояние здоровья моей жены после пребывания в институте Поленова не улучшилось. По заключению светил медицины заболевание моей жены подлежало медикаментозному лечению, а нейрохирургическая операция не была показана.

Кое-какие деньги у нас были, и мы поселились в гостинице «Харьков», завтракая и ужиная в ресторане, что было явно не по зарплате.

Кстати, о зарплате. Поступив на учебу, я потерял в зарплате и в должностной категории. Теперь я занимал майорскую должность и получал рублей на сорок меньше, чем на полигоне. Но для меня это ничего не значило – впереди ждала учеба!

Поскольку в СССР все делалось по плану, имели личные планы подготовки и адъюнкты. Я долго хранил в своих архивах переплетенную в синий картон брошюру с этим планом.

При составлении плана я впервые понял двойственность моего положения. Научным руководителем моим был Иван Васильевич Кузьмин, но числился я по кафедре эксплуатации.

Одной из первых задач было сформулировать тему моей кандидатской диссертации, но сделать это нужно было в несекретном варианте. Я обратился к Виктору Ивановичу Кейсу, а тот резонно отослал меня к Кузьмину. В результате короткого совещания мы выдумали нечто вроде «разработки статистически оптимальных алгоритмов подготовки». Но Кузьмин предупредил меня, что тему нужно согласовать с Кейсом.

Так родился окончательный вариант «Разработка статистически оптимальных алгоритмов подготовки больших систем». На мое робкое возражение, что это скорее тема хорошей докторской, Кейс не без юмора ответил: «Или плохого диплома». На том и порешили.

Экзамен по специальности по совету полковника Кейса я отнес в самый конец срока моей адъюнктуры, который мне был определен в два с половиной года.

Составив план, я выполнил значительную долю работы на первый год адъюнктуры.

Командование Училища – генерал-лейтенат авиации Тихонов и его заместитель по научной и учебной работе генерал-майор Гуреев – прекрасно понимало, что бывшие офицеры из войск успели основательно подзабыть, чему их учили ранее. Поэтому для адъюнктов организовали курсы, где обучали новым разделам математики и физики. Посещать эти занятия было сплошным удовольствием, так как вели их лучшие преподаватели кафедр.

Лекции по теории вероятностей читал начальник кафедры математики профессор Яковлев, по линейной алгебре – доцент Дринфельд, по дифференциальным уравнениям – доцент Матлис. Читали нам и другие курсы. Кроме того, я самостоятельно читал и конспектировал необходимые книги.

Другое дело, что пока мы еще не могли приложить получаемые знания к разрабатываемым темам диссертаций.

Посещение этих курсов, работа в библиотеке и чтение чужих диссертаций – вот и все, что должен был делать адъюнкт первого года обучения. После полигона с его нескончаемыми суточными и многосуточными бдениями это была не служба, а конфетка.

Виктор Иванович Кейс прекрасно понимал, что сравнение двух мест службы может привести меня к неправильным выводам. Поэтому однажды, послушав в преподавательской мои беседы, он позвал меня в кабинет и попросил: «Евгений Александрович, Вы в беседах с преподавателями не очень распространяйтесь о том, какая у Вас была служба. Вас могут неправильно понять. И так уже кадровик, взглянув на вашу карточку взысканий и поощрений, присвистнул и позавидовал».

Завидовать было чему, потому что в моей карточке значились поощрения от Главкома, Министра обороны, Н.С. Хрущева и Л.И. Брежнева. Я по молодости считал это обычным делом: на полигоне у каждого испытателя были поощрения от высших инстанций.

Главная опасность в адъюнктуре заключалась в широкой свободе, предоставляемой молодым офицерам-адъюнктам. Никто не заставлял нас посещать занятия, никто не контролировал результаты.

Не каждый выдерживал это испытание. Года через полтора нам зачитали приказ Главкома РВСН об отчислении от адъюнктуры и возвращении в войска майора из академии Дзержинского. Предоставленный сам себе тот провел три года в московских ресторанах и весело пожил. Когда его попросили представить диссертацию, он спросил удивленно: «Какую диссертацию?»

После получения приказа о возвращении в часть, офицер отдела кадров стал выражать ему свое сочувствие, но отчисляемый весело ответил: «Чудаки вы! Да я такие три года в Москве провел, что на всю оставшуюся жизнь воспоминаний хватит!»

Это был, конечно, крайний случай, но заставить себя работать над диссертацией было нелегко, тем более, что было вообще непонятно, с чего начинать.

С каждым днем пребывания в адъюнктуре я все лучше понимал, насколько прав был А.С. Кириллов, который призывал офицеров защищать диссертации «без отрыва от производства», повторяя при всяком удобном случае: «Вы ходите по золотому дну!»

Но случаи защиты «самодеятельных» диссертаций были редки. Защитили кандидатскую В.И. Ярополов, Козленко с площадки 2-А и позже, будучи заочным адъюнктом академии Дзержинского, Аркадий Хрупенко и офицер-стартовик, занимавшийся ракетой 8К75. Но это и все за десять лет из примерно двухсот испытателей первого управления.

Если бы мне предложили написать диссертацию о подготовке космических аппаратов, мне не пришлось бы искать объект исследования. Но Харьковское училище занималось изделием 8К67 – межконтинентальной ракетой шахтного базирования на высококипящих компонентах.

Я ее в глаза не видел и не имел представления о том, как же ее эксплуатируют. Это теперь я понимаю, что мне нужно было, отбросив ложную скромность, напроситься на лекции к Виктору Ивановичу Кейсу и усвоить хотя бы тот объем знаний, который получал обычный слушатель. Но это простая мысль тогда мне в голову не пришла. Я читал книги в секретной библиотеке, кое-что стало проясняться в моей голове, но именно кое-что.

Мы с женой прожили в гостинице месяца три. Она быстрее меня сообразила, что деньги быстро уходят, и предложила мне вместе поискать жилье. Недалеко от главного корпуса Училища за стадионом «Динамо» располагалась Шатиловка – деревня в городе, застроенная частными домами. Мы побродили по Шатиловке и нашли квартиру в кирпичном просторном доме с подземным гаражом.

Хозяином дома был главный инженер строительного управления Леонид Блох, жил он в этом доме с женой, симпатичной крашеной блондинкой Светой.

Мы разместились в одной комнатке, расставив в ней старую мебель с полигона. Переезд этот не обошелся без казуса. В гостинице у меня был телефон, новый адрес я еще не успел сообщить секретарю кафедры и отсутствовал на службе дня два, пока переезжал.

Как только я появился на улице Ленина, Кейс позвал меня в кабинет. «Вам выговор, Ануфриенко!» – Выпалил начальник кафедры. – «Есть выговор, товарищ полковник!» – Отозвался я по уставу, хотя и был крайне удивлен.

Выяснилось, что во время моего краткого отсутствия генерал Гуреев собирал адъюнктов и знакомился с ними. Меня найти не смогли. Выговор этот был устным и нигде не был отражен, но сам факт был неприятен.

Разработка статистически оптимальных алгоритмов предполагала знание статистических методов, и я принялся изучать соответствующие книги в дополнение к читаемым нам лекциям. Я и до сих пор не могу себя считать крупным специалистом в области статистики, а тогда мои знания были просто эмбриональными. Утешало только, что все адъюнкты были в одинаковом положении.

С коллективом кафедры мне повезло. Все преподаватели были опытными знающими специалистами и приятными в обращении дружелюбными людьми. Слабость кафедры заключалась в том, что на ней было мало «остепененных».

Заместитель начальника кафедры полковник Демидов, он же несменяемый секретарь первичной партийной организации, старшие преподаватели полковники Степан Степанович Шимук и Петр Петрович Лезов были кандидатами наук. Остальные уже много лет работали над диссертациями. Но делали они это одновременно с исполнением служебных обязанностей, поэтому дело шло медленно. И Шимук, и Лезов, и Демидов были подопечными И.В. Кузьмина, так что я был далеко не первым опытом его сотрудничества с кафедрой 26.

Офицеры кафедры вспоминали недавнее прошлое и с улыбкой рассказывали, как сразу после хрущевской денежной реформы финраздатчик выдал денежное содержание Степану Степановичу Шимуку, тот положил деньги в фуражку, запер ее в сейф и ушел читать лекцию. Деньги у финраздатчика быстро кончились, но обнаружилась недостача около пяти тысяч новых рублей.

Дождались возвращения с лекции Степана Степановича и попросили его посчитать деньги в фуражке. Оказалось, что финраздатчик выдал ему деньги «по-старому» (шесть тысяч вместо шестисот рублей).

Вспоминали, как после реформы пошли жены на рынок и обнаружили, что цены на мелкие товары (в копейках) остались прежними. Долго убеждали они «неграмотных» продавцов, что цены должны быть в десять раз ниже, но так и не убедили.

Хрущевская денежная реформа была грозным признаком того, что экономика СССР не справляется с бешеной гонкой вооружений, но мало кто тогда эти два факта связал.

Харьковская область была подарена Украине при создании СССР. Украинскую речь приходилось услышать разве что на базаре. Подавляющее большинство населения составляли русскоговорящие.

Центральной улицей Харькова считается Сумская. Молва приписывает В.В. Маяковскому летучие строки:

«Один станок – станок,
Много станков – мастерская.
Одна блядь – блядь,
Много блядей – Сумская».

Что много, то много… К тому же Училище притягивало этот элемент, как магнит.

В подвальчиках и полуподвальчиках вдоль Сумской помещалось несчетное множество кафе и забегаловок. В дни получки офицеры отдавали должное этим заведениям. Случалось и мне принимать участие в этих попойках.

Первое время крутился вокруг мой побежденный соперник – Ахметзянов. Ко мне он относился неприязненно. Что заставляло его набиваться в мою компанию? Не знаю. Может быть, он собирал на меня компромат. Но, так или иначе, сам он любил изрядно выпить, но при этом умудрялся попадаться патрулям.

Игорь с бабушкой Ириной Марковной

Наступило лето, и вскоре Ирина Марковна с нашим сыном приехала погостить. Мы гуляли по склону яра, рядом с которым располагался дом Леонида Блоха, пили местную минеральную воду. Маленький заводик забирал эту воду из родника и разливал ее в бутылки.

Игорь, наш сын, сначала не знал, как ему себя вести, но быстро привык к папе и маме. Однажды я повел его на кафедру Кузьмина и показал двухлетнему ребенку оборудование. Мне хотелось, чтобы он знал, чем я занимаюсь. К моему удивлению, много лет спустя выяснилось, что он хорошо помнит этот короткий визит.

Увы, все хорошее быстро кончается. Через месяц гости уехали, а мы продолжали жить по-прежнему.
Довольно скоро выяснилось, что Леонид Блох, мой домохозяин, являлся видной фигурой в партийно-строительной мафии. По крайней мере, по моим масштабам.

Строительно-монтажное управление, где он занимал должность главного инженера, занималось возведением сельских школьных и вспомогательных зданий. От строителей многое зависело, в том числе, сроки и качество строительства. Поэтому председатели колхозов делали все, чтобы ублажить руководителей СМУ. Регулярно, не реже двух раз в неделю, к дому подъезжал колхозный грузовик, доставлявший очередную партию продуктов.

Иногда, в отсутствие хозяев, продукты приходилось принимать моей жене. Однажды привезли огромного живого петуха, и он быстро загадил ванную комнату, куда его поместили.

У хозяина был роскошный сверкающий черным лаком автомобиль ЗИМ, который он привез с Севера. Но на работу и с работы его возил газик СМУ. Свою машину Леонид выгонял из гаража под домом раз в неделю, а то и реже. Это было специальное ритуальное действо – поездка с женой в машине!

Блох был из тех людей, кто умел хорошо устроиться при социализме. Продукты ему привозили, свой автомобиль он заправлял и ремонтировал на работе, где был обширный автопарк. И зарплату они получали неплохую, сам Леонид и Света, которая работала врачом в одной из харьковских поликлиник. Но советский этикет требовал скрывать доходы, поэтому при любом удобном и неудобном случае хозяева жаловались на нехватку денег.

Они и нас пустили на квартиру, чтобы замаскировать свои доходы, как я это теперь понимаю. Впрочем, оба супруга были хорошими, легкими в общении людьми.

Конечно, я написал рапорт с просьбой предоставить мне жилплощадь в один из первых дней службы в Училище. Но движение советского общества от просто социализма к развитому не снизило остроты жилищной проблемы. Училище получало жилплощадь от Харьковского горсовета, но ее едва хватало, чтобы обеспечить постоянный состав – преподавателей и офицеров вспомогательных подразделений.

Женатые адъюнкты могли получить комнату в общежитии, но за два с лишним года учебы ни одна комната так и не освободилась. Окончившие адъюнктуру офицеры назначались, как правило, на должности в Училище и еще долго жили в общежитии, дожидаясь получения квартиры.

Замполит факультета полковник Александр Николаевич Мухин, входивший в жилищную комиссию Училища, бдительно стоял на страже моих интересов, но однокомнатных квартир в новых домах почти не строили, а я просил об отдельной квартире, учитывая состояние здоровья моей жены.

Теперь, по зрелому размышлению, я понимаю, что в первый год учебы начальство не очень стремилось дать мне квартиру. Ведь я себя еще ничем не проявил, и неизвестно было, гожусь ли я для адъюнктуры и дальнейшей преподавательской карьеры. Случаев, когда офицер заканчивал адъюнктуру и не защищал диссертацию, было предостаточно.

Время шло, и я постепенно сдружился со своими новыми сослуживцами. Преподаватели Константин Подгорный, Карл (не могу вспомнить фамилию) и другие были немного старше меня, уже упоминавшиеся полковники Демидов, Лезов и Шимук – постарше. Но все они были готовы мне помочь, только я еще не знал, какая помощь мне нужна.

Возглавлявший кафедру Виктор Иванович Кейс был личностью замечательной. Происходящий из семьи давно обрусевших немцев он всю сознательную жизнь прослужил в авиации. По возрасту он годился мне в отцы. Виктор Иванович долго служил в Москве и занимал весьма ответственные должности. Одно время он был главным инженером эскадрильи правительственных перелетов и знал наших вождей в лицо. Затем его назначили начальником отдела Главного штаба ВВС и служил бы он там успешно до отставки в генеральском чине, но вмешался случай.

Однажды Виктор Иванович вынужден был лечь в госпиталь для хирургической операции на кишечнике. Здание госпиталя было построено давно, лифтов не было. Санитары несли оперированных больных на носилках, с трудом разворачиваясь на лестничных клетках. Словом, Виктора Ивановича неловкие служители уронили с носилок. Развились осложнения, здоровье пошатнулось.

Известно, что самые здоровые офицеры служат в штабах. Командование решило, что Виктор Иванович к дальнейшей службе в Главном штабе по состоянию здоровья непригоден и предложило ему должность начальника кафедры авиационного оборудования и приборов в Харьковском училище.

Из авиации Виктор Иванович Кейс принес прекрасное знание техники, человеческой психологии, жизненный опыт и трудно подавляемую привычку материться при каждом слове. Женщины факультета упрекали его за это и жаловались на него. Он краснел, получая упреки, и оправдывался: «Марья Ивановна, ёбтыть, простите меня, пожалуйста, ебеныть».

При этом он был глубоко интеллигентным и порядочным человеком. Обладая чудовищной памятью, Виктор Иванович Кейс был непререкаемым авторитетом и чем-то вроде нештатного юрисконсульта у начальника Училища. Его часто вызывали к генералу Тихонову для консультаций.

Обычно эта процедура протекала примерно так:

Начальник Училища: «Кейс, мы хотим сделать (купить, построить) то-то и то-то. Можем мы это сделать?» – «Ваше желание номер один противоречит приказу Министра обороны №… от … Постройка… запрещена приказом Главкома РВСН №… от … Приобретение военными училищами… противоречит пункту… Постановления СМ СССР №… от…» – «Кейс, иди на х..!»

Мнение Кейса никогда не оспаривалось. Его проверяли несколько раз, но убедились, что он не ошибается. По мнению слушателей и преподавателей кафедры Виктор Иванович был искусным лектором и умел удержать внимание аудитории, даже рассказывая о скучнейших вещах вроде окраски ракетного вооружения.

Смешно подумать, прошло всего восемь лет с момента, когда я получил диплом военного инженера связи. Нас не учили в пятидесятые годы эксплуатации средств связи, не было такой кафедры. Эксплуатация совпадала по мнению тогдашних специалистов с боевым применением.

Действительно, радио и радиорелейные станции непрерывно работали, принимая и передавая сигналы, изредка отключаясь для проведения планового технического обслуживания и ликвидации возникших неисправностей.

В Ракетных войсках все было иначе. Дорогостоящая техника, от которой зависела оборонная (и наступательная) мощь страны, ставилась на дежурство в шахтные сооружения на долгие годы в ожидании момента боевого применения. И все эти годы нужно было обеспечить готовность ракеты к пуску, устранять неисправности, обеспечивать поддержание температуры и влажности в шахте и т.д.

Вопросы эксплуатации поневоле вышли в Ракетных войсках на первый план по объему решаемых задач.

Тут извечное соперничество эксплуатационников и боевых примененцев продолжилось на новой основе.

В авиации всегда существовала белая кость – пилоты и черная кость – инженеры и техники-эксплуатационники, о которых ходило присловье: «Нос в бензине, х.. в тавоте, но зато в Воздушном флоте!»

В ракетных войсках подавляющая доля личного состава занималась вопросами эксплуатации, начиная с постановки ракеты на дежурство. Малая часть офицеров осуществляла боевое дежурство: сидела на командных пунктах, принимая и передавая сигналы боевого управления, которые выполняли функции проверки исправности оборудования и бдительности личного состава.

Смена на боевом дежурстве продолжалась много дней. Снять офицера с дежурства могла внезапная смерть или тяжелая болезнь. Многодневное и многократное пребывание в замкнутом подземном помещении вызывало у людей депрессию и другие психические отклонения. Давил и груз ответственности.

Те же проблемы возникли и у наших американских коллег, но решались эти проблемы в двух противостоящих армиях по-разному.

В американской армии боевое дежурство скрашивалось относительно гораздо более высокими окладами и возможностью получать образование. Командование всячески поощряло студенческие занятия военнослужащих. И до сих пор, приглашая молодежь в армию, вербовщики подчеркивают, что служба – лучший способ получить образование или заработать деньги на учебу.

В Советской армии тяготы боевого дежурства компенсировались мизерной надбавкой к обычному денежному содержанию. На боевом дежурстве категорически запрещалось заниматься чем-либо, кроме самого дежурства и изучения технической документации.

Позже по настоянию политорганов офицерам во время боевого дежурства разрешили … конспектировать работы классиков марксизма-ленинизма.

Трудности боевого дежурства скрашивались сомнительной привилегией прямого общения с высшими чинами Ракетных войск во время частых боевых учений. Тут можно было отличиться и попасть в фавор. Но чаще эта привилегия оборачивалась выговорами от Главкома, которые легко было получить, но трудно снять.

Немудрено, что многие офицеры боевых смен, «белая кость», рвались оттуда, стремясь перейти на работу в технические ракетные базы, имевших дело с живой техникой.

Я постепенно и трудно познавал организацию эксплуатации ракетного вооружения, читал и перечитывал защищенные ранее диссертации и медленно, очень медленно в мозгу моем стала рождаться смутная идея о том, чем бы я мог заняться.

Ракета 8К67, которой занималось в плане обучения Харьковское училище, была в то время самой мощной боевой ракетой Советской армии.

Стратеги правильно решили, что такое мощное и ценное оружие нельзя сосредотачивать в одном месте, где оно могло быть накрыто ударом одной ядерной боеголовки потенциального противника. Так родилась и была воплощена в жизнь идея одиночных стартов. Ракеты размещались на удалении в десятки километров одна от другой, от командных пунктов и от крупных населенных пунктов и промышленных объектов в местности, мало пригодной для обитания человека по меркам европейца. Благо, свободного места в СССР хватало.

Стартовая позиция (шахта с ракетой) соединялась с командным пунктом средствами боевого управления. Вблизи каждой шахты размещался караул для круглосуточной охраны, но караул никаких технических функций на стартовом сооружении выполнять не имел права.

Плановое техническое обслуживание одиночного старта проводилось один раз в год (годовой регламент) и требовало выезда на старт многочисленной смешанной бригады военных и промышленников и колонны специализированных автофургонов с проверочным оборудованием и энергетикой.

Эти работы проводились по специально разработанной конструкторской документации. Чтобы предложить что-то новое в этом виде обслуживания, надо было быть хорошим специалистом по изделию, на что я претендовать никак не мог. Напомню, что ни ракеты, ни старта я ни разу в реальной жизни не видел.

Если бы, упаси, Господь, в течение года между регламентами сигнализация на командном пункте показала, что ракета или старт вышли из строя, регламентная колонна в полном составе должна была немедленно выехать на старт и устранить неисправность, проведя, по существу, внеплановый регламент. Такое, к счастью, почти не случалось.

Плановое техническое обслуживание не заинтересовало меня еще и потому, что войска не участвовали в разработке процедур проверки; соревноваться с промышленностью на их поле было рискованно, тем более, что в ракетной промышленности я никого и ничего не знал.

Но существовала на старте группа вспомогательных систем, которые выходили из строя, но не влияли непосредственно на возможность боевого пуска. Это были энергоснабжение, вентиляция, система обеспечения температуро-влажностного режима и пр.

Отказ такой системы фиксировался командным пунктом, но не требовал для своего устранения привлечения больших сил и представителей промышленности. Особенно часто отказывала слабая система местного электроснабжения, вызывая переход на резервные дизель-генераторы.

Отказы эти обнаруживались один раз в сутки утром при периодическом контроле состояния ракеты и старта с командного пункта.

Такого рода отказы устранялись военными бригадами, которые выезжали на автомобилях на старт с технической ракетной базы по приказу командного пункта. Это была живая работа, требующая смекалки. И именно эта часть технического обслуживания редко привлекала внимание промышленности и военных исследователей.

Промышленность справедливо полагала, что это дело военных, а военные считали такие отказы досадным отвлечением от основной работы – постановки ракет на боевое дежурство, самого дежурства и годовых регламентов.

Я посоветовался с Виктором Ивановичем Кейсом и получил полное его одобрение. Он подтвердил мое мнение, что внеплановому техническому обслуживанию не уделяется достаточного внимания. Он тут же предложил мне доложить свои соображения на заседании кафедры. Тогда же, в конце 1967 года состоялось мое первое выступление на кафедре.

Конечно, еще не было конкретных результатов и математических моделей, но направление работы было одобрено. У такого командира, как Виктор Иванович Кейс, адъюнкт не мог остаться без внимания в течение всего срока адъюнктуры.

Календарный год подходил к концу. Он принес много перемен в жизнь моей семьи. Неизменным осталась только болезнь моей жены, для которой харьковские врачи не смогли найти какого-то нового лечения. Она продолжала страдать от своего недуга, но молодость побеждала. Мы ходили в кино, выезжали в короткие туристские поездки на Северский Донец, и вообще не поддавались унынию.

Народ на кафедре подобрался дружный. В перерывах между лекциями и на заседаниях кафедры мы вели вольные беседы обо всем на свете, рассказывали анекдоты, шутили. Иногда в рассказывание историй из своей жизни включался В.И. Кейс, и мы получали кусочки информации от очевидца времен сталинской авиации.

Однажды он рассказал нам, как во время войны в Корее совершил вынужденную посадку на Дальнем Востоке американский бомбардировщик. «Сели они на брюхо в болото, – вспоминал В.И. Кейс, – и почти не повредились.

Согласно действующему тогда приказу своего командования перед посадкой они сбросили на землю совершенно секретный бомбоприцел. Местность таежная, заболоченная, много мелких озер, сам черт не найдет.

Доложили Сталину, что найти прибор не могут, он только глянул на Берия и сказал: «Найти!» И что вы думаете, нашли!

Приказано было самолет перегнать в Москву по воздуху. Построили деревянную взлетно-посадочную полосу, в качестве экипажа посадили в кабину туполевских летчиков-испытателей и перегнали.

Сталин приказал Туполеву снять с самолета точную копию, включая приборное оборудование.

Разобрали американскую машину по винтикам и стали копировать. Но потом Туполев с подачи своих конструкторов пошел к Сталину и сказал, что можно сделать самолет лучше. Сталин не согласился и повторил приказ снять точную копию.

Так и сделали, и получился уже советский бомбардировщик, только летал он помедленнее, радиус действия был поменьше и потолок пониже.

Конечно, для технологов и конструкторов это был подарок судьбы – заглянуть внутрь американского самолетостроения».

Приказ Сталина снять точную копию, конечно, не мог быть выполнен: для этого нужно было бы перестроить все отрасли промышленности на выпуск американских материалов и комплектующих элементов, что было невозможно. С использованием советских аналогов самолет оказался тяжелее, отсюда и снижение летно-технических характеристик.

Показанные на одном из военных парадов, новые «советские» бомбардировщики вызвали вполне понятную сенсацию у американцев.

Однажды ко мне в коридоре подошел Петр Петрович Лезов и предложил мне в качестве направления исследований «построить модель системы эксплуатации и «покачать» ее. Понимал ли он сам, что он имел в виду, не знаю.

Я смутно понял, но задача была мне тогда не по плечу: не было у меня в запасе необходимых знаний и математического оснащения.

Во время визита моей тещи еще раз был поднят вопрос о необходимости учебы для моей жены. Я согласился, но как это сделать практически, мы пока еще не имели понятия.

1967 год завершился. Прошел почти год с начала моей учебы. Выбрана была тема диссертации, но по теме ничего не было сделано, а время летело быстро.

Далее

В начало