Стихи о блокаде Ленинграда

 

Ольга Бергольц

Анна Ахматова

Юрий Воронов

Владимир Высоцкий

Михаил Дудин

Вера Инбер

Эдуард Асадов

Илья Эренбург

Александр Городницкий

Вадим Шефнер

Михаил Матусовский

Анатолий Молчанов

*  *  *

Ольга Берггольц

27 января 1945 года

…Сегодня праздник в городе. Сегодня
мы до утра, пожалуй, не уснем.
Так пусть же будет как бы новогодней
и эта ночь, и тосты за столом.

Мы в эту ночь не раз поднимем чаши
за дружбу незапятнанную нашу,
за горькое блокадное родство,
за тех, кто не забудет ничего.

И первый тост, воинственный и братский,
до капли, до последнего глотка, –
за вас, солдаты армий ленинградских,
осадою крещенные войска,
за вас, не дрогнувших перед проклятым
сплошным потоком стали и огня…
Бойцы Сорок второй, Пятьдесят пятой,
Второй Ударной, – слышите ль меня?
В далеких странах, за родной границей,
за сотни верст сегодня вы от нас.
Чужая вьюга хлещет в ваши лица,
чужие звезды озаряют вас.

Но сердце наше – с вами. Мы едины,
мы неразрывны, как и год назад.
И вместе с вами подошел к Берлину
и властно постучался Ленинград.

Так выше эту праздничную чашу
за дружбу незапятнанную нашу,
за кровное военное родство,
за тех, кто не забудет ничего…

А мы теперь с намека, с полуслова
поймем друг друга и найдем всегда.
Так пусть рубец, почетный и суровый,
с души моей не сходит никогда.
Пускай душе вовеки не позволит
исполниться ничтожеством и злом,
животворящей, огненною болью
напомнит о пути ее былом.

Пускай все то же гордое терпенье
владеет нами ныне, как тогда,
когда свершаем подвиг возрожденья,
не отдохнув от ратного труда.

Мы знаем, умудренные войною:
жестоки раны – скоро не пройдут.
Не все сады распустятся весною,
не все людские души оживут.

Мы трудимся безмерно, кропотливо…
Мы так хотим, чтоб, сердце веселя,
воистину была бы ты счастливой,
обитель наша, отчая земля!

И верим: вновь пути укажет миру
наш небывалый, тяжкий, дерзкий труд.
И к Сталинграду, к Северной Пальмире
во множестве паломники придут.
Придут из мертвых городов Европы
по неостывшим, еле стихшим тропам,
придут, как в сказке, за живой водой,
чтоб снова землю сделать молодой.

Так выше, друг, торжественную чашу
за этот день, за будущее наше,
за кровное народное родство,
за тех, кто не забудет ничего…
27 января 1945 г.

Я говорю…

Август 1941 года. Немцы неистово рвутся к Ленинграду.
Ленинградцы строят баррикады на улицах,
готовясь, если понадобится, к уличным боям.

…Я говорю с тобой под свист снарядов,
угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
страна моя, печальная страна…
Кронштадтский злой, неукротимый ветер
в мое лицо закинутое бьет.
В бомбоубежищах уснули дети,
ночная стража встала у ворот.
Над Ленинградом — смертная угроза…
Бессонны ночи, тяжек день любой.
Но мы забыли, что такое слезы,
что называлось страхом и мольбой.
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
не поколеблет грохот канонад,
и если завтра будут баррикады -
мы не покинем наших баррикад.
И женщины с бойцами встанут рядом,
и дети нам патроны поднесут,
и надо всеми нами зацветут
старинные знамена Петрограда.
Руками сжав обугленное сердце,
такое обещание даю
я, горожанка, мать красноармейца,
погибшего под Стрельною в бою:
Мы будем драться с беззаветной силой,
мы одолеем бешеных зверей,
мы победим, клянусь тебе, Россия,
от имени российских матерей.
Август 1941

*  *  *

Анна Ахматова

Клятва

И та, что сегодня прощается с милым,
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит.
Июль 1941 г.

Птицы смерти в зените стоят…

Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?

Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:

Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,

Как из недр его вопли: «Хлеба!»
До седьмого доходят неба…

Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.

И стоит везде на часах
И уйти не пускает страх.
1941 г.

Мужество

Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки.
Февраль 1942 г.

Памяти Вали

1

Щели в саду вырыты,
Не горят огни.
Питерские сироты,
Детоньки мои!
Под землей не дышится,
Боль сверлит висок,
Сквозь бомбежку слышится
Детский голосок.

2

Постучи кулачком – я открою.
Я тебе открывала всегда.
Я теперь за высокой горою,
За пустыней, за ветром и зноем,
Но тебя не предам никогда…
Твоего я не слышала стона.
Хлеба ты у меня не просил.
Принеси же мне ветку клена
Или просто травинок зеленых,
Как ты прошлой весной приносил.
Принеси же мне горсточку чистой,
Нашей невской студеной воды,
И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы.
23 апреля, 1942 г.

* * *

А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена! Ведь все равно – вы с нами!..
Все на колени, все! Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами –
Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.
1942 г.

27 января 1944 года

И в ночи январской, беззвездной,
Сам дивясь небывалой судьбе,
Возвращенный из смертной бездны,
Ленинград салютует себе.
1944 г.

«Причитание»

Ленинградскую беду
Руками не разведу,
Слезами не смою,
В землю не зарою.
За версту я обойду
Ленинградскую беду.
Я не взглядом, не намеком,
Я не словом, не попреком,

Я земным поклоном

В поле зеленом

Помяну.

1944 г.

Послесловие к «Ленинградскому циклу»

Разве не я тогда у креста,
Разве я не тонула в море,
Разве забыли мои уста
Вкус твой, горе!

16 января 1944

*  *  *

Юрий Воронов

31 декабря 1941 года

По Ленинграду смерть метёт,
Она теперь везде, как ветер.
Мы не встречаем Новый год –
Он в Ленинграде незаметен.

Дома – без света и тепла,
И без конца пожары рядом.
Враг зажигалками дотла
Спалил Бадаевские склады.

И мы Бадаевской землёй
Теперь сластим пустую воду.
Земля с золой, земля с золой –
Наследье прожитого года.

Блокадным бедам нет границ:
Мы глохнем под снарядным гулом,
От наших довоенных лиц
Остались лишь глаза и скулы.

И мы обходим зеркала,
Чтобы себя не испугаться…
Не новогодние дела
У осаждённых ленинградцев…

Здесь даже спички лишней нет.
И мы, коптилки зажигая,
Как люди первобытных лет,
Огонь из камня высекаем.

И тихой тенью смерть сейчас
Ползёт за каждым человеком.
И всё же в городе у нас
Не будет каменного века!

Кто сможет, завтра вновь пойдёт
Под вой метели на заводы.
…Мы не встречаем Новый год,
Но утром скажем:
С Новым годом!

Врач опять ко мне держит путь…

Врач опять ко мне
Держит путь:
Так бывает, когда ты плох…
Я сегодня боюсь уснуть,
Чтобы смерть
Не взяла врасплох.

Только сон
Не уходит прочь.
Загадал, как вчера, опять:
Если выживу эту ночь,
Значит, буду
Весну встречать…

Январь сорок второго

Горят дома –
Тушить их больше нечем.
Горят дома, неделями горят.
И зарево над ними каждый вечер
В полнеба, как расплавленный закат.

И чёрным пеплом белый снег ложится
На город, погруженный в мерзлоту.
Мороз такой, что, если б были птицы,
Они бы замерзали на лету.

И от домов промёрзших от заводов,
На кладбища все новые следы:
Ведь людям без огня и без воды
Еще трудней, чем сквозь огонь и воду.

Но город жив, он выйдет из бомбежек.
Из голода, из горя, из зимы.
И выстоит!..
Иначе быть не может –
Ведь это говорю не я,
А мы!

Ленинградки

О.Ф. Берггольц

Что тяжелее тех минут,
Когда под вьюгой одичалой
………..Они
На кладбище везут
………..Детей,
Зашитых в одеяла.

Когда ночами снится сон,
Что муж — навстречу,
………..По перрону…
А на пороге — почтальон
………..И не с письмом,
А с похоронной.

Когда не можешь есть и спать,
И кажется, что жить не надо…
………..Но ты жива.
И ты опять
………..Идешь
На помощь Ленинграду.

Идешь, сжимая кулаки,
Сухие губы стиснув плотно.
………..Идешь.
И через грудь — платки:
………..Крест-накрест,
Лентой пулеметной.

Картошка

На рынке у булочной
Тихо и грустно.
Как в древности,
Здесь натуральная мена:
Стакан отрубей — на полбанки капусты,
На плитку дуранды — четыре полена.

На хлеб
Даже две стограммовых картошки
У этой дружинницы
Выменять можно.
Старик
Предлагает ей чайные ложки,
Однако старанья его
Безнадежны.

Сказала негромко:
— Хлеб нужен для мамы. —
И ясно:
Другого обмена не будет…
На рынке у булочной
Граммы на граммы
Меняют друг с другом
Голодные люди.

Я тут проходил,
Ничего не меняя,
А голод
Пошел выворачивать тело.
Оно вдруг заныло,
Как рана сквозная:
Картошка проклятая
В память засела.

Февраль

Какая длинная зима,
Как время медленно крадется!..
В ночи
Ни люди, ни дома
Не знают,
Кто из них проснется.

И поутру,
Когда ветра
Метелью застилают небо,
Опять короче,
Чем вчера,
Людская очередь за хлебом.

В нас голод убивает страх.
Но он же
Убивает силы…
На Пиокаревских пустырях
Всё шире
Братские могилы.

И зря
Порою говорят:
«Не все снаряды убивают…»

Когда мишенью — Ленинград,
Я знаю —
Мимо не бывает.

Ведь даже падая в Неву,
Снаряды — в нас,
Чтоб нас ломало.
Вчера там
Каменному льву
Осколком лапу оторвало.

Но лев молчит,
Молчат дома,
А нам —
По-прежнему бороться,
Чтоб жить и не сойти с ума…
Какая длинная зима,
Как время медленно крадется.

Апрель сорок второго

Капель
Все громче и напевней —
Опять весна
Вступает в силу.
Мы по зарубкам на деревьях
Находим
Зимние могилы.

Как после дрейфа ледоколы,
Дома промерзшие
Отходят:
Вставляют стекла
В окнах школы,
Вода
Гремит в водопроводе!

Нам выдали
Талоны в баню —
Она открылась на Бассейной.
И зайчик солнечный
По зданьям
Все чаще
Вестником весенним.

И чтоб скорей
С зимой покончить,
Мы все — в работе небывалой:
На улицах
С утра до ночи
Сдираем
Снежные завалы.

Вновь
Репродуктор оживает:
Там песни старые включили.
Мы их еще не подпеваем,
Но не забыли.
…………..Не забыли…

Огороды

Мы радуемся солнечному маю,
А ждем дождя.
И нужно нас понять:
Мы на дворе
Булыжники снимаем,
Чтоб грядки огородные создать!

Под огороды всё — газоны, клумбы.
Что вырастет, не знаем,
Но азарт!
Советы, как сажать,
Дает завклубом:
Он жил в деревне
Двадцать лет назад.

И на стене — плакаты.
Буду старым,
А эту надпись память не сотрет,
Что овощей
С одной восьмой гектара
Достаточно семье на целый год!

После уроков

Идет обстрел.
И в раздевалке школьной
Ученикам пальто не выдают.
Ребята расшумелись,
недовольны:
Ведь добежать до дому —
Пять минут!

А Галкины ресницы —
Даже влажны:
На сутки с фронта
Брат пришел домой!..
…От этой школы
До окопов вражьих —
Двенадцать километров по прямой.

Из писем на Большую землю

Наш город в снег
До пояса закопан.
И если с крыш
На город посмотреть,
То улицы
Похожи на окопы,
В которых побывать успела
………………….Смерть.

Вагоны
У пустых вокзалов стынут,
И паровозы мертвые молчат, —
Ведь семафоры
Рук своих не вскинут
На всех путях,
Ведущих в Ленинград.

Луна
Скользит по небу одиноко,
Как по щеке
Холодная слеза.
И темные дома стоят без стекол,
Как люди,
Потерявшие глаза.

Но в то, что умер город наш, —
Не верьте!
Нас не согнут
Отчаянье и страх.
Мы знаем
От людей, сраженных смертью,
Что означает:
«Смертью
………..смерть
………………….поправ».

Мы знаем:
Клятвы говорить не просто.
И, если в Ленинград ворвется враг,
Мы разорвем
………..последнюю из простынь
Лишь на бинты,
Но не на белый флаг!

На Московском вокзале

Вокзал Московский пуст,
Уныло, как в пещере.
Под валенками хруст:
Надуло снег сквозь цели.

И тем, кто здесь, сейчас
Нет до вокзала дела:
Он просто в этот раз
Укрыл нас от обстрела.

Вверху под потолком,
В пробоине лиловой —
Луна, как снежный ком,
Обрушиться готовый.

И я среди других
Стою в том главном зале,
Где ждали мы родных,
Знакомых провожали,

Где мир как улей был,
Где жались лавка к лавке,
Где так я не любил
Его вокзальной давки.

Сегодня — хоть кричать —
Ответит только эхо…
И некого встречать,
И некуда уехать.

И в мертвенной тиши
Поймешь, бродя по залу:
Вокзалы хороши,
Пока они вокзалы…

Листовки

Над городом
Фашистские листовки:
«Сдавайтесь
И свергайте комиссаров!»
Нам обещают
Жизнь без голодовки,
Покой
Взамен блокадного кошмара.

Им не понять,
Что люди
Здесь, в кольце,
Солдат и комиссар —
В одном лице.

Пленные

По Невскому
Пленных ведут.
На сотню —
Четыре конвойных.
Они никуда не уйдут,
И наши солдаты спокойны.

В блокаде —
Куда им уйти,
В какой закоулок податься?
На всем протяженье пути
Казнят их
Глаза ленинградцев.

Сбежишь —
И тогда самосуд,
А здесь —
Под солдатской защитой…
Им хлеб,
Как и нам, выдают,
По Ладоге
В город пробитый…

27 января 1944 год

За залпом залп гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем
Цветами пёстрыми цветут.
А ленинградцы тихо плачут.
Ни успокаивать пока,
Ни утешать людей не надо.
Их радость слишком велика —
Гремит салют над Ленинградом!
Их радость велика, но боль
Заговорила и прорвалась:
На праздничный салют с тобой
Пол-Ленинграда не поднялось…
Рыдают люди, и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе салют.
Сегодня ленинградцы плачут…

Убить в себе блокадную тоску…

Убить в себе
Блокадную тоску
Порой трудней,
Чем пистолет к виску…

Она тебе
Рассудок леденит,
Колотит в грудь,
Подкашивает ноги.
Она с тобой ночами говорит
На языке
Безвыходной тревоги:
— Тебя накроют
Бомбами враги,
Тебя сметут
Метели и обстрелы.
Смотри,
Какими пятнами цинги
Блокада
Расползается по телу.
А до весны дотянешь —
Тиф найдет:
Он с первым солнцем
Всех
В свой плен захватит… —

И так она
Плетет,
………..плетет,
………………..плетет,
Пока себе и ей не скажешь:
— Хватит!..

Ленинградские деревья

Им долго жить —
Зеленым великанам,
Когда пройдет
Блокадная пора.
На их стволах —
Осколочные раны,
Но не найти рубцов от топора.

И тут не скажешь:
Сохранились чудом.
Здесь чудо или случай
Ни при чем…
…Деревья!
Поклонитесь низко людям
И сохраните память
О былом.

Они зимой
Сжигали всё, что было:
Шкафы и двери,
Стулья и столы.
Но их рука
Деревьев не рубила.
Сады не знали
Голоса пилы.

Они зимой,
Чтоб как-нибудь согреться —
Хоть на мгновенье,
Книги, письма жгли.
Но нет
Садов и парков по соседству,
Которых бы они не сберегли.

Не счесть
Погибших в зимнее сраженье.
Никто не знает будущих утрат.
Деревья
Остаются подтвержденьем,
Что, как Россия,
Вечен Ленинград!

Им над Невой
Шуметь и красоваться,
Шагая к людям будущих годов.
…Деревья!
Поклонитесь ленинградцам,
Закопанным
В гробах и без гробов.

Мёртвые

Мне кажется: когда гремит салют,
Погибшие блокадники встают.

Они к Неве по улицам идут,
Как все живые. Только не поют.

Не потому, что с нами не хотят,
А потому, что мёртвые молчат.

Мы их не слышим, мы не видим их,
Но мёртвые всегда среди живых.

Идут и смотрят, будто ждут ответ:
Ты этой жизни стоишь или нет?..

*  *  *

Владимир Высоцкий

Я вырос в ленинградскую блокаду…

Я вырос в ленинградскую блокаду,
Но я тогда не пил и не гулял.
Я видел, как горят огнем Бадаевские склады,
В очередях за хлебушком стоял.

Граждане смелые!
А что ж тогда вы делали,
Когда наш город счет не вел смертям? -
Ели хлеб с икоркою,
А я считал махоркою
Окурок с-под платформы черт-те с чем напополам.

От стужи даже птицы не летали,
И вору было нечего украсть,
Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,
А я боялся – только б не упасть.

Было здесь до фига
Голодных и дистрофиков –
Все голодали, даже прокурор.
А вы в эвакуации
Читали информации
И слушали по радио «От Совинформбюро».

Блокада затянулась, даже слишком,
Но наш народ врагов своих разбил, –
И можно жить, как у Христа за пазухой, под мышкой,
Да только вот мешает бригадмил.

Я скажу вам ласково:
– Граждане с повязками!
В душу ко мне лапами не лезь!
Про жизнь вашу личную
И непатриотичную
Знают уже органы и ВЦСПС.
1961 г.

*  *  *

Михаил Дудин

Блокада Ленинграда

..Весь Ленинград, как на ладони,
С Горы Вороньей виден был.
И немец бил
С Горы Вороньей.
Из дальнобойной «берты» бил.

Прислуга
В землю «берту» врыла,
Между корней,
Между камней.

И, поворачивая рыло,
Отсюда «берта» била.
Била
Все девятьсот блокадных дней…

*  *  *

Вера Инбер

Трамвай идёт на фронт

Холодный, цвета стали,
Суровый горизонт —
Трамвай идет к заставе,
Трамвай идет на фронт.

Фанера вместо стекол,
Но это ничего,
И граждане потоком
Вливаются в него.

Немолодой рабочий —
Он едет на завод,
Который дни и ночи
Оружие кует.

Старушку убаюкал
Ритмичный шум колес:
Она танкисту-внуку
Достала папирос.

Беседуя с сестрою
И полковым врачом,
Дружинницы — их трое —
Сидят к плечу плечом.

У пояса граната,
У пояса наган,
Высокий, бородатый —
Похоже, партизан.

Пришел помыться в баньке,
Побыть с семьей своей,
Принес сынишке Саньке
Немецкий шлем-трофей —

И снова в путь-дорогу,
В дремучие снега,
Выслеживать берлогу
Жестокого врага.

Огнем своей винтовки
Вести фашистам счет…
Мелькают остановки,
Трамвай на фронт идет.

Везут домохозяйки
Нещедрый свой паек,
Грудной ребенок — в байке
Откинут уголок —

Глядит (ему все ново).
Гляди, не забывай
Крещенья боевого,—
На фронт идет трамвай.

Дитя! Твоя квартира
В обломках. Ты — в бою
За обновленье мира,
За будущность твою.
1941 г.

*  *  *

Эдуард Асадов

Ленинграду

Не ленинградец я по рожденью.
И все же я вправе сказать вполне,
Что я — ленинградец по дымным сраженьям,
По первым окопным стихотвореньям,
По холоду, голоду, по лишеньям,
Короче: по юности, по войне!

В Синявинских топях, в боях подо Мгою,
Где снег был то в пепле, то в бурой крови,
Мы с городом жили одной судьбою,
Словно как родственники, свои.

Было нам всяко: и горько, и сложно.
Мы знали, можно, на кочках скользя,
Сгинуть в болоте, замерзнуть можно,
Свалиться под пулей, отчаяться можно,
Можно и то, и другое можно,
И лишь Ленинграда отдать нельзя!

И я его спас, навсегда, навечно:
Невка, Васильевский, Зимний дворец…
Впрочем, не я, не один, конечно.-
Его заслонил миллион сердец!

И если бы чудом вдруг разделить
На всех бойцов и на всех командиров
Дома и проулки, то, может быть,
Выйдет, что я сумел защитить
Дом. Пусть не дом, пусть одну квартиру.

Товарищ мой, друг ленинградский мой,
Как знать, но, быть может, твоя квартира
Как раз вот и есть та, спасенная мной
От смерти для самого мирного мира!

А значит, я и зимой и летом
В проулке твоем, что шумит листвой,
На улице каждой, в городе этом
Не гость, не турист, а навеки свой.

И, всякий раз сюда приезжая,
Шагнув в толкотню, в городскую зарю,
Я, сердца взволнованный стук унимая,
С горячей нежностью говорю:

 Здравствуй, по-вешнему строг и молод,
Крылья раскинувший над Невой,
Город-красавец, город-герой,
Неповторимый город!

Здравствуйте, врезанные в рассвет
Проспекты, дворцы и мосты висячие,
Здравствуй, память далеких лет,
Здравствуй, юность моя горячая!

Здравствуйте, в парках ночных соловьи
И все, с чем так радостно мне встречаться.
Здравствуйте, дорогие мои,
На всю мою жизнь дорогие мои,
Милые ленинградцы!

*  *  *

Илья Эренбург

Ленинград

Есть в Ленинграде, кроме неба и Невы,
Простора площадей, разросшейся листвы,
И кроме статуй, и мостов, и снов державы,
И кроме незакрывшейся, как рана, славы,
Которая проходит ночью по проспектам,
Почти незримая, из серебра и пепла, —
Есть в Ленинграде жесткие глаза и та,
Для прошлого загадочная, немота,
Тот горько сжатый рот, те обручи на сердце,
Что, может быть, одни спасли его от смерти.
И если ты — гранит, учись у глаз горячих:
Они сухи, сухи, когда и камни плачут.
1945 г.

*  *  *

Александр Городницкий

Бадаевские склады

Недели первые блокады,
Бои за Гатчину и Мгу,
Горят Бадаевские склады
На низком невском берегу.

Мука сгорает, над районом
Дым поднимается высок,
Красивым пламенем зеленым
Пылает сахарный песок.

Вскипая, вспыхивает масло,
Фонтан выбрасывая вверх.
Три дня над городом не гаснул
Печальный этот фейерверк.

И мы догадывались смутно,
Горячим воздухом дыша,
Что в том огне ежеминутно
Сгорает чья-нибудь душа.

И понимали обреченно,
Вдыхая сладкий аромат,
Что вслед за дымом этим черным
И наши души улетят.

А в город падали снаряды,
Садилось солнце за залив,
И дом, сгоревший рухнул рядом,
Бульвар напротив завалив.

Мне позабыть бы это надо,
Да вот, представьте, не могу, –
Горят Бадаевские склады
На опаленном берегу.
2005 г.

Ветер злей и небо ниже…

Ветер злей и небо ниже
На границе двух эпох.
Вся и доблесть в том, что выжил,
Что от голода не сдох.

Что не лег с другими рядом
В штабеля замерзших тел,
Что осколок от снаряда
Мимо уха просвистел.

Мой военный опыт жалок
В зиму сумрачную ту.
Не гасил я зажигалок,
Не стоял я на посту.

Вспоминается нередко
Черно-белое кино,
Где смотрю я, семилетка,
В затемненное окно.

Гром разрывов ближе, ближе,
До убежищ далеко.
Вся и доблесть в том, что выжил, –
Выжить было нелегко.
2010 г.

Я детство простоял в очередях…

Я детство простоял в очередях
За спичками, овсянкою и хлебом,
В том обществе, угрюмом и нелепом,
Где жил и я, испытывая страх.
Мне до сих пор мучительно знаком
Неистребимый запах керосина,
Очередей неправедный закон,
Где уважали наглость или силу.
Мне часто вспоминаются во сне
Следы осколков на соседнем доме
И номера, записанные мне
Карандашом чернильным на ладони,
Тот магазин, что был невдалеке,
В Фонарном полутемном переулке,
Где карточки сжимал я в кулаке,
Чтоб на лету не выхватили урки.
Очередей унылая страда.
В дожди и холода, назябнув за день,
Запоминать старался я всегда
Того, кто впереди меня и сзади.
Голодный быт послевоенных лет
Под неуютным ленинградским небом,
Где мы писали на листах анкет:
«Не состоял, не привлекался, не был».
Но состоял я, числился и был
Среди голодных, скорбных и усталых
Аборигенов шумных коммуналок,
Что стали новоселами могил.
И знаю я – какая ни беда
Разделит нас, народ сбивая с толка,
Что вместе с ними я стоял всегда
И никуда не отходил надолго.

Эвакуация

Мне позабыть окончательно надо бы
Вой нестерпимый сирены ночной,
Черные проруби вздыбленной Ладоги,
Город блокадный, покинутый мной.

Эвакуация, эвакуация,
Скудный паек, затемненный вокзал.
Рельсы морозные, стыками клацая,
Гонят теплушки за снежный Урал.

Помню, как жизнь начинали по-новому,
Возле чужих постучавшись дверей.
Кажется мне, в эту пору суровую
Жители местные были добрей.

Эвакуация, эвакуация,
Жаркое лето и вьюга зимой,
Сводок военных скупые реляции,
Злые надежды вернуться домой.

Песня колес не кончается, грустная,
Как километры, проходят года.
Ах, почему это слово нерусское
С нами осталось теперь навсегда?

Эвакуация, эвакуация,
С ветки холодной слетает листок,
Беженцев вечных унылая нация
Скарб собирает на Ближний Восток.

Не суждено нам на солнышке нежиться,
Мирные годы, увы, не про нас.
Снова кочуют усталые беженцы
С юга на север, покинув Кавказ.

Эвакуация, эвакуация,
Снова, как в детстве, горят города,
Светлого времени в жизни дождаться я,
Видно, уже не смогу никогда.

Эвакуация, эвакуация,
Неотвратимая злая беда,
Светлого времени в жизни дождаться я,
Видно, уже не смогу никогда.

Блокада

Вспомним блокадные скорбные были,
Небо в разрывах, рябое,
Чехов, что Прагу свою сохранили,
Сдав ее немцам без боя.

Голос сирены, поющей тревожно,
Камни, седые от пыли.
Так бы и мы поступили, возможно,
Если бы чехами были.

Горькой истории грустные вехи,
Шум пискаревской дубравы.
Правы, возможно, разумные чехи —
Мы, вероятно, не правы.

Правы бельгийцы, мне искренне жаль их, —
Брюгге без выстрела брошен.
Правы влюбленные в жизнь парижане,
Дом свой отдавшие бошам.

Мы лишь одни, простофили и дуры,
Питер не выдали немцам.
Не отдавали мы архитектуры
На произвол чужеземцам.

Не оставляли позора в наследство
Детям и внукам любимым,
Твердо усвоив со школьного детства:
Мертвые сраму не имут.

И осознать, вероятно, несложно
Лет через сто или двести:
Все воссоздать из развалин возможно,
Кроме утраченной чести.

*  *  *

Вадим Шефнер

Верим в победу

Против нас полки сосредоточив,
Враг напал на мирную страну.
Белой ночью, самой белой ночью
Начал эту чёрную войну!

Только хочет он или не хочет,
А своё получит от войны:
Скоро даже дни, не только ночи,
Станут, станут для него черны!
1941 г., 23 июня

Зеркало

Как бы ударом страшного тарана
Здесь половина дома снесена,
И в облаках морозного тумана
Обугленная высится стена.

Ещё обои порванные помнят
О прежней жизни, мирной и простой,
Но двери всех обрушившихся комнат,
Раскрытые, висят над пустотой.

И пусть я всё забуду остальное -
Мне не забыть, как, на ветру дрожа,
Висит над бездной зеркало стенное
На высоте шестого этажа.

Оно каким-то чудом не разбилось.
Убиты люди, стены сметены, -
Оно висит, судьбы слепая милость,
Над пропастью печали и войны.

Свидетель довоенного уюта,
На сыростью изъеденной стене
Тепло дыханья и улыбку чью-то
Оно хранит в стеклянной глубине.

Куда ж она, неведомая, делась
Иль по дорогам странствует каким
Та девушка, что в глубь его гляделась
И косы заплетала перед ним?..

Быть может, это зеркало видало
Её последний миг, когда её
Хаос обломков камня и металла,
Обрушась вниз, швырнул в небытиё.

Теперь в него и день, и ночь глядится
Лицо ожесточённое войны.
В нём орудийных выстрелов зарницы
И зарева тревожные видны.

Его теперь ночная душит сырость,
Слепят пожары дымом и огнём.
Но всё пройдёт. И, что бы ни случилось, -
Враг никогда не отразится в нём!
1942 г.

Ленинград

Мой город непреклонен и спокоен,
Не ослеплён слезами взор сухой.
Он тёмными глазницами пробоин
На запад смотрит в ярости глухой.

Он гордо ждёт назначенного срока,
Чтоб, всё сметая на своем пути,
Внезапно, справедливо и жестоко
Все счёты с неприятелем свести.

Взорвется ярость города глухая –
И для врага настанет Страшный суд,
И с мест дома сорвутся, громыхая,
И в наступленье улицы пойдут.

Всё в бой пойдёт, чтоб отомстить за муки, –
Каналы хлынут через берега,
И, протянув обугленные руки,
Пойдут деревья задушить врага.

И в бой всесокрушающе-победный,
Тяжёлыми доспехами звеня,
За Пулково помчится Всадник Медный,
Пришпоривая гордого коня.

И в грохоте, и в скрежете металла,
По всем проспектам промелькнув за миг,
От площади Финляндского вокзала
К Урицку устремится броневик.

Все каменное, медное, живое –
Всё в бой пойдёт, когда придет пора.
И танки, зло и напряжённо воя,
И пехотинцы с криками «ура».

Так будет смят врага бетонный пояс,
И мы с боями двинемся вперед.
И с каждого вокзала бронепоезд
По направленью к западу пойдет.
1942 г.
Ленинград

Весна в Ленинграде

И вот весна. И с моря влажный ветер,
И мягкий запах зелени лесной,
И каждый день торжественен и светел,
Как прошлой, невоенною весной.

Но старого собора купол серый
(А помнишь – он был ярко-золотой),
И окна, ослепленные фанерой,
И мрак ночей, зловещий и пустой.

И всё – куда ни взглянем и ни ступим, –
Всё нам твердит о длящейся войне.
Но Ленинград, как прежде, неприступен –
Всё испытавший, он грозней вдвойне.

Еще гроза над ним не отшумела,
Еще врагов не прорвано кольцо,
Но дышит он весной и смотрит смело
Великому грядущему в лицо.
Апрель, 1942 г.

*  *  *

Михаил Матусовский

Ленинградский метроном

Мне тебя забыть бы надо,
Мне тебя забыть бы надо,
Только всё напоминает
Мне сегодня об одном -
Ленинградская блокада,
Ленинградская блокада,
И стучащий неустанно
Ленинградский метроном.

Тишина стоит такая,
Тишина стоит такая,
Дремлет Нарвская застава,
Спит под снегом Летний сад.
Метроном не умолкает,
Метроном не умолкает,
Будто все сердца погибших
И сегодня в нём стучат.

Здесь нас бомбами глушили,
Здесь нас голодом душили,
Только мы с тобой, мой город,
Были всё-таки сильней.
Нет, мы их не позабыли,
Нет, мы их не позабыли -
Девятьсот ночей блокадных,
Девятьсот блокадных дней.
1977 г.

*  *  *

Анатолий Молчанов

Приказано выжить

«Приказано выжить – разведки закон.
Я с этим законом с блокады знаком.
Нет. Я не имел отношения к разведке,
Я в школу ходил – в третий класс семилетки.

И с первой блокадной, голодной зимой
Учился не трусить пред стужей и тьмой.
Грыз чёрный булыжник блокадной науки
И плакал украдкой в мамины руки.

А мама шептала: «не надо, родной,
Не стоит транжирить солёной водой!
А ну улыбнись, выше нос! Выше! Выше!
Не думать о смерти. Приказано выжить».

«А кто приказал?» — Приказала страна.
Москва приказала. В нас верит она.
Чтоб нечисть фашистскую вымести, выжечь,
Нам выстоять надо и выжить. Да, выжить!».

Три месяца душат блокадою нас,
И хлебный паёк уменьшался пять раз.
Что дальше сулит метрономное время?
Голодная смерть нависает над всеми…

И вдруг за шесть дней до конца декабря
Во мраке блокады мелькнула заря.
«Вставайте скорее, кто в булочных не был!
Прибавили хлеба! Прибавили хлеба!

Мы будем теперь двести грамм получать!
Да, да, двести грамм, а не сто двадцать пять!
И солнце встаёт караваем в полнеба.
«Прибавили хлеба! Прибавили хлеба!»

Везде голоса с ликованием звенят,
И мама с надеждой целует меня:
«Мы выживем, милый! Мы выстоим, милый!
И фрицев проклятых загоним в могилы!»

Но голод коварный с врагом заодно,
И выжить не каждому было дано.
Всю жизнь и все силы до капельки выжав,
Они умирали, чтоб городу выжить…

Могил пискарёвских внушительный строй.
Неправда, что здесь тишина и покой!
Здесь мёртвые звуки врываются в уши.
Сердца опаляет пожаром минувшим.

А мозг леденит тот блокадный мороз,
И щиплет глаза от непрошенных слёз.
И если послушать, то можно услышать,
Как шепчут могилы: «Приказано выжить!»

Я не был на фронте, но знаю

Я не был на фронте, но знаю
Как пули над ухом свистят,
Когда диверсанты стреляют
В следящих за ними ребят,
Как пули рвут детское тело
И кровь алым гейзером бьёт…
Забыть бы всё это хотелось,
Да ноющий шрам не даёт.

Я не был на фронте, но знаю
Сгоревшей взрывчатки угар.
Мы с Юркой бежали к трамваю,
Вдруг свист и слепящий удар…
Оглохший, в дымящейся куртке,
Разбивший лицо о панель,
Я всё же был жив, а от Юрки
Остался лишь только портфель.

Я не был на фронте, но знаю
Тяжелый грунт братских могил.
Он, павших друзей накрывая,
И наши сердца придавил.
Как стонет земля ледяная,
Когда аммонала заряд
могилы готовит, я знаю,
Мы знаем с тобой, Ленинград.

Памяти ленинградских детей, погибших на станции Лычково

Есть места на земле, чьи названия, словно оковы,
Держат в памяти то, что осталось в печальной дали.
Вот таким местом скорби и братства нам стало Лычково —
Небольшое село на краю новгородской земли.

Здесь в июльский безоблачный день сорок первого года
Враг, нагрянув с небес, разбомбил пассажирский состав —
Целый поезд детей Ленинграда, двенадцать вагонов,
Тех, что город хотел уберечь в этих тихих местах.

Кто же мог в Ленинграде в тревожном июне представить,
Что фашисты так быстро окажутся в той стороне?
Что детей отправляют не в тыл, а навстречу войне?
И над их поездами нависнут машины с крестами?..

Им в прицел было видно, что там не солдаты, не пушки,
Только дети бегут от вагонов — десятки детей!..
Но пилоты спокойно и точно бомбили теплушки,
Ухмыляясь злорадной арийской усмешкой своей.

И метались по станции в страхе мальчишки, девчонки,
И зловеще чернели над ними на крыльях кресты,
И мелькали средь пламени платьица и рубашонки,
И кровавились детскою плотью земля и кусты.

Глохли крики и плач в рёве, грохоте, «юнкерсов» гуде,
Кто-то, сам погибая, пытался другого спасти…
Мы трагедию эту во веки веков не забудем.
И фашистских пилотов-убийц никогда не простим.

Разве можно забыть, как детей по частям собирали,
Чтобы в братской могиле, как павших солдат, схоронить?
Как над ней, не стыдясь, не стесняясь, мужчины рыдали
И клялись отомстить… Разве можно всё это простить!

На Руси нету горя чужого, беды посторонней,
И беду ленинградцев лычковцы считали своей.
Да кого же убийство детей беззащитных не тронет?
Нету боли страшнее, чем видеть страданья детей.

Вечным сном спят в Лычкове на кладбище в скромной могиле
Ленинградские дети — далёко от дома и мам.
Но лычковские женщины им матерей заменили,
Отдавая заботы тепло их остывшим телам,

Убирая могилу невинных страдальцев цветами,
Горько плача над ними в дни скорби и славы страны,
И храня всем селом дорогую и горькую память
О совсем незнакомых, безвестных, но всё же родных.

И воздвигли в Лычкове на площади, возле вокзала,
Скорбный памятник детям, погибшим в проклятой войне:
Перед рваною глыбою — девочка, словно средь взрывов, в огне,
В смертном ужасе к сердцу дрожащую руку прижала…

Говорят, при отливе её капля бронзы слезой побежала
И осталась на левой щеке — до скончания дней.

А по рельсам бегут поезда. Остановка — Лычково.
Пассажиры спешат поглядеть монумент, расспросить,
Врезать в сердце своё страшной повести каждое слово,
Чтобы лычковскую боль всей страной не забыть, не простить.

Баллада о кукле

Груз драгоценный баржа принимала —
Дети блокады садились в неё.
Лица недетские цвета крахмала,
В сердце горе своё.
Девочка куклу к груди прижимала.
Старый буксир отошёл от причала,
К дальней Кобоне баржу потянул.
Ладога нежно детишек качала,
Спрятав на время большую волну.
Девочка, куклу обняв, задремала.

Чёрная тень по воде пробежала,
Два «Мессершмита» сорвались в пике.
Бомбы, оскалив взрывателей жала,
Злобно завыли в смертельном броске.
Девочка куклу сильнее прижала…
Взрывом баржу разорвало и смяло.
Ладога вдруг распахнулась до дна
И поглотила и старых, и малых.
Выплыла только лишь кукла одна,
Та, что девчушка к груди прижимала…

Ветер минувшего память колышет,
В странных виденьях тревожит во сне.
Сняться мне часто большие глазищи
Тех, кто остался на ладожском дне.
Снится, как в тёмной, сырой глубине
Девочка куклу уплывшую ищет.

Дорога жизни

По Дороге Жизни — сглаженной, спрямлённой,
Залитой асфальтом — мчит машин поток.
Слева, на кургане, к солнцу устремлённый
Их встречает белый каменный Цветок.

Памятью нетленной о блокадных детях
На земле священной он навек взращен,
И к сердцам горячим всех детей на свете
Он призывом к Дружбе, к Миру обращён.

Тормозни, водитель! Задержитесь, люди!
Подойдите ближе, головы склоня.
Вспомните о тех, кто взрослыми не будет,
Тех, кто детским сердцем город заслонял.

У Дороги Жизни шепчутся берёзы,
Седины лохматит дерзкий ветерок.
Не стыдитесь, люди, и не прячьте слезы,
Плачет вместе с вами каменный Цветок.

Сколько их погибло — юных ленинградцев?
Сколько не услышит грома мирных гроз?
Мы сжимаем зубы, чтоб не разрыдаться.
Чтобы всех оплакать, нам не хватит слёз.

Их похоронили в братские могилы.
Был обряд блокадный, как война, жесток.
И цветов тогда мы им не приносили.
Пусть теперь в их память здесь цветёт Цветок.

Он пророс сквозь камни, что сильней столетий,
Поднял выше леса белый лепесток.
Всей земле Российской, всей земной планете
Виден этот белый каменный Цветок.

Автор: Администратор | слов 5890 | метки: , , , , , , , , , , ,


Добавить комментарий