Выпускник школы в летний зной
Дом родимый покинул свой,
Сделал смелый шаг в первый раз –
Поступил во ВКИАС!
В. Молотов (из наших)

Июль 54

В 1954-ом году в Ленинграде стояло жаркое лето. И дело не только в погоде – шел прием в высшие учебные заведения. Конкурс в те годы был очень большой, особенно в престижных вузах. Огромным он был и в военных учебных заведениях. Военное образование выпускники школ в то время могли получить, как правило, в средних военных и высших военно-морских училищах. В военные академии принимали только офицеров. В Ленинграде исключением являлись Академия связи и Военно-воздушная академия им. Можайского, куда с 1952 года стали принимать гражданскую молодежь.
Я узнал об этом от моего двоюродного брата Виктора Ефимова, который поступил в академию связи после окончания школы в 1952-ом году. Дело в том, что он шел по стопам своего отца – Ивана Александровича, окончившего Военную электротехническую академию РККА в 1927 году.

Виктор в 1954-ом году был уже младшим лейтенантом, так как по существовавшему первое время положению, слушателям академии из числа гражданской молодежи первичное офицерское звание присваивали после успешного окончания первого курса. Это означало, что они находились на казарменном положении всего один год! После окончания третьего курса им присваивали звание техника-лейтенанта, они получали хорошее по тем временам денежное содержание и могли жить самостоятельно. Уже одно это привлекало молодых людей, большинство которых в то послевоенное время жило в трудных условиях, и материальных, и жилищных.

Конечно, большую роль в нашем выборе играло и то, что академия связи и ее выпускники пользовались большим авторитетом и уважением не только среди военных, но и среди гражданских специалистов в области связи. Естественно, что эта информация была доступна в основном ребятам из семей военных и учащихся суворовских училищ, поэтому среди поступавших таких было большинство.
Главным препятствием для приема были экзамены! По воспоминаниям Димы Череваня на 150 мест претендовали около 850 человек, не считая поступающих вне конкурса некоторых суворовцев. Конкурс был очень большим, о чем свидетельствует величина проходного балла: 39 из 45, то есть на 9 экзаменах можно было получить не более 6 «четверок». И это при том, что мы в том году сдавали 7 выпускных экзаменов в школе!

Иногородние абитуриенты жили на территории академии в большом ангаре, в котором зимой стояли автомобильные аппаратные с различной техникой связи. Летом эти аппаратные убыли в лагерь и освободившийся ангар был тесно заставлен двухъярусными кроватями. После окончания вступительных экзаменов в этой казарме размещался весь наш курс до отправки в лагерь Левашово.

Экзамены шли очень плотно, на подготовку к каждому отводилось 2 – 3 дня, поэтому за такое короткое время можно было вспомнить только то, что уже знал, а выучить заново можно было лишь очень немногое. После каждого экзамена число абитуриентов сокращалось, и перед последним экзаменом оставалось около 300 человек.

С медалистами проводились собеседования по физике и математике, по результатам которых из почти 150 медалистов были приняты только 40 человек. Я прошел это “чистилище” и хорошо его помню. На собеседование по физике приглашались 5 человек, каждому из которых был задан первый вопрос. После небольшой паузы предлагалось всем по очереди отвечать. Сразу после ответа (или отсутствия такового) задавали следующий вопрос, и так с каждым абитуриентом. Всего каждому задавали 4 – 5 вопросов, после чего собеседование заканчивалось, причем результаты объявлялись лишь в конце дня. Собеседование по математике проходило в аудитории с большим количеством досок, на которых нужно было готовить ответы на задаваемые вопросы. Оно проходило тоже очень динамично, хотя некоторым и давали больше времени на подготовку ответа.

21 июля 1954 года был подписан приказ о зачислении на 1 курс прошедших собеседования медалистов и суворовцев, а 28 июля – набравших проходной балл на экзаменах (всего 150 человек), и с этих дней начал исчисляться срок нашей военной службы. Мы стали слушателями-курсантами 3-го факультета (радиосвязи) Военной Краснознаменной инженерной академии связи им. С.М. Буденного (ВКИАС).

Август 54

Август 54 был для нас курсом молодого бойца. Мы его проходили в летнем академическом лагере, который располагался на 25-ом км Выборгского шоссе, недалеко от железнодорожной станции и поселка Левашово. По некоторым сведениям, на этой территории до революции находился летний лагерь женского батальона, который в октябре 1917-го года защищал Зимний дворец.
Жили мы в палаточном лагере рядом с футбольным полем, по 6 человек в одной палатке. Левашовский лагерь мы полюбили (правда, не в то первое лето) за возможность жить на природе, заниматься спортом, купаться в лагерном озере, стрелять на стрельбище. На лагерных сборах во время занятий по различным военным дисциплинам мы познакомились с Карельским перешейком и полюбили эти места.

Летний лагерь в Левашово

Но то первое лагерное лето мы хорошо запомнили. Во-первых, всё время хотелось есть. Нас кормили в солдатской столовой учебного полка связи, расположенного рядом с нашим лагерем, а солдатский рацион в то время был очень скудным: жидкие супы, каши (в основном перловая – «шрапнель»), вместо мяса – свиной жир, иногда рыба, из овощей – картошка, капуста, брюква. Еды нам не хватало, и по вечерам в палатке мы делились хлебом, который иногда удавалось взять с собой на ужине. А после того, как я побывал в наряде по столовой и увидел, как моется посуда и готовится солдатская еда, несколько дней в столовой ел с трудом.

Ленинградцев выручали родители, которые по выходным навещали своих голодающих чад и приносили им сумки с едой – тогда что-нибудь перепадало и их друзьям. Помню, как в один из таких дней я в один присест прикончил целую банку сгущенки, привезенную мамой вместе с другой едой. И я просил ее в следующий раз приносить больше хлеба.

Одну смешную и немного грустную историю вспомнил Толя Черкасов. В его группе был известный всему курсу Петя Штерн, попавший в армию не по собственному желанию, а по воле своего отца – генерала, одного из руководителей военного строительства в Ленинградском военном округе. Петя был типичным маменькиным сынком, очень мягким интеллигентным мальчиком. И уже тогда было ясно, что военная карьера – это не его судьба. Так оно и вышло. Он ушел из Академии после 2-го курса, когда происходило сокращение нашего курса.

В один из выходных к Пете на служебной машине отца приехала мама с его младшим братом. Увидев Петю в солдатской гимнастерке, в кирзовых сапогах, она расплакалась навзрыд. Петя как мог успокаивал её, но напрасно. Тем временем водитель вытащил из машины огромную сумку с едой. Семейство уселось на травке и принялось за трапезу. Мама со слезами на глазах умилённо смотрела на сыночка, и уже тогда, я думаю, она приняла про себя решение вытащить Петю из армии любыми средствами, вопреки воле отца.

Как они расстались, я не видел, но было ясно, что съесть всё, что было привезено, Петя был не в состоянии. Пришло время отбоя. Петя жил в моей палатке вместе с Феликсом Веселовым, Серёжей Коваленко и другими. После отбоя в лагере воцарилась тишина. И в этой тишине мы вдруг услышали звуки чавканья с того места, где лежал Петя. Послышался предупреждающий возглас: Петя! Опять тишина, а через некоторое время снова чавканье. И снова кто-то из нас, голодных, к которым никто не приезжал, предупредил: Петя! После третьего предупреждения палатка содрогнулась, началась возня, и вдруг всё стихло, но теперь чавкали все кроме Пети.

Итак, всё это было во-первых. А во-вторых – нам все время хотелось спать! Мы катастрофически не высыпались. Первой причиной была большая физическая нагрузка: марш-броски, рытье окопов, полоса препятствий, кроссы, строевые занятия, работы по благоустройству лагерной территории и многое другое – в результате вечером мы валились спать. Но не тут-то было – старшина курса старший лейтенант Яхонтов устраивал нам подъемы по различным причинам: то он обнаружил окурок около палатки, то считал, что мы не укладываемся в нормативы подъема по тревоге, то ему было просто скучно. В результате мы одевались и раздевались по командам “подъем” и “отбой” несколько раз – ну какой после этого сон!

Второй причиной недосыпа был существовавший в то время неудачный режим сна в армии, по которому на ночной сон отводилось 7 часов (с 11 вечера до 6 часов утра), плюс еще один час – на послеобеденный сон. На практике этот час позволял в лучшем случае отдохнуть, но не более, да и воспользоваться этим часом мы часто просто не могли. Наш старшина за малейшее опоздание или разговоры во время этого дневного часа заставлял нарушителей ползать по-пластунски по пыльному футбольному полю. Это был настоящий садизм.

Как говорили, Яхонтов перед поступлением в академию служил в лагерях для заключенных, так что его отношение к нам мало отличалось от его отношения к зэкам. Но командование академии все-таки убрало его от нас в начале учебного года.

Занятия в лагере проводились в основном по группам. А распределение нас по группам происходило следующим образом. Сначала нас построили на главной линейке лагеря в одну длинную шеренгу по ранжиру (т.е. по росту), а затем разбили на 6 групп по 25 человек в каждой, в результате чего в первой группе оказались самые рослые ребята («столбы»), а затем рост шел по убывающей. Большая неравномерность роста в группах особенно сказывалась тогда, когда весь курс шел в одной колонне: длинноногие ребята в первых группах шли в более медленном темпе, чем остальные, и им кричали, что они «тянут ногу». В дальнейшем эта ситуация изменилась в результате перераспределения нас по группам, которое происходило после сокращения курса и перевода 25 человек на 2 факультет (проводной связи).

Володя Федоров

Среди принятых на наш курс кроме бывших школьников была большая группа выпускников Суворовских училищ, а также несколько военнослужащих (старшина Л. Романов, ст. сержанты В. Федоров, С. Андреев и Я. Крупский, ст. матрос Ю. Фомин). Они были назначены командирами отделений и заместителями командиров взводов (групп). Володя Федоров после возвращения из лагеря был назначен старшиной курса. Он обладал большим армейским (в том числе и военным) и житейским опытом, хорошо нас понимал и относился к нам по-отечески, так как был намного старше. Однажды плохо идущему строю нашего курса он бросил: “Что вы плетётесь, как пленные румыны !”

Командирами групп были назначены офицеры, поступившие в академию на наш факультет. С ними нормальные отношения установились в процессе учебы, они стали нашими старшими товарищами, а зачастую и защитниками перед курсовым начальством.

Тот первый месяц армейской жизни был труден для нас и физически, и морально. Первое было связано со строгой регламентацией жизни, напряженным распорядком дня, недостаточным питанием и отдыхом. Но мы понимали, что к этим трудностям надо привыкнуть и уметь к ним приспособиться. Трудности морального плана возникали от необходимости постоянного пребывания в коллективе практически незнакомых людей с различным воспитанием и жизненным опытом, и большой зависимости от человеческих качеств командиров – отделения, группы, старшины курса, курсового офицера. К счастью, абсолютное большинство наших ребят сумели быстро наладить в группах нормальные отношения, переросшие в дальнейшем в прочную дружбу. Помогли этому процессу и младшие командиры из суворовцев, такие как Саша Баюшев, Равиль Турсунов, Володя Миненко и многие другие. Вначале кадеты (бывшие суворовцы) держались друг друга и немного пренебрежительно относились к «шпакам» – бывшим школьникам, но это быстро прошло, и в группах установились нормальные отношения – только в таких условиях можно было спокойно жить и успешно учиться.

Командовали нами начальник курса и два курсовых офицера. Первым начальником нашего курса был подполковник Андрианов Георгий Михайлович. Как и многие офицеры того времени, он хлебнул войны и считал, что чем труднее в учении, тем легче в бою. Он был строг, но справедлив и относился к нам с уважением. Конечно, взаимопонимание возникло не сразу и не со всеми, но в целом с первым начальником курса нам повезло. Как тут не вспомнить посвященный ему куплет из нашей песни (на мотив модной тогда песенки о бабочке и пчеле):

Андрианов – родной отец,
Он мобильности образец,
Кандидат строевых наук,
Наш наставник и друг!

Не так повезло нам с первым старшиной курса, о котором рассказано выше, и первыми курсовыми офицерами, с которыми мы познакомились по возвращении из лагеря.
Из лагерных занятий в то лето мы больше всего любили стрельбы и физподготовку. Стрельбы проводились в низменной, болотистой части лагеря, где были оборудованы две площадки для стрельбы из винтовок и пистолетов. Дорожки на стрельбище были выложены досками или бревнами, пахло вереском и болотными травами. Команды выхода на огневой рубеж, на открытие огня и отбой подавались горнистом, как, впрочем, и все позиции лагерного распорядка дня. Многие сигналы имели словесную расшифровку (солдатскую). Например, сигнал на открытие огня – «Попади, попади, попади!», в столовую – «Бери ложку, бери хлеб – собирайся на обед», или «Бери ложку, бери бак, нету ложки – беги так!». Совершенно неприлично расшифровывался сигнал тревоги, самым нелюбимым был сигнал «Подъем».

Летний лагерь в Левашово

Физподготовка проводилась в спортивном городке, где рядом с футбольным полем располагались волейбольная и баскетбольная площадки, гимнастические снаряды и полоса препятствий. Тут мы изучали приемы со старинной трехлинейной винтовкой со штыком (“Остаться на уколе – коли!”), преодолевали полосу препятствий с “мышеловкой” (низко натянутой колючей проволокой), стенкой, бревном и другими “сюрпризами”, занимались гимнастикой. Но в конце занятий нам давали порезвиться с мячом – этого мы ждали больше всего!
В хорошую погоду нас вели на озеро – здесь нас ждали размеченные водные дорожки и пятиметровая вышка, с которой нас учили прыгать. Плавать мы все умели и любили, а вот прыгать… Самым трудным для многих был прыжок «спадом»: стоишь на самом краю помоста на высоте 3-х метров, руки вытянуты вверх – и в таком положении, оставаясь вытянутым в линию, нужно было падать вниз, ни в коем случае не отталкиваясь от помоста. Только в этом случае человек, повернувшись в воздухе на 180 градусов, входил в воду под прямым углом. Если же выдержки не хватало, и прыгун хотя бы чуть-чуть отталкивался от помоста, то поворот происходил не полностью и человек падал с высоты 3 метров в воду почти плашмя! Я не один раз испытал это “удовольствие” – после этого вся грудь и живот краснели и долго болели.

В том первом лагере мы познакомились с постоянной составляющей всей нашей курсантской, а потом и офицерской службы – с кроссами. Летом это были бег на 3 и 5 километров, зимой – лыжные кроссы на 10 и более километров. Главное, чему нас учили на этих кроссах – это правильному, ритмичному дыханию. Те из нас, кто этому научился, значительно легче выдерживал кроссовую нагрузку. Недаром само слово кросс мы расшифровывали как «катастрофическое разрушение организма собственными силами», а слово физо (сокращенное название занятия по физподготовке) – «форсированный износ здорового организма».

Слева направо: А.Ефимов, А.Букарев, И.Сиваков, Р.Турсунов, Ю.Фомин

Много времени в том августе и в течение всего первого курса было отведено на строевую подготовку. Нас учили не только строевому шагу и приёмам – у нас вырабатывали строевую выправку, отличающую настоящего кадрового офицера. При этом нас отучали от таких привычек, как, например, держание рук в карманах. Меня командир нашей группы лейтенант Неёлов заставил зашить карманы шинели после того, как я не успел вовремя вытащить правую руку из кармана для отдания чести.
Самыми скучными и нудными были занятия по изучению воинских уставов. Единственной светлой стороной этих занятий было то, что проходили они на открытом воздухе, в лесочке на территории лагеря. Выбиралась полянка, на которой устанавливались легкие столы и табуретки, занятия проводили командиры групп, а слушатели могли слушать не только офицера, но и ближайших птичек.
Но все это не шло ни в какое сравнение с тактическими занятиями в поле: ползание по-пластунски, рытьё окопа в положении «лежа», марш-броски с полной выкладкой и т.п. Эти занятия проводились в любую погоду в течение 6 часов. На нас были навешены карабин, саперная лопатка, противогаз, фляга и не помню что еще. По дороге на занятия и при возвращении в лагерь мы должны были идти с песней. И если утром это было нормально, то при возвращении нам было не до песен. В этом случае следовала команда: “Бегом – марш!” Приходилось выбирать из двух зол меньшее – и мы пели.

Пеший марш из лагеря до академии

Песни мы учили по вечерам – по лагерному ритуалу после вечерней поверки мы ходили строем вокруг стадиона с песнями. Чего только мы не пели в строю! И старинные солдатские (“Взвейтесь соколы орлами”, “Варяг”), и песни военных лет (“Несокрушимая и легендарная”, “Ласточка-касаточка”), любимый начальством “Марш энтузиастов”, который лучше всех запевал Равиль Турсунов, “Распрягайте, хлопцы, кони”, “Маруся раз-два-три” (их лучше всех запевали Коля Живица и Жора Дробышевский), а также всякую ерунду, вроде шлягеров тех лет: “Мишка, Мишка, где твоя улыбка”, “Ландыши”. И если в строю мы пели более-менее охотно, то когда почти весь курс как-то заставили петь в хоре – энтузиазма это не вызвало, тем более, что петь мы должны были какую-то муть (“Паровозным гудком растревожена…”).

Наш первый лагерь закончился пешим маршем из лагеря до академии (около 20 км). Мы, слава Богу, ничего на себе не несли, кроме шинели в скатке, а последний небольшой отрезок пути мы шли в сопровождении академического духового оркестра – это было здорово! По окончании марша Андрианов проверил состояние наших ног и наказал тех, кто натер ноги из-за плохо намотанных портянок. Своё решение он объяснил тем, что во время войны такие случаи расценивались как самострел и влекли строгие меры.

После этого нас повели по территории академии и показали, где находятся столовая, поликлиника, караульное помещение с гауптвахтой и другие объекты. К нашей радости, кроме большого футбольного поля с трибунами на границе с Политехником располагались волейбольная и баскетбольная площадки, а также два теннисных корта. Так началась наша курсантская жизнь в академии.

Далее

В начало