Эти воспоминания мой отец, Петр Иванович Боженов, написал в 1998 году, на 94-ом году жизни. Отпечатаны они в том же году в Санкт-Петербургском государственном архитектурно-строительном университете тиражом 250 экземпляров.

Воспоминания Боженова Петра Ивановча

Содержание 

1. Предисловие

2. Детство и юнность

3. Студенческие годы

4. Я — инженер

5. Война

6. Я — инженер и ученый

1. Предисловие

Историю своей жизни я начал писать по настойчивой просьбе двух людей, которым я приношу глубокую благодарность. Эти два человека: Лилия Александровна Мозгунова и Владимир Михайлович Улицкий.

В прошлом году я, практически, потерял зрение, и только работа над этой рукописью дала мне возможность почувствовать себя человеком, занятым делом.

Когда я стал писать эти воспоминания, у меня возникло желание написать историю советского инженера, а, может быть, в какой-то мере, историю советской интеллигенции. Дело в том, что после революции многие представители интеллигенции, особенно квалифицированной, богатой, вынуждены были уехать за границу (и с личной точки зрения их поступок был совершенно оправдан). Забегая вперед, скажу, что, к чести своей, многие из них остались патриотами и завещали своим потомкам никогда не воевать против России, как бы она не называлась. Мне довелось встречаться с некоторыми из них уже в наше время.

Так вот, мое поколение стало первым поколением советской интеллигенции, заполнившим образовавшийся после 1917 года вакуум в этой области. Вот об этом — о становлении новой интеллигенции — я и попытался рассказать через факты своей биографии. Что из этого получилось — судить вам.

Я же еще раз благодарю и низко кланяюсь Лилии Александровне, которая взяла на себя творческий труд по «наведению порядка» хронологического и логического в этих записях.

И еще — хочу всем пожелать здоровья, а моей Великой Родине — России — могущества и процветания.

2. Детство и юность

Я родился 29 июня 1904 г. в древнем купеческом городе Карачаеве Орловской гyбернии, упомянутом в летописи с 1146 года.

Мой отец был железнодорожным машинистом. В 1905г. он и начальник станции «Череповец» Игнатьев подписали телеграмму о начале забастовки на северной железной дороге. После её подавления Игнатьев, скрываясь от жандармов, уехал в Америку, а местные врачи, спасая отца, посадили его в дом умалишенных. После курса «лечения» отца как высококвалифицированного машиниста первого класса с правом вождения императорских поездов, которых на северной дороге было только два, восстановили на работе. Однако ему разрешалось работать в одном депо не более двух лет, что определило частые переезды семьи до 1917 г. из одного города в другой. «Случайно» получалось так, рядом, а иногда и в одном доме с нами, жили жандармы и часто приходили к нам в гости.

После того как отец предотвратил железнодорожную катастрофу скорого поезда, он получил в награду тысячу рублей. На эти деньги был куплен дом на станции Чёбсара Вологодской области, где мы с мамой жили с 1906 по 1913 г. И в Чёбсаре маячили на квартире жандармы. Первое время отец скитался по разным депо и изредка приезжал к нам, на один-два дня. Когда прибегал станционный сторож (это случало и днем, и ночью) и кричал: «Механик к поезду!», отец быстро одевался и исчезал на два-три дня.

Моя мать рано потеряла отца и была свидетельницей разорения богатой купеческой семьи. У бабушки было четыре сына и три дочери, мать была старшей. В городе Карачеве она считалась первой красавицей, но несмотря на многократные сватовства богатых купеческих сынков полюбила помощника машиниста, крестьянского сына и уехала с ним в г.Барановичи Брестской области. С отцом она скиталась по разным городам России, но никогда не жаловалась.

В конце ХУIII — начале Х!Х в. в России шло бурное строительство железных дорог. Отец работал в Барановичах на Рижско-Орловской ж.д., на Северной ж.д. — Череповец — Вологда, на Мурманской ж.д. — Петрозаводск — Лодейное Поле — Званка, в Ульяновске — на Волго-Буryльминской и, наконец, в Семипалатинске — на Южно-Сибирской ж.д. Частые переезды имели свои плюсы и минусы. Мы, дети, познали величие своей Родины, ее многообразие, сложность, познакомились с различными учителями. Судите сами читатель: Женя училась в Вологде, Карачеве, Петрозаводске, я — в Чёбсаре, Карачеве, Лодейном Поле, Симбирске и Семипалатинске.

В каждой новой местности мы впитывали новый «говор». Например, в Чёбсаре вместо «ч» говорят «ц» и, наоборот. Так, в частушке: «сердче болит и пеценка болит, а молодснька девценка ницего не говорит» или «это верно не цасы, а чепоцка для красы». В Орловской области буква «е» часто произносится как «и». Например, не Петя, а Питя, на Волге — Парень, сгони с руля-то воробья-то, баржа-те тонет».

Москвичи говорят «Масква» или «бальшая река Ака» и т.д. Лично я из-за многообразия услышанных и воспринятых диалектов, даже вызубрив правила грамматики, писал с большим количеством ошибок. В частности, хорошо сдав устные экзамены, но получив двойку за диктовку, я не поступил в Вологодскую гимназию и был отправлен родителями в Карачев в Высшее начальное училище.

На станции Чёбсара останавливались все поезда, даже скорый стоял 10-15 минут, так как здесь была водонапорная станция, паровозы заправляли водой и дровами, и на это требовалось время. Вокзал — большое здание, со службой движения, билетными кассами, буфетом и залом ожидания, который практически пустовал.

В поселке при станции было несколько домов и одна небольшая лавочка (Солдуновых); школы и церкви не было. В 1910 г. открыли школу (3 класса), а в зал ожидания вокзала принесли иконы, и по праздникам из села приезжал священник и проводил молебны. Я и Саша Солдунов читали евангелие на церковнославянском языке, которому нас учила Александра Сергеевна — дочь генерала. Она приехала в Чёбсару под влиянием идей развития в России всеобщей грамотности и открыла там школу.

Постепенно население поселка увеличивалось, появился второй магазин, на станции открыли буфет, которым заведовала моя мама, а я, как старший ее помощник, даже ездил в Вологду за булками, колбасой, икрой и сыром. Мне уже исполнилось семь лет. Старшая сестра Женя училась в Вологодской гимназии и жила у тети Кати, которая все покупала и усаживала меня на поезд.

В нашей многодетной семье трое из 9 детей умерли в младенческом возрасте, Ниночка — в 6 лет (от скарлатины), остальные выросли, получили высшее образование в Петрограде: Женя — в университете. Вера — в текстильном институте, а мы, три брата, в соответствии с мечтой отца стали инженерами: я и Клавдий — химиками, Георгий· механиком. Все закончили Политeхнический институт.

Специальность железнодорожный машинист в начале этого века была столь же престижной, как позднее шофер, а потом — космонавт. Россия строила железные дороги, и машинисты хорошо зарабатывали. Мой отец был машинистом «сторублевиком», каких на северной дороге было только двое.

В 1913 г. отец уехал в Сороку, забрал с собой брата Клавдия, а мы с мамой переехaли в Карачев. В 1917 г. отца перевели в Лодейное Поле, 1918 г. — на строительство железной дороги Волга — Бугульма в Симбирск, в 1920г. — на строительство Южно-Сибирской ж.д. в Семипалатинск.

В начальном училище Лодейного Поля Василий Александрою· Кирсанов научил меня не только алгебре и геометрии, но и умению одновременно делать два «дела»: шалить и слушать, что говорит преподаватель. Нас было трое друзей — Юра Николаев, Анатолий Холмский и я. Всю нашу троицу Василий Александрович посадил на последнюю парту и стоило нам чересчур расшалиться, он вдруг спрашивал: «Юрий, что я сейчас объяснял?» или «Петр, о чем рассказывал?» И вот встаешь и говоришь: «Вы сказали: квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов». — «Садись и не мешай другим работать». Но если ответил неправильно, остаешься после уроков и решаешь задачи. В 1917г. учеников ввели в школьный комитет, Василий Александрович порекомендовал ввести нашу троицу, тем самым озорников превратили в помощников. Меня лично он научил замечать, что делается кругом, и легко переключаться с одной ситуации на дpугую, выделять главное, ради чего в данный момент развиваются события, что мешает и что поможет решению основной задачи.

Василий Александрович и мой отец имели много общего. Они были требовательны, но не подавляли личность. Учили, что главное — твердо знать, зачем ты здесь, чего добиваешься, не бояться трудностей, исправлять ошибки, не обижать слабого, помогать ему, не зазнаваться.

В 1917 г. Лодейное Поле было маленьким городком. Меня зачислил в третий класс Высшего начального училища. Старшая сестра Женя окончила Петрозаводскую гимназию, младшие учились в школе. На перегoне Лодейное Поле — Петрозаводск был полустанок Нырки. Такое название связано с тем, что на этом участке паровозы часто сходили с рельс и их с большим трудом вытаскивали. Причиной являлись «плывуны». Отцу было поручено поднимать паровозы и ставить их на рельсы.

В этом же году отца вызвали в Петроград в Управление ж.д. и назначили ревизором топлива. Такое повышение в должности обернулось для нашей семьи большим горем. В это время «белые» заняли Олонец и угрожали Петрозаводску и Лодейному Пота. ВЧК арестовала в качестве заложника отца, приняв его за лесопромышленника Баженова. Отца посадили в Петрозаводскую тюрьму, что грозило расстрелом. Когда мама узнала причину ареста, она написала В.И. Ленину, что И.П. Боженов железнодорожный машинист, а не лесопромышленник Баженов. Вскорости отец вернулся домой, сообщив, что его освободили и извинились за ошибку. Более того, освободили и других заложников и тоже извинились. Отца вызвали в Петроград и предложили поехать в Симбирск на строительство железной дороги Волга — Бугульма, он дал согласие. В Симбирске отец и старшая сестра Женя работали в управлении строительства Волго-Бутульминской железной дороги, а мы, младшие, учились в железнодорожной школе-клубе. В первой половине дня шли обычные уроки, а во второй — заведующая школой Плотникова после обильного горячего обеда обучала нас танцам, пению, декламации. Дело было поставлено серьезно, достаточно сказать, что наша школа два раза давала спектакль в Симбирском оперном театре.

В Симбирске, особенно в центре города, было много пустующих квартир и даже целых домов, нас поселили в такой пустующий дом. На втором этаже были четыре комнаты, прихожая, кухня, парадный и черный вход. В доме была полностью оборвана электропроводка, которую мы с отцом привели в порядок и, когда у нас загорелся свет, на первом этаже появились новые жильцы.

Симбирск — первый большой город, в котором я увидел широты Волги. Здесь кончилось мое детство, и началась юность. Отец устроил меня на работу в губпродком писарем. Я выписывал ордера на продукты, в том числе и нашей школе. Мне лично полагался хороший паек.

В это время в Симбирске свирепствовал сыпной тиф. Первыми заболели папа и сестра Вера, за ними ухаживали мы с мамой, а Женю с двумя младшими братьями поселили временно в квартире Ульяновых. После выздоровления папы и сестры заболела мама, и меня отправили к Жене. В квартире Ульяновых мы прожили больше месяца (я в комнате В.И.Ленина).

Из школьных ребят запомнились трое: девочка Семисаженова — высокая, стройная, очень хорошо пела и декламировала; Котляровский, хорошо играл на рояле и даже сочинил польку, под музыку которой мы танцевали. Моим задушевным другом был Шура Плотников, с ним мы разводили кур, кроликов и даже у каждого из нас было по поросенку. Когда мы поехали в Семипалатинск, кур и кроликов я взял с собой, а поросенка отдал Шуре. Мы ехали в отдельном товарном вагоне на строительство Южно-Сибирской железной дороги. По приезде я два месяца работал на мыловаренном заводе, а зимой учился: вначале в школе (бывшей гимназии), затем в техникуме и, наконец, на ускоренном курсе рабфака.

Если Симбирск поражал красотой архитектуры и знаменитостями в нем проживавшими: Ульяновы, Гончаров, Карамзин, то Семипалатинск был прямо противоположным: почти полное отсутствие крупных зданий, деревянные одноэтажные дома, огороженные высокими заборами, вечером окна наглухо закрывались, ворота заперты и на стук редко кто ответит. Темно и пустынно. Народ суровый, неразговорчивый, замкнутый и в то же время добрый.

Наша жизнь в Семипалатинске была полна неожиданностей, иногда страшных. В нашей семье всегда было много друзей и родных, а здесь мы были чужие, и только через год у нас появились хорошие знакомые.

Семипалатинск уже в те годы был крупным городом, в котором жило несколько тысяч человек. Была пристань на Иртыше. Вокзал железной дороги Новосибирск — Семипалатинск с учетом развития последнего стоял в степи примерно в километре от города. Знакомясь с городом, я попал в спортивный городской клуб, где работали секции борьбы, легкой атлетики и футбола. Там я встретился со своим будущим другом Петей Сторожиловым, с которым мы организовали молодежную футбольную команду «Метеор» и успешно сражались с «Орлятами» из ЗКС (замоскворецкого клуба спорта). Мы даже попали в сборную города, ездили в Томск на соревнование. Начиная с 1920 г. до окончания института я увлекался футболом, и папа шутил: «У отца было три сына средний умный был детина, младший был и так и сяк, а вот старший — футболист». Правда, эта кличка постепенно перешла к Клавдию, а затем — к Георгию.

Однажды меня вызвали в военкомат и объявили, что я должен в ночное время секретно от всех дежурить в гарнизоне частей особого назначения (ЧОН). Кроме отца, никто не знал, где и что я делаю. Отец сказал, что так нужно. Потом выяснилось, что атаман Семенов из Китая идет в Семипалатинск, а местные «беляки» готовят ему встречу, назначена дата, когда ночью по списку всех приехавших из России «красных» вырежут. Я дежурил несколько ночей и за день до этой страшной ночи в городе арестовали более ста человек, и многих расстреляли. Предварительно в город вошла 12-я Кавалерийская дивизия им. Степана Разина, а меня освободили от дежурств. Мы жили на Тюремной ул., вначале —  в маленькой избе (кухня и комнатка), а затем — в большом доме, принадлежавшем местному фельдшеру, занимали две больших комнаты и веранду.

Родители купили корову. Через некоторое время она не вернулась с пастбища, я в поисках обошел все деревни, и один мужичок мне сказал: «Зря ищешь, ее давно зарезали и твоей матери по дешевке мясо продали». Вот такая была жизнь в 1920 — 1921 гг. Поэтому, когда весной 1922 г. отцу дали вагон, чтобы ехать в Россию, я решил ехать. На рабфаке мне выдали справку, что я прослушал курс, но не сдал экзаменов в связи с отъездом в Россию. На этом закончилось мое среднее образование. Вернувшись в родной Карачев, я пошел в школу, показал справку и попросил допустить меня к выпускным экзаменам, на что заведующий школой сказал: «Если хотите получить среднее образование, поступайте в предпоследний класс, а там посмотрим». Так ни с чем я и ушел.

Семья Боженовых: Иван Петрович, Вера, Клавдий, Клавдия Сергеевна, Петр, Евгения, внизу - Георгий

Первые месяцы в Карачеве жилось трудно. Работала в Огнебазе (на складе боеприпасов) только Женя, а я ночным поездом ездил в Брянск покупал в пекарне булки и баранки, утром возвращался, продавал их на базаре. Через два месяца отца приняли на работу машинистом-наставником в бронебригаду и стало легче.

3. Студенческие годы

В газете я прочитал, что в Петрограде в некоторых институтах продлен прием документов для рабочих и служащих по направлениям заводов. Папа поехал в Бежицу на завод, где много лет работал дедушка П.И. Боженов и несколько лет сам папа и привез ходатайство в Политехнический институт. Мне дали 10 рублей, большую корзину яблок и записку к заведующему меблированными комнатами на ул.Жуковского с просьбой поселить меня на несколько дней. В этой гостинице жил папа, когда его вызывали в Лодейное Поле в Управление ж.д. Меня поселили в двухкомнатный номер, в первой комнате жил молодой человек, а во второй я. На следующий день я поехал в Политехнический институт, в приемной комиссии посмотрели мои документы, письмо Бежицкого завода, справку Семипалатинского рабфака и предложили написать заявление на химический факультет. Через день я приехал и на стене увидел три списка: зачисленных, допущенных и не допущенных к экзаменам. В третьем и во втором списке я своей фамилии не нашел, стал читать список счастливчиков и вдруг — Боженов П.И. Я решл, что это ошибка, пошел к председателю приемной комиссии проф. Филиппову, сказал, что меня ошибочно зачислили, поскольку я не сдавал выпускного экзамена на рабфаке. Он удивился и спросил: «Настаиваете на сдаче вступительных экзаменов? Хорошо, вот вам направление, идите». В этот день я сдал все экзамены и от радости, что я студент, пешком добежал до своей комнаты на ул.Жуковского.

На утро взял 10 яблок, пошел на Кузнечный рынок, стою, продаю и вдруг слышу: «Петька, что ты здесь делаешь?» Смотрю, Алабышев и Малыгин, мои одноклассники по школе в Лодейном Поле. Они постyпили в Электротехнический институт. Эта встреча для меня была радостной: есть свои люди, а Шура Алабышев был еще и умным добрым товарищем. С ним мы в школе разрезали на куски хлеб, который приносили матросы с Яузы и Березены для школьников. Всем хватало по куску, а нам оставались только крошки, которые мы делили пополам. Шуру Алабышева, как и меня, зачислили на химический факультет. Он стал потом крупным ученым, профессором ГИПХа и даже был директором Политехнического института.

В общежитии ко мне в комнату неожиданно явился Вася Феотов, с которым мы учились на рабфаке. Выяснилось, что он студент механического факультета, с ним в этой комнате мы прожили несколько лет, пока он не привез из Усть-Каменогорска «сестру», оказавшуюся его женой. (После окончания института Вася работал на Балтийском заве и дослужился до главного механика Министерства речного флота Москве.)

На место Васи поселился Шура Новиков, мой закадычный друг до смерти. Последние годы он работал в Министерстве энергетики, дважды лауреат сталинской премии — вот такие они рабфаковцы 20-х годов, мои беспартийныe друзья, с которыми я прожил все студенческие годы.

В зиму 1922 г. наше общежитие не отапливалось, мы с Васей Федотовым сложили из кирпичей «буржуйку» и в нашей комнате ночевали по очереди ребята из других комнат, набивалось до восьми человек, спали на столах и на полу.

Однажды неожиданно приехал отец, привез мяса и несколько килограммов гречки. Рассказал, что директор школы (бывшей гимназии) спросил сестру Веру, почему я не учусь. И когда она ответила, что я студент Политехнического института, сказал: «Этого не может быть, он, наверное, учится в техникуме». Отец и приехал проверить, где я учусь, остался очень доволен и позвал Васю на каникулы к нам в Карачев.

Студенты-стипендиаты отдавали свою стипендию (10 рублей) в студенческую столовую, где их кормили обедом в рабочие дни. Студенты, не получавшие стипендии, питались за наличный расчет. На столах лежали горы хлеба, который можно было есть сколько хочешь. Стипендиаты, в том числе я и Шура Новиков, входя в столовую, смотрели, где за столом одни девушки (они меньше съедали хлеба). Шура подходил к столу и вежливо спрашивал: «Вы уже съели первое?» Если нет, искали другой стол. Обедая, мы старались два-три куска хлеба положить в карман и, если это удавалось, были сыты вечером и назавтра утром. Такой вариант «воровства» хлеба имел место, если долго не было работы в студенческой бригаде студента-механика Иванова, в которой мы оба числились как надежныe работяги.

Однажды, работая в порту, мы разгружали американский пароход с грузом шоколада, какао и консервов. Шура Новиков ухитрился спрятать целую коробку шоколада вне склада. При выходе из порта сторожа проверяли каждого, что исключало возможность принести шоколад домой. Но зато, когда мы грузили металлический лом на английские пароходы, в обеденный перерыв мы сытно поели, закусывая пшенную кашу шоколадом. Нам стипендиатам первого и второго курсов было особенно голодно в конце второго семестра: начинались зачеты, и не было свободного времени на заработки.

В июне 1924 г. на балу в Политехническом институте я и Шура Новиков познакомились с тремя городскими хохотушками. Я ушел спать, мне с первым трамваем нужно было ехать на фабрику Володарского, а Шура остался и даже провожал их до Невского. Через неделю в воскресенье к нам в комнату пришли три знакомых девочки и одна новенькая. Погуляли по Сосновке, поиграли в пятнашки, потом пошли в кино на 2-м Муринском проспекте. Шура подошел к кассе, чтобы·купить билеты, «четвертая» отстранила его, заявив: «Билеты покупаю я», и пригласила нас обоих в следующую субботу в Сестрорецк к ней на именины к 10 часам вечера с ночевкой.

Перспектива сытно поесть целых два дня была заманчивой, но денег на билеты Ленинград-Сестрорецк и обратно не было. Географию пригородов Петрограда мы не знали. Кто-то посоветовал ехать велосипедах до Озерков, а там по шоссе рукой подать до Ceстрорецка. Знакомые ребята дали нам по велосипеду, и мы в 7 часов вечера поехали. В Озерках повернули направо по шоссе, которое, как потом выяснилось, вело на Выборг, а Сестрорецк оставался в 23 км левее. Катим довольные, поем, дорога легкая с уклоном, спускаемся к мосту и вдруг: «Стой, кто такие, куда едете, предъявите документы,» — перед нами два пограничника.

В карманах у нас случайно оказались студенческие билеты. Нас отпустили и даже нарисовали план, как попасть в Сестрорецк. Но было уже 15 минут десятого, а дорога — на подъем, да и мы уже изрядно устали, короче говоря, в 12 часов ночи мы с большим трудом, больше пешком, чем на велосипедах, добрались до своей комнаты, съели по куску черного хлеба и пол-луковицы на двоих — «сытно поели» и завалились спать. Пригласивших нас на именины девушек мы никогда больше не видели.

В Петрограде до революции Горный, Путейский, Гражданских инженеров были закрытыми институтами, в них учились только дворяне. В Политехнический, Технологический и Университет по конкурсу могли поступать все. Практически такой порядок сохранялся до 1922 г., когда пришли рабфаковцы и парттысячники, и в институтах стала увеличиваться прослойка пролетарского студенчества. Профессора и преподаватели, за очень редким исключением, были из дворян, некоторые — бывшие важные сановники, например, профессор В.В.Скобелькин был до революции надворным советником. В нашей группе студентов приема 1922г. 22 человека были дети из интеллигенции (семей офицеров, инженеров и др.), 1 — из рабочих и 2 — из крестьян. Такая же ситуация была и на других факультетах. К 1929 число последних увеличило до 40 — 50%.

После Октябрьской революции в результате массовой эмиграции интеллигенции на Запад образовался «интеллигентный» вакуум, что грозило катастрофой и гибелью Советской власти. Заполнение это вакуума началось с рабфаковцев, парттысячников и воспитания пролетарского студенчества, на плечи которого и легли все тяготы напряженного труда по созданию великого, могучего Советского Союза.

Однако многие истинные патриоты, всемирно известные ученые остались на Родине и передавали свои знания студентам, воспитывая из рабочих и крестьян крупных специалистов, ученых, художников, артистов, писателей. Так, профессор Политехнического института Рузский эмигрировал, а профессор П.И. Федотьев, чтобы прокормить семью, торговал на рынке. Но когда к нему приехали иностранцы и через переводчика спросили, на каком языке ему удобнее говорить, он ответил, что они приехали в Россию и пусть говорят по-русски, хотя владел, английским и французским языками.

Вспоминается такой случай. Профессор Б.В. Залесский, вернувшись из геологической экспедиции, предложил Г.С. Палагину и мне за деньги определить химический состав привезенных им образцов горных пород.

Результаты анализов я принес к нему на квартиру. Борис Владимирович сказал: «Подождите меня», — и вышел из кабинета. В соседней комнате кто-то играл на рояле. До того времени мне нравилась гитара, скрипка и даже гармонь, но рояль — «барабанит и чему люди удивляются?» Но игра за стеной поразила меня. Рояль пел, плакал, возмущался, смеялся, торжествовал. Такую игру я услышал первый раз в жизни. Пришел Борис Владимирович, и я спросил, кто играл на рояле. «Профессор консерватории, моя супруга»- ответил он. После этого случая я стал ходить в филармонию. Это лишь одни из эпизодов приобщения серого провинциального мальчишки к культуре.

В каждой стране имеются люди, беззаветно служащие своей Родине, престyпники, причиняющие ей вред, с которыми борется официальная власть, и карьеристы, для которых личные интересы выше общественных, они все делают в пределах закона, но в зависимости от ситyации, меняют свои взгляды и действия, отвергая все и вся, если это не выгодно им лично. К сожалению, их трудно отличить от честных, преданныx Родине людей. «Репортаж с петлей на шее» Ю. Фучик закончил словами: «Люди, будьте бдительны». Я позволю себе дополнить: «Выявляйте карьеристов, не верьте им — они сегодня ярые атеисты, а завтра столь же яростно проповедуют религию, сегодня он ваш друг, а завтра принципиальный враг».

В последнем десятилетии ХХ в. карьеристы, ранее кричавшие об уже построенном у нас социализме, пробрались на высокие государственные должности, превратились в «новых русских», вывозящих природныe богатства «одной шестой части земли» на Запад, оставляя вырученные деньги в заграничных банках. Результаты деятельности «новых русских» и бывших рьяныx марксистов-ленинцев, перекрасившихся в антикоммунистов, довели страну до полного развала промышленности и денежного краха. Растет безработица. Ученые, чтобы существовать, идут к богачам сторожами и чернорабочими. Наука не нужна, а по телевизору министр финансов объявил: «Запомните этот день — международный банк открыл нам кредит на один миллион долларов». Это наши деньги за газ, нефть, драгоценныe металлы, алмазы, лес нам дают в долг под большие проценты. Спасибо карьеристам и просто жуликам за нашу все ухудшающуюся жизнь.

Студенчество (юность) — это сладкий сон дерзких мечтаний, когда с каждым днем становишься умнее и сильнее и кажется — все могу, всего достигну. Позднее познаешь, что это — фундамент, основа, с кoтoрой ты вступил в жизнь со всеми ее перипетиями, радостями и печалями, достижениями и поражениями.

Мне учеба первые два года давалась очень трудно, я даже хотел бросить институт. Математика, физика и химия оказались очень крепким орешком и совсем не похожими на школьныe предметы. Учебники по всем предметам толстые, в сотни страниц, их не вызубришь. В паническом состоянии я пришел к секретарю Приемной комиссии В.М. Филиппову и сказал: «Вы зачислили меня в институт, Большое спасибо, но я не могу учиться и пришел попрощаться». Он усадил меня за стол, напоил чаем, заставил все рассказать по порядку и научил пользоваться «толстыми» умными книгами. Вначале надо прочесть оглавление и подумать, о чем написано, затем пролистать книгу и внимательно прочитать введение и заключение, т.е. понять главную мысль, и только после этого приступить к изучению основного текста. Не зубрить, а понять, чего ты не знаешь, но должен знать. С тех пор, беря новую книгу в руки, я смотрю оглавление и в «умных» специальных книгах обязательно читаю предисловие, введение, заключение и только после этого — основной текст или откладываю книгу в сторону.

Приведу три курьезных случая из моей студенческой жизни. Мы с Сашей Сауковым идем сдавать физику по разделу «Электричество». Саша попросил объяснить, что такое «мостик Уинстона»: «Разве электрический ток течет?» Я сказал: «Если между двумя параллельно текущими речками прорыть канал, по нему потечет вода или нет?» — «Все ясно», — ответил Саша.

Подготовив ответы на заданные вопросы, я пошел отвечать. Преподаватель выслушал меня и спросил, что такое «мостик Уинстона?» Саша Сауков подмигнул мне, а у меня в голове пустота. «Не знаете?» — «Нет, знаю», — и опять молчу. «Приходите в следующий раз». – «А можно завтра?» — «Можно». И я ушел, не получив зачета.

На следующий день, когда я пришел, преподаватель взял мою зачетку и, не спрашивая, поставил зачет. Саша Сауков рассказал ему о своем вопросе и моем ответе. Кстати, А. Сауков потом был директором «Петрина» (Петрографического института АН), чл.-корр. АН СССР, награжден золотой медалью за открытие месторождения урана, а его родители — простые крестьяне из Костромской области.

После работы в порту у меня появились «лишние» деньги, на которые я купил футбольныe бутсы. На ботинки же денег не хватило, и я пришел на экзамен по магнетизму в pваных. Рядом со мной сидел студент по виду на несколько лет старше меня, преподаватель стал его спрашивать, а он «плавает». Преподаватель Миллер сказал: «Приходите в следующий раз». И вдруг взрослый студент заплакал и попросил поставить зачет. Я взглянул на соседа и усмехнулся. Миллер посмотрел на меня, поставил студенту зачет, взял мой билет, листочек с ответом и говорит: «Вам бы коров пасти, а не в институте Петра Первого учиться», — и ушел. Я вышел из комнаты и вижу напротив на двери написано: «Заведующий кафедрой физики А.Ф. Иоффе». Я постучался и, услышав: «Войдите», — вошел. Следом за мной вошел и Миллер. «Абрам Федорович, преподаватель Миллер, не спрашивая меня по магнетизму, сказал, что я ничего не знаю, что мне нужно коров пасти, а не учиться в Политехническом институте Петра Первого. Прошу Вас проэкзаменовать меня», — сказал я. «Покажите вопросы и ответы», сказал Иоффе. Миллер их подал. Абрам Федорович посмотрел и задал вопрос, которого не было в билете. Я ответил и получил в своей зачетной книжке автограф A.Ф. Иоффе.

Записался на экзамен по геологии к Ю.Ф. Левинсону-Лессингу. Прихожу на экзамен и читаю, что господ студентов будут экзаменовать на квартире завтра с 9 часов. Прихожу в профессорский корпус, конечно, с черного хода. Звоню, открывает пожилой мужчина, спрашивает, что мне нужно. Объясняю, что я студент и пришел сдавать экзамен по геологии. Он пригласил меня в кабинет. В кабинете академика я был впервые в жизни. Сел в уголочек, через несколько минут в кабинет вошел тот же старичок, который открывал мне дверь, сел за письменный стол, подозвал меня к себе и начал спрашивать очень доброжелательно. Робость моя прошла, и я стал ему отвечать. Беседа продолжалась минут 15-20. В зачетной книжке появился автограф Ю.Ф. Левинсона-Лессинга.

Как вы уже догадались, читатель, я пришел на экзамен, ни разу не видев до того профессора. На его лекции я не ходил, разгружал дрова на Малой Неве. Но зато с большим интересом изучал его книги в библиотеке института. Практических занятий по курсу геологии не было, а посещение лекций студентами не фиксировалось.

Много лет спустя мы с женой отдыхали в Сочи. Вошли в автобус, наполненный, как оказалось, студентами. И я вижу – сидит Ю.Ф. Левинсон-Лессинг. Я с ним поздоровался и вдруг он ответил: «Здравствуйте, Боженов», — и задал несколько вопросов. Это была вторая и, к сожалению, последняя встреча с академиком.

В июне 1924г. меня, студента 3 курса, направили на ознакомительную практику на бумажную фабрику Володарского, где я начал с цеха обработки пряжи, постепенно переходя из цеха в цех. Наводнение 1924г. я встретил уже в должности сменного инженера. Пришлось срочно оставить бумажные машины и поднять на стеллажи бумагу. На Невском, Литейном деревянная торцевая дорога вся была разрушена, трамваи стояли. Многие люки канализации от напора открылись, а крышки лежали рядом. От Московского вокзала до Лесного я шел пешком.

Хорошо заработав на практике, я обеспечил себя на всю зиму, даже еще помог старшей сестре Жене — стyдентке университета. Отец работал на железной дороге, и сестра смогла посryпить в университет. Позднее в Петроград приехали Вера и Клавдий, а в 1930г. — вся наша семья. Отец работал машинистом-наставником. Жили в Ленинграде до начала Великой Отечественной войны. Материальная обеспеченность позволила мне аккуратно посещать все лекции, в результате, начиная с третьего курса, я переходил на четвертый и пятый, сдав не только «минимум», но и «максимум», т.е. без задолженности за прошлый год.

Я перестал работать грузчиком и зарабатывал, выполняя химические анализы в лаборатории у В.А. Кинда и даже вел занятия у стyдентов. С февраля 1927г. меня зачислили в штат Горнометаллургической лаборатории Инститyта металлов на должность техника по бетону. Профессор И.И. Бентковский проводил работы по подбору состава бетона для Волховстроя, а затем и Днепростроя. Нас было четверо стyдентов: Н.Воронин, А.Калашников, Г.Палагин и я — все из одной группы.

Впоследствии все мои товарищи по работе в институте металлов успешно работали на благо Родины: Н.И.Воронин — д-р техн.наук, профессор Института огнеупоров, А.Н.Калашников — канд.техн.наук, старший научный сотрудник Института цементов, Г.С.Палагин – зав. центральной лабораторией Ленстройматериалов.

Производственную практику 1925 и 1926г.г. я проходил в Вольске на заводе «Большевик». Когда я приехал, на «Большевике» шла подготовка к пуску. Меня приняли и направили в кузнецкую молотобойцем, затем в сырьевой цех, в обжиговый — вначале обжигалой, а потом сменным мастером. Проработал я на «Большевике» четыре месяца, до поздней осени. В Вольске мне удалось сформировать неплохую городскую футбольную команду, занявшую второе место в Саратовской области, проиграв 2: 1 сборной, в которой играли известные в то время Емельянов, Реш и Барулин, входившие в сборную Ленинграда. За спортивную работу я получил от профсоюза при отъезде в Ленинград премию 75 рублей. Денег за работу на заводе и премии хватило до весны 1926г. В 1926г. я привез в Вольск Н.И. Воронина, Г.С. Палагина и С.В .Воротынцева. Меня зачислили сменным инженером, а их — практикантами. Через месяц Воронин и Воротынцев уехали. Палагин и я работали до середины сентября. Я заболел малярией и, проболев в Ленинграде весь октябрь, уехал в Карачев, где мама поставила меня на ноги. Вернулся в Ленинград в октябре.

В актовом зале Политехнического института почти каждую субботу или воскресенье проходили концерты, митинги, дискуссии, собрания. Мне довелось слышать Зиновьева, Кирова, Луначарского, Пятакова, поэтов Есенина и Маяковского, многих известных артистов и даже участвовать самому в студенческом хоре под управлением Сас-Тисовского, а также в отчетном спортивном выступлении.

Были и другие собрания, например, перевыборы студенческого комитета (1924г.). Проходили они очень бурно и закончились пением «Интернационала» в актовом зале — победило пролетарское студенчество, а на лестнице побежденные коллеги пели «Боже, царя храни».

Запомнилось собрание, проводившееся комиссией по «чистке». Зал был переполнен. На сцену вызывали студентов и задавали вопросы: происхождение и что делал в гражданскую войну, после чего шло голосование — оставить или отчислить из института. И вот выходит подтянутый студент лет 25 — 30 в полувоенной форме и отвечает, что он потомственный дворянин, воевал, офицер белой гвардии, награжден орденом «Белого орла», добровольно перешел в ряды Красной Армии, награжден орденом «Красного Знамени». Все проголосовали — оставить.

Ежегодно окончание учебного года отмечалось большим балом. Студенчеству предоставлялись в полное распоряжение актовый зал и два чертежных. В организации этого торжества активное участие принимал Н. Былинкин, бывший артист МХАТа и будущий крупный архитектор. На балу 1927г. ко мне подбежал Шура Новиков и позвал в чертежку N2 — там две новенькие блондинки. Пришли, он показал на девушку и говорит: «Пригласи ее, видишь, она скучает, а я вон ту». Я подошел: «Разрешите пригласить». — «Как вы танцуете, по-старому или по-новому?» — «Как прикажете», — отвечаю. Увел ее в актовый зал и танцевал с ней до конца бала. Провожая на трамвай, спросил, когда и где можно увидеться. «В Ленинграде», — засмеялась она, взяла под ручку Борю Корсакова, студента-механика и уехала. А на душе светло и радостно, я уверен, что увижу, встречу Зиночку обязательно, и мне повезло.

1927 год

Вера (моя сестра) рассказала подруге, что на балу в Политехническом я танцевал только с одной девушкой. Соня пригласила меня к себе, встреча состоялась. Соня (сваха, как мы ее потом называли) была двоюродной сестрой моей Зиночки. Через два года мы поженились, и, как смеется Зинаида Леонидовна, ни разу не разводились. Много лет спустя, Э.Л. Брук, вспоминая студенческие годы и наших однокашников, меня оценила так: «Петя хороший мальчик, но ему не до нас, девчат, у него на первом месте, летом футбол, зимой коньки и баскетбол, а нам только вежливо улыбается». Да, я неплохо играл в баскетбол и футбол, мне даже сам знаменитый Березин сшил бутсы, что он делал только очень хорошим игрокам. Я был чемпионом Ленинграда в беге на простых (самодельных) коньках, много времени тратил на тренировки и соревнования.

4. Я — инженер

В 1929 г., получив диплом инженера, я, по направлению, несколько месяцев работал на Фарфоровом заводе «Коминтерн» (бывшая Кузнецовская фабрика на правом берегу Волхова, ст. Чудово), затем перешел на завод бетонных труб — «Баррикада» на должность заместителя технического руководителя завода.

В то время «Баррикада» находилась на Косой линии по соседству с Балтийским заводом. В очередное наводнение меня вызвали: на заводе пожар, горел деревянный сарай, в котором хранилась негашеная известь (кипелка).

Вода, вышедшая из берегов Невы, залила территорию завода, подмочила известь, та стала гаситься и разогрела деревянные стойки до температуры выше 300°С, что и было причиной пожара. Пожарники работали стоя в воде.

Трубы формовались на ударных виброплощадках (трясучках), работало два станка, и вручную, по инициативе технического руководителя В. Осинского, был запроектирован и изготовлен первый в России центробежный станок Его внедрение позволило резко повысить качество труб и снизить расход цемента. Однако не обошлось без неприятностей. При испытании новой модели, когда включили мотор и стали забрасывать бетон, форма запрыгала и «убежала», проломив стену, на улицу. К счастью, все остались живы и здоровы.

Два года работы в должности техника по бетону горноометаллургической лаборатории Института металлов, а затем работа на «Баррикаде» в значительной мере определили основное направление моей инженерной деятельности.

В октябре 1929г. меня призвали в армию и направили военнопроизводственником на завод оптического стекла «Лензос» сроком на два года вместо шести месяцев службы в рядах Красной Армии, полагавшихся для мужчин с высшим образованием.

На заводе «Лензос» я, независимо от занимаемой должности, как военнопроизводственник, получал 100 рублей, в то время как на «Баррикаде» я получал 400 рублей в месяц, Т.е. материально я вновь стал техником по бетону Успокаивало то, что не пришлось разлучаться с Зинаидой Леонидовной.

Главный инженер завода Н.Н. Качалов направил меня в опытный цех — хорошо оборудованную лабораторию, проводившую под непосредственным руководством академика АН СССР И.В. Гребенщикова научные работы по технологии оптических стекол. Через некоторое время я упросил Н.Н. Качалова перевести меня на освободившееся место мастера стекловара.

Шихта для оптических стекол покупалась в Англии за золотые рубли (в среднем 2000 рублей). Режим также определялся фирмой Шотта.

Четыре стекловара приходили на завод по очереди. Мастер стекловар ставил в освободившуюся печь горшок, загружал его шихтой и по установленному режиму для каждого сорта оптического стекла начинал варку. Мастер отвечал за качество стекла, ускоряя или замедляя длительность варки. В зависимости от сорта стекла продолжительность варки составляла от 24 до 72 часов, в течение которых стекловар находился в цеху. Когда варка заканчивалась, по телефону вызывался сменщик. Работа стекловаром позволяла мне подрабатывать в свободные от смены 3 — 4 дня.

В цехе была оборудована комната с кроватью, и мастер имел право поспать, предупредив бригадира рабочих, обслуживающих стекловаренную печь. Длительность смены складывалась из вpeмени загрузки шихты, расплавления, провара — получения гомогенного без свиливатости расплава, охлаждения и вывоза горшка из печи. Каждый из этих этапов имел свои специфические особенности. Особенно длительными и важными были расплавление шихты и провар. Свиливатость — главный порок оптического стекла, именно из-за нее выход стекла, годного для оптических приборов. состав:rял 20-25%.

Меня, инженера-силикатника, мастеpa стекловара, естественно, волновал этот вопрос. Зная возмжности опытной части завода и владея методом определения свиливатости, я стал отбирать пробы провара, что позволило сократить период провара на несколько часов, а по качеству стекла занять второе место вслед за самым опытным мастером В.И. Трофимовым.

Затем я занялся сокращением времени расплавления. На поверхности горшка в результате выделения газов образуется шапка пены. Которая в силу малой теплопроводности задерживает нагревание шихты и образование pacплава. Следовательно, необходимо разрушить пенную шапку. Поскольку я варил стекло быстрее и меньше других бывал на работе, заведующий цехами Г.И. Поляков стал включать в мое расписание более «длинные стекла», в том числе и «шестерку», длительность варки которой достигала 72 часов…

Однажды мне удалось сварить «шестерку» за 48 часов, и когда В.И. Трофимов позвонил, чтобы узнать, когда ему выходить, я ответил: «Вашу двадцатку я сварил, и поставил горшок Садовского». — «Ты что, с ума сошел, сейчас приеду», — сказал он. Василий Иванович приехал, долго меня ругал, но доброжелательно и даже ласково.

Директор «Лензоса» вызвал меня к себе в кабинет и объявил, что отдаст под суд, если я испорчу стекло N6. «А если оно будет хорошим — спросил я. «Тогда посмотрим», — усмехнулся он. Через два месяца выяснилось, что стекло N6 этой «несчастной» варки очень высокого качества, а я занял второе место по качеству стекловарки.

Директор вызвал меня и объявил: «Молодец, награждаем тебя путевкой в Сочи». Я поблагодарил, но отказался, так как у меня бы не хватило денег на вторую путевку для жены, а без нее я не хотел ехать. Мне дали две путевки, и мы отправились в Сочи.

И.В. Гребенщиков предложил мне после окончания военной службы поступить на работу в ГОИ. Однако, жизнь распорядилась по-другому: мне суждено было работать в Ленинградском институте сооружений, заведовать сектором бетонов и строительных материалов. Так хотел В.А. Кинд, мой учитель.

Два года в «Лензосе», о6щение с И.В. Гребенщиковым, Н.Н. Качаловым и другими сотрудниками опытной части завода значительно расширили мой инженерно-научный горизонт.

«Интеллигентный вакуум» вынуждал советскую власть направлять специалистов в провинцию. В 1930 решили отправить в провинцию мою жену, школьную учительницу, я пошел в комиссию и заявил, что без меня она не поедет, если можно, мобилизуйте и меня, воеюннопроизводственника завода «Лензос». Жену оставили в Ленинграде.

В 1931г. послс демобилизации я опять поступил в горноометаллургическую лабораторию Института металлов, и меня как «старого» специалиста решили мобилизовать. В.А. Кинд позвонил С.М. Кирову и просил оставить меня. Неожиданно Киров попросил прислать меня к нему. Это была моя первая встреча с Сергеем Мироновичем. Он угостил меня чаем с сахаром, расспросил, чем я занимаюсь, и рассмеялся, сказав: «Вот какой Вы — молодой и старый специалист».

В то время под руководством В.А. Кинда я вел работы по использованию нефелинового шлама, финансируемые трестом «Апатит». Кроме того, вместе с Г.С. Палагиным я участвовал в работе по глиноземистому цементу. В городе Чудово на цементном заводе осваивалось производство глиноземистого цемента по секретной, разработанной в институте металлов технологии — методом спекания. Позднее, в 30-х гг. инженер Серов разработал и внедрил более эффективный способ производства в доменных печах чугуна и глиноземистого цемента одновременно. К сожалению, этого талантливого ученого сгубило пьянство, и он очень рано умер.

Вторая и последняя встреча с СМ. Кировым состоялась за несколько дней до его гибели.

В секторе бетонов и строительных материалов мы занимались разработкой путей использования золы гдовских горючих сланцев. Директор института В.А. Хламов вызвал меня и приказал ехать в Смольный к С.М. Кирову, доложить ему о наших работах.

Меня, беспартийного, и даже не комсомольца, спокойно, без пропуска и расспросов пропустили в знакомую мне приемную, и секретарь сказала: «Проходите, Сергей Миронович один». После краткой беседы С.М.Киров вызвал стенографистку, познакомил меня с ней и попросил через 4 — 5 дней принести обстоятельный доклад об использовании золы горючих сланцев в Ленинграде и области.

По взаимной договоренности решили, что я работаю дома, а стенографистка приходит ежедневно в 11 часов дня, записывает в течение часа то, что я ей диктую, забирает все, что я написал без нее, все печатает и приносит мне на следующий день. Так мы работали три дня. На четвертый день стенографистка принесла хорошо отредактированный и отпечатанный доклад. Я его прочитал, подписал, позвонил В.А. Хламову и сказал, что через час привезу на подпись, после чего доклад можно отправлять в Смольный тов. Кирову и вдруг узнаю, что Кирова убили …

Исследования проблемы золы горючих сланцев финансировал Союзсланцев, они продолжались до 1937г. в Институте сооружений. За эти годы были проведены заводские эксперименты:

1 — на заводе Воровского выпущено около 1000т портландцемента;

2 — на Павловском заводе — 500000 силикатного кирпича;

3 — построен и действует до настоящего времени завод силикатного кирпича в г.Сланцы;

4 — доказана возможность производства ячеистого бетона, каменного литья и строительныx растворов. Было много удачных, но не меньше и огорчительных результатов.

В 1930 — 1937гг. в Ленинградском институте сооружений, единственном научно-исследовательском учреждении СССР в области строительства, были организованы сектора: конструкции, механизации оснований, фундаментов, бетонов и строительных материалов. Финансирование работ обеспечивалось Главстройпромом НКТП и разовыми хозяйственными договорами. Объем финансирования последними (практически госбюджетными) достигал 60 — 80% от общей суммы.

При рассмотрении плана 1934г., который мы привезли с В.А. Хламовым, нам отказали в финансировании работ (5000 рублей) по сланцевой золе как ненужной. Не согласившись с таким решением, мы пошли к наркому С. Орджоникидзе. Он выслушал меня, позвонил С.З. Гинзбургу и приказал выделить Институту сооружений 10000 рублей на сланцевую золу. Затем, обратившись к В.А. Хламову, сказал: «В мартеновских цехах с холодных крыш капает вода, расплавленный металл взрывается и травмирует рабочих, подумайте, как утеплить кровлю».

В секторе бетонов группа М.Н. Гензлера занималась внедрением в строительство пенобетона. Была разработана конструкция армированных пенобетонных плит, и капель прекратилась. Однако через полтора года из Мариуполя сообщили, что часть плит упала. Оказалось, что в условиях горячих цехов пенобетон дает усадку до 3 мм на погонный метр, а арматура, наоборот, от нагревания увеличивается, поэтому в армированных плитах перпендикулярно к арматуре через 15 — 20см образовались трещины, плиты прогнулись, вышли из опор и обрушились. Меня вызвали в Москву к тов. Орджоникидзе. Он сказал, что нужно сделать так, чтобы плиты не падали, а пенобетон не трещал. Решение этой проблемы привело к созданию автоклавной технологии, которая через несколько лет получила распространение за рубежом.

В 1960 г. за внедрение автоклавной технологии была присуждена Ленинская премия. В списке авторов был и П.И. Боженов.

В секторе бетонов и строительных материалов Института сооружений длительное время работали В.А. Кинд, Д.С. Белянкин, С.Д. Окороков — по совместительству, а среди штатных научных сотрудников — С.Л. Вольтосин, А.И. Ваганов, Л.С. Кочин, В.В. Лапин, Ю.С. Лурье, М.Ю. Гензлер и др.; в секторе оснований и фундаментов — _Кандин, Цытович и Тер-Степанов; механизации строительства — Бойко, Петрунькин, Петров, Вебер, Соколов, в секторе сооружений — Галушкевич и многие другие, фамилии которых не сохранились в моей памяти.

До 1934 г. звания профессора и доцента, ученые степени доктора и кандидата наук официально в государственном масштабе не присваивались, только академики избирались на общем собрании. Случалось, что далекий от науки авантюрист подписывался … профессор. В Ленинграде такой «профессор» Савчук процветал несколько лет.

Постановлением правительства устанавливался порядок присуждения ученых степеней доктора и кандидата наук, а также ученых званий профессора, доцента, старшего научного сотрудника. Для получения ученого звания претендент должен был иметь соответствующую ученую степень.

Научно-техническому совету Ленинградского института сооружений было дано право представлять ходатайство о присвоении ученых степеней и званий в квалификационную комиссию.

В состав Совета ЛИС входили: председатель В.А. Хламов, секретарь З.Г. Завьялова, члены совета: академик Б.Г. Галеркин. профессора Н.Н. Лукницкий, В.А. Кинд, Н.Л. Павлюк, А.С. Малиев, Б.Д. Васильев, инженеры: И.С. Штейнберг, А.Ч. Клячко, А.Г. Инфаковский, М.3. Биллинг, П.И. Боженов, Г.М. Рущук, Л.С. Коган, Ф.А. Сурыгин, Е.А. Зоренко, Н.В. Черевко, М.Н. Гензлер, П.С. Яковук. В январе 1935 г. Совет ЛИС представил меня к званию старшего научного сотрудника по дисциплине химия и технология вяжущих веществ. Протоколом N11 от 25 января 1935 г. подкомиссия по химическим наукам утвердила меня в ученом звании старшего научного сотрудника.

В последующие годы (1936 — 1939) ряд сотрудников ЛИСа были переведены в Москву и занимали высокие посты. в том числе Н.В. Черевко — нарком речного флота, К.М. Соколов — зам.пред.госстроя, А.Г. Бойко — зав. сектором Госстроя и др.

Это был сильный, инициативный в научно-техническом отношении коллектив, и его ликвидация в 1937 г. Ничего, кроме вреда, стране не принесла. Единственным оправданием является то, что Советская власть шла по заснеженному полю и искала твердую дорогу в движении вперед.

Начиная с 1928г. под руководством В.А. Кинда в горнометаллургической лаборатории, а после «Лензоса» — в ЛОАНИИСМ, Институте цемента и, наконец, в Институте сооружений я занимался проблемами использования шламов производства А1203, главным образом нефелинового шлама, работы по которому финансировал трест «Апатит». Всего на исследования по проблеме нефелинового шлама только за работы Института сооружений с 1933 по 1937 г. было израсходовано 240000 рублей. Управляющий трестом В.И. Кондриков, в прошлом кронштадтский матрос, прежде чем подписать очередной договор, подробно расспрашивал, что сделано и что еще нужно сделать. Это был строгий экзаменатор и хорошо разбирающийся в деле специалист.

Однажды в 1937 г., когда я пришел к нему с очередным договором, он вдруг, не расспрашивая, подписал его. «В чем дело Василий Иванович?» — Ответ меня ошеломил. «Нет Серго Орджоникидзе, не будет и меня, Кондрикова, а работать тебе надо».

В начале 1937 г. был ликвидирован Институт сооружений и на его базе образован Институт механизации строительства, а сектор бетона передан в »Гипроцемент».

Меня и Тер-Степанова (сектор оснований) вызвали в Москву и командировали в Иран на строительство элеваторов в трест «Экспортстрой».

По заказу правительства Ирана в строительных проектных институтах Москвы, Петрограда и Харькова было разработано 20 проектов зерновых элеваторов. В 1937 г. началось строительство элеваторов в Тегеране и других городах. Строительство вели фирмы Чехословакии, Италии, Швеции и др. Технический надзор, а также наблюдение и решение спорных вопросов были поручены швейцарской фирме «Кампсакс». «Экспортстрой» осуществлял авторский надзор, мне было поручено организовать центральную лабораторию, отвечающую за качество бетона.

В Тегеран командировали специалистов, которых оказалось больше, чем требовалось, поскольку вместо 20 строили только 4 элеватора. Многих сотрудников пришлось отправить в СССР. Для решения вопроса — кого оставить, а кого отправить, из Москвы приехал главный инженер треста «Экспортстрой» Александров. Были и слезы, и скандалы, один из них коснулся меня лично. В начале октября меня со стройки вызвали в Тегеран и Александров заявил: «Вы нас устраиваете как специалист, но не как администратор, поэтому на должность начальника лаборатории решено назначить Н.И. Рыбакова (специалиста по основаниям и фундаментам)». Я ответил: «Хорошо» и ушел. На следующий день в лабораторию приехал Н.И. Рыбаков, поздоровались, и я стал сдавать ему дела. Вдруг он говорит: «Зачем писать акт, будем работать вместе». Я ответил, что хочу уехать в Ленинград, мне надоело жить без семьи и на такие командировочные. Через час на стройку приехал Александров, стал кричать, попытался пугать меня, но постепенно стих, и тогда я потребовал, чтобы немедленно вызвали мою жену и сына, а мне установили оклад, как заместителю главного инженера Тегеранской конторы «Экспортстроя» и оставили в лаборатории Тер-Степанова. Так и порешили. Приехали жена и сын, и я вместо суточных стал получать полную зарплату — 380 туманов, что равнялось 760 рублям золотом.

Зинаида Леонидовна работала в конторе «Совираннефть», получала 100 туманов и, как она в шутку говорила, была самая дорогая жена.

Первое время сотрудники шведской фирмы «Кампсакс» и других строительных фирм к нам, советским инженерам, мягко говоря, относились без должного уважения, но вскоре все изменилось, наши требования выполнялись без дискуссий.

Бетонирование конструкции велось вручную, мы потребовали применения вибраторов. Методика вибрирования была хорошо освоена в СССР, и, как оказалось, не известна зарубежным строительным фирмам, что привело к следующему курьезу. На строительстве Тегеранского элеватора чешская фирма «Лана» первой стала применять вибрацию бетона. Шло бетонирование колонны, подавался литой бетон и из щелей опалубки выбрасывались струи цементного теста. Я приказал остановить работы и перейти на пластичный. Письменно предупредив фирму об ее ответственности за последствия и результаты этого бетонирования, все советские инженеры сели в машину и уехали в город. В конторе «Экспортстроя» поднялся переполох. Сообщили в торгпредство, меня вызвал торгпред Тамарин для доклада. Я объяснил ему, почему снял наших инженеров с площадки Тегеранского элеватора. Это его мало успокоило и 14 дней до дня распалубки на меня все смотрели косо. Когда сняли опалубку первой колонны, все работники «Экспортстроя» успокоились, а сотрудники фирм «Лана» и «Кампсакс» заволновались, так как налицо был явный брак. Пришлось пять колонн сломать полностью, остальные требовали ремонта, методику которого по слезной просьбе фирм «Лана» и «Кампсакс» разработали инженеры Волков и Непряхин. Фирме «Лана» все это грозило большими убытками и срывом сроков строительства.

В начале 1939 г. закончилось строительство элеваторов в Тегеране, Исоричани и Тавризе, шло полным ходом в Керманшахе. Необходимость в центральной лаборатории отпала и 15 февраля 1939 г. наша семья вернулась на Родину.

В первый же день в Москве в Охотном ряду я встретил зампреда Госстроя К.М. Соколова. Он пригласил меня в СНК к председателю Госстроя СССР. Семен Захарович Гинзбург подробно расспрашивал том, чем я занимался в Тегеране, о моей семье и, узнав, что мне в июне исполнилось 35 лет, сказал: «Многовато». Оформив увольнение в «Экспортстрое» и получив отпускные за два года, мы на следующий день приехали в Ленинград. Через несколько дней пришла правительственная телеграмма. «Вы утверждены заместителем заведующего сектором строительных мaтериалов. Ждем в Москве 25 февраля. Гинзбург». Жена, сын и теща жили в Ленинграде, а я работал в Москве с 9 утра до 23 часов ежедневно, кроме субботы и воскресенья. Первое время жил в Дмитровском переулке, комнату мне снимал Госстрой, два раза выдавали ордер на отдельную трехкомнатную квартиру в новом доме, но переезд так и не состоялся. Первый раз дом отдали челюскинцам, а второй — кажется, ПТУ. Летом 1939г. я поселился на даче Госстроя в поселке Загорянка, приехали туда жена и сын.

Петр Иванович с женой Зинаидой Леонидовной и сыном Женей. 1937 г.

Так я стал крупным государственным чиновником Советского Союза, обязанным думать и действовать в масштабах всей моей Родины. Страшно, но отступать некуда.

В Госстрое, кроме меня, работали на разных должностях несколько сотрудников бывшего Ленинградского института сооружений: Соколов — зам. председателя Госстроя, А. Бойко и В. Баушкин — в секторе механизации, И. Передерий — в секторе бетонов и строительных материалов. Моим непосредственным начальником был Ф.Т. Садовский, с которым мне пришлось встречаться по работе в Ленинграде. Как-то поздно вечером он зашел ко мне в кабинет. Я разбирал почту, он посидел молча несколько минут, вдруг взял пачку писем и разложил их на три кучки. «Петр Иванович, эти письма положите в нижний ящик стола, эти — в верхний средний, а по этим завтра утром нужно принять необходимые меры. Теми, что лежат в среднем верхнем ящике, займетесь в субботу, а о тех, что в нижнем, можно забыть: если что-либо важное, напомнят. Прежде чем читать почту, сортируйте ее, разберитесь, какие важные и срочные вопросы требуют решения Госстроя, больше привлекайте сотрудников сектора, требуйте от них оперативности». Встал и ушел. Я принял эту технологию делопроизводства на «вооружение» и за два года работы в Москве ни разу в адрес сектора Госстроя, а затем отдела Наркомстроя СССР не было замечаний и претензий, а решать приходилось и срочные, и очень важные, и капризные дела. Были споры и даже ругань, но наш дружный коллектив с честью выходил из сложных, иногда и кляузныx ситуаций. Однако очень скоро я убедился, что эта бюрократическая технология дает сбои при решении важных государственных проблем, что для прогрессивного развития строительной промышленности необходима объективная информация, содержащаяся в письмах нижнего ящика стола.

Письма на столе и в среднем ящике требовали принятия срочных мер со стороны Госстроя, но имели тактическое значение. Письма же нижнего ящика говорили о нуждах строителей всей страны и требовали разра6отки мероприятий стратегического характера, рассчитанныx на длительный срок действия.

В 1913 г. в России производилось 1,8млн.т цемента, в 1940г. ежегодный объем его производства увеличился в 3,1 раза и составил 5,8млн.т. Все строители испытывали острый голод на универсальный хлеб строителей — цемент, что принуждало искать пути его замены другими вяжущими материалами (гипсовыми, известняком), минеральными добавками. Эти задачи и решала комиссия «по добавкам», созданная по заданию С. Орджоникидзе. Чрезмерный голодный паек на цeмeнт иногда приводил к авариям, в силу чего пришлось принять специальное решение Госстроя, запрещающее применение бетона, содержащего 220кг/м^З цемента при ручной укладке и менее 200 кг/м^З при вибрации. Кроме того, по инициативе Госстроя было увеличено финансирование на строительство новых цементных заводов, а цемент признан материалом стратегического значения. В 1950г. производство цемента увеличилось до 102млн.т, и это несмотря на то, что после Великой Отечественной войны все цементные заводы западнее Волги пришлось восстанавливать.

Осенью 1939 г. Нарком промышленности строительных материалов Соснин обратился в СНК СССР с проектом увеличить зарплату рабочим цементных заводов. Эту просьбу поддержали Госплан, Наркомат финансов и Госбанк. Повышение зарплаты предусматривало увеличение стоимости цемента и, следовательно. всех строительных работ. С.З. Гинзбург не завизировал проект постановления СНК СССР.

Снабжение цементом строительных объектов шло по следующей схеме: Госснаб выдавал наряд на цемент с указанием завода-поставщика, без учета «географии» поставщика и потребителя, НКПС доставлял этот цемент потребителю, который оплачивал транспортные расходы. В результате средний радиус перевозки превышал 2500км. НКПС не справлялся с перевозками, а стоимость цемента росла, увеличивалась и стоимость строительства, выходя за пределы принятой в проекте. Строительные организации работали с убытками.

Собрав сведения службы движения по перевозке цемента и сравнив их с данными о производстве цемента на заводах Москвы, Лениинграда и Харькова, мы в Госстрое нарисовали плакат, из которого было видно, что заводы этих городов практически вывозят в другие области весь цемент и одновременно с некоторым превышением ввозят цемент из других областей. Госстрой СССР предложил предоставить НКПСМ право определять адрес поставщика и устанавливать поясные цены не цемент, а сэкономленные средства расходовать на повышение зарплаты рабочих в цементной промышленности.

На заседании СНК, которое вел А.И. Микоян, разразился cкандал. Л.М. Коганович усмотрел в нашем предложении нарушение интересов НКПС, а по поводу плаката, предъявленного С.З. Гинзбургом, в грубой форме заявил, что такого не может быть. С.З. Гинзбург спросил меня: «Товарищ Боженов, кто Вам дал эти данные?» — «Управление службы движения НКПС», — ответил я. Л.М.Коганович вскочил: «Анастас Иванович, это же издевательство, на железнодорожном транспорте миллионы возят туда и обратно. Предлагаю принять предложение Госстроя», что и было сделано.

Через несколько дней я узнал, что являюсь членом комиссии по снижению цен на промышленную продукцию, утвержденной И.В. Сталиным. Для меня это было как гром среди ясного неба. Комиссия просуществовала два месяца, единственным, но очень важным результатом ее работы было внедрение поясных цен.

Участие в заседаниях СНК СССР и работа в комиссии по снижению цен окончательно убедили меня, что это не мое дело, мое место в науке, и я стал думать, как перебраться в Ленинград.

Письма нижнего ящика все настойчивее требовали от Госстроя не нормативных документов и общих указаний, а конкретного оперативного г. управления строительством, назревала необходимость образования Наркомстроя, главного подрядчика, ведущего все строительные работы, ответственного за их сроки и качество.

Меня вызвал зампред Госстроя К.М. Соколов и объявил, что я включен в комиссию по разработке структуры Наркометроя СССР. Председатель комиссии — С.З. Гинзбург.

Когда работа по структуре и кадровому составу Наркометроя СССР и была закончена, К.М. Соколов понес проект к С.З. Гинзбургу для подписи е. и оформления в СНК СССР Поскольку в списке служащих моей фамилии не было, я считал себя уже в Ленинграде. И вдруг раздался телефонный звонок: «Петр Иванович, я не вижу Вашей фамилии в кадрах Наркомстроя, придумайте себе должность и список сотрудников, которые будут у Вас работать». Так я стал начальником отдела строительных материалов технического управления Наркометроя СССР и одновременного выбыл из номенклатуры ЦК, что позволило через несколько месяцев перевестись в Ленинградский институт механизации строительства (ЛИМС) на должность научного руководителя группы бетонов. Научный руководитель института — генерал-майор, доктор технических наук, профессор Н.Н. Лукницкий поручил мне и Ю.С. 3еленскому разработать технологию производства пустотных балок, что уменьшало вес и сохраняло несущую нагрузку. Мы придумали, как нам казалось, блестящее решение и даже получили авторское свидетельство на производство пустотных бетонных изделий, суть которого заключалась в следующем. Перед бетонированием металлический вкладыш наполнялся горячей водой. После того как цемент схватывался, во вкладыш наливали холодную воду, и он легко, без разрушения бетона, извлекался. Первые же опыты показали хорошие результаты. Нам помогал слесарь Вася Ковалев, и вдруг он говорит: «Ребята, что вы дурью маетесь, зачем греете и охлаждаете, она и так должна выходить, идите на обед». После перерыва В. Ковалев принес трубу, цилиндрическую поверхность которой превратил в усечеченный конус с конусностью всего 0.5мм на погонный метр. Первый опыт превзошел все ожидания, достаточно было повернуть трубу на 5-10 градусов, как она легко извлекалась. В настоящее время все пустотобразователи бетонных изделиях заканчиваются конусом и всем инженерам понятно зачем это необходимо, но никто не знает, что первооткрыватель простой слесарь Вася Ковалев.

На очередном научно-техническом совете ЛИМСа обсуждался вопрос о методах строительства на плывунах. К решению этой задачи привлекли группу механизации строительных работ (М.А.Вебер), группу вибрации (Л.П. Петрунькин) и группу бетонов (П.И. Боженов). В результате совместных экспериментов выяснилась необходимость изменения гранулометрического состава грунта путем погружения методом вибрации крупных зерен размером 40-150мм. Экспериментально наблюдались два явления: в зависимости от размера щебня, зерна легко «тонули» в плывуне, а на его поверхности выступала вода, затем независимо от слоя щебня, интенсивности вибрации внешнего давления погружение в грунт крупных зерен прекращалось, и он превращался в обычный гравийно-песчаный грунт.

Для контрольной проверки этого метода со строительства Кустанайской гидростанции был привезен контейнер размером 2*2*3м с плывунами. Контрольный эксперимент подтвердил влияние грансостава.

Сотрудники сектора строительных материалов и бетона Госс СССР почти в полном составе перешли в отдел технического управления Наркомстроя. Нарком и его заместители часто поручали нам работы выходящие за пределы наших прямых обязанностей, а я и В. Шаталин начинали рабочий день в 9 утра и только в 2 часа ночи служебная машина отвозила нас домой. Был такой случай: в 23 часа я вызвал машину и уехал домой, полагая, что все спокойно. Вдруг раздается телефонный звонок, и секретарь С.З. Гинзбурга просит меня приехать в Наркомстрой. На мою реплику: «Все нормальные люди спят», последовал ответ: «А мы с Вами не нормальные, я отправил машину, приезжайте». Мы работали до 4 часов утра.

5. Война

В июне 1941 г. пришла телеграмма, подписанная министром промышленности стройматериалов Украины Ф.Т. Садовским: «Распоряжение Н.С. Хрущева — командируйте П.И. Боженова Киев». Ничего не подозревая, купил билет в Киев, перевел зарплату в Оять, куда уехала на лето жена с сыном, вышел с почты на улицу и услышал выступление В.М. Молотова о том, что началась война. Прибежал домой, взял военный билет и пошел в военкомат. Я был «старший комсостав запаса 1-й очереди». Военком напустился на меня: «Почему Вы в Ленинграде, а не в Стерлитамаке на строительстве военного завода N50?»

Утром 23 июня зам. директора ЛИМСа П.А. Зимин показал правительственную телеграмму, подписанную зам. Наркомстроя Косолаповым: «Командируйте стройка Главбоеприпасстроя Петрунькина и Вебера трест 29, Боженова — Стерлитамак, стройуправление 50″.

Понимая, что война будет длительной, я телеграммой вызвал жену и сына в Ленинград, оформил на всю семью документы на выезд. Ехали поездом до Нижнего Новгорода, пароходом до Уфы и снова поездом. На 10-й день приехали в Стерлитамак. Явился в Стройуправление 50, попросил начальника Лапина устроить мне жилье, а на следующий день предложил поехать на стройплощадку, на что услышал: «Там нечего смотреть, растет пшеница и работают два геодезиста». Окончание строительства завода по проекту предполагалось в 1946г. Через два дня я позвонил в Москву Косолапову и потребовал замены руководства заказчика и подрядчика или расформирования Стройуправления. Мне было приказано не паниковать, а работать и информировать объективно и оперативно, что нужно для скорейшего ввода в строй завода. Приехал Бузань, сменивший Лапина. С каждым днем прибывали люди разных специальностей из Москвы, Ленинграда, других городов. Вместо Строительного управления была организована особая строительно-монтажная часть (ОСМЧ 50), начальником которой был назначен В.А. Кучеренко, главным инженером — Бузань. Последнего через короткий у промежуток времени заменил Конюшевский. В распоряжение ОСМЧ 50 начали поступать строительные батальоны. Всех штатских перевели на военное положение. Кроме обычного управленческого аппарата, в ОСМЧ 50 работали три строительных участка — жилищный (Воложенко), промышленный (Слепушенко) и дорожный (Карпиченко), укомплектованный высококвалифицированными специалистами технический отдел (Розишов), центральная лаборатория (Боженов) подсобные предприятия (заводы глиняного и силикатного кирпича, демпферного гипса, гипсовых стеновых блоков и армированных строительных конструкций и др.).

Первое время я сосредоточил внимание на организации подсобных предприятий. В соседней деревне Куганак наладили по старинной технологии обжиг в панельных печках и сушку глиняного кирпича. Непосредственным организатором и руководителем (директором) был трудолюбивый инженер Максименко.

Строительство жилых домов и промышленного комплекс, было полностью обеспечено этим кирпичом. Одновременно начали действовать чуркосушилка, карьеры песка, гравия и бутового камня для фундаментов. Осенью 1941г. вступили в строй заводы силикатного кирпича, высокопрочного гипса, стеновых гипсовых блоков, армированных балок и перемычек. С каждым днем темпы строительства росли, и уже к московскому наступлению заводы выдали первую продукцию (порох для «Катюш»). Были успехи и неприятности, радости и огорчения. Однажды ночью сгорела чуркосушилка, весь автомобильный транспорт остановился. Меня, тогда начальника подсобных предприятий, вызвал В.А. Кучеренко. Вхожу в кабинет вместо нормального разговора слышу «строительную ругань». Я молча вышел из кабинета. Прибегает порученец: «Тебя зовет начальник ОСМЧ50, иди срочно». Вхожу в кабинет: «Присаживайтесь, Петр Иванович, сколько времени потребуется на восстановление чуркосушилки?»

— «Завтра дадим чурку».

На следующий день в 6 часов утра я собрал солдат обслуживающих чуркосушилку, среди которых было много немцев из Поволжья, и сказал: «Стройка стоит, вы все советские люди, но найдутся горячие головы. вспомнят, что вы поволжские немцы. Гарантирую всем благодарность приказом по ОСМЧ50, если завтра утром дадите чурку». На следующий день я принес на подпись В.А. Кучеренко проект приказа: «Всех свободных от работы накормить в столовой ИТР обедом, а рабочую смену — ужином».

Земляные работы, бетонирование фундаментов промышленных зданий и под оборудование велось не только в теплое время года, но и зимой при минус 40 градусах. В котлованах разводили костры, и солдаты под руководством лаборантов грели воду, на горячей воде затворяли бетон, имевший температуру 40-50^оС, и укладывали его. Работы приостанавливались только в метели, в тихую погоду работали в две смены.

Еду в Уфу по вызову КГБ Башкирии. Читаю письмо, подписанное профессором В.П. Некрасовым, в котором говорится, что широкое применение гипса может окончиться аварией. Отвечаю: «Все верно, если строить без учета свойств гипса поглощать воду, а мы строим грамотно, и я гарантирую, что завод и жилые дома простоят без ремонта не менее 15 лет. Порох фронту нужен сегодня, а большинство цементных заводов — на оккупированной территории».

Все это я написал, подписал и передал сотруднику КГБ г. Уфы. Он извинился за беспокойство и поклонился. В ОСМЧ 50 приезжало много людей — от рядовых инженеров и следователей до председателя Верховного Совета УССР и московских начальников Наркомстроя, доцентов, профессоров и академиков. В.П. Некрасов был одним из них.

Для нормальной жизни многотысячного поселка нужна баня. Ее построили из блоков с РБШ (Розинов, Боженов, Шкляр), она простояла лето, осень, зиму, а весной ее пришлось разобрать. Причиной являлся высокий влажностный режим внутренних помещений.

Когда радио сообщило об освобождении Полтавы, знаменитая бригада Железняка, состоявшая из полтавцев, в честь победы Красной Армии за одну смену построила одноэтажное здание из блоков РБШ жилой площадью 400 кв.м. (В 1978г. сотрудник кафедры строительных материалов В. Веселов ездил в. Стерлитамак. Осмотр жилых и промышленных зданий из высокопрочного гипса показал их долговечность, а жители отметили комфортность. С легкой руки ОСМЧ 50 в годы войны развернулось широкое применение высокопрочного гипса в ряде городов СССР. В послевоенные годы из-за роста производства цемента, этого универсального вяжущего вещества, потребность в «капризном высокопрочном гипсе» значительно сократилась).

15 ноября 1941г. с согласия директора ЛИМСа Н.П. Лукницкого меня зачислили в штат СМЧ 50 и назначили начальником подсобных предприятий, с марта 1942 г. — начальником центральной лаборатории. Кроме меня, в лаборатории работал Карnиченко, 4 лаборантки и кучер — солдат Андрей Анисимов, мордвин, уроженец соседней деревни, мы с ним на двуколке объездили все окрестности в поисках нерудных ископаемых (песка, гравия, глины и гипса). Это был очень исполнительный и инициативный человек; он мне много помогал в работе в подсобных предприятиях и в лаборатории, где был не только кучером, но и лаборантом. В обязанности сотрудников центральной лаборатории, кроме обычных испытаний строительных материалов и бетона, входил контроль за строительством гипсовых блоков. Надо было строго следить, чтобы на поверхность фундаментов наносился первый слой битумной стяжки, на цоколь из силикатного кирпича — второй слой, при нарушении этого правила строительные работы прекращались. Нарушений практически не было, сказывалась военная дисциплина.

Моя семья, как и семьи других сотрудников ОСМЧ 50, бедствовала в городе. Я был на казарменном положении, спал в холодном бараке и только в субботу приезжал к ним в город. После зачисления меня в штат материальное положение: значительно улучшилось, мне сшили полное обмундирование, но без погон, а семью поставили на довольствие, мы стали получать по тем временам хороший паек из магазина ОСМЧ 50. Жить cтало легче, а начиная с осени 1943 г. мы стали собирать богатый урожай картофеля, овощей и даже имели несколько литров подсолнечного масла из своих семечек, голод прекратился. Семья переехала в теплую квартиру на площадку, куда приехала моя мама из Карачева.

Пaпа и сестры жили в эвакуации в Алма-Ате. Весной 1943 г. Отец умер, а сестры после войны вернулись в Ленинград. Брат Георгий вею блокаду жил и работал в Ленинграде.

С Клавдием мы встретились в Стерлитамаке. Осенью 1941г: меня как представителя Наркомстроя, пригласили на совещание к новом главному инженеру завода. Вхожу и из кабинета главного инженера слышу голос брата: «Предупреждаю, оплачивать буду работ предусмотренные проектом. Времянки, если они вам нужны, стройте за свой счет». Открываю дверь, вижу Клавдия, он бросился ко мне, и мы обнялись.

Так с самого начала строительства Завода N50 до его полного пуска один брат был «Заказчиком», а другой — «Подрядчиком». Более того, почти одновременно в 1944г. нас обоих отозвала Москва: его — для работы в специальном исследовательском институте в Москве, а меня — на педагогическую работу в ЛИСИ.

Во всех конфликтных совещаниях «Заказчика-Подрядчика», которых великое множество на любой стройке, в зависимости от ситуации принимал участие один из нас.

Война вызвала переселение многих тысяч людей на Урал, в том числе в Уфу и Стерлитамак. К нам приехала близкая подруга Зинаиды Леонидовны — Людмила·Базанова, приехали председатель НТО строителей А.Л. Клячко и Корсунский, на строительство завода приехал И.О. Неймарк — все сотрудники ЛИМСа. Редкая поездка в Уфу обходилась без неожиданных встреч. Там я встретил двоюродную сестру Женю (впоследствии доктор химических наук, научный сотрудник нефтяного института). Здесь же был генерал Абсалямов, бывший военный атташе в Тегеране, тоже со всей семьей. Он обучал вновь мобилизованных солдат. В частности, несколько батальонов для нашего строительства были сформированы тоже Абсалямовым. Позднее он командовал военными частями на Карельском фронте, освобождал Сестрорецк.

В Уфимской гостинице ОСМЧ 50 арендовал номер. Однажды приезжаю в Уфу, вхожу без стука в наш номер и вижу — за столом сидит и пьет чай знаменитая в то время певица сопрано Пантофель-Нечецкая. Я извинился и собрался уходить: «Подождите, кто вы?» Я назвал себя и вдруг — совершенно неожиданный вопрос: «Вы знаете Николая Былинкина?» — «Да, знаю.» — «Тогда садитесь за стол, будем пить чай и вспоминать студенческие годы».

Много было событий и радостных, и печальных. Февраль 1943г., в Стерлитамаке — метели и морозы до 30 С. Главный механик ОСМЧ возвращался из города, измученная лошадь остановилась. На следующий день их нашли мертвыми — не доехали до площадки 200 м.

В 1943г. Москва потребовала представить особо отличившихся работников ОСМЧ 50 к правительственной награде. В этот список включили и меня. Почти одновременно на стройку приехала бригада следователей и меня, как и многих других, вызвал следователь и спросил: «Что Вы сделали с 25-ю м ситца?» Я удивился. Он показал мне список, в котором значилось: «25. м ситца получил», и подпись — Боженов. Это не моя подпись. «Я так и думал» сказал следователь. «Прошу Вас на этом чистом листочке несколько раз расписаться». Аналогичный разговор со следователем был и у других сотрудников ОСМЧ 50.

Никто из «стариков», начинавших строительство и пустивших завод в строй, никаких правительственных наград не получил. Начальника отдела снабжения и его соучастников арестовали, их судили. Так ложка дегтя испортила бочку меда. Москва отозвала все руководство ОСМЧ 50 и завода N50.

После Сталинградской битвы наступил период победного шествия на запад Советской Армии и массовое возвращение эвакуированных на родину.

Еду в Москву с докладом по высокопрочному гипсу. Руководству главка доложил ситуацию на строительстве, в частности, рассказал о полном отсутствии рельсов для строительства необходимой заводу, предусмотренной проектом, железнодорожной ветки (3 км). По моей просьбе зам. наркома К.М. Соколов оформил командировку в Ленинград. Поездом и по Дороге жизни через Ладогy я добрался до Ленинграда с рюкзаком, набитым доверху продуктами для брата Георгия. Когда выходил из трамвая, меня остановил прохожий и сказал: «Спрячьте баранки, не дразните голодных».

На 2-ю Советскую к брату я пришел в 18 часов, дверь в кваpтиру была открыта. Вернулся с работы брат. Утром я оформил командировку. В Смольном меня прикрепили на питание в ресторан на Невском, напротив Гостиного двора.

Был принят вторым секретарем обкома тов. Кузнецовым. Доложил, что новый большой завод, производящий порох для «Катюш», работает с перебоями только из-за отсутствия рельс для заводской железнодорожной ветки, а на многих заводах Ленинграда сейчас простаивают железнодорожные ветки. Нельзя ли рельсы этих веток отправить в Стерлитамак, всего 200 штук.

Он удивленно и строго посмотрел на меня, затем загадочно улыбнулся, снял трубку, позвонил кому-то по телефону, попросил приехать, а мне сказал: «Товарищ Боженов, оформляйте свои личные дела, оставьте секретарю Ваш телефон или адрес».

Из Смольного пешком пришел в ресторан, а затем на свою квартиру на Скороходова, заплатил деньги за весь дневной рацион — 2 стакана чая, 2 куска сахара и хлеба и две тарелки каши с желтым маслом, которое казалось несъедобным. Однако в следующие дни съедал все с аппетитом.

Это пешеходное путешествие по почти безлюдным улицам со множеством разрушенных или обгоревших зданий произвело гнетущее впечатление. Стало стыдно за мое тыловое благополучие.

Через 3 — 4 дня меня вызвали в Смольный к Кузнецову, сказали, что я могу возвращаться на работу, рельсы для завода будут.

В Стерлитамаке и Кучеренко, и Конюшевский, и даже брат Клавдий все молчали, никто не спросил, как там Москва и Ленинград. Закончилось строительство железнодорожной ветки, рельсы привезли, но, конечно, не из Ленинграда. А через несколько лет в Москве на квартире А. Бойко (редактора журнала «Механизация строительства») собрались ленинградцы, бывшие сотрудники ЛИСИ и ЛИМСа. Вспомнили прошлое. К.С. Соколов (зам. Наркомстроя) сказал, что вот Петр Иванович устроил телефонную перекличку Ленишрад — Уфа — Москва и обратно из-за 200 штук рельсов.

1944г. oтличался от 1941г. победоносным продвижением Советской Армии на Запад, одновременно началось великое переселение народа с Востока на Запад. Закончилось строительство нашего военного завода и в Стерлитамаке, разворачивалось строительство содового, а затем цементного заводов. Грязный маленький городок превращался в крупный промышленный город. В августе 1944г. меня вызвали в Наркомcтpой, где объявили приказ о переводе в ЛИСИ на педагогическую ра6оту. Уезжая из Стерлитамака, я взял с собой маму. Привез ее в Ленинград, где на 2-й Советской, кроме брата Георгия, нас ждали сестры Женя и Вера с детьми.

На следующий день после приезда я явился к директору ЛИСИ Чухманову, оформился на должность доцента кафедры строительных материалов и поехал в Стерлитамак за семьей.

29 сентября 1944г., погрузив в товарные вагоны собранный с огорода картофель и овощи, а также домашние вещи, мы отправились в Ленинград, а Розановы, в соседнем вaгoнe_ — в Москву. В нашем вагоне ехало 9 человек, наша семья (4 человека), дочка Т. Павлюченко и 3 студента; в вагоне Розановых — 8 человек. Я тогда не предполагал, что это был конец моих переездов из одного города в другой.

В Ленинграде начальник товарной станции потребовал полностью освободить вагон к вечеру. С помощью студентoв, приехавшиx с нами, мы разгрузили вещи, разобрали скамейки и стол и на машине, выделенной брату заводом, все перевезли на ул. Скороходова. К вечеру вся семья собралась в своей квартире, и мы стали отмечать возвращение домой. Вдруг раздался телефонный звонок, знакомый голос спросил: «Ты жив? А семья?» — «Все в строю» — отвечаю. — «А я остался один». Он повесил трубку. Звонил незнaкомый человек, до войны несколько раз по ошибке набиравший наш номер и всегда извинявшийся за беспокойство.

«Ты жив или ты жива», часто приходилось слышать в это время в Ленинграде при встрече двух людей.

6. Я – инженер и ученый

С 1927 по 1944 г. главной моей обязанностью было выполнение текущих ежедневных служебных задач и только в качестве отдыха от них мне удавалось заниматься научно-исследовательской или изобретательско-творческой работой. С августа 1944 все изменилось. Чтобы проводить занятия со студентами, я был обязан хорошо подготовиться, продумать методику, прочитать необходимую современную литературу, составить конспект лекции. Показать студентам, что достигнуто и что им предстоит решать после окончания института. Каждый учитель, и тем более преподаватель вуза, подобно артисту, выступает перед молодыми образованными слушателями. Особенно большое творческое напряжение я испытал, когда ректор поручил мне чтение для студентов старших курсов нового специального предмета — технология автоклавных материалов, по которому не было ни учебников, ни методических разработок Первые два года на лекции наряду со студентами приходили все преподаватели кафедры. В конечном итоге в 1970г. на базе конспектов, составленных Е.Д. Камушер, В.И. Кавалеровой и В.В. Сальниковой, был написан и опубликован краткий конспект лекций для студентов-строителей строительного факультета ЛИСИ.

Позднее в 1978 г. накопленный опыт и выполненные исследования, направленные на уточнение технологии автоклавных материалов, позволили написать монографию, которая Минвузом была издана качестве учебного пособия для студентов строительных специальностей.

В настоящее время этот предмет читает доцент В.А. Григорьев. Пишу об этом, чтобы подтвердить необходимость ведения научно-исследовательских работ каждым преподавателем ВУЗа. Это большая, трудная и в то же время творческая работа. Преподаватель вуза обязан научить студентов критически думать и понимать, что достигнутое на данный момент не догма, а только база для дальнейшего прогрессивного развития общества. Все течет, все изменяется.

Замечу, что мой первый опыт педагогической деятельности относится к 30-м годам. Осенью. 1931 г., по рекомендации B.A. Кинда, меня пригласили читать лекции по технологии строительных материалов студентам: старших курсов Комбината промкооперации им. Молотова вместо С.Д. Окорокова, перешедшего в Политехнический институт. Он предупредил меня о тяжелой недисциплинированной группе студентов, с которыми мне предстоит иметь дело. Действительно, когда я первый раз вошел в аудиторию, студенты не только не встали, но и продолжали шумно разговаривать. Я сел за стол, взял журнал и стал спокойно, молча его читать. Постепенно шум стих. Я подозвал старосту и попросил к следующему часу сформировать бригады по четыре человека. Каждая бригада получила задание и должна была представить письменный отчет о работе. Когда после перерыва я вошел в аудиторию, все встали. Я сказал: «Садитесь,» — и начал свою первую лекцию. Впоследствии с этой группой у меня сложились особые, теплые отношения, многие делились со мной радостью и печалью, я стал для них старшим товарищем, оставаясь в то же время строгим, требовательным педагогом.

В Комбинате промкооперации я работал по совместительству, а на основной работе — в секторе бетонов Института сооружений. Кроме чтения лекций, почти год был деканом технологического факультета. Поощряя бригадный метод, я требовал индивидуальной оценки при зачетах и экзаменах. У Г.С. Палагина, преподававшего технологию строительных материалов, в одной из бригад учился секретарь парткома, он получил на экзамене двойку, в то время как остальные члены бригады получили 4 и 5. За это мне «устроили» собрание, на котором я в категорической форме заявил, что бригадный метод обучения считаю прогрессивным и полезным для формирования высококвалифицированного специалиста, но экзамен и зачет получает не бригада, а конкретный студент и на заводе работать будет не бригада, а тоже конкретный человек, и если он неграмотный, то не имеет права на диплом инженера. После этого собрания, несмотря на просьбы директора, я подал·заявление и прекратил работу в Комбинате промкооперации.

В 1944г. каждый ленинградец был обязан отработать определенное количество дней на восстановлении города. В один из таких дней я познакомился Б.И. Далматовым (сегодня профессором кафедры оснований и фундаментов), с которым дружу до сих пор.

B первых числах октября меня по распоряжению Наркомстроя на 10 дней командировали в город Орск для консультаций по производству демпферного гипса. В кабинет Главного инженера треста Оркстрой во время нашего разговора о причинах плохой работы демпферной установки вошел секретарь горкома, мой ученик по комбинату промкооперации 3итман, увидел меня и начал расспрашивать: «Петр Иванович, какими судьбами Вы в Орске?! Расскажите, как Вы живете, где работаете…» После этой встречи к моим советам и замечаниям относились очень внимательно. Я, наладив производство высокопрочного гипса, вернулся в Ленинград.

В институте меня ждала телеграмма, подписанная Хрущевым с требованием командировать меня в Киев. (Эта телеграмма хранится музее истории ЛИСИ) В Киеве меня встретил Федор Титович Садовский, привез в Наркомат промышленности строительных материалов и поселил в спальной комнате рядом с кабинетом Наркома. Моя задача — разработать план восстановления и развития промышленности строительных материалов УССР на ближайшие 5 лет.

Выполнить такую огромную ра6лтy за несколько дней я не мог, о чем в категорической форме и заявил Федору Титовичу. Договорились, что с участием сотрудников, располагающих сведениями о состоянии цементных, керамических, стекольных и других заводов Украины, составим перечень предприятий, восстанавливаемых в первую и вторую очередь. Примерно через наделю такой перечень был составлен и меня служебным самолетом отправили в Ленинград. В самолете я был единственным пассажиром. Команда подчеркнуто уважительно относилась к моей персоне. Когда штурман сообщил, что подлетаем к Брянску, я спросил, нельзя ли пролететь над Карачевым, моим родным городом. Самолет сделал на небольшой высоте круг. Вместо города я увидел пожарище и развалины кирпичных домов …

В Ленинграде была организована комиссия по восстановлению и развитию производства строительных материалов: председатель — проф. Качалов, зам. председателя — Боженов, секретарь — Татаркер. В работе принимали участие специалисты разных специальностей, все — на общественных началах; через 3 месяца работа была закончена.

Для восстановления жилого фонда и зданий промышленных предприятий Ленинграда, разрушенных за годы блокады, требовалось огромное количество разнообразных строительных материалов, особенно цемента, дерева, гипса, извести, стекла и металлических изделий (труб, швеллеров, балок, кровельного листа и др.). Баланс производство — потребление был катастрофически отрицательным. Многие деревянные здания сгорели от бомбежек или были разобраны на дрова. Предложения нашей комиссии предусматривали пути ликвидаций дефицита в этой области. К мероприятиям первой очереди относились пуск заводов (кирпичных, цементного, гипсового и др.) и прокатных цехов Кировского и Ижорского заводов.

Работая в комиссии около трех месяцев, я общался с людьми разных специальностей и жизненных интересов, но два знакомства оказались многолетними. Главный инженер стройтреста Н.А. Смирнов заинтересовался разработанным до войны в ЛИМСе проектом передвижной помольной установки Боженова. Узнав, что имеются рабочие чертежи, попросил их принести. Установка была исполнена в металле и испытана на площадке Кировского завода, где строительными работами руководил И.А. Гришманов. С Гришмановым и Смирновым мне пришлось общаться долгие годы, вплоть до их смерти.

После успешных испытаний первого образца было изготовлено еще 5, один из них даже демонстрировался на выставке. На этих установках было размолото около 5000 тонн схватившегося за годы блокады цемента, который использовался при восстановлении заводов: Кировского, «Электросила», им Ленина и «Большевик».

В 1953 г. Я, как директор ЛИСИ, уговорил Н.А.Смирнова подать заявление на должность зав. кафедрой строительного производства, где он стал профессором, защитил докторскую диссертацию. Прораб Кировстроя И.А. Гришманов дослужился до заместителя председателя Ленгорисполкома, потом его забрали в Москву: вначале зав. отделом строительства, затем он стал председателем Госстроя СССР и до своей скоропостижной смерти был министром промышленности строительных материалов.

Заканчивая разговор о передвижной помольной установке, считаю своим долгом вспомнить, к сожалению, тоже ушедшего от нас, Е.И. Стригина, талантливого конструктора, инженера, механика, без которого предложенная мной технологическая схема, наверное, осталась бы на клочке бумаги. Женя Стригин был главным конструктором и довел установку до рабочих чертежей.

Итак, с июня 1944 г. я — штатный преподаватель ЛИСИ (ныне — СПБГАСУ). По моему глубокому убеждению, каждый преподаватель, и особенно вузовский, должен заниматься научной работой: не только читать, знать современное состояние науки, но и активно участвовать в развитии данной отрасли, а преподаватели технических вузов — инженеры — внедрять свои научные, теоретические и экспериментальные разработки в производство.

Не случайно многие выдающиеся ученые: Вернадский, Бойков, Гребенщиков, Белянкин, Кирпичев, Левинсон-Лессинг, Галеркин, Лукницкий, Образцов, Курнаков, Меньшуткин, Кинд, Дружинин, Качалов, Цытович и другие преподавали в технических ВУЗах.

Преподаватель вуза обязан воспитывать у студентов уважительное доброжелательное отношение к достижениям науки и техники прошлого и стремление находить пути решения важных задач, определяющие дальнейшее прогрессивное развитие конкретной инженерной науки и человеческого общества в целом. Не зубрить действующее сегодня правило, а думать о дальнейшем совершенствовании, не бояться трудностей, не решенных задач — искать и находить их решение. Мы, преподаватели, уча, учимся и, следовательно, каждая повторная лекция должна иметь элемент нового, отличаться от предыдущей по содержанию и форме.

Экзамены и зачеты характеризуют не только знания конкретного студента, но и научный, педагогический уровень преподавателя. Не спешите ставить двойку, задумайтесь о качестве ваших лекций.

Качество — степень квалификации специалиста — зависит от синхронности взаимопонимания преподаватель — студент. Приведу один пример. Высококвалифицированный инженер-строитель, зам. отделением индустриализации строительства Госстроя Ю.М. Виноградов на экзамене по химии неверно ответил на вопрос, но настаивал на своей правоте. После разъяснения преподавателя признал свою ошибку и был уверен, что провалил экзамен, однако, доцент Б.А.Григорьев поставил ему пятерку, поскольку другие вопросы показали, что студент не зубрил, а думал.

Мне, человеку, привыкшему ежедневно к 9 утра приходить на работу, потребовалось некоторое время для вхождения в ритм работы преподавателя вуза: жесткое, по минутам рассчитанное время, лекции и практические занятия со студентами, составление конспекта лекций и методик лабораторных и практических занятий (нередко до глубокой ночи), подбор плакатов, коллекций и даже короткометражных лент — все это требует времени, в несколько раз превышающего предусмотренные расписанием аудиторные занятия.

Организатором первой в России кафедры и лаборатории строительных материалов (и механической лаборатории тоже) был В.В. Эвальд (1860 — 1935), гражданский инженер, профессор, статский советник, написавший учебник по строительным материалам, который выдержал 14 изданий. На смену этому учебнику в 1934 г. В.А. Кинд и С.Д. Окороков написали новый учебник, который используется преподавателями строительных вузов до сих пор.

С 1946 г. научно-исследовательская работа кафедры была направлена на решение трех проблем:

1. Улучшение механических и физико-технических свойств различных стройматериалов на основе новейших научных данных;

2. Расширение сырьевой базы для производства строительных материалов и разработка новых видов материалов и деталей;

3. Совершенствование и разработка новых технологий производства стройматериалов.

Для общей характеристики научно-исследовательской работы ниже приводятся некоторые данные.

Работы по изучению природных каменных строительных материалов выполняли: доц. Г.Г. Никольский, науч. сотрудник Л.П. Полевухина, мастер-камнерез Г.Н. Федоров. С 1937 по 1940 г. было испытано: гранитов — 153 пробы; известняков — 28; мраморов — 33; песчаников — 32; гравия — 75; песков — 212.

В 1944 — 1953гг. на кафедре (профессор П.И. Боженов, доцент В. И. Каваалерова, ст. преподаватаель Л.П. Полевухина) проводились исследования по использованию гипсового камня для облицовки интерьеров и фасадов общественных и жилых зданий. Эта работа нашла практическое применение при строительстве ряда зданий в Ленинграде и других городах СССР.

Работы в области строительной керамики. За 50 лет в лабораториях кафедры выполнено более 2000 испытаний различных керамических изделий, выпущенных заводами Ленинградской области, северных и ceвepo-западных областей Советского Союза.

Была изучена сырьевая база керамической промышленности. Испытания глин на их пригодность для производства керамических изделий были начаты в 1930г. Организатором указанных испытаний был доцент П.Н. Коковин. В дальнейшем эту работу продолжали доцент Г.Г. Никольский и ассистент П.И. Новиков.

В области вяжущих веществ в довоенный период кафедрой проводились различные работы по исследованиям цементов, подбору составов бетона и испытаниям образцов из бетона и раствора для многих строительных организаций и промышленных предприятий. С 1946г. в связи с широким развертыванием строительства был создан ряд лабораторий в строительных организациях, и кафедра перешла от испытательских работ к крупным научным исследованиям.

Ниже приводятся наиболее значимые темы и научные публикации кафедры по вяжущим веществам:

1. Уточнение технологии производства гидравлической извести на Алексеевском заводе. В результате этой работы был разработан новый метод (П.И. Боженов, Л.П. Полевухина, а.с. N789334) затворения извести, позволяющий исключить из схемы производства процесс гашения, что значительно снизило себестоимость извести и уменьшило на 30% объем капитальных затрат. Метод двухступенчатого затворения широко используется на производстве и включен в нормативные документы.

2. Начиная с 1944 г. проводились исследования по технологи и применению высокопрочного гипса, часть которых обобщена в монографии П.И. Боженова «Высокопрочный гипс» (1946г.), сыгравшей положительную роль в технологии вяжущих веществ. Исследования, проведенные В.И. Кавалеровой, Л.П. Полевухиной, показали целесообразность использования высокопрочного гипса в керамической промышленности, где вяжущее широко применяется в настоящее время. В 1964 — 1967 гг. доцент В.И. Кавалерова и ассистент Ю.Г. Мещеряков выявили целесообразность использования высокопрочного гипса для изготовления жидкоподвижных смесей линейного производства.

3. В 1948г. сотрудниками кафедры (П.И. Боженов и др.) были разработаны:

а) передвижная сушильно-помольная установка: изготовлено несколько машин (а.с. N86317), применявшихся в период восстановления Ленинграда;

б) портативная печь для обжига кускового материала (а.с. N78624).

4. В 1951г. В.Ф. Журавлев опубликовал книгу «Химия вяжущих веществ», которая до настоящего времени сохранила свое научное значение.

5. Л.И. Холоповой под руководством П.И. Боженова был разработан оригинальный способ получения цветных цементов в процессе обжига, что увеличивает долговечность отделок и устойчивость цвета (1975 г.).

6. В 1950 — 1978гг. на кафедре были проведены уникальные и глубокие исследования проблемы использования нефелиновых шламов. Эта проблема имеет большое народнохозяйственное значение. Достаточно сказать, что при переработке нефелинов на каждую тонну глинозема получается от 5 до 10т шламов, ежегодный дебет которых для некоторых заводов определяется миллионами тонн в год.

Полученные кафедрой теоретические и экспериментальные данные позволили рекомендовать этот новый продукт к использованию в производстве строительных материалов и других отраслях промышленного производства и строительства.

В 1946r. издана монография П.И. Боженова «Нефелиновый цемент», а в 1966г. книга П.И. Боженова и В.И. Кавалеровой «Нефелиновые шламы». Подчеркнем, что других книг, посвященных проблеме нефелинового шлама, нет ни в СССР, ни за рубежом.

Работы в области автоклавных материалов. В научных исследованиях кафедры, начиная с 1951 г., все большее место занимают работы, связанные с проблемой комплексного использования минерального сырья. К таким работам следует отнести изучение нефелиновых шламов, металлургических шлаков, зол горючих сланцев и других побочных продуктов различных производств.

Отличительной чертой этих работ является то, что побочный продукт изучается в тесной связи с технологией его производства с целью регулирования свойств в нужном направлении, что в конечном счете приводит к разработке комплексного производства, Т.е. к резкому уменьшению отходов.

Второй особенностью этой проблемы является то, что отходы производства обычно отличаются большим разбросом свойств. Поэтому необходимо было создать технологические приемы, обеспечивающие получение продукции постоянного и высокого качества из очень неоднородного, пестрого исходного сырья. Результатом этих работ явилась монография «Комплексное использование минерального сырья для производства строительных материалов» (П.И. Боженов, 1963г.).

Изыскания в этом направлении привели коллектив кафедры к углубленной разработке технологии автоклавных материалов. Здесь необходимо отметить работы:

1) доцента В.И. Кавалеровой и к.т.н. Г.Ф. Суворовой, впервые выполнивших технологические исследования автоклавной обработки водяным паром под давлением до 300атм включительно;

2) доц. В.С. Сальниковой, к.т.н. З.Н. Ракицкой, ииженеров В.В. Прокофьевой, Н.Н. Вареникова, Г.В. Березиной по исследованию силикатов магния;

3) доцента Е.Д. Камушер, ст.преподавателя Л.П. Полевухиной, к.т.н. З.М. Балашовой и инженера О.Н. Малахова по исследованию высокомагнезиальных известей для производства aвтоклавных материалов;

4) кандидатов технтехнических наук В.И. Кавалеровой, А.Я. Стахеева, М.С. Сатина, И.В. Глибиной, старшего преродавателя. Л.П. Полевухиной, ассистента Т.В. Кузнецовой по исследованию технологии и свойств различных автоклавных бетонов;

5) ассистентов Г.В. БерезиноЙ, Б.А. Григорьева в области исследования процессов образования гидросиликатов кальция.

В последние годы все исследования кафедры в той или иной мере развивали работы в области автоклавных материалов. Сотрудники кафедры выступали с докладами не только в СССР, но и за рубежом. Были изданы монографии П.И. Боженова и М.С. Сатина «Автоклавный пенобетон», 1959 г., и др. Работы кафедры в области автоклавных материалов оказали и оказывают существенное влияние на развитие этой новой отрасли промышленности строительных материалов. Постановлением комитета по Ленинским премиям в области науки и техники при Совете Министров СССР 22 апреля 1962 г. П.И.Боженову присуждена Ленинская премия. Доцент В.Я. Кавалерова и старший преподаватель. Л.П. Полевухина награждены медалями ВДНХ. Разработки в области технологии автоклавных материалов позволили в 1966 — 1967 учебном году прочитать совершенно новый курс «Основы технологии автоклавных материалов».

Работы в области бетонов — одно из важнейших направлений научно-исследовательской деятельности кафедры. Основной научной идеей в изучении этой проблемы являлось улучшение технических свойств бетонов путем введения в бетонную смесь разнообразных добавок. Особенно важно, что в теорию вопроса был внесен ряд существенно новых моментов. Так, например, впервые трудами В.Ф. Журавлева, В.В. Эндена, Л.П. Полевухиной была доказана возможность и целесообразность использования такой добавки, как абиетат натрия, для гидротехнического бетона. Эта работа была рассмотрена в январе — феврале 1948 г. на 4-й Всесоюзной конференции по бетону и железобетону и получила практическое применение на многих крупных гидротехнических сооружениях.

Профессором В.Ф. Журавлевым, доцентом В.М. Энденом и ст. преподавателем Л.П. Полевухиной детально был исследован вопрос о роли хлористого кальция и других хлоридов щелочно-земельных металлов, вводимых совместно с воздухоудерживающими добавками в бетоны и растворы. Была вскрыта сущность химических процессов, протекающих в твердеющем бетоне, и намечены пути существенного улучшения ряда свойств гидротехнических бетонов с воздухоудерживающими добавками. Под руководством профессора В.Ф. Журавлева к.т.н. М.И.Попов выполнил интересную работу по применению адсорбирующей опалубки и целлофановых покрытий с целью улучшения свойств поверхности бетона. В результате были установлены наиболее эффективные виды материалов для опалубки, а также показаны способы нанесения целлофановой пленки на свежеуложенный бетон. Совместно с другими кафедрами была осуществлена работа по утеплению пенобетоном теплофикационных труб, выполненная доцентом Г.Г. Никольским и к.т.н. А.Н. Крашенинниковым. Результаты этой работы, связанной с передачей теплой воды на большие расстояния, использованы при решении проблемы теплофикации Ленинграда.

Работы в области битумных вяжущих веществ. В нашей стране спешно развивается добыча и переработка нефти и значительно увеличился выпуск кокса, в связи с чем на строительство начали поступать в больших количествах битумные и дегтевые материалы. Начиная с 1931г. кафедра систематически приобретает оборудование, дающее возможность проводить испытания битумных и дегтевых материалов. Большая организационная и научно-педагогическая работа в этом направлении велась доцентом В.М. Энденом, а в последние годы — доцентом Е.Д. Камушер. Научные исследования выполнялись в основном по заданиям строительных организаций, имели актуальное значение и в большинстве случаев были использованы на производстве:

1) разработаны составы и способы нанесения на бетонные и деревянные трубы обмазок;

2) составлены проекты стандартов на рубероид, клебемассу и толь (ОСТ-55-17 и ОСТ-4633);

3) изучено влияние битумных эмульсий на свойства цементных растворов и бетонов (введение битумных эмульсий значительно повышает водонепроницаемость, соле- и морозостойкость цементных растворов и бетонов);

4) исследованы и испытаны глинопесковые массы для изготовления кислостойких канализационных труб (опытная партия труб была уложена при устройстве канализации на заводе «Красный химик»;

5) исследованы возможности приготовления приклеивающих масс на основе древесного и сланцевого дегтей.

Работы в области теплоизоляционных материалов были начаты на кафедре в 1946 г. профессором В.Ф. Журавлевым и к.т.н. К.И. Дубенецким. В результате обработки литературных данных кафедрой составлена картотека отечественных и иностранных патентов по вопросам изготовления и применения минераловатных материалов, в которой аннотировано более 300 патентов. На основе собранных образцов минеральной ваты отечественных и зарубежных заводов были выполнены исследования по определению физико-технических свойств и некоторых зависимостей между отдельными свойствами минеральной ваты.

В 1948 г. кафедрой для треста «Союзнефтеизоляция» разработаны способы изготовления минераловатных теплоизоляционных изделии в условиях монтажных площадок Для рекомендованного к внедрению «литого» способа произведен выбор и сконструировано специальное оборудование для монтажа, исследованы основные параметры технологического процесса приготовления изделий на различных органических и минеральных связках, изучены физико-технические свойства получаемых по этому способу изделий. Второй из рекомендованных к внедрению способов, так называемый способ пластического формования изделий, отличается от «литого» тем, что рабочая масса не доводится до жидкотекучей консистенции. Для второго способа сконструировано оборудование, исследованы основные параметры технологической схемы с применением различных связок.

Кафедрой создан оригинальный, так называемый сухой, способ изготовления плитных изделий, при котором связующее вещество вводится в минеральную вату в сухом порошкообразном состоянии. Данным способом получены изделия с применением порошкообразных каменноугольных песков и некоторых видов синтетических смол. Эти работы выполнялись под руководством профессора В.Ф. Журавлева и доцента К.Н. Дубенецкого.

Доцентом Г.Г. Никольским и к.т.н. А.П. Пожниным, начиная с 1957г., ведутся исследования по изучению свойств вермикулитов и их применению в строительстве и промышленности; позднее в эту работу включились доцент К.Н. Дубенецкий, ассистент Ю.М. Тихонов и м.н.с. О.Н. Крашенинников. Подробно изучены свойства вермикулита одного из крупнейших месторождений Советского Союза — Ковдорского, расположенного в Мурманской обл. Кроме того, изучались вермикулиты других месторождений. Разработаны технологии измельчения вермикулита-сырца и его обжига с одновременным обогащением, что позволило рекомендовать вермикулит для теплоизоляционных материалов на различных связующих (в частности, предложена технология получения легких безасбестовых вермикулитовых материалов). Даны рекомендации по применению вермикулита в виде безосадочных упругосжатых засыпок для утепления стеновых панелей и т.п. Проведенные совместно с ЦНИИ противопожарной обороны испытания вермикулитовых штукатурок показали, что этот материал является одним из лучших для огнезащиты строительных конструкций. Высокотемпературный вермикулитовый бетон был внедрен на Невском машиностроительном заводе им. В.И. Ленина для изоляции газовых турбин.

До августа 1949 г. я в рабочие дни работал с 9 утра и до позднего вечера, а в Москве и Стерлитамаке до поздней ночи находился на службе, свободного времени для домашних, личных дел было очень мало.

После командировок в Орск и Киев мое расписание стало «рваным»: с одной стороны, появились свободные дни, но зато в зачетную и экзаменационную сессии приходилось работать со студентами с утра до позднего вечера без выходных. В обычное учебное время сидеть дома без дела было непривычно. Кроме того, заработная плата доцента до 1952г. была низкой и, даже из чисто материальных соображений, приходилось искать дополнительную работу на стороне по хоздоговорам и публикации результатов своих научных трудов.

В 1947 г. директор ЛИСИ Г.В. Никитин назначил меня по совместительству начальником НИСа. В 1949 г. скоропостижно скончался Г.В. Никитин и директором ЛИСИ стал Н.Ф. Хомутецкий. В 1950 г. меня направили в докторантуру АН СССР, где моим научным консультантом был П.Л. Будников.

Докторскую диссертацию на тему «Комплексное использование минерального сырья и производство строительных материалов» я сдал в Совет ЛИСИ в 1951г., официальные оппоненты И.Л. Александрин и Ю.М. Бyтx написали о необходимости защиты на закрытом заседании совета (содержание диссертации спецотдел разрешил мне опубликовать только в 1978 г.).

И.Л. Талмуд от имени треста» Апатит» прислал резко отрицательный отзыв, в котором говорилось, что это не докторская диссертация, а плохая студенческая дипломная работа, что П.И. Боженов выполнил ее не по своей инициативе, а трест «Апатит» заплатил за проведенные им исследования 200 тысяч рублей. Несмотря на это, все члены совета проголосовали за присуждение мне ученой степени доктора технических наук. Такое же письмо И.Л. Талмуд направил в ВАК, который 1 февраля 1953 г. протоколом N1 присудил мне степень доктора технических наук и утвердил в ученом звании профессора.

Через месяц после защиты 01.08.52 г. последовал приказ о назначении меня директором ЛИСИ, в этой должности я проработал до 1957 г.

На 1 июля 1952 г. в ЛИСИ было 6 факультетов (строительный, декан — к.т.н. В.К. Жидович, зам.декана — А.Я.Стахеев; архитектурный, декан — кандидат архитектуры доцент Б.В. Муравьев, сантехнический, декан — к.т.н., доцент Е.К. Громов; механический, декан — к.т.н., доцент В.В.Сергеев; автодорожный, декан — к.т.н. доцент В.И. Коковин; заочного обучения, декан — ст. преподаватель А.И.Веллер-Болотова и 34 кафедры, которыми заведовали 18 докторов, 13 кандидатов технических наук и 3 старших преподавателя.

Количество студентов постепенно увеличивалось и к 1957г. достигло 12000 человек. Пришлось организовать 2 входа в институт: со 2-й Красноармейской — для преподавателей и служащих, открытый с 7 до 24 часов, и с 3-й Красноармейской — для студентов, который закрывался в 8.55, затем открывался в 10.00 часов и уже не закрывался до позднего вечера. Благодаря этому нововведению уменьшилось число опаздывающих и в коридорах не стало праздношатающихся студентов. Кстати, предложение исходило от секретаря комсомола Мирона Киселева.

Комсомольцы же были инициаторами организации конкурсных факультетских вечеров с обязательным участием преподавателей. На весь период подготовки и проведения вечера институт отдавался в полное распоряжение факультета (с 7 вечера в субботу и до позднего вечера в воскресенье). Но к 9.00 в понедельник все должно быть чисто убрано и подготовлено к занятиям. Делу время — потехе час! Надо сказать, что наши вечера пользовались большой популярностью среди студентов других вузов. К каким только ухищрениям ни прибегали, чтобы попасть к «лисятам». Умудрялись даже проникать через чердак соседнего жилого дома, который сообщался с институтским корпусом.

Буквально на следующий же день после принятия дел пришло распоряжение организовать военно-морской факультет и обеспечить ежегодный выпуск 100 военных инженеров-строителей для Министерства военно-морского флота. Эта срочная и ответственная рабата требовала много времени и сил. Я опять ежедневно с 9 часов утра и до поздней ночи находился в институте, опять мои родные видели меня или спящим, или убегающим на работу.

Я был частым гостем в Министерстве военно-морского флота, где решал вопросы с контр-адмиралом Г.П. Комаровским, а иногда и с адмиралом флота министром Н.Г. Кузнецовым. Во время одной из таких встреч Н.Г. Кузнецов предложил мне «надеть» погоны офицера высокого ранга. Я попросил его этого не делать, объяснив так: «Николай Георгиевич, сейчас я сижу и даже не соглашаюсь кое в чем с Вами, а в погонах я буду стоять и выполнять Ваш приказ». Н.Г. Кузнецов рассмеялся: «А Вы, пожалуй, правы!»

В Москве с военным руководством мы всегда находили общий язык. Так, Г.Л. Комаровский предложил на должность нач. флота неизвестного мне капитана первого ранга. Я же выдвинул полковника В.Д. Хохлова, выпускника ЛИСИ. Н.Г. Кузнецов утвердил предложенную мною кандидатуру, а Л.И. Васильева из ВИТКУ — заместителем по учебной работе. Заместители и военное командование определялись Москвой, а преподаватели специальных дисциплин — руководством ЛИСИ. К началу учебного 1952 r. на все пять курсов комиссией ВМ флота было отобрано 100 человек из студентов различных институтов (75 строителей и 25 механиков). Весной 1953 г. факультет выпустил 100 первых офицеров-инженеров, за что меня как директора ЛИСИ и начальника ВМФ В.Д. Хохлова наградили именными часами. Поздравляя меня с успехом, Николай Герасимович вновь предложил мне надеть погоны, но я снова отказался.

Вообще с Москвой было работать легче, чем с военным командованием в Ленинграде. Приведу пример: курсанты (около 500 человек) во время перерывов переходили из одной аудитории в другую строем и образовывалась страшная толчея. Я вызвал Л.И. Васильева и велел отменить переход студентов строем. Л.И. Васильев выслушал мое распоряжение «в стойке — вольно» и заявил: «Так не положено». Пришлось сделать ему замечание, поставить «в стойку смирно» и отдать команду, как ходить курсантам во время перемен, что и было выполнено.

Другой случай. Приезжаю в летний лагерь, вижу плакат: «Не всякую правду в сказ». Отдаю распоряжение замполиry: «Товарищ Парфенов, уберите этот плакат». — «Товарищ директор, он утвержден политотделом». — «Повторяю, уберите этот плакат, не учите курсантов врать». Плакат убрали, а через несколько дней звонит адмирал Богденко и спрашивает приходил ли ко мне замполит извиняться.

Были и другие, более серьезные инциденты, вызванные несовпадением порядков военных и гражданских учебных заведений, но постепенно все нормализовалось.

Ежегодно весной отмечались различные юбилейные даты, приезжали генералы, полковники, профессора и доценты и вспоминали в стенах ЛИСИ, как они жили в одном районе, а учились в другом, как поддерживали друга, заснувшего на марше.

Военно-морской факультет в общей сложности выпустил около 600 высококвалифицированных военных инженеров-строителей, обустраивавших побережье Ледовитого океана, Новой Земли и Камчатки.

Началась эпопея разоружения, и факультет ликвидировали. О нем напоминает учебный корпус в пер. Бойцова и общежитие — жилой 24-квартирный дом на ул. Братьев Васильевых, да еще 10 дачных участков на станции Приветинское для командного состава и преподавателей ВМФ.

В 1952г. были опубликованы списки кандидатов на соискателей Ленинской премии за разработку технологии производства окиси алюминия и портландцемента. Среди авторов отсутствовали Ферсман и Кинд — инициаторы научного решения этой важной народнохозяйственной проблемы. Не было и В.И. Владовца, автора первого варианта проекта заводской технологии, зато числились Ю.С. Лурье и Л.С. Коган, имевшие весьма отдаленное отношение к этой работе. Я, в то время директор ЛИСИ, хорошо знавший историю развития этой проблемы, поехал к В.П. Елютину, заместителю председателя комитета по Ленинским премиям и стал настаивать на включении в число авторов Ферсмана, Кинда, Владовца и исключении Лурье и Когана. Оказалось, что включать мертвых нельзя (Ферсмана и Кинда уже не было в живых), а кандидатуру Владовца Вячеслав Петрович обещал поддержать и предложил включить меня вместо Лурье и Kогана. Я возразил, что за нефелиновый цемент получил кандидата технических наук, старшего научного сотрудника, доктора технических наук и профессора, пора и честь знать. Так Владовец стал лауреатом Ленинской премии, а Лурье и Коган ее не получили.

Через несколько дней неожиданно для меня пришло извещение, я утвержден членом комитета по Ленинским премиям, в котором я проработал 23 года.

В начале 1956 г. Правительством СССР было принято решение об образовании Академии строительства и архитектуры, для чего был утвержден список членов-учредителей в количестве 12 человек, в том числе от Ленинграда — Боженов и Морозов. После тщательного изучения поступивших на конкурс дел в результате тайного голосования 4 июня 1956г. был избран первый учредительный совет действительных членов Академии в количестве 46 человек.

За время своего существования (1956 — 1962 гг.) Академия добилась значительного научного и профессионального прогресса в строительстве СССР. Однако в результате интриг и преступной деятельности карьеристов ее закрыли, причем без всякого правительственного акта прекратили финансирование, а на базе научных и проектных организаций Академии образовались различные ведомства. Так возникла целая серия ЗНИИЭР, ЦНИИЭП и др.

В последующее время с перерывами в 2 — 3 года поднимался вопрос о необходимости возрождения Академии и только через 20 лет, уже в России, вновь образовалась, конечно, с другим названием Академия архитектypы и строительных наук (РААСН).

Петр Иванович Боженов, 1957 г.

В 1957г. Президиум Академии строительства и архитектуры, по согласованию с Минвузом СССР и Ленинградским обкомом КПСС, назначил меня руководителем Ленинградского филиала АСиА. Я дал согласие на перевод с условием, что останусь заведующим кафедрой строительных материалов ЛИСИ без оплаты. (Решением Совмина СССР запрещалось платное совместительство). Институт я передал Е.Н. Квасникову, который успешно завершил строительство общежития для студентов на Фонтанке и учебного корпуса на ул. Егорова.

На момент перехода в Ленфилиал АСиА в ЛИСИ под моим руководством над кандидатскими диссертациями работали А.Я. Стахеев (1959), В.В. Сальникова (1958), В.И. Кавалерова (1959), М.С. Сатин (1957), Л.И. Холопова (1958), З.Н. Ракицкая (1963), Родионова (1963). Я не имел морального права не довести до защиты диссертации. (В скобках значится год их успешной защиты.)

В Ленинграде жили и работали: почетный член АСиА СССР А.С. Дмитриев, действительные члены: П.И. Боженов, В.Л. Каменсий, В.Е. Лихницкий, А.П. Морозов, К.Г. Сахновский, И.И. Фомин, члены — корреспонденты: С.В. Васильковский, В.А. Витман, В.Л. Гастев, А.Д. Ефимов, К.А. Кузнецов, Е.Л. Левинсон, А.И. Наумов, К.Г Протасов, Е.Г. Стржалковский.

В состав АСиА СССР входили 15 научно-исследовательских институтов, 3 филиала (Ленинградский, Западносибирский и Уральский) и постоянно действующая строительная выставка. Все эти учреждения под разными названиями действуют в настоящее время в составе различных министерств и ведомств, а следовательно, не имеют единой научно-исследовательской концепции, направленной на решение глобальных проблем отрасли.

В 1957 г. Ленфилиал АСиА размещался на ул. Герцена в помещении, не приспособленном для ведения экспериментальных работ. Подобрать соответствующее помещение в черте города не удалось. Город выделил Ленфилиалу пустырь на Купчинском шоссе, где и была построена лабораторно-экспериментальная база, оснащенная современным для того времени оборудованием, включая импортное.

В разработке проекта базы принимали участие практически все научные сотрудники Ленфилиала. Основными авторами были С.В. Васильковский, А.П. Морозов, Б.В. Муравьев и Г.Д. Платонов. Благодаря активной помощи председателя Ленгорисполкома Н.И. Смирнова и главного инженера Главленинградстроя член-корр. АСиА В.А. Ефимова уже в 1958г. база вступила в строй. Здесь выросли десятки кандидатов технических наук и архитектуры. Платонов, Тарановская, Холопова стали докторами. Группе сотрудников под руководством А.П. Морозова была присуждена Ленинская премия за строительство спортивного комплекса. Тематика работ была очень широкой: строительство на Севере, спутники крупных городов, массовое жилищное строительство, инженерные конструкции, армоцемент, ячеистые бетоны, отделочные цветные материалы и т.д.

Летом 1960 г. мне довелось участвовать в Международном конгрессе по ячеистым бетонам в Швеции. Вначале заседание конгресса проходило в Гетеборге. На второй день председатель предложил мне выступить, рассказать о достоинствах и недостатках пено- и газобетона. Я подчеркнул технологическую значимость автоклавной обработки, позволяющей уменьшить расход портландского цемента, а в ряде случаев и полностью заменить его некоторыми отходами промышленности. Информация так заинтересовала специалистов, что, если первые два дня наша делегация (3 человека) на заседаниях сидела на «галерке» в гордом одиночестве, то теперь около нас всегда садились то немцы, то американцы, то китайцы и члены других делегаций.