Бессарабия — Уральск

 

В автомобиле ФИАТ с правым управлением. За рулем сидит папин брат — дядька Андрюша, рядом жена, позади, в шляпе, мама, сестра Ляля и мамина приятельница Аглая Танасой, за машиной — папа в белой кепочке, остальных не помню. На этой машине в 1934г. дядька Андрей переезжал Ивана Заикина, а мы с папой это наблюдали. Снимок 1930 г.

По сути, эти записки являются страничками детской биографии автора, которые впервые изложены письменно, в надежде сохранить для потомков воспоминания о прошлом, о людях, которые жили в те далекие времена. Все приведенные факты, события, исторические моменты описываются исключительно по памяти, но есть большая уверенность, что каких-либо серьезных неточностей они не содержат.

Книга адресована и тем, кто интересуется образом жизни юго-западной части России, в частности, немного забытой, но прекрасной и многострадальной Бессарабии.

СОДЕРЖАНИЕ

Часть 1. 1932-1939 годы

1.1. Наша семья

1.2. Концерты Л.Я. Липковской и А.Н. Вертинского

1.3. Выступление Ивана Заикина

1.4. Учеба в румынской школе

1.5. Жизнь в семье. Домашний быт

1.6. Свой дом

1.7. К вопросам языкознания (не путать с трудом товарища Сталина)

1.8. События знаковые, потому запомнившиеся

1.9. Наши курорты

1.10. Учеба в ренийской прогимназии

Часть 2. 1939-1941 годы

2.1. Кишиневский лицей

2.2. Атмосфера начала Второй мировой войны 

2.3. Освобождение Бессарабии от румынской оккупации

2.4. Учеба в восьмом классе десятилетки

2.5. Землетрясение

Часть 3. 1941-1945 годы

3.1. Начало войны. Эвакуация

3.2. Уральск

3.3. П/Я №231. Слесарь-сборщик

3.4. Вечерняя школа рабочей молодежи

3.5. Ещё немного о школе рабочей молодежи 

 

Часть 1. 1932-1939 годы

1.1. Наша семья

По-видимому, в жизни каждого человека хотя бы один раз случаются события на первый взгляд рядовые, незначительные, но которые запоминаются надолго, и даже навсегда. Особенно если это происходит в раннем детстве, когда необычные происшествия глубоко поражают детское воображение.

Очень может быть, что-то подобное произошло и со мной в самые юные годы моей жизни, когда вся наша семья жила на юге Бессарабии в городке Рени с населением не более 10 тысяч жителей. Городок растянулся вдоль высокого левого берега красавца Дуная более чем на 5 км. В то время — начало 30-х годов прошлого столетия — эта местность находилась под оккупацией Румынии.

Наша семья состояла из пяти человек. Отец, Александр Ильич, инженер-механик и электрик. Высшее образование он получил в двух, даже по нынешним меркам престижных институтах — в Москве (Императорское высшее техническое училище, сейчас — Московский государственный технический университет им. Н.Э. Баумана) и в Праге (Пражский политехнический институт). Являясь штатным работником городской управы, он числился городским инженером и, по сути, выполнял все технические работы в городе. Мать, Александра Григорьевна, имея незаконченное высшее медицинское образование, полностью была занята домашним хозяйством и воспитанием детей. Нас было трое: старшая сестра Елена, которая училась в женской гимназии в соседнем городе Болграде (в нашем городке полной средней школы тогда не было), откуда регулярно приезжала на выходные дни, праздники и каникулы, ну и мы с младшим братом Сергеем, дошкольники 6 и 2 лет.

Здесь следует сказать, что и отец, и его родители, наши дедушка с бабушкой — Илья Иванович и Анастасия Пантелеймоновна Грековы, равно как и все многочисленные близкие родственники — шесть братьев отца и одна сестра, были коренными жителями и уроженцами города Рени.

В городе самым крупным предприятием, помимо железнодорожного узла с вокзалом, был торговый порт. Он считался морским портом, так как от устья у Черного моря и до акватории города Рени Дунай был особенно полноводен, что позволяло почти круглый год крупным морским судам осуществлять навигацию, и, бесспорно, являлось большим преимуществом Ренийского торгового порта. Благодаря этому в городе функционировали разные коммерческие организации, и, пожалуй, самым значительным следовало считать Общество зерновиков, или зерноторговцев. В памяти сохранилось, что по-румынски они называли себя «Asociatia cerealistilor».

У них был солидный офис и несколько коммерческих контор; кроме того, в самом центре города они построили клуб, а позади клуба, во дворе, организовали летний театр, который хотя и не имел крыши, но располагал крытой сценой значительных размеров. В землю были вкопаны длинные скамейки для зрителей, не менее двадцати рядов. Помимо сидячих мест в «зале» было достаточно места, чтобы впустить еще немало людей, которые смотрели бы спектакли стоя. Этот летний театр, благодаря местному климату, без особых помех довольно много лет работал вполне успешно не менее 8 месяцев в году.

Вот теперь уже можно приступить к описанию тех событий, которые, по моему мнению, не заслуживают быть забытыми. Чем же мне так запомнился, можно сказать, на всю жизнь, этот скромненький театр в довольно глухой провинции? Заранее должен извиниться перед читателями за то, что, возможно, описание некоторых, может быть, и не очень существенных деталей будет неполным по причине моего малого возраста, а также весьма солидного срока давности.

1.2. Концерты Л.Я. Липковской и А.Н. Вертинского

Лидия Яковлевна Липковская (1884–1958)

Хорошо помню, что в год, когда я должен был поступать в первый класс начальной школы, а было это осенью 1932 года, родители решили познакомить меня с театром. К этому событию и повод представился очень удачный: в город должна была приехать на очень краткие гастроли, всего один концерт, знаменитая певица. Об этом говорили все взрослые в нашей семье. Естественно, я в этих разговорах участия не принимал как по причине слабого понимания вопроса, так и из-за отсутствия какого-либо интереса к мероприятию. Ведь мне недавно исполнилось 6 лет! В день концерта мы втроем — родители и я (двухлетний брат остался дома с маминой помощницей, которая должна была его накормить и уложить спать) пришли к назначенному часу. Помню, что был вечер, но еще не темно. Меня немного удивил почти пустой зал.

Не помню, долго ли мы ждали начала, но, видимо, успели прийти еще две-три семьи, и концерт начался. Не помню, был ли конферансье, но тетю невысокого роста в длинном белом платье хорошо запомнил. Как и что она пела, совсем не запомнилось, но я вдруг заметил, что моя мама очень расстроена и во время концерта сама себе что-то говорит, а папа ее успокаивает. И когда мы шли домой после концерта по темному бульвару, хорошо и надолго осталось в памяти, как была рассержена мама. Она, довольно громко и не стесняясь, ругала всех, кто мог прийти на этот концерт, но не пришел. Как сейчас, слышу ее слова: «какой стыд», «какой позор», «ведь это срам на весь мир», «несчастный наш город —так осрамиться. Ведь это — Лидия Яковлевна Липковская, певица с мировой известностью и славой! У нее лучшее в мире колоратурное сопрано». Этот музыкальный термин я услышал тогда впервые.

Вспомнил я свое первое приобщение к искусству спустя много лет. Конечно, я понял и разделил, с большим опозданием, причину маминого расстройства. О Л.Я. Липковской сейчас нетрудно прочитать в любой серьезной энциклопедии, а еще проще — в Интернете. Она обладала редким, уникальной красоты голосом. В свое время, несмотря на очень скромное происхождение — дочь учителя музыки в сельской школе, она получила в Петербурге музыкальное образование и своим прилежанием и стараниями довольно скоро приобрела мировую известность. Родом певица была из Хотинского уезда, с севера Бессарабии, этим, видимо, и объясняются ее гастроли в тот год по родному краю. Много лет Липковская гастролировала по всему миру, а также преподавала бельканто в разных известнейших школах пения.

Помнится еще один похожий конфуз, который произошел в том же летнем театре. Вот только год точно указать не могу — либо этот же, либо следующий, 1933-й. Тогда в театр меня повел один папа. В город приехал — тоже всего на одно выступление, — Александр Николаевич Вертинский.

Конечно, я никакого понятия о Вертинском не имел, но сам факт посещения театра с отцом был очень лестным. Меня он взял по тем же мотивам — образование и ознакомление с культурой. А. Н. Вертинский явно был проездом то ли из Кишинева в Галац, то ли через Измаил в Белгород-Днестровский. Рени оказался по дороге. Хорошо помню, что это был воскресный день, поэтому и концерт должен был состояться днем. Папа был ему очень рад, так как он хорошо знал репертуар А. Н. Вертинского еще по московскому довоенному периоду, а особенно хорошо помнил его выступления в Праге. Он выделял тот необыкновенный успех, который сопровождал все выступления А. Вертинского в Праге. Никогда без оваций не обходилось. Конечно, в Праге было много русских эмигрантов, они все скучали по России. Должен признаться, что я почти совсем не помню то его выступление в Рени, разве что А. Н. Вертинский пел довольно тихим голосом. Был он очень худой и высокий. Народу в театре собралось не густо, около трети зала, но папа реагировал на это спокойно и остался концертом доволен. В дальнейшем я слушал выступления А. Н. Вертинского в 1956–957 годах в Ленинграде, после его возвращения из эмиграции. К сожалению, он вскоре умер.

1.3. Выступление Ивана Заикина

Третье мое посещение летнего театра в городе Рени, в отличие от первых двух, запомнилось гораздо подробнее. Произошло это осенью 1934 года, скорее всего, в конце сентября. Был воскресный день, теплый, солнечный, радостный. Я уже перешел в третий класс начальной школы и приступил к занятиямв в новом учебном году. Мы с папой к 12 часам дня должны были пойти на «чисто мужское представление» — выступление борцов, тяжелоатлетов, или «силачей», как их называли некоторые взрослые знатоки. Помню, что чаще других произносилось имя Ивана Заикина. Естественно, что для меня, 8-летнего ученика начальной школы, все эти разговоры вызывали жгучий интерес и нетерпение увидеть все самому.

Мужчины нашей семьи

Во дворе у мадам Никореску. 1934г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В тот год мы жили уже в отдельном домике, правда, довольно неказистом. У нас имелся хороший приусадебный участок, который размещался прямо на берегу Дуная. Интересно, что между нашим домом и Дунаем пролегала линия главной железной дороги с двумя путями. Хозяйкой дома, у который мы его снимали, была мадам Никореску.
Мы с папой вдвоем в назначенный день заранее направились в театр. Меня, конечно, разбирало нетерпение. Очень хорошо помню, что этот «культпоход» был обещан как поощрение за хорошие отметки. Да и чувствовал я себя гораздо взрослее, чем в предыдущие годы. Рядом со мной рос, по моему мнению, типичный представитель детского возраста — мой родной брат Сережа, которому было тогда 4 года! На подходе к театру даже мне стало ясно — там творится что-то невообразимое! Люди заполнили всю проезжую часть улицы перед клубом, ну а что делалось в самом театре? Тем не менее мы с папой как-то прошли, детали я не помню. У нас были сидячие места, мы их заняли, и вскоре представление началось. Конечно, весь «зрительный зал» был до отказа забит людьми; похоже, что стоящих зрителей было намного больше, чем сидящих. С нами рядом сидели сослуживцы отца, они о чем-то все время разговаривали.

Иван Заикин (1870–1948)

Далее попытаюсь рассказать все по порядку, тем более что и теперь мне кажется, что это произошло вчера! Началось с того, что выступил ведущий, он объявил всю программу выступлений. Я помню, что все должно было завершиться классической борьбой. Далее на сцену вышел румынский тяжеловес (имя его мне и тогда не запомнилось), кажется, он был чемпионом Румынии по борьбе. Вначале он продемонстрировал свою мускулатуру, а затем начал изгибать железные прутья различного сечения в подковы, узлы и просто в бесформенные фигуры. Следующим номером было метание гирь, наверное двухпудовых. Это делалось и одной рукой, и обеими сразу. Вскоре объявили выступление Ивана Михайловича Заикина. Вышел достаточно пожилой человек, с сединой в волосах. Он носил усы и был, вероятно, светлым шатеном, в отличие от брюнета румына. По росту они были почти одинаковы, но румын казался гораздо упитанней. Заикин низко поклонился, его выход был встречен бурными аплодисментами.

Он практически повторил все те упражнения, которые уже были проделаны его коллегой. Но тут ведущий объявил о необыкновенном номере. На сцену внесли обычный деревянный столб, типа телеграфного или электрического. Было предложено выйти на сцену примерно 10 мужчинам. Заикин разместил на шее и плечах войлочную подкладку, на нее ему положили горизонтально и ровно посередине столб. Он попросил поднявшихся на сцену мужчин разделиться пополам и повиснуть равномерно на столбе. Когда все было сделано, он их приподнял от сцены и начал вращать, вначале не быстро, но постепенно повышая скорость вращения. Получилась настоящая живая карусель. Зал визжал от восторга. После остановки Заикин попросил еще человек 8-10 подняться на сцену и разместиться по краям столба. Теперь он просил, чтобы все постарались быть у самого края. Помню, что кроме городских зрителей, на сцену вышли молдаване в бараньих шапках на голове, подпоясанные красными кушаками. Это были типичные крестьяне из ближайшей деревни. По команде Заикина вся эта публика начала тянуть столб книзу, а борец изо всех сил нажимал расставленными руками сверху. В зале стало очень тихо, но вдруг раздался мощный треск, и столб сломался посередине, прямо у шеи Ивана Михайловича. Трудно передать, что происходило при этом в зале, как будто раздался грохот сильнейшего взрыва: рев и крики восторга, свист и возгласы «Браво!». Когда все немного утихло, Заикин попросил принести нормальный железнодорожный рельс. Люди на сцене не расходились. Повторилась операция со столбом. Рельс довольно быстро стал изгибаться, и был согнут на приличный угол. Рев восторга зрителей повторился. Мы все сидели ошеломленные, даже папа и его знакомые. Он в шутку, как инженер-электрификатор города, сказал: «А ведь хороший столб загубили!»

После короткого перерыва (никто не расходился), на сцену вышли оба борца: румын и Иван Заикин. Классическая борьба — непростое занятие, мало кто понимает в ее правилах и приемах. Боролись они не очень долго, румын несколько раз в последний момент увертывался от положения «на лопатках», но все же вскоре сдался. Иван Михайлович под гром аплодисментов вышел к рампе, поблагодарил очарованную им публику и на хорошем русском языке сказал несколько благодарных слов, закончив их фразой: «Русскую силу очень непросто преодолеть, наоборот, в конце концов она берет верх». Эти слова я почти дословно запомнил. А ведь прошло почти 80 лет! Ведь верные слова, мудрые!

Мы уходили с этого представления немного ошеломленные. Дома, перед мамой, я пытался что-то по-детски изобразить, но, помнится, ничего из этого не вышло. Выступление Ивана Заикина осталось в памяти на всю жизнь!

А на следующий день состоялось еще одно интереснейшее зрелище. В городском парке (именуемом почему-то местными жителями «бульваром»), буквально рядом с уже знакомым нам летним театром, на свободном участке без кустарников и деревьев была небольшая площадка, покрытая травой, вроде газона. Сюда пришел Иван Михайлович Заикин, одетый в гимнастический костюм тех времен, в сопровождении своих ассистентов. Были, видимо, заранее подготовлены несколько достаточно длинных чистых досок. Иван Михайлович лег на траву. Поперек туловища от подбородка до голеностопов ему положили заготовленные доски. С одной стороны они опирались на землю, а с другой немного возвышались над атлетом, образуя наклонную плоскость. К доскам, лежащим на земле, подъехал на своей легковой машине ФИАТ (чуть ли не единственной в городе частной машине — фото в начале) наш дядя Андрюша Греков и очень осторожно и медленно переехал лежащего Заикина! В машине сидело человек восемь! При этом Иван Михайлович счастливо улыбался, а публика молчала в смущенном и тревожном состоянии. Естественно, по окончании необыкновенного номера раздался гром аплодисментов и крики с поздравлениями и изумлением. Мне, надо признаться, уже тогда, в раннем детстве, стало понятно, что этот номер ни в какое сравнение не идет с теми, что были показаны накануне. Но, естественно, он и был рассчитан на зрительный эффект.

Разговоров на эту тему хватило нашей семье и жителям всего города на много лет вперед.

Мне сдается, что эти воспоминания следует послать и в нынешний город Рени. Может быть, еще найдутся среди старожилов свидетели описанных событий. Думаю, им было бы приятно, как и мне, их вспомнить.

Постскриптум. Вскоре, практически через несколько дней после написания «Воспоминаний», по моей инициативе состоялись (по телефону) знакомство и интересный разговор с заведующим отделом редакции местной газеты «Ренийский вестник» Николаем Григорашем. В ходе этого разговора я кратко рассказал о моих детских годах в Рени. В дальнейшем редакция газеты решила описать это событие, а также опубликовать мои воспоминания на «театральные» темы 1932–1934 годов. Причем дата начала публикации была удачно приурочена ко дню города — 9 сентября 2012 года.

Часть семьи Ильи Ивановича Грекова. Снимок 1931 г.

Стоят: сын Андрей с женой Кукой (на руках дочь Алла), Александр (отец), Нина и Антон (молодожены). Сидят: Люба (вдова Николая), дедушка, бабушка, мама с братом Сергеем на руках. Внизу: Таля (дочь Любы), Николай (Кока), сестра Ляля. В доме на Болградской ул., 30

1.4. Учеба в румынской школе

Будет нелишне сказать несколько слов об истории появления этих воспоминаний.

Еще много лет назад меня, как самого старшего брата в семье Грековых, неоднократно просили написать свои воспоминания о жизни наших уже ушедших родственников, о событиях, которые происходили в нашей жизни, об интересных встречах. Я никогда не отказывался, но делать это не торопился, так как подобного писательского опыта у меня не было. Но вот 5 апреля (эту дату я хорошо запомнил) мой брат Сергей прислал по Интернету из Одессы (а ему прислали из Америки) фотографию машины, на которой в нашем раннем детстве ездил дядя Андрюша Греков, один из младших братьев отца. Я чуть не подскочил от приятной неожиданности и от воспоминаний. Мы все помним много историй, связанных с этой машиной. Но самой главной была та, что я описал на первых страницах этих воспоминаний. Судя по реакции первых читателей «театральной» части моих воспоминаний, да и по логике вещей, описание запомнившихся событий начала тридцатых годов бесспорно следует продолжить.

Начнем с поступления в первый класс начальной школы. Очень хорошо запомнились довольно продолжительные разговоры родителей между собой и со многими родственниками и близкими знакомыми о том, как поступить со мной, малолетним, ведь в 1932 году мне исполнилось в конце августа только 6 лет. А по всем румынским законам в начальную школу принимали с 7 лет. Причина всех этих сомнений была одна: если отложить мое поступление на один год, я попадаю в класс, который будет вести в течение последующих четырех лет директор школы по фамилии Граур (имени его не помню), приехавший в наш город из «метрополии», по национальности румын. Он очень грубо обращался со школьниками, часто их избивал прямо на уроках. К сожалению, тогда это считалось вполне допустимыми приемами воздействия педагогов на неизбежные мальчишеские шалости. А таковых не могло не быть в этом возрасте. Однако если бы удалось меня как-то в виде исключения зачислить в школу сейчас, то я попадал к опытному учителю, о котором в городе говорили только положительно. Я очень хорошо его запомнил. Это был Андрей Захарович Мурзаков, с которым все же удалось как-то договориться. Вероятно, в виде исключения прием в школу детей меньше семилетнего возраста допускалось. Скорее всего, помогли личные контакты отца с учителем. Кстати, Андрей Захарович был русским.

15 сентября 1932 года — в этот день начинался учебный год — меня повели в первый класс. Наша начальная мужская школа, основная в городе, располагалась прямо в его центре на территории городского парка, или, как его называли местные — бульвара. Кроме нее было еще три начальных школы, но все они размещались по окраинам города, причем в одной из них преподавание велось не на румынском языке, а на его диалекте — молдавском. Он считался как бы второстепенным — деревенским. В классе по росту я оказался предпоследним. За мной был только один мальчик, которого звали Азриил Аврам. Всего нас было 25 человек. При перекличках, которые проводились каждое утро, этот Азриил выкликался первым.

Первый месяц обучения, похоже, прошел без каких-либо особенностей. Но вдруг я и мой брат Сережа заболеваем сначала свинкой, а затем и ветряной оспой. Болезни отбросили меня от занятий на добрые месяц-полтора. Естественно, родители поняли, что это перст судьбы и не избежать мне пойти в школу на будущий год к директору Грауру. Как-то днем, уже почти зимой, после выздоровления, мы гуляли с мамой в городском парке, недалеко от школы. И вдруг встречаем мой класс вместе с Андреем Захаровичем. Он довольно долго разговаривал с мамой. Я уловил одно: нет никаких препятствий мне вернуться в класс, как раз начинается повторение пройденного, и будет возможность легко нагнать пропущенное.

«Пусть мальчик завтра приходит в школу. Я помогу ему, чтобы он быстро восстановился», — по-русски сказал он маме. Наша мама, будучи чистокровной молдаванкой, хорошо владела только русским языком, и дома мы разговаривала только по-русски. Так и получилось, в конце первого триместра со школьными знаниями у меня было все в порядке.

Каких-либо особо интересных учебных событий я не запомнил. Разве что следует немного пояснить, как принято было у Андрея Захаровича соблюдать дисциплину в классе. За разные шалости следовали устные спокойные замечания. При повторении нарушений применялось более суровое наказание, а именно встать на своем месте и простоять, пока тебе не разрешат сесть. Урок при этом идет своим чередом. При серьезных нарушениях, бывало, что выводили из-за парты и ставили в угол лицом к стенке. А самое строгое наказание запомнилось лишь одно — ударить несколько раз линейкой по ладони в протянутой руке. Последнее, как правило, происходило за вранье, которое считалось очень тяжким грехом.

Не помню, чтобы все это было часто, но такое случалось практически со всеми. А вот вопли и крики от боли из соседнего класса мы все слышали почти ежедневно и видели, каким расстроенным был при этом наш учитель.

Пожалуй, запомнился еще один процесс — награждение хороших учеников. Во второй год обучения я уже стал «выдвигаться», а затем оказался вторым и даже первым учеником в классе. Это определялось чрезвычайно просто и, главное, точно. В Румынии была принята 10-балльная система оценки знаний. Высчитать средний бал из всех полученных за год оценок не составляло никакого труда. Мне помнится, что в тот год, когда я достиг максимальных успехов, у меня был балл 9,27.

Заработать высшую отметку 10 было довольно трудно, ведь и 8 и 9 тоже считались очень хорошими отметками. Неудовлетворительной была 4 — практически равноценная нашей «двойке». Более низкие значения, как правило, и не ставились, по крайней мере, в нашем классе. В дальнейшем я слышал рассказы о некоторых преподавателях-чудаках, выставлявших не только отметки 3, 2 или 1, но и 0, хотя встретиться с ними мне не пришлось. Во время моей учебы в гимназии в параллельном классе был ученик со средним годовым баллом 10 — редчайший случай! Первые три ученика, имеющие высшие отметки, занимали, как в спорте, первые три ступени, и они, естественно, представлялись к награждению, в основном книгами. Сам процесс награждения осуществлялся в школе, но организован он был по всему государству и от его имени.

Обещанные книги перечислялись в специально изданных брошюрах, и мы их выбирали по своему желанию и в количестве, соответствующему занятому месту. За первую премию полагалось 10-12 книг, остальным немного меньше. Но самым интересным было то, что при такой первоначально обещанной щедрости ни одного раза мы не получили заказанные книги.

Да и их количество было намного меньше намеченного. Было впечатление, что книги распределялись по какой-то другой, загадочной разнарядке, причем с явно преувеличенным оттенком румынского патриотизма.

Самым торжественным событием, которое мне вспоминается, было совместное фотографирование всего состава награжденных учеников всех классов, мужской и женской начальных школ города, их учителей и, возможно, некоторых чиновников от городского образования вместе с самим городским головой — «примарем» господином Михаилеску. Такой снимок сохранился.

Школьники с учителями: в верхнем ряду первый слева А.З. Мурзаков, второй — директор школы Граур

Очень забавным сейчас кажется осуществление время от времени акций помощи бедным семьям, дети которых учились в нашей школе. Похоже, что это была чисто местная, городская инициатива. Одна из крупных хлебопекарен несколько раз, в основном зимой, привозила довольно большое количество черного ржаного хлеба в виде круглых караваев или кирпичиков. Предназначалось это детям бедных семей.

Но, к счастью, надо признать, руководство школы оказалось в этом вопросе на высоте, понимая, что нельзя слишком резко делить детей. Все дети одинаковы, и все хотели бы получить свой кусок черного ржаного хлеба! А дома очень часто родителям с трудом удавалось заставить своих чад съесть за завтраком бутерброд из белого хлеба с маслом! Хорошо помнится, с каким воодушевлением нам раздавали довольно крупные краюхи действительно непривычно вкусного хлеба и с каким удовольствием мы его быстро уплетали. Хлеб раздавали для всей школы одновременно, во время большой перемены, и во всех четырех классах.

Четыре года обучения в начальной школе пролетели довольно быстро. Естественно, зимние рождественские каникулы и весенние пасхальные делили учебный процесс на три части. Это и составляло три «триместра», затем двухмесячные большие летние каникулы при переходе в следующий класс. Каких-либо особенностей или отклонений в этом распорядке я не припомню. Напрашивается вопрос, а были ли во время учебы какие-нибудь торжественные мероприятия современного типа —«Первый урок» или «Последний звонок» — при поступлении или после окончания школы? В нашей школе они начисто отсутствовали и во время поступления в школу и после его окончания. В процессе учебы были различные театрализованные представления. Но это, очевидно, входило в программу учебного курса. Рядом с нашей школой стояло еще одно здание поменьше размером, оно называлось Домом культуры (по-румынски — Caminul Cultural). В нем был небольшой зал со сценой. Изредка мы там пели в хоре, разыгрывали какие-то несложные театральные постановки или спектакли, другого вспомнить ничего не удается. Даже ежегодные объявления о награждении лучших учеников выполнялись буднично, в классе.

Допускаю, что описанная мною преувеличенная будничность нашей школы была характерна и из-за человеческих свойств упомянутого нашего директора, который, возможно, считал торжественную патетику излишней. Может быть, в других школах города, или других городов страны, были и более добрые, и праздничные порядки. Но мне об этом неизвестно. Сохранился также прощальный фотоснимок всего нашего класса вместе с незабываемым Андреем Захаровичем. Нас он воспитывал буквально с первых шагов начального образования!

Наш 4-й класс начальной школы 1-й ряд: (стоят: Бартяну, Левит, Ищенко, Трачук Ваня, Клайн Руди, Милешкин, Онищенко, Кричевский Вася, Салтанович Фрид. 2-й ряд: Рабинович, Яковлев, Неделку, Младеной Коля, Греков Кока, Мурзаков Андрей, Захарович, Корелло Толя, Черноуцян Котик, Качковский Стеля, Кармызы Миша. 3-й ряд: Пашалы, ?, ?, Сережа Греков, Женя Мурзаков, ?, Шаляпин Миша. С нимок 1936 г

Завершив начальное образование, кстати, обязательное по всей стране, поэтому и бесплатное, его ученики имели право поступать в следующее учебное заведение. Но это уже было личным и добровольным решением и платным. Таких школ было довольно много, причем разнообразных, но, как правило, в крупных городах или административных центрах. Например, существовали реальные училища, лицеи, гимназии различного профиля — коммерческие, гуманитарные и технические.

Они подразделялись на мужские и женские, а также на государственные и частные, с пансионатом и без. В нашем городке было всего одно такое учебное заведение со сложным названием «совмещенная прогимназия». Это означало, что в ней всего четыре класса вместо требуемых восьми, и обучались в ней совместно мальчики и девочки. По тем временам это был довольно редкий вариант.

 

1.5. Жизнь в семье. Домашний быт

Конечно, учеба в школе в тот период времени была моим главным занятием, основной заботой. Но это не значит, что кроме нее не было никаких других дел. Основой жизни нашей семьи, как и всех простых граждан, был домашний быт, его распорядок, обязанности, отдых, встречи.

Вначале расскажу про наше жилье. Оно довольно часто менялось, мы не имели своего собственного дома или квартиры. Вернувшись из Праги после завершения образования отца в 1928 году, мы поселились у дедушки с бабушкой — родителей отца, в городе Рени, на Болградской улице. Дом был старый, но достаточно вместительный, при нем маленький садик с беседкой, а в отдалении огромный хозяйственный двор с колодцем, амбаром для зерна и главное — мельницей, которую дедушка сдавал в аренду более молодым предпринимателям. Нам всегда было очень интересно ходить на мельницу и смотреть на ее деловой ритм.

В начале 1930 года наша семья переехала в отдельную квартиру в самом центре города. Отец к этому времени стал городским инженером. Квартира была довольно просторной, занимала она флигель основного дома, в котором жили хозяева.

Рядом была городская дума (по-румынски «примария»), где вначале размещалось отцовское место работы. Все эти учреждения находились на территории городского парка. После рождения брата Сергея, года через два, мы переехали в отдельный домик на самом берегу Дуная. Совсем рядом строилась первая городская электростанция под руководством отца и по его проекту. При нашем домике, принадлежавшем мадам Никореску, был неплохой зеленый участок с деревьями, цветами и грядками. Здесь наша семья прожила года три.

Нашему папе это место было очень удобно с точки зрения его работы. Строительство электростанции и первое время ее эксплуатации требовали там его постоянного присутствия. А ведь раньше в городе электрического света не было. Мы с братом, конечно в сопровождении взрослых, неоднократно посещали главный зал и знали всех станционных сотрудников.

Во дворе у д-ра Браунштейна. 1935(6) г.

Нам больше всего нравился уже немолодой электромонтер — пан Новак, который ловко лазил на столбы при помощи специальных «кошек». Всего на станции работало 4 человека. Директором считался наш отец. Этот домик все же чем-то не устраивал родителей, и года через три мы вновь переезжаем в центр города, где был снят в аренду 4-комнатный кирпичный дом со всеми удобствами у местного доктора Браунштейна.
Сам доктор жил рядом в шикарном особняке. Помню стоимость аренды —1200 лей в месяц, что было очень немалой ценой. Да и доктор не терпел никаких отсрочек в платежах, даже мне иногда говорил через забор, чтобы я напомнил об этом родителям. Надо признать, что материально, несмотря на серьезную должность и большую работу, которую выполнял отец, мы были довольно стеснены в средствах. Помнится, что фактически зарплата отца не превышала 6000-7000 лей в месяц, хотя месячный оклад его был много выше — до 12 000 леев. Отец с улыбкой неоднократно говорил, что в «примарии» опять нет денег. Конечно, мы, дети, какого-либо значения этим разговорам не придавали, но маму это расстраивало. Прожили мы у доктора до весны 1938 года, когда случилось очень важное событие в нашей семье.

1.6. Свой дом

Родители отца, у которых мы прожили первое время, вместе с родителями-пенсионерами мамы, которые долгое время жили в деревне, а сейчас переехали жить в Кишинев, решили сложиться и купить нам собственный дом, чтобы больше не платить никому, никаких аренд. Эту покупку удалось осуществить очень удачно. Был приобретен хороший, новый, добротно построенный дом у одинокого старого румынского полковника — «колонела» Александреску.

У него было еще два собственных дома в Румынии — в Галаце и в Бухаресте. Построил их он, в свое время будучи начальником соответствующих гарнизонов. Не обошлось без посредника, который оказал большую помощь в уговорах хозяина продать этот дом. Дом был продан за 120 000 лей, а посредник получил 10 000 лей. Со временем стало ясно, что эти суммы были баснословно низкими. В этом деле нашей семье действительно повезло! До нас в этом доме никто не жил, разве что пару лет там размещалась городская почта. А по внешнему виду, по качеству применяемых материалов и самого строительства он почти не имел в городе равных. В нем мы прожили — в основном родители — в общей сложности лет пятьдесят, с перерывом на время войны.

Наш новый дом

Разумеется, дом не был обжит, в нем не хватало многих подсобных хозяйственных построек — летней кухни, сарая, колодца (в городе водопровода в те годы еще не было), а главное — погреба. Родителям все наши близкие друзья, родственники оказывали посильную помощь; особенно много помог папин близкий друг еще по учебе в гимназии Исак Петрович Милинович, выходец из Черногории, владелец каменоломни и большого хозяйства в местечке Исакчя, расположенном на правом берегу Дуная, километрах в тридцати вниз по течению реки. Он прислал нам в подарок целую баржу огромных каменных глыб, которые долгое время перевозились с берега Дуная нам во двор. Работа кипела на всех участках: строился сарай с летней кухней, рылся специальный герметичный колодец для дождевой воды — бассейн, специфика той местности, укреплялись крыша и водостоки. Мы тоже пытались помочь, но нас тактично не допускали к работам. Все выполнялось квалифицированными специалистами. Они довольно быстро сделали все необходимое, и к концу года дом был вполне оборудован для жилья.

1.7. К вопросам языкознания

(не путать с трудом товарища Сталина)

Дома, в нашей семье, мы говорили только по-русски. Мама — чистокровная молдаванка, других языков, кроме русского не признавала. А у наших ренийских дедушки и бабушки — родителей отца — было принято говорить только по-болгарски. И наконец, в деревне Танатары, а затем в Кишиневе, у маминых родителей, дома говорили только по-молдавски или по-румынски.

Отец 6 лет прожил в Праге, где прошел полный курс инженера в Политехническом институте; естественно, он совершенно свободно владел чешским языком, это в дополнение к румынскому, где он сейчас жил, болгарскому — там он прожил три года, ну и, конечно, русскому, на котором учился все первые 12 лет. Итог — свободное и полное владение четырьмя языками. Не менее интересна языковая палитра дедушки из Рени: у него образование — один класс церковно-приходского училища. Но дедушка совершенно свободно говорил на русском, болгарском, румынском и гагаузском (турецком) языках. А вот бабушка по национальности была болгаркой и хорошо владела только болгарским языком, поэтому в доме и говорили по-болгарски.

О нашей маме я уже писал — она очень плохо говорила на родном языке — молдавском и еще хуже на румынском. А русским языком владела безукоризненно. Как-никак, но она окончила полную русскую гимназию! Был у нас интересный инцидент на языковую тему. Мы вдвоем с мамой направлялись в город за какими-то покупками. По дороге встретились две учительницы из моей гимназии, одна из них — прямой мой наставник.

Фамилии их я хорошо помню: Урсу и Павиляну. Естественно, поздоровались, обменялись с мамой какими-то любезностями, и мне пришлось что-то сказать маме; по привычке, я это произнес по-русски. Может быть, надо было что-то пояснить, зная ее языковые трудности. Эти дамы помрачнели, а на второй день, в присутствии всего класса, я получил суровый выговор. Запомнились слова: «Подумать только, какой позор, на улице громко говорить со своей мамой по-русски!» Дома я все это рассказал родителям, их возмущению не было предела.

Чем кончилась эта история — не знаю, но запомнилась она очень хорошо.

1.8. События знаковые, потому запомнившиеся

Но было много и других событий, намного приятнее. Например, покупка мне велосипеда. Уже давно я говорил папе, что у большинства моих приятелей велосипеды были, а у меня его нет. Домогательства длились не меньше года, важный довод — умею ездить, а на чем? Наконец папа сдался, и мы с ним вдвоем пошли в центр города, где в какой-то ремонтной мастерской был выставлен на продажу не новый, но вполне приличный велосипед. В его пользу говорило то, что он был «полуторный», не маленький детский и не взрослый, для которого я был еще мал. Хозяин велосипеда был немедленно вызван. Состоялся торг, не очень быстрый, велосипед был явно подержанный, но в рабочем состоянии. При этом других вариантов не было! О том, чтобы купить велосипед в магазине, не могло быть и речи. Для этого потребовалось бы поехать в другой город, например в соседний крупный город Галац. Помню, что вел я себя совершенно возмутительно, мешал отцу разговаривать с продавцом, канючил, боялся, что торг не состоится. Конечно, образовалась группа советчиков, в результате велосипед был куплен, причем за приличную сумму — 1100 лей. И хотя было видно, что машина не новая, и даже требовался мелкий ремонт, я был безмерно горд этим родительским подарком и временно успокоился.

Мне купили старый велосипед, а брату — новый ранец

Но вот другая покупка и, как показала жизнь, гораздо более серьезная, заслуживает отдельного рассказа. Это касается приобретения мне пальто. Дело было, видимо, на следующий год, в период покупки дома и перед моей поездкой на учебу в Кишинев. Все состоялось по инициативе тех же дедушки с бабушкой, — маминых родителей, которые принимали очень активное участие в жизни своих детей и внуков. Не смотря на то что они были пенсионерами по народному образованию, материально в быту им было много комфортнее, чем нашей семье. Жили они у нас тогда довольно долго в нашем новом доме, который был куплен с их помощью. Видимо, тогда и было принято решение на будущий год перевести меня в Кишиневскую гимназию. Точно этого не знаю, но скорее всего именно тогда принимались все «глобальные» семейные решения о нашем будущем.

Среди прочего требовалось «мальчику приобрести хорошее пальто». Этот разговор я помню точно. «И оно должно ему послужить не один год». Такие покупки в нашем городке выполнить качественно было очень трудно. Поэтому было принято решение съездить в Галац. Запомнилась мне фамилия Пташников — это был особо знатный, видимо со времен царской России, поставщик хорошей верхней одежды. Поездку выполняли втроем — бабушка, мама и, конечно, я, как причина всей заботы, что меня несказанно радовало. Конечно, мне очень было интересно побывать нежданно-негаданно в Галаце. Был нанят лучший в городе экипаж, его владелец — господин Марин (domnul Marin).

Расстояние до Галаца около 17 км, примерно посередине дороги переезд через реку Прут по большому мосту. Естественно, дороги и в те годы качеством не блистали, так что экспедиция предстояла нелегкая. Думаю, что в одну сторону мы проехали на экипаже часа полтора.

В городе отыскали магазин Пташникова, с ним бабушка и мама очень подробно и любезно обо всем переговорили; разговор, кстати, велся по-русски. Меня всего осмотрели, принесли какое-то темно-синее пальто, сняли все мерки и попросили подождать в соседнем шикарном ресторане-кафе, где можно было поесть пирожное, попить чай, кофе, а главное, получить хорошую порцию мороженого. Довольно быстро нас позвали, снова надели это пальто, помню, что в некоторых местах оно было теплым от утюга. Всюду, где было возможно, сделали серьезные запасы на рост; пальто мне казалось длинноватым, но я был вполне лоялен и уверен в правоте взрослых. Бабушка расплатилась, мы любезно попрощались и поехали обратно. Я запомнил, что материал на ощупь был одновременно и нежно мягкий, и очень плотный. Это меня тогда как-то мало заботило. Но будущее показало, что носилось оно, в разных вариантах, не менее пятнадцати лет, включая военные годы, а последние десяток лет мама из него сшила себе зимнюю юбку. Однако главное в этом рассказе будет впереди.

Едем мы на нашем экипаже с г-ном Марин уже обратно, и вдруг мама и бабушка, немного заговорщицки, с улыбкой мне говорят: «Ты ведь слышал, что мы заплатили за это пальто 1200 лей. Чтобы дедушку не расстраивать, мы решили сказать ему, что оно стоило 800 лей. Дедушка не скупой, но он старый педагог и не любит, когда детям покупают слишком дорогие вещи. Не будем его огорчать». Я был очень польщен таким доверием со стороны родных и все обещал выполнить.

Приехав домой, первому показали пальто дедушке; он попросил, чтобы я его надел, осмотрел меня внимательно, одобрил и похвалил покупку. Затем, как бы невзначай, спросил бабушку, сколько же оно стоило? Бабушка скромно подчеркнула его качество, любезность и старания известной фирмы и назвала сумму — 800 лей. Бедный дедушка был сражен наповал, он даже потерял дар речи «Как можно было допустить такие траты на еще совсем не взрослого мальчика? — восклицал он. — «Где ваш разум, где педагогика?»

Его с трудом успокоили. Но мне кажется, что он долго еще бабушку отчитывал за неразумное мотовство, сопровождавшееся нарушением педагогических принципов. Надо сказать, что наш деревенский дедушка, имея педагогический опыт почти 50 лет, был несколько чудаковат, иногда очень своеобразен. Но при этом предельно добр, отзывчив, разумен, все чудачества ему не только прощали, а гордились ими.

Наша семья ежегодно по целому месяцу в период больших каникул жила у дедушки с бабушкой в деревне Танатары, недалеко от города Бендеры. Вспоминается большой деревенский дом с оригинальной крышей из многослойного камыша, огромное хозяйство с пасекой, цветами, виноградником на окраине деревни, винным амбаром и погребом с множеством бочек, отдельным домиком — кухней, где жила домработница Параскица. Эта девочка, осиротевшая в 12 лет, была взята бабушкой на воспитание, обучена всему необходимому для хозяйства в деревне. Потом, повзрослев, она вышла замуж с хорошим приданым, включая корову с теленком, за местного парня по имени Ананий. Спустя лет двадцать нам удалось с ними встретиться в их доме. Это была большая трудовая, вполне зажиточная семья. Встреча была предельно трогательной.

Таков образ жизни многих известных сельских учителей в сравнительно бедной или, точнее, «угнетенной» Молдове. Порой верится с трудом, что все это было рядовой реальностью.

1.9. Наши курорты

Для полноты картины необходимо рассказать и о двух годах — и 1935-м и 1936-м, когда наша семья в полном составе в начале лета выезжала на курорт, а если проще, то на море, «Чтобы дети как следует загорели и просолились, купаясь в настоящем Черном море». Нашим доморощенным курортом было местечко Сергеевка-Шаболат, в самой непосредственной близости от города Белгород-Днестровский. Помнится, что главной трудностью этого мероприятия было добраться до этой Сергеевки. Не только отсутствие нормальных дорог, но и сами средства транспорта оставляли желать лучшего.

Мы, со всем дорожным и житейским скарбом, тратили изрядно сил, нервов и средств, чтобы за сутки (!) добраться до благословенного моря! Ехали по железной дороге с пересадками и частично стареньким автобусом, у которого неоднократно в дороге лопались шины. А протяженность пути составляла не более 300 км. Жили мы у обрусевших поляков по фамилии Лихомские 20 дней. Этого вполне хватало для укрепления нашего здоровья морским воздухом и купаниями.

Ну а после курорта прямо в деревню, в Танатары! Здесь мы уж точно поправляли и укрепляли свое здоровье.

Наша "флотилия"

Отдых на Дунае. Дядя Федя, Жорж Кокаранза, Митя Испасов-Бабов и я

Нельзя не упомянуть неоднократные летние речные прогулки и даже многодневные походы на самодельных лодочках байдарках по Дунаю. Эти замечательные мероприятия происходили исключительно благодаря инициативе и руководству нашего дяди Феди — самого младшего брата отца. С нами всегда был в паре сотрудник по их работе Жорж Кокарандза. Они вдвоем с дядей Федей по приобретенным где-то чертежам, конечно с помощью очень хорошего столяра, за довольно короткий срок соорудили две байдарки-близнеца. На каждой из них могли надежно поместиться по два взрослых гребца и по одному юноше, которому доверялся руль. Вот на этих байдарках было осуществлено множество плаваний, но одно из них запомнилось особенно хорошо.

Мечеть в городе Исакча

Скалы в придунайских плавнях

Это был многодневный поход вниз по Дунаю, вплоть до города Исакча, а оттуда возвращение в Рени, через Дунайские плавни и прибрежные озера. Помнится, что, несмотря на серьезность самого события, его значительную длительность — не менее недели или даже десяти дней, физическую трудность выполнения всех процедур во время путешествия, родители к этому относились очень спокойно. Все объяснялось одним — авторитетом дяди Феди! Бесспорно и то, что пребывание целыми днями на реке, в придунайских просторах плавень, зарослей, лесов не могло не отражаться положительно на нашем развитии. Во всяком случае, плавать, грести одним веслом, организовывать бивуаки, ночевки мы научились очень быстро.

Наконец, можно очень кратко упомянуть и о двух чисто мальчишеских увлечениях — игра в футбол и собирание марок. Но если по первой теме об особых успехах говорить не приходится, то филателия — очень пышное название для того периода — захватила довольно серьезно. Запомнилось начало этого увлечения. Мы с моим приятелем рассматривали коллекцию одного взрослого собирателя марок. Естественно, я был поражен изобилием этих крохотных картинок и понимал, что это очень долгое и кропотливое дело. Мы завершили этот просмотр и с товарищем пошли домой. Вдруг он говорит: «Вот тебе на память — марка Данемарка и дает мне маленькую марочку Дании, красного цвета, стоимостью 15 центов. Это стала моей самой первой коллекционной маркой! С тех пор прошло много лет, я до сих пор изредка рассматриваю свою коллекцию марок, которая, к сожалению, за этот очень длинный и сложный период времени трижды (!) погибала — переезды, война, эвакуация, но интерес к маркам я сохранил, хотя собирать их прекратил.

1.10. Учеба в ренийской прогимназии

Сам процесс поступления в гимназический первый класс совершенно не запомнился. Это произошло так же, как и в начальной школе —15 сентября и, по простым расчетам, в 1936 году. Гимназия располагалась недалеко от нашего дома. Она была одноэтажной, с большим двором, огороженным забором со всех четырех сторон. Во дворе еще находились дом директора гимназии, пожалуй, не уступающий по размерам самой гимназии, и одно или два хозяйственных строения.

Впрочем, одно событие все же помнится хорошо — гимназическая форма, ее пошив, первое время ношения, смешанная гордость и вместе с тем большие неудобства: это были мои первые длинные брюки! Ну и, конечно, форменная фуражка с кокардой, где были вышиты знаки нашей гимназии. На левом рукаве куртки также была пришита гимназическая эмблема. Все это четко выделяло гимназиста от его прочих ровесников.

Условия учебы резко отличались от школьных. Первое и главное отличие — каждый предмет вел отдельный учитель. Назывались они профессорами. Ну а количество самих предметов — не менее десятка, включая Закон Божий. Его преподавал главный священник города, настоятель собора отец Черноуцеану, очень приятный, добрый был человек. Кстати, и оценки по религии (так назывался этот предмет) тоже были замечательными — только 10 баллов, других он не ставил.

Гимназист в новой форме. 1936г.

После первого года обучения в гимназии, а точнее, перед каникулами, в начале лета 1937 года меня и моего друга еще по начальной школе Толю Корелло совсем неожиданно для нас выбрали кандидатами на участие во всерумынском конкурсе гимназических учеников по нескольким предметам. Конкурс проводился периодически в Бухаресте и назывался «Молодежь Румынии» (Tinerimea Romana). От нашей гимназии было выделено четыре ученика: две девочки из старшего, 4-го класса для участия в соревнованиях по географии, а нас с Толей — по письменному румынскому языку. Конечно, даже тогда это событие трудно было переоценить! В качестве старшего сопровождающего от школы с нами должен был ехать учитель рисования, довольно известный в Рени художник Михаил Мензопулос (грек), очень коммуникабельный товарищ.

Видимо, в конце мая или начале июня наша команда из пяти человек на пассажирском поезде в мягком вагоне 2-го класса (сидячем) отправилась в Бухарест. Ехали примерно пять часов. Разместили нас в довольно простом общежитии, где мы, мальчики, получили по койке чуть ли не в физкультурном зале человек на 40. Правда, это было только на ночлег. Питание тоже было организовано в каком-то школьном общепите по выделенным талонам. Само соревнование проходило в лицее Лазар (liceul Lazar) в самом центре города, в непосредственной близости от городского парка Чишмиджиу (Cismigiu). Было предложено несколько тем для сочинения. Я выбрал простую тему — «Наш городской парк», написал странички три. Фамилия и место жительство участника зашифрованы. Все было интересно, впервые и очень загадочно. Результат соревнования нам не сообщили. Да мы и не ждали ничего особенного.

Вероятно, победители были, но не среди нас, провинциалов. Мы уже тогда поняли, что наградой следовало считать само участие в этих соревнованиях, отчего были предельно довольны и даже счастливы.

Вся поездка, включая дорогу, заняла дня четыре. В Бухаресте для нас организовали экскурсии в разные королевские музеи и резиденции. Запомнился довольно примитивный из фанеры и прорезиненных тряпочек аэропланчик, на котором вернулся в Румынию изгнанный поначалу из страны Кароль II — король Румынии. Конечно, Бухарест оставил тогда неизгладимое впечатление.

Я уже говорил, что учеба в гимназии значительно отличалась от учебы в начальной школе. Мало того что было несколько учителей, а не один, любимый и незабываемый Андрей Захарович Мурзаков, который вел все предметы. Новые учителя — профессора, особенно математик, директор школы, были духовно намного дальше от нас, суровее, что ли. Например, не только для нас, но и по разговорам старших учеников, у этого строгого математика высшей отметкой была 8. Никто не помнил, чтобы он ставил оценку выше. Даже получить за контрольную работу 7 считалось очень неплохо. Или историк Маркулеску и, особенно, географ Даманский обожали читать нам длинные нотации о нашем плохом поведении и слабом прилежании, не особо привлекая учеников интересными сведениями по своим предметам. Намного лучше обстояли дела с изучением языков. О румынском языке особо говорить нечего, но что касается французского и латыни можно считать, что нам повезло. Эти три профессора были дамы среднего возраста, весьма увлеченные методикой преподавания. Надо признать, мы по этим предметам успевали значительно лучше.

С нашим учителем рисования Михаилом Мензопулосом вдоль ограды парка Чишмиджиу

Особенно запомнилась профессор латыни Костинос. Она так старательно вдалбливала нам довольно непростую латинскую грамматику или заставляла заучивать наизусть по латыни уйму поговорок, цитат или даже отрывки речей великих римлян, что некоторые из них и сейчас помнятся! И надо согласиться, что знание этого «мертвого языка» не оказалось таким уж и бесполезным, особенно для достаточно образованных людей. Не обязательно быть юристом или врачом, чтобы чувствовать надобность в этих познаниях. Хорошо запомнились еще и уроки пения, особенно наш гимназический хор. Им руководил церковный служащий —дьякон Пали.

После того как я окончил три класса Ренийской гимназии, родители вместе с кишиневскими дедушкой и бабушкой, родителями мамы, решили, что мне не стоит продолжать учебу в Ренийской гимназии и последний, четвертый год. Лучше уже сейчас перейти в ту перспективную школу, где имеются все 8 классов и куда все равно нужно будет поступать. Это было правильно вдвойне, учитывая особые трудности перехода из 4-го класса в 5-й, где дополнительно требовалась защита малого бакалавра, то есть сдача дополнительных экзаменов, помимо тех, что полагаются за 4-й класс.

Глава 2. 1939-1941 годы

2.1. Кишиневский лицей

Таким образом, моя судьба была решена, я еду осенью учиться в Кишинев к нашим дорогим учителям-пенсионерам — маминым родителям, молдаванам по фамилии Рошка — это дедушка Григорий Константинович и бабушка Зиновия Васильевна.

Они и выбрали школу в Кишиневе: это оказался очень престижный лицей, чуть ли не лучший во всей Бессарабии. Назывался он «Первая мужская гимназия имени Богдана Петричейку Хашдеу». Сам Богдан Петричейку Хашдеу — известный классик молдавской литературы, критик. Думаю, что и перевод мой из весьма заурядной провинциальной гимназии в почти столичное привилегированное учебное заведение не обошелся без содействия дедушки и бабушки, многолетние заслуги которых на ниве начального образования в стране были бесспорными и признанными. Они оба проработали в сельских начальных школах, дедушка почти 50 лет, большую часть из которых был директором школы, а бабушка учительницей — 36 лет.

Григорий Константинович Рошка

Зиновия Васильевна Рошка

Интересно, что они учили детей и в русский период Бессарабии до 1918 года, затем продолжали свою работу в период ее отторжения при румынах, в обоих случаях на молдавском языке. Сами же окончили в свое время русские школы и владели этим языком безукоризненно. Большую часть своей жизни они прожили в молдавской деревне Танатары, недалеко от города Бендеры. Оба моих стареньких попечителя были предельно религиозны, да и их происхождение и ближайшая родня этому соответствовали — сплошные священнослужители. Жили они в небольшом пятикомнатном домике на окраине города, который был приобретен после выхода на пенсию, после ликвидации хорошего хозяйства в деревне. Они расстались с большим домом, огромным двором, садом и добротным деревенским хозяйством.

Мое поступление в лицей в 4-й класс ничем особенным не запомнилось. Но хорошо помню, как грустно было уезжать из Рени. Ехал я один, прямым поездом, родители мне собрали небольшой чемодан с самыми нужными личными вещами, все остальное необходимое предполагалось приобрести в Кишиневе под руководством бабушки. Очень было грустно в дороге. А она длилась часа четыре.

Занятия начались, по-видимому, как обычно, 15 сентября, но это был 1939 год, и я помню, что речь шла о начале какой-то войны. Признаюсь, этот вопрос меня очень мало занимал, хотя не сознавать серьезность обстановки было невозможно.

В 4-б классе, куда меня определили, абсолютно все были незнакомы. На переменках за дисциплиной по коридорам, в буфете наблюдал серьезный дядя, назывался он «педагог». Запомнил его фамилию — Григорович. Но одиноким я был недолго. Уже на второй день выяснилось, что недалеко от моего дома жил один из учеников моего класса, его тоже звали Колей, фамилия Чобану. Житель Кишинева, семья состояла из четырех человек: отец, инженер-строитель, мать, домохозяйка, и младшая сестра. Он был старше меня года на три, так как по болезни пропустил учебу. А вскоре оказалось, что он был еще и лучший ученик в классе.

Таким образом, у меня сразу появился хороший «старший» товарищ. Он незаметно взял шефство надо мной, малолетним, да еще и провинциалом. Затем выяснилось еще одно обстоятельство — у Колиного отца был мотоцикл, кажется марки «Дельта», и он разрешал ему иногда покататься на нем — Коля водить умел. Авторитет Коли Чобану в моих глазах возрос бесконечно! Понятно, что не раз, в свободные от уроков часы, мы на этой «Дельте» совершали кратковременные прогулки. Естественно, только с разрешения отца. Но главными развлечениями после приготовления всех уроков, в основном в воскресенье, были трамвайные прогулки на всю длину маршрутов и желательно с пересадками — так получалось и дольше и выгоднее, а также не частые, но довольно регулярные походы в кино. И хотя посещение кино было редким удовольствием, запомнился один фильм, который мы посмотрели дважды.

Фильм был, по нашему мнению, потрясающим, видимо американским, но тематика чисто английская, правда, все разыгрывалось на французской основе — на базе эпизода военных действий Иностранного легиона в Африке. Повторяю, нам он очень понравился, но мы друг другу признались, что до конца его не поняли, поэтому попросили разрешение посмотреть его еще раз. Назывался этот фильм на французском языке «BEAU GESTE» и сделан был по роману английского писателя Персиваля Рена «Похороны викинга». Главную роль сыграл знаменитый тогда Гарри Купер. Сюжет чисто военный, непрерывные бои солдат Иностранного легиона с берберами, туарегами, и все это происходило в знойных песках Сахары. Но самым любопытным в этой истории оказалось то, что окончательно в сюжете этого фильма я разобрался уже теперь — год или два назад, когда мне современные молодые люди легко нашли его в Интернете. Признаюсь, я был просто ошеломлен, начисто сражен: и окончательным пониманием сюжета — он оказался сложным, но чрезвычайно благородным, и возможностями Интернета, которые просто бесконечны! А с 1939 года как-никак прошло более 70 лет.

Здесь мне хотелось бы снова вернуться немного назад, к осени 1939 года. В Кишиневе продолжалась моя учеба в 4-м классе гимназии имени Б. П. Хаждеу. Необходимо вновь напомнить и пояснить, что в учебном смысле этот год был не совсем обычен. Наших 4-х классов было три параллельных, но в дальнейшем из-за предполагаемой реорганизация школы в ней должен был остаться только один 5-й класс. Совершенно очевидно, что чисто искусственно произойдет большой отсев даже успевающих учеников при переходе в группу старших классов. Об этом стало известно не сразу, а где-то в середине учебного года, и напряженность в успеваемости сильно выросла. На беду я заболеваю скарлатиной, причем —редчайший случай — второй раз! Бабушка добилась того, чтобы меня не госпитализировали, и очень строго выполняла все требования медицины дома. Лечащий доктор приходил регулярно, наблюдал, проверял, лечил, в итоге все обошлось благополучно.

Конечно, образовалось отставание от школьной программы, немедленно был взят репетитор, главным образом по языкам, остальные предметы наверстывал сам. Хорошо шли дела по химии, преподавал ее особо запомнившийся, явно незаурядный специалист Григорий Добында. Уже к концу года нам объявили, что помимо обычных экзаменов необходимо будет проходить конкурсный отсев — малый бакалавр для перехода в 5-й класс. Очень удивился, когда в списке сдавших оказался на 5-м месте среди порядка 100 учеников. На 1-м, естественно, был Коля Чобану. Настроение у нас было превосходное.

2.2. Атмосфера начала Второй мировой войны

Мы чувствовали, что в мире не все гладко, ведь с 1 сентября, после нападения немцев на Польшу, в мире фактически шла война. Правда, будучи еще только учениками 4-го класса, в возрасте 13–15 лет, мы как-то мало обращали на это внимание. Единственное нестандартное обстоятельство — это то, что нас, всех учащихся, уже пару раз собирали всей гимназией в актовый зал, и так называемый «командант» румынских бойскаутов, профессор по музыке со своеобразной фамилией Урлеску (что в переводе с румынского значило «крикун») провозглашал какие-то патриотические речи об единстве, об отпоре смутьянам, о сплочении рядов и т.д. Не помню, чтобы эти речи оставляли в наших настроениях что-то серьезное, но мы дисциплинированно выполняли все поручения. Тем не менее в один из осенних дней во всех утренних газетах (радио тогда массово не было, но кричали мальчишки — разносчики газет) появилось сообщение об убийстве премьер министра Румынии Арманда Калинеску. В это время мы шли в школу и все слышали. В школе нас от самого входа просили пройти в актовый зал. Он довольно быстро заполнился, на сцену вышли директор гимназии и, конечно, командант Урлеску. Не помню, что сказал директор, но профессор музыки буквально разразился гневной речью в адрес врагов страны, пробравшихся в верха и совершающих там преступления. Он очень воинственно грозил, что все, кто посягнет на власть, будут уничтожены, так же, как и те преступники, которые убили премьер министра! Собрание длилось недолго, минут двадцать, его итог — сегодня уроков не будет и все свободны. Мы в свой класс и не заходили, а прямо направились на выход. Кто-то сказал, что следует пройти на главную улицу, куда мы с Колей Чобану и пошли. Тогда она называлась Александровской, но не в честь русских императоров, а по имени одного из князей Молдавии — Александра Доброго (Aleksandru celBun). То, что мы там увидели, забыть было невозможно! На углу главной улицы и Пушкинской, это всего один небольшой квартал от нашей гимназии, прямо на асфальте тротуара лежали в беспорядке пять трупов мужчин молодого и среднего возраста. На другом углу этой же Александровской, но при пересечении с Армянской улицей, на двух ее углах также лежали трупы. Было очевидно, что их расстреляли и привезли сюда на обозрение. Все они были в штатской одежде. Рядом с каждой группой расстрелянных были установлены краткие надписи одного содержания: «Так будет с каждым, кто посягнет на устойчивость власти в стране» или что-то в этом духе. Мы с Колей были потрясены, удивлены и довольно понуро поплелись домой. Обсуждали одно: ведь не только в Кишиневе такое произошло, скорее всего, во всех крупных городах Румынии. А что могло быть в самом Бухаресте?

Одним словом, нам было понятно, что по всей стране подобных зрелищ, вероятно, не сотни, а тысячи! Со временем мы начали понимать, что в Румынии появляется новое политическое направление: вместо союза с Антантой (Англия, Франция) перспективнее — Ось (Рим, Берлин, Токио). А дальше борьба одних сторонников с другими. Похоже, что пострадавший премьер не собирался порывать со старым направлением — союзом с Антантой, а убили его легионеры — откровенные воинствующие фашисты. Но пока легитимная власть еще существовала, она жестоко расправилась с преступниками. Вот мы и видели их трупы на тротуарах. В целом это зрелище заметно подействовало на нашу психику. Несмотря на юный возраст, мы начинали понимать, что в стране, да и в мире, не все ладно. Ведь не случайно в Польше шла настоящая война. Дальнейшие события конца 39-го и начала 40-го года полностью подтвердили эти мрачные предчувствия.

2.3. Освобождение Бессарабии от румынской оккупации

В начале июня все школьные дела закончились, зачисление в 5-й — единственный класс — состоялось, и у нас возникла мысль: а не поехать ли нам вместе с Колей Чобану к моим родителям в Рени на каникулы? Этот вопрос мы решили положительно вместе со всеми нашими старшими как в Кишиневе, так и в Рени. А там нас ждали байдарки, Дунай, родительский дом и множество близких и родных. В двадцатых числах июня мы приезжаем в Рени, удалось и на Дунай выбраться, как вдруг, вот уж действительно гром среди ясного неба: ультиматум! СССР направило Румынии ноту о возвращении Бессарабии мирным путем, срок — три дня, в противном случае это произойдет силой! Без сомнения, новость положительнейшая, но как поведут себя румыны? В этот же день связываемся по телефону с родителями Николая, и принимается единственное правильное решение: срочно, вечерним поездом отправляем его домой, в Кишинев!

Недаром говорят, что человек предполагает, а Бог располагает! Но никто не сомневался, что аннексированная незаконно в 1918 году Бессарабия будет возвращена России. Однако и наше с Колей настроение легко себе представить — все планы полетели! Правда, все тогда обошлось мирным путем.

Двадцать восьмое июня 1940 года на долгие годы вошло в историю как день освобождения Бессарабии от румынской оккупации, которая длилась 22 года. Нам даже некоторые люди говорили, что это освобождение от «ига румынских бояр». Какого-либо ига, конечно, не было, но некоторое неравенство в учреждениях по сравнению с Валахией или Трансильванией, которые всегда выделялись, наблюдалось четко. Более того, наш папа с приходом в страну профашистского режима был довольно грубо, по надуманному поводу, снят с работы как глава технической службы города, хотя все прекрасно понимали, что его вина — русская национальность. Он судился по этому поводу и как раз к нашему приезду на каникулы из Кишинева выиграл третий суд о незаконности принятого властями решения, его полной невиновности и возвращения ему всей зарплаты за срок вынужденной безработицы. Оказалось, что как раз перед нашим приездом он получил первый довольно крупный транш оплаты. К сожалению, вторая часть не была возвращена из-за текущих событий.

Хорошо помню папиного адвоката, близкого знакомого, также ренийца, по фамилии Антиппа (грек). Он в самом начале заверил отца, что дело 100 % выигрышное, и предложил свои услуги за гонорар — 50 % от полученных компенсаций. Правда, предупредил, что дело будет долгим, нужно будет пройти три суда, до самого верха в Бухаресте. Все точно так и произошло. Адвокат хорошо знал румынские законы и их неукоснительную судебную систему.

Вернемся к событиям конца июня 1940 года. В городе стало довольно оживленно и беспокойно. По основным улицам, ближе к центру, на соборной площади, где размещалась полиция, постоянно собирались группы людей, обсуждавшие возможные предстоящие события. С уверенностью можно сказать, что настроение у подавляющего большинства населения было приподнятое, независимо от рода их деятельности, чего нельзя сказать о представителях власти, политиках, военных и полиции. Эти службы, особенно последняя, лихорадочно что-то грузили в ящики прямо на улице и на подводах куда-то все увозили. Похоже, что в сторону Румынии, причем даже на рыбачьих лодках через Дунай. Кульминация ажиотажа наступила в самые последние дни июня, когда прошел слух, что вот-вот появится Красная армия, а еще точнее — где-то высадили парашютистов! Последнее было таким интересным! Сейчас уж не помню точную дату — 29 или 30 июня, но вдруг многие побежали посмотреть настоящих парашютистов. Их было человек 10–12, молодых симпатичных простых парней, одетых в незнакомую форму, очень аккуратную и скромную. Значок — парашют и пилотки — нам особенно нравились. В этот же день в город по Болградской улице вошла довольно большая часть на военных машинах ЗИСах, в кузовах — солдат по 12, а сзади на крюке небольшая пушка.

Чувствовалось, что часть с трудом маневрирует по очень узким улочкам города, да еще по очень грубой булыжной мостовой. Восторгу местных мальчишек не было предела! Даже простые красноармейцы, все как один, были в аккуратном обмундировании, при оружии, с хорошими ремнями, с простыми, но незнакомыми знаками отличия. Ведь мы видали иногда румынских солдат, их старую потрепанную форму чуть ли не со времен австрийской кампании Первой мировой войны! Да и вид у них был какой-то пришибленный, изможденный, немолодой. Приподнятое настроение длилось у нас дня два. Затем, когда все части прошли, начались новые мероприятия: какие-то собрания с выступающими, даже местными горожанами, а затем митинги — мы этого слова раньше не слышали. К чему призывали ораторы, понять было трудно, порой выкрикивалась откровенная политическая болтовня. Заметные изменения произошли в быту, а точнее, на базаре и в мелких лавках. Румынские леи сразу потеряли какую-либо ценность, а новых денег просто не было. Это очень смутило все население. Когда через неделю откуда-то появились первые рубли — 1 рубль, 3 рубля, 5 рублей — на них можно было купить весь рынок за час. Появился обменный пункт: 1 рубль = 100 лей, но он скоро был отменен. Помню, что на 1 рубль кто-то купил полную повозку перцев. Можно было за этот же рубль купить 100 яиц. Это, правда, длилось недолго. Официальное упорядочивание курса денег началось с большим отставанием. Вначале повторили опыт первого обменного пункта: за 1 рубль = 100 лей, затем и его заменили на новый курс (1 рубль = 40 лей).

Наконец появились откуда-то рубли, видимо, были уже введены зарплаты. Самое заметное и, к сожалению, не очень положительное явление началось, когда стали приезжать семьи военных, просто советские служащие и их семьи.

Эти граждане начали очень удивлять местное население. Например, покупки на базаре часто рождали конфликты: минимальная порция приобретаемых ими яиц — 100 шт., но часто и 500 шт. покупались за один раз. Кур, цыплят, вообще птицы, обязательно надо было приезжим по несколько штук.

Базар пустел очень быстро. Об овощах я уже говорил. Дома наши местные домохозяйки, обсуждая это, разводили руками, не понимая, зачем нужно такое количество продуктов?

Примерно то же самое происходило в трактирах, закусочных, харчевнях. Заходят трое приезжих и заказывают графин вина (2 или 3 литра) и яичницу на сковородке из 12 яиц. Хозяин старается все быстро подать, приносит сковородку с заказом и… получает замечание: разве он не видит, что клиентов трое? Каждому по сковородке! Это я слышал неоднократно. Думаю, эти недоразумения вскоре были разрешены, но они оставили неприятный осадок.

В августе произошло еще одно неординарное событие: неожиданно в город со стороны Румынии из города Галац, через мост у реки Прут, стало поступать множество беженцев целыми семействами, со всем домашним скарбом: колясками, тюками, коврами и проч. Оказалось, это евреи, которым по договоренности государств румыны разрешали уехать, а мы их принимали. Из этих сотен, если не тысяч, людей образовался довольно большой лагерь недалеко от вокзала и речного порта, где просто под открытым небом они прожили не меньше двух-трех недель. Можно было наглядно убедиться, какую политику проводит Румыния.

Город Рени был не единственным пунктом такого переселения. Ясно было, что евреям в Румынии ничего хорошего не светит. Это явление оказалось не единственным. Появился и встречный поток, но это уже были немцы(!), проживавшие в Бессарабии еще со времен Екатерины Второй, того же типа что и немцы Поволжья. Их было несколько десятков тысяч, жили они компактно в колониях, в очень плодородном районе юга нашей провинции, их хозяйства отличались высокой культурой и добротностью. Но это их не остановило и им не помешало ответить на призыв: все бросить и переехать в Германию!

Порой можно диву даваться менталитету той или иной нации! Условия переезда у немцев нам известны: одиноким людям любого пола разрешалось забрать с собой имущество такого габарита, которое они могли бы перенести для перегрузки из машины в поезд: например, рюкзак и два чемодана. Семейные имели право на транспорт, повозку и две лошади, и все, что можно поместить в повозку, без седоков. Эти условия породили заключение множества фиктивных браков. Они помогли многим людям увезти побольше имущества. Для одиноких и пеших переселенцев немцы предоставили большое количество автобусов, в основном военных, которые курсировали непрерывно от городской соборной площади до моста через Прут. Длилось это мероприятие около месяца. Мы, мальчишки, и тут не остались без дела: немецкие шоферы на машинах ездили в Румынию каждый день, и леи им были полезны, а у нас они совсем обесценились. Вот и получился разумный торг: мы немцам ставшие ненужными леи, а они нам пачки сигарет, естественно, по весьма высокой цене. Все были довольны этой сделкой. Постепенно оба встречных потока иссякли.

Август кончался. Вскоре должны были начаться занятия в школе, но это уже будет совсем новая незнакомая программа, да и на другом языке. Тут мы с братом Сережей имели заметное преимущество перед многими сверстниками.

2.4. Учеба в восьмом классе десятилетки

Учебный год в новых условиях начался в первых числах сентября. Было объявление, приглашающее всех учеников города в нашу добрую старую прогимназию. Очень быстро стало ясным, что мне следует записываться в 8-й класс десятилетки. Кто так решил, было совершенно неясно, но потом мы выяснили, что каких-либо ограничений для неуспевающих, второгодников, не завершивших учебную годовую программу, нет. Всех уровняли не мелочась. Встретил довольно много ребят по учебе в первых трех классах. Надо было осваивать новый язык, новую письменность, новую учебную программу. С большим удовольствием узнали, что для местных учеников вводится отдельный курс русского языка уровня младших классов, который будет параллельно с программой 8-го класса их сопровождать весь учебный год. Было довольно забавно изучать творчество Пушкина, Лермонтова, Толстова и одновременно постигать кириллицу, морфологию, синтаксис, правописание русской грамоты. Но особых трудностей что-то не припомню. Видимо, знание разговорного языка все же заметно помогало освоению нового. Ведь надо себе представить трудности ребят, плохо знающих или совсем не знающих до этого времени русского языка. Очень хорошо мне запомнилось первое русское произведение, которое я сумел полностью прочитать и осознать. Это было сделано по совместной инициативе моей и мамы. Она настаивала на том, что нам надо научиться читать как можно быстрее настоящие русские произведения, и посоветовала начать с какой-нибудь маленькой книжечки, которую и подобрала. Называлась она «Тарас Бульба» — повесть Гоголя. Честно скажу, и сейчас хорошо помню, что из этих четырех слов я понимал только слово «повесть». Я, собрав всю силу воли, прочитал первые несколько строк. С большим трудом одолел первую неполную страницу и с удивлением понял, что это имя и фамилия доброго казака и рассказ о его семье, о жизни в украинском селе, но одно я почувствовал сразу: какой богатый, сочный, красивый язык повествования. Не помню, на каком месте, но интерес к чтению наступил где-то очень скоро, на второй или третьей странице. А в следующие дни я эту книжечку, не отрываясь, прочел полностью. И был ошеломлен всем: и сюжетом, и красивым богатым языком, наконец, сознанием того, что самостоятельно прочитал первую русскую книгу! Дальше пошло все намного легче.

Очень скоро понял, насколько богат, красив, глубок русский язык! Особенно в сопоставление с той грудой дешевой переводной румынской литературы, которую мы поглощали до этого. Это очень четко вырисовалось сразу. Рассказал родителям о своем «подвиге», они были очень довольны. А я еще долгое время был удручен тяжкой долей благородных, храбрых, патриотов-казаков, которых так мастерски описал, совершенно до этого мне неизвестный, Гоголь! Я так подробно остановился на этой «мелочи», потому что в тот переходный период тема языка, его освоения, возможность продолжать учебу даже нам, недорослям, казалась столбовой. Ведь мы уже приближались к завершению школы, а в наших «закромах», по сути дела, было пусто! Что касается других предметов, их преподавание и постижение мало отличались от румынского, поэтому их изучение не запомнилось.

Снова произошла передислокация места жительства нашей семьи. Отцу по должности потребовалось постоянно находиться в районе расположения командования части, в городе Болграде. Расстояние небольшое, около 50 км, но постоянные разъезды были крайне неудобны. Ему предоставили квартиру в Болграде, и в первых числах ноября мы туда переехали.

Новую школу мы с братом «освоили» без каких-либо трудностей. Были и преимущества у новой школы: болградская десятилетка оказалась гораздо выше по уровню, чем ренийская. Успели даже участвовать в первом для нас праздновании годовщины Октябрьской революции.

2.5. Землетрясение

А в воскресенье 10 ноября, после окончания традиционных трехдневных праздников, в 4 часа утра мы проснулись от какого-то неясного грохота, шума, тряски. Это длилось минуты четыре, в квартире все ходило ходуном. Сестра от перепуга кричала в голос. Оказалось, что это был отголосок крупнейшего землетрясения в Румынии, эпицентр которого находился под Бухарестом. В церкви недалеко от нашего дома раскачались и звенели колокола.

Утром стало ясно, что в школу идти не надо, рухнула полностью двухэтажная стена. Дня через два занятия возобновились. Учеба довольно скоро вошла в нормальный ритм, мы понемногу осваивались и вполне успешно завершили первый учебный год в десятилетке. Мы к ней быстро привыкли, и нам казалось, что большого различия между нами, школьниками разных формаций, не осталось.

В начале июня наступили каникулы. Дней десять была непогода, а дальше мы стали планировать возвращение в Рени, на Дунай, байдарки давно нас ждали. Отец предполагал жить на два дома. Окончательно поездка в Рени была запланирована на воскресенье 22 июня. Утром должна была приехать за нами казенная машина, полуторка. Что произошло дальше, нетрудно себе представить.

Глава 3. 1941-1945 годы

3.1. Начало войны. Эвакуация

Снова в 4 часа утра раздался знакомый грохот, сотрясение дома, даже сильнее, чем было в ноябре, крики испугавшейся сестры. Одним словом, опять землетрясение.

Мы, захватив самые необходимые вещи, выбегаем во двор. Отец вышел на улицу, но вскоре, задумчивый, вернулся, ничего не сказав. Грохот продолжался где-то отдаленно. Примерно через час пришел военный из части, где работал отец, и просто сообщил, стараясь нас успокоить: «Не паникуйте, это не землетрясение, это война, нас бомбили с воздуха».

Наша реакция была мне непонятной, но вскоре, ровно в шесть часов, бомбежка началась вновь. Тут послышалась четкая команда: все в погреб, куда мы и посыпались, кто как мог. Хуже всего чувствовала себя мама. Лестница крутая, погреб глубокий и очень холодный. В восемь часов — третья бомбежка, все повторилось: грохот, погреб, крутая лестница. И так до двенадцати часов дня. Дальше начались приготовления, как оборудовать погреб в качестве убежища, но как быть с холодом? Нашлась теплая одежда, и всю ночь, перепуганные непрерывными бомбежками днем, как-то пересидели в погребе. Бомбежек не было. На следующую ночь договорились с соседями, у которых был не такой глубокий (и холодный) погреб, ночевать с ними. Бомбежек ночью опять не было. На третью ночь мы все спали в своих кроватях, но нужные вещи были под руками наготове.

Не могу не сказать, какие меня тогда мысли посещали: ведь война — это штука затяжная, ну никак не меньше двух-трех недель. Как же можно прожить нормально, если ты постоянно несешься в погреб? Мне казалось, что какие-то решения существуют, но мы их пока не знаем.

Так прошли первые 17 дней войны. Утром 9 июля приходит отец с работы и просит, чтобы мы быстренько собрались, после обеда или ближе к вечеру подъедет машина, мы должны эвакуироваться. Признаки окружения нашей территории были налицо: уже три дня ни разу не бомбили! В 5 часов вечера пришла полуторка, мы побросали в кузов свои узлы, а у сестры Ляли был хороший большой фибровый чемодан. Все пятеро уселись на досках в кузове и выехали из города по направлению к Одессе.

Впоследствии стало известно, что один из первых ударов румыны нанесли по участку границы Джурджулешты — Рени — Картал. 19 июля 1941 года в 22:00 главные силы, оборонявшие город Рени, оставили его, а 20 июля румыны полностью оккупировали Ренийский район.

Ночью переночевали в машине у Овидиополя, видели воздушный бой с прожекторами, зенитками и двумя сбитыми «мессершмиттами», чему несказанно радовались. Утром около 10 часов проехали через шумную и довольно беспорядочную Одессу. Нашли там очень дальних родственников, поселились у них, но Одесса не оказалась глубоким тылом. 23 июля, в сильнейшую бомбежку, на подводе с двумя лошадьми, которых отцу предоставила воинская часть, мы с большим трудом и риском выехали в сторону Николаева. Это все, чем могла помочь воинская часть, где работал наш папа.

В Николаев мы приехали в полдень. Контраст обстановки нас поразил! Никаких следов войны, кроме слухов, редких газет и радио! Полное внешнее спокойствие, но люди знают, идет война, правда, до них она не дошла, ни разу враг не смог добраться до города, он был великолепно защищен военно морской авиацией! Жители города бросались нам помочь, предлагали жилье, любые услуги, помощь, хотели кормить, мыть, сочувствовали, как могли. Поразительное было отношение к беженцам! Но у нас было направление на Полтаву.

Поэтому, побыв в Николаеве дня три, мы проехали на нашей подводе до станции Снегиревка. Здесь расстались с нашим гужевым транспортом и пересели на железнодорожный, но первый подходящий эшелон пришел только через два или три дня. Он состоял из платформ, на которых везли с фронта пустые гильзы от снарядов. И мы туда тоже забрались. Далее — железнодорожные станции Апостолово, Запорожье, Пологи, Синельниково. Наконец, оказались в Харькове. Отсюда было проще попасть в Полтаву: 5 августа в 6 часов утра мы туда приехали и выгрузились на платформе Харьковского вокзала.

Довольно быстро нашли дядю Володю, маминого брата, и первые дней пять прожили у него. Затем легко нашли себе свободную квартиру у старушки и жили спокойно не меньше месяца. Папа нашел свою часть и продолжал работу по строительству укреплений, а мы четверо спокойно жили мирной жизнью — в Полтаве было тихо. Но около середины сентября все резко изменилось. Немцы дошли до Полтавы и начались бомбежки по несколько раз в день. 17 сентября на полуторке с военными строителями нам с большим трудом удалось выехать из города. В это время часть Полтавы со стороны Киевского вокзала уже была занята немцами. 18 сентября город был полностью захвачен.

До 1 октября на папиной машине вместе с его частью мы передвигались  совсем недалеко от фронта. А далее, в соответствии с приказом командования нас отправили в тыл, а отец оставался в части.

Я очень отчетливо помню, как наша семья переезжала в город Уральск, который был в то время областным центром Западно-Казахстанской области.

Нас — мать, старшую сестру Елену, младшего брата Сергея и меня — на военной машине доставили к железнодорожной станции Лиски, где мы пробыли четверо суток, потому что не могли сесть ни на один поезд, и лишь на пятые сутки с большим трудом сумели попасть в плацкартный вагон пассажирского поезда, который шел в город Уральск. Ехали долго. Начали испытывать нехватку продуктов, поэтому, наверное, так ярко запомнился один эпизод. Во время длительной остановки в Саратове мне — главному добытчику пропитания — повезло: без больших трудностей я купил в магазине за очень небольшие деньги (1,5– 2 рубля) огромный каравай весом не менее 2,5 кг белого хлеба — красивого, пышного, румяного. В то время это было удивительно и показалось нам добрым предзнаменованием.

3.2. Уральск

Наконец, спустя полмесяца, 15 октября в первой половине дня мы прибыли в Уральск. Остатки нашего скарба, все, что удалось сохранить, сдали в камеру хранения вокзала и налегке отправились в город. Хорошо помню, что между вокзалом и городом тянулось довольно большое пустынное пространство, где не было ничего — ни деревьев, ни строений. Пролегала лишь одна узкая пыльная дорога, которая вела в город, где она расширялась и становилось центральной улицей — Советской. Первый вид транспорта, который мы встретили на этой улице ближе к центру города, была небольшая низкая четырехколесная повозка; ее неторопливо тянул огромный двугорбый верблюд. Картина была непривычной, забавной, нам очень понравилась и почему-то вселила в нас уверенность, что на новом месте все будет хорошо.

Во время Гражданской войны мама несколько лет жила в Уральске со своим первым мужем врачом Г.А. Турыбриным, который в 1919 году умер от тифа. И по приезде в этот уже знакомый ей город она без особого труда нашла его родственников. Те очень приветливо приняли нас, на первое время разместили у себя в доме на улице Кирова, 7. Без проволочек удалось стать на учет как эвакуированной семье фронтовика, получить продовольственные карточки. Мы с братом пошли в среднюю школу № 1, он поступил в 4-й класс, а я — в 8-й.

3.3. П/Я №231. Слесарь-сборщик

Летом 1942 года ученики старших классов были направлены в колхоз и на лесозаготовки. Проработали все лето и начало осени, потом вернулись в город, начали учиться. Однако в октябре того же года школу закрыли, большинство ее учеников пошли работать, главным образом на завод № 231 им. К.Е. Ворошилова, эвакуированный в Уральск из Ленинграда, а некоторые мои школьные товарищи, в основном девушки, — учиться и работать по медицинской части, в больницы и в военные госпитали.

Так я оказался на заводе. Меня направили в цех № 8, где создавались и испытывались морские мины типа М-08, которые мы для краткости называли просто «шарами», и якоря к ним. Здесь я начал осваивать специальность слесаря-сборщика. В бригаде сборщиков и испытателей было шесть человек, во главе ее стоял Кутафин (к сожалению, имени и отчества не помню), опытный специалист 6-го разряда, по возрасту много старше остальных членов бригады.

Там же работали его брат, а также Саша Бачев и Алексей Рыбинсков, ребята на год-два старше меня. А мне только что исполнилось 16 лет, никакого опыта работы у меня не было, все приходилось осваивать с нуля. Началась учеба. Не помню, чтобы с нами проводились какие-то занятия по теории, а профессиональная подготовка велась непосредственно на рабочем месте, в процессе производственной деятельности. Запомнился наш учитель, довольно пожилой мастер Карякин, который любил свое ремесло и старался все свои знания, опыт, практические умения передать нам, своим ученикам. От него мы узнавали такие тонкости слесарного дела, на которые при обучении чаще всего не обращают внимания, получили много полезных советов: как пользоваться тем или иным инструментом, как рубить металл зубилом, какой должна быть поза рабочего перед слесарными тисками при разных операциях — обработке металла напильником, резке металлической ножовкой, сверлении отверстий дрелью и т.д. Особенно запомнилось его постоянное напоминание, которое он не уставал повторять: ни в коем случае не надо бояться испачкаться во время работы какими-то смазками, краской, опилками. «Это не грязь, — внушал он нам, — а неизбежные издержки производства». Очень скоро, через три месяца практических занятий, я получил 3-й разряд слесаря-сборщика. Для меня это стало событием.

Вскоре были призваны в армию оба брата Кутафины, а вслед за ними ушел на фронт и Саша Бачев. Бригаду пополнили двумя совсем юными мальчиками, а бригадиром на короткий срок назначили самого старшего по возрасту Алешу Рыбинского. Но вскоре и его отчислили из бригады, назначив сменным мастером участка. Пришлось мне в возрасте 17 лет возглавить бригаду слесарей-сборщиков и испытателей мин.

Теперь я отвечал не только за себя, но за всю бригаду, за то, как мы выполняли план, как обеспечивали качество работы. Наверное, в основном я справлялся, потому что к одному из праздников меня премировали хлопчатобумажным отрезом на костюм. Из этого отреза мне сшили костюм, когда я уже учился в институте. Носил его долго.

Снимок на паспорт. 01.10.1942 г.

Вновь прибывшее в бригаду подкрепление — 14-летний Коля Шувалов, местный житель, и 12-летний Санька Слуцкер, небольшого роста, эвакуированный из Белоруссии. Оба они оказались не по возрасту разумными, хорошо воспитанными, дружелюбными пареньками, и у нас быстро установилось полное взаимопонимание, сложились хорошие товарищеские и деловые отношения. Были в бригаде еще два мальчика из местных, как мне помнится, оба примерно моего возраста — Садык Айтюшев и Равиль Тугушев. Они были, образно говоря, «старожилами» бригады еще со времен Кутафиных. Вот в таком составе бригада из пяти человек проработала с 1943 года до лета 1945 года.

Не могу не рассказать об условиях, в которых мы работали. Режим работы на заводе был простой: длительность рабочей смены — 12 часов с обеденным перерывом в 1 час. Работали в две смены: дневная продолжалась с 8 до 20 часов, а ночная начиналась в 20 часов, заканчивалась в 8. Пересменки — один раз в неделю. Выходных, праздников и отпусков у нас не было. В обязанности наших двух сменных бригад (дневная и ночная) сборщиков и испытателей «шаров» входило много операций, на первый взгляд простых, но ответственных. Нужно было освободить от штамповочных излишков (гофров) заготовки полушарий, которые завод получал из г. Петропавловска, и так подогнать их друг к другу, чтобы образовался полноценный шар.

Это была непростая операция, требовавшая от рабочих большой затраты физических сил, поэтому мальчишкам, работавшим в бригаде, приходилось тяжело. Потом вручную, тяжелыми кувалдами и молотками, рихтовались края полушарий, чтобы получался прочный стык по окружности шара. Намечалось шесть отверстий-горловин для будущих взрывателей и три — для рым-колец и серьги. Всю разметку и подгонку этих предметов друг к другу выполняли мы, слесари-сборщики. Затем подготовленные заготовки передавались на участок сварки, который был совсем рядом с нашим. К ответственнейшей операции сварки всех соединений приступали электросварщики, пожалуй, самый элитный отряд рабочих нашего цеха. Одного из них особенно хорошо помню — Сергея Карпенко. После выполнения всех сварочных работ шары вновь возвращались к нам, и мы приступали к испытанию их на плавучесть, герметичность и гидравлическую прочность. Этим операциям подвергалось каждое изделие, и если обнаруживались хотя бы незначительные огрехи сварщиков, изделия возвращались виновникам для исправления брака. Затем они вторично проверялись нами. годные, т.е. выдержавшие все испытания, шары сдавались поштучно работнику ОТК (отдела технического контроля), который ставил на них клеймо, если не находил никаких изъянов. Далее шары перекатывались на пескоструйную обработку, после чего поступали в малярное отделение на покраску. Хорошо запомнилась молодая девушка, бригадир маляров Надя Капустина, которая вместе со своими девчатами окрашивали их в темно-красный цвет, придавая нашим не очень красивым пятнистым «железякам» довольно симпатичный вид. И уже после всех этих операций и хлопот представитель военной приемки, а попросту «военпред», выбирал несколько готовых изделий и ему, по его же выбору, демонстрировались некоторые контрольные операции. Эту ответственную процедуру, как правило, выполнял только бригадир. Вся эта однообразная и изнурительная работа повторялась из месяца в месяц без каких-либо исключений и изменений. И так три долгих года.

К сожалению, в работе завода и всех его подразделений не было ритмичности, стабильности, что в значительной степени определялось задержкой с поставками заготовок полушарий из Петропавловска. В начале месяца работы было, как правило, мало, и мы выполняли разные работы, тоже важные, но несвойственные нам. В середине месяца заготовки начинали появляться, мы потихонечку «разворачивались», а в двадцатых числах всегда начинался штурм, переходящий к концу месяца в настоящий аврал. Нередко в эти дни к нам приходил начальник цеха и уговаривал поработать вторую, третью смену практически без отдыха. Удавалось иногда передохнуть чуть-чуть, привалившись к верстаку или к станку, а потом поднимались и снова принимались за работу. Особенно трудно было ночью.

Очень редко, но бывало, что и на пятую смену оставались. Это повторялось постоянно. Даже нам, молодым рабочим, видно было, что подобная практика ненормальна, но, очевидно, в тех условиях преодолеть подобный недостаток было трудно. А может быть, и невозможно. Мы понимали, что это не прихоть начальника, а требования фронта, и оставались, работали. В эти дни нас поощряли дополнительными талонами на питание, но это мало помогало, мы буквально валились с ног, засыпали ночью прямо на рабочих местах, получали травмы.

Зато все, что было связано с обеспечением материалами, приспособлениями, станками, инструментами, вспомогательным оборудованием, дело обстояло почти безупречно. Я не могу вспомнить ни одного случая, чтобы из-за их отсутствия или несвоевременного устранения поломок оборудования, инструмента, которые, конечно, случались, были задержки в выпуске продукции. В этом большая заслуга наших ремонтников.

3.4. Вечерняя школа рабочей молодежи

В это тяжелое для страны и для всех нас время произошло важное событие, оказавшее влияние не только на мою дальнейшую жизнь. Осенью 1943 года появилось правительственное постановление о том, что для работающей молодежи создаются специальные школы, в которых можно обучаться без отрыва от производства. Они так и были названы — вечерние школы рабочей молодежи. Постановление вызвало большой энтузиазм среди молодежи, с нашего завода в школу записалось почти 50 человек, в том числе и я. Помню, что занятия проводились три раза в неделю — в понедельник, среду, пятницу, и в эти дни у учащихся был укороченный 8-часовой рабочий день. В школе нас подкармливали, в день занятий давали кусок хлеба с чаем. Наверное, чтобы лучше занимались, а то на пустой желудок голова плохо работала. В то голодное время это было ощутимым подспорьем и очень ценилось. До сих пор удивляюсь: идет кровопролитнейшая война, страна живет в величайшем напряжении, и в это время работающей молодежи предоставляется возможность учиться, для чего создаются необходимые условия.

Однако совмещать напряженную работу с учебой в школе было невероятно трудно, не все справились с этим, и аттестаты зрелости, впервые введенные в том году, получили лишь 11 человек. Я оказался среди них и был необыкновенно счастлив.

Благодаря вечерней школе я не потерял в учебе ни одного года, своевременно получил среднее образование и в 1945 году поступил в один из лучших вузов страны — Ленинградский политехнический институт. Успешно закончил его в 1951 году по специальности «инженер-металлург», направление — «металловедение и термическая обработка металлов».

Прошло более 60 лет, как я ушел с завода и покинул Уральск.

Но все, что я пережил в те годы, помню очень хорошо. Часто вспоминаю заводчан, с которыми вместе работал. Хотелось бы узнать, что с ними стало, где они сейчас, как живут. Самым близким моим другом в те годы был Алеша Портнов. Он — коренной житель Уральска. Познакомились мы с ним еще в школе, когда учились в 8 классе школы № 1, потом вместе попали на завод и вместе уехали: я — в Ленинград, а он —в Москву, чтобы продолжить образование. Сколько же мы с ним выпустили военной продукции! До 60-х годов мы встречались, потом он, окончив институт стали, переехал на Украину, и больше я ничего о нем не знаю. Хотелось бы узнать о Володе Фунтикове, который руководил в то время параллельной бригадой слесарей-сборщиков, нашей сменщицей; о Мише Мелях, бывшем токаре по обрезке гофров на полушариях, чей огромный станок стоял буквально в 10 метрах от наших испытательных механизмов; об Анваре (фамилия уже забылась), пареньке, очень близком мне по духу, работавшем на «якорях». Мы жили недалеко друг от друга и часто вместе ходили в школу, любили обсуждать прочитанные книги. Помню еще, что был у нас очень авторитетный, несмотря на свой юный возраст, старший мастер Женя Букин. На нас, с его точки зрения, «мелюзгу», он не обращал никакого внимания, но все-таки запомнился мне.

Последним при мне начальником нашего цеха был Абрам Яковлевич Годин, эвакуировавшийся в Уральск из Ленинграда вместе с заводом. Это он оформлял и подписывал мои документы, когда я увольнялся с завода, «благословил» на поездку в Ленинград и советовал не колебаться, не сомневаться в выборе профессии. Такая моральная поддержка тогда для меня была очень важна, и я благодарен ему. Парторг цеха Разуваев, фронтовик, прибывший в наш цех после ранения и получения инвалидности, комсорг завода Саша Фартуков, прежде работавший бригадиром ремонтников, — это тоже люди, которых я очень хорошо помню. Сохранилась у меня интересная фотография: мы, выпускники вечерней школы, сфотографированы с директором завода того времени Иваном Дмитриевичем Яблоковым.

В повседневной работе мы с ним не общались, но, несмотря на занятость, он нашел время сфотографироваться с заводчанами, первыми получившими аттестаты зрелости в вечерней школе.

Сравнительно недавно, причем совершенно случайно, я встретился с бывшими одноклассниками и сослуживцами по заводу — Викторией Федоровной Якушевой, Юлией Константиновной Жуковой, Евгением Ивановичем Коротиным. Все они — коренные уральцы. Первые двое живут в Москве, я специально ездил к ним на один день, и весь день мы проговорили о том времени, об Уральске, который для меня тоже стал родным, о заводе, о тех, с кем вместе работали и учились. А Евгений Иванович живет в Петербурге, куда он сравнительно недавно переехал, чтобы быть поближе к сыновьям. С их помощью я нашел Колю (Николая Никитовича) Шувалова, моего ближайшего соратника по бригаде. Ему, как и всем нам, за 80 лет, он по-прежнему живет в Уральске, ветеран завода. Конечно, мы с ним списались и уже не раз поговорили по телефону. Естественно, было бы много лучше встретиться, но пока еще не знаем, как это сделать. Нельзя не согласиться, что наша встреча через 65 лет, бесспорно, настоящее чудо.

Рабочие завода №231, окончившие без отрыва десятилетку в дни войны, вместе с руководством завода.
Стоят: Кукин Анатолий, ?, Портнов Алексей, ?, Греков Николай. Сидят: Чиликин Лев, Фартуков А. (комсорг), Яблоков И. Д. (директор), парторг и профсоюз. Внизу: ?, Букреева Рита, Батина Нина. Памятный снимок — август 1945 г.

У всех у нас по-разному сложилась жизнь, но мы очень близки по мироощущению, по оценке прошлого и настоящего. И еще хочу сказать, что завод стал важной вехой в моей жизни, первой трудовой и жизненной школой, которая многому научила меня и не только дала профессиональные навыки и трудовую закалку, но способствовала формированию моего характера и определила мое будущее.

3.5. Ещё  немного о школе рабочей молодежи   

Сообщение о том, что в ближайшее время будут открыты специальные школы для работающей на заводах молодежи, прервавшей из-за войны свое обучение в 1942 году, быстро облетело всех нас, — многочисленных молодых работников военного завода п /я № 231 и было воспринято с большим оптимизмом. Событие произошло, сейчас точно не припомню, но думаю, где-то во второй половине 1943 года, а может быть, даже в сентябре. Хорошо помню, что оно было оценено нами как редкое в те времена очень положительное известие, соизмеримое разве что с уровнем начавшихся успешных действий нашей армии на фронтах — разгромом и пленением вражеских армий под Сталинградом или недавно победном гигантском сражении под Курском. Других особо приметных положительных известий в те времена не припомню.

Разумеется, сначала нас собралась довольно большая группа ребят, записавшихся прямо в цехе, в рабочее время, у пришедшего со стороны представителя. Тогда же было объявлено место расположения вечерней школы — на углу пересечения улиц Кирова и Советской у дома Карева, практически это был центр города и недалеко от завода. Ранее это помещение также принадлежало школе, но я не помню, какой. Помню, что туда мы пришли в 6 часов вечера. Нас оказалось около 50 человек, и не только с нашего завода. Несколько ребят, в основном девочки, работали на других предприятиях.

Нам объявили условия посещения школы, они были простые, четкие и удобные: три раза в неделю — по понедельникам, средам и пятницам, всегда в 6 часов вечера будут проводиться занятия в объеме трех-четырех учебных часов с перерывами. Не помню точно, но мне сейчас кажется, что предполагалось организовать занятия для разных уровней по программам 7–10-х классов. Я, естественно, как закончивший 8-й класс, поступил в 9-й. Предметы предполагалось изучать те, что предусмотрены его программой, за исключением физкультуры. В нашем классе было 12–15 учеников, большинство с нашего завода. Завод ни разу за время учебы не чинил нам каких-либо препятствий в посещении школы. Заметного ущерба производству наше временное отсутствие тоже не причиняло, ведь в день учебы мы большую часть смены проводили в цехе на рабочем месте. Нам лишь разрешалось уходить на три часа раньше — в 5 часов вместо 8 при работе в дневную смену, которая длилась 12 часов. При работе в ночную смену в школьный день мы должны были приходить на работу после школы не позже 11 часов вечера и работать до 8 часов утра. Такое расписание работы и учебы фактически устраивало все три стороны: и нас, учеников, и производство, и школу. Был еще один маленький, но очень трогательный поощрительный момент в нашей школьной жизни: всем учащимся в день занятий в первую переменку выдавался крохотный пончик весом 50 г, который организованно получал и приносил в класс староста или дежурный. Это тоже увеличивало наше желание учиться.

Признаюсь, совершенно не сохранились в памяти подробности почти по всем изучаемым предметам, кроме одного — русской литературы. Ее вел наш директор школы по фамилии Родя (кажется, Яков Михайлович). Его занятия очень хорошо запомнились, думаю, не мне одному. Это был превосходный учитель, умеющий почти с артистическим талантом доводить до наших довольно приземленных в то время чувств величие русской словесности. Особенно ему нравилось рассказывать о русских символистах начала ХХ века. Он не ограничивался раскрытием истории, течениями, различием особенностей этого жанра. Часто с незаурядным талантом он декламировал наизусть большие отрывки или целые произведения Блока, Бальмонта, Бурлюка (его он почему-то особенно выделял), З.Гиппиус, Маяковского (особенно начальный период его литературной деятельности), Сологуба, Хлебникова.

Было впечатление, что он знал наизусть все произведения этих своеобразных творцов и мог о них рассказывать бесконечно. Естественно, такие уроки не могли оставить никого равнодушным, даже нас, в те годы сильно отвлеченных от искусства суровым бытом военного времени и нелегкой работой на заводе. Похоже, на уроках Я.М. Роди мы просто переносились в другой мир интересов, совсем не похожий на наш текущий суровый быт. Внешний вид Я.М. Роди также хорошо запомнился: высокий, темный, очень худой, немного согбенный, средних лет мужчина с густой черной шевелюрой. Он не был призван в армию из-за болезни — тяжелой формой туберкулеза легких.

Как уже сказал, о других предметах при всем старании вспомнить ничего не могу. Разве что учительницу французского языка (я, бывший ученик румынской гимназии, знал его неплохо), которая и во время учебы, и в дальнейшем при сдаче экзаменов очень поощрительно относилась ко мне. Но хорошо помню, что главные школьные предметы 9-го и 10-го классов изучались все. Доказательством тому — наши экзамены за первый год обучения и наши табели годовых отметок по всем предметам при сдаче экзаменов в конце года. На время сдачи экзаменов завод предоставлял нам недельный отпуск. Такое происходило после окончания 9-го и 10-го классов. К сожалению, у меня эти табели не сохранились. Но в конце 1945-го учебного года был впервые введен аттестат зрелости, экзамены по которому следовало сдавать особо. Помнится, что это было в период сдачи наших экзаменов за 10-й класс. Нам сообщили, что предстоит повторно пересдать все экзамены, но уже на аттестат зрелости — всего около 12 предметов. В связи с этим администрация завода распорядилась продлить нам отпуск еще на 20 дней. Ну а мы, только что «отмучившиеся» с первой серией экзаменов, вновь приступили к подготовке. При этом нас всех почему-то освободили от необходимости сдавать два экзамена — устный и письменный по казахскому языку. Этот аттестат у меня сохранился, да еще на двух языках — казахском и русском.

Хочется в заключение сказать, что переоценить такое мероприятие, предпринятое в те годы правительством, как открытие вечерних средних школ рабочей молодежи, невозможно! Оно свидетельствовало о настоящей заботе государства как о будущей собственной судьбе, так и о заботе самих граждан и их развитии в мирное время. Иначе это и не могло быть воспринято. На заводе каких-либо торжеств или даже громких слов по данному поводу не было никаких. Единственное, что удалось сделать, и то по инициативе наших рабочих-школьников, — это сфотографироваться всей группой учащихся нашего завода, окончивших школу и получивших аттестат зрелости. Таких оказалось 8 человек. Фотографировались вместе с руководством завода — генеральным директором, секретарем парткома, секретарем ВЛКСМ и профсоюзным руководством. Снимок удалось сохранить, неоднократно размножить и раздать всем желающим. К сожалению, некоторые имена участников мною забыты, так как работали в разных цехах.

А теперь постараюсь дать некоторые пояснения на возможные вопросы, которые могут возникнуть. Конечно, школа была городская и, думаю, не единственная (правда, другие школы, возможно, были открыты не одновременно с нашей). Причем уверен, что такие школы были открыты по всему Союзу. Вероятно, жизнь в них была неодинаковая, все зависело от уровня местной власти, но основа, думаю, была общая —государственная.

О количестве уроков уже сказал — по 3 – в день. Пропусков по причине школы не припомню. А по причине неявки учеников, думаю, такого быть не могло. Неявки самих учеников, конечно, были, например в случае авральной работы на заводе в конце практически каждого месяца. Про себя не помню, но, думаю, что такие пропуски были. Наверстывали, очевидно, с кем не бывает? Домашних заданий, не припомню, но на сдачу годовых экзаменов завод давал короткий отпуск.

Никаких учебников или пособий не помню, но записи на уроках вели, наверное, какие-нибудь тетради простенькие купить была возможность. Писали карандашом.

О пончиках. Следует признаться, что я одно время был старостой, а дежурили мы по очереди, ну и немного шалили: по списку числилось 15 человек, а приходило и меньше. Все излишки мы строго делили поровну. Условия учебы в школе были совершенно нормальные: свет, тепло, парты, доски, мел, причем круглый год. Не помню, были ли каникулы.

Подготовка к учебе была у нас слабенькая, но по своему примеру могу сказать, что этого было достаточно для достижения минимума знаний. Ведь вскоре (через месяц) мне пришлось сдавать приемные экзамены (7 предметов) в Ленинградский политехнический институт, и я, хоть и на тройки, но вытянул, а по химии и языку было 5 (выручил французский).

Со стороны администрации никаких торжеств или похвал не было, только общая фотография, и то по нашей инициативе.

Времена были суровые, мы не в обиде.

Санкт-Петербург, апрель 2012 г.

Далее

В начало

Автор: Греков Николай Александрович | слов 15768


Добавить комментарий