Гимназический дневник Д. И. Писарева написан по-французски (опублико¬ван в книге Е. П. Казанович: «Д. И. Писарев. Пгр. 1922 г.») и на русском языке появляется впервые в настоящем сборнике. Перевод сделан преподавательницей школы Е. Д. Парышевой.

1852 г.
16 января. С.-Петербург.
Я выбрал совершенно незначительный день, чтобы начать мой днев¬ник, но дело в том, что у меня оказалось свободное время и я не хотел откладывать дольше, боясь по своему обыкновению совсем позабыть о нем. Меня разбудили сегодня очень поздно, в половине десятого я был го¬тов. Я пошел поздороваться с тетей (Наталья Петровна Данилова), она проговорила со мной довольно долго, так что я только к десяти смог приняться за работу. Я окончил грамматику Аккермана, потом стал читать одно из Религиозных размышлений. Это прямо великолепно—здесь столько мыслей и все такие прекрасные, значительные и возвышенные. Мы прочли «Домашнее бого¬служение», в этой главе описывается молитва, как она совершается в кругу благочестивой семьи. Окончив чтение, я играл мои гаммы, играл в бильбоке, потом снова принялся за работу; учил географию, чертил карты, открывал замок [j’ouvrais un cadenas], приводил в порядок то, другое, одним словом делал тысячу вещей в одно и то же время, а география не подвигалась вперед так быстро, как могла бы. Тем не менее в два часа я выучил 18 страниц. Граф Толстой был сегодня утром у тети, но это мне совершенно безразлично и не входит в предмет моего дневника. В 3 часа Митя Аваров вернулся из гимназии; он позавтракал, потом, после отъезда Толстого, мы сыграли партию в кегли. Мы ее еще не окончили, когда нас позвали обедать. После обеда пришел Коню [?], он ехал в оперу; давали Лукрецию Борджиа, прекрасная вещь, как говорят. После обеда я кончил Полтаву, не совсем, но почти-что. Вот и день почти кончен, мне остается еще три часа жизни, а потом я брошусь в объятия Морфея. Я не думаю, чтобы со мной еще могло случиться что нибудь замечательное, поэтому я закрываю мой дневник и говорю ему: «Прощай, милый друг, до завтра».

17 января.
Верный своему обещанию, я хочу занести в мой дневник мои сегод¬няшние приключения, хотя случились вещи мало для меня лестные. Меня разбудили, как всегда, в 9 часов. Я оделся не спеша, помолился и хотел уже приняться за свои обычные занятия, когда нашел на комоде записку на мое имя следующего содержания: «Митя, поищи пожалуйста в шкафу книжку под заглавием «Книга для чтения» и пришли ее сейчас же сюда, это книга Фольгама, его фамилия на ней написана. Д. Уваров». Я при¬нялся искать книгу и в две минуты нашел ее и послал ему…

29 января.
Я должен описать сегодняшний день, потому что может быть во всей этой тетради не будет дня более памятного для меня и моих родителей, чем 29 января 1852 г. Сегодня я сделал мой первый шаг в жизнь, одним словом, сегодня я сдал экзамен на поступление в третий класс гимназии. Проснулся я в половине девятого; я дрожал, мороз по коже подирал, как говорится. Я перечитал наспех, что успел, и горячо помолился Богу, нуж¬даясь теперь в его помощи больше, чем когда-либо. Наконец, я напился чаю и пошел здороваться с тетей, которая в свою очередь была уже го¬това. Пробило девять часов; мы отправились и через несколько минут были на месте. Дверь открылась, я вошел дрожа. Мы поднялись на лест¬ницу и встретили директора, Федора Ивановича Буссе. Он поговорил о чем-то с тетей, но я ничего не понял, я расслышал только, что он про¬сил оставить меня одного в гимназии до конца экзамена. Тетя согласи¬лась, так как ничего нельзя было поделать, благословила меня, поцело¬вала и вернулась домой. Директор повел меня в третий класс. Все встали, когда он вошел. Он сказал несколько слов учителю математики, Францу Ивановичу Буссе (своему брату), и затем вышел. Тот спросил меня, что я знаю по арифметике и по алгебре, и я ответил, что знаю всю арифметику, а по алгебре сложение.

1854 г. 
Два года прошло с того времени, которое я начал описывать, два долгих года. Они прошли однообразно, хотя довольно быстро, скрашенные теми шестью неделями, которые я ежегодно проводил среди моей семьи. В течение всего этого промежутка, довольно долгого для того, кто жил лишь 14 лет, у меня часто являлась мысль писать начатый здесь дневник. Несколько раз я даже принимался за осуществление этой мысли, но недостаток времени или, вернее, леность всегда заставляли меня от нее отка¬зываться, а дневник приятен только тогда, когда он пишется аккуратно. Чтение дневника Розы побудило меня теперь вновь приняться за это приятное, так давно оставленное занятие.
После этого предисловия я начинаю.
11 августа.
Я нахожусь в большом затруднении: мне нечего писать, все идет, как всегда. Я пробовал продолжать мое сочинение, но не было настрое¬ния и, боясь все испортить, я его бросил. Я окончил раскрашивать Хр. Колумба, которого я подарил Розе, потом, призванный к моим обя¬занностям, принялся переводить Пиковую даму. Катя ныне была очень мила и целовала меня два раза. Нынче случилось несчастье с кормилицыным сыном, Алешкою—ему отдавила лошадь ногу. Так жаль бедного маль¬чика. Теперь мы отправляемся на лодке к мадам Лизогуб . Потом опишу этот визит. Мы отправились туда на лодке. Читали по дороге Шпиона и дошли до самой лучшей сцены. Мы с Митей остались на месте купанья, выкупались отлично, хотя и не так, как в Зуше; я попробовал плавать и точно проплыл с аршин. Илья предложил мне, по обыкновению кататься верхом и мы. несмотря на темноту, отправились. Я ехал на Джиафаре, И. на Морколе, а М. И. за неимением другой лошади на Пегом, которого он расседлал. Так хорошо было ехать, тепло, темно, таинственно так. Домой мы шли очень поздно. Папа уже вернулся от Ш. (Шатиловых). Катя еще не легла; так мила выла, занималась очень красным стаканом, звала его, смеялась и была очень весела. Вечером я читал с Ю. Ф. Гофмана.

12 июля (августа ?)
Сегодня я написал мое сочинение, но оно мне не нравится, оно ка¬жется натянутым. Когда мамаша причесалась, мы читали дневник Розы. Мамаше кажется, что выражения, а иногда и мысли слишком взрослые для ее лет, но я нахожу ее дневник совершенным и к этой степени совершен¬ства стремлюсь и я в своем дневнике. Дядя Сергей присоединяется к моему мнению. Мы читали с мамашей Россию с 1815 г. Дядя мешал нам, как только возможно. Потом я диктовал Розе, диктуя рисовал Святополка и почти окончил картину. Во время обеда дядя напал на меня и сильно ко мне придирался. Потом я читал с Ю. Ф. Гофмана и кончил начатый рас¬сказ. Затем я сыграл с дядей пять партий в шахматы и проиграл их ему с большим удовольствием. После обеда мы хотели пойти в цветник, но я должен был поправить диктовку Розы, потом я спросил у нее два урока, один по географии. Дядя нашел, что я задаю ей слишком маленькие уроки, и по этому поводу произошел небольшой научный диспут. Потом мы пошли в цветник, но едва я успел собрать несколько семян, как папа позвал нас купаться. Мадам Лизогуб пошла на Зушу удить, мы боялись; что встретим ее и будем принуждены искать другого места для купанья, но мы ее не видели и преспокойно выкупались. Я пробовал плавать и дей¬ствительно проплыл около двух шагов. Это, конечно, очень мало, но со временем это придет. Вечером я сыграл с дядей еще шесть партий в шах¬маты, пять проиграл, а в шестой дал ему мат королю.

13 августа.
Сегодня мы встали очень рано, как нам посоветовала вчера мамаша, и, запасшись яблоками, отправились гулять. Катя пошла с нами. Через час ходьбы мы пришли к лесу. Мы велели постлать ковер, отдыхали и ели яблоки и, так как позаботились взять с собой Купера, то прочитали 6 глав из Шпиона. Наконец, все усиливавшаяся жара и положение солнца показали нам, что пора возвращаться. Мы снова пустились в путь. Катя, которая в лесу была очень весела, начала хныкать, она не любит ходить, особенно когда жарко. После утомительной ходьбы мы пришли домой. Когда мы входили, било двенадцать. Мы сделали хорошую четырехчасовую прогулку. Отдохнув немного и позавтракав, я сыграл с дядей шесть пар¬тий в шахматы и все проиграл ему. Потом я занимался арифметикой с Верой и кончал Святополка. После обеда пошел в цветник, где я ка-чался то один, то с Митей и Верой. Во время обеда мамаша была в нере¬шительности, итти ли ей удить с мадам Лизогуб или нет, решили, что пой¬дем, но, так как нам не хотелось лишиться и удовольствия выкупаться, то было решено, что мы пойдем купаться, а остальные пойдут на место рыб¬ной ловли. Во время купанья я взял первый мой урок плаванья. Мой учи¬тель Максим. Возвращаясь, мы встретили экипаж мадам Лизогуб. Кучер показал нам, где они удили. Мне не повезло, один М. И. поймал несколько рыб. Папа остался на вечер у мадам Лизогуб, и я один вернулся домой. Мы прочитали три главы из Шпиона. Мамаша получила сегодня письме от дяди Андрея. Это случается так редко, особенно с некоторых пор, как мы не получали от него известий, что было настоящей для меня радостью. Он сообщает нам о своем скором приезде; я с сожалением узнал об этом, потому что мне остается уже очень недолго пробыть здесь…

Несмотря на такое торжественное и, казалось, такое непоколебимое решение писать мой дневник непрерывно, вот он уже снова заброшен це¬лые две недели. Все это время я готовился к отъезду, что нисколько не мешало мне вполне наслаждаться удовольствиями нашего интимного кружка. 15-го приехали Арт., я старался быть любезным и, если не достиг цели, то это произошло оттого, что у меня мало привычки притворяться, в глубине сердца я желал, чтобы эти гости были подальше отсюда. Они мешали мне наслаждаться на свободе моим домашним кру¬гом и кроме того налагали на меня обязанность быть любезным хозяином, а это всегда тяжело, особенно когда гости мало симпатичны и когда приезд их является неприятным сюрпризом. Мамаша осуждает это чувство, и я сознаю сам, что грешу неблагодарностью, выражая такие, так ска¬зать, неприязненные чувства по отношению к тем, кто проявляет ко мне такой большой и мало заслуженный интерес, как Арт. Но что делать, они так мало симпатичны, особенно барышня. Однако, мне кажется, я был лю¬безен и даже ухаживал за барышней, если это вообще возможно. Вообще все время прошло в чтении, в собирании семян, в играх и в приеме гостей, которые приезжали довольно часто. Это были Жук., которые гостили у Лиз., провели у них два дня и после обеда приезжали к нам. Мы, разумеется, много бегали, играли в подвижные игры на дворе, дома играли в нищего и вообще нам было очень весело. По моему Илья, не¬смотря на свою страсть к лошадям, самый симпатичный из нашей кампа¬нии. В этом году эта страсть даже, кажется, уменьшилась и. хотя он все еще ею чванится, он уже стал любезным и галантным кавалером. Все еще говоря о дамах с полным презрением, он допускает исключения и своим поведением в обществе показывает, что легче говорить, чем делать. Так как наш отъезд был отложен с 20-го на 24-е, потом на 26-е и теперь опять отложен, то мы лишились нашего спутника Д. И.; теряя его, мы дол-жны, однако, согласиться, что потеря эта не очень тяжела и вполне воз¬мещается удовольствием пробыть с мамашей еще три дня. Тем не менее разлука не станет легче, и я буду очень плакать при мысли, что увижу папашу только через год. А сестры! Раиса прежде всего, которую я люблю нынче как-то особенно и которой я готов поверить все, что во мне про¬исходит. А доверие не есть ли самое необходимое условие дружбы, и не являюсь ли я самым преданным, самым верным ее другом, одним словом, братом ее? И разве не естественно, что моя привязанность растет по мере того, как я могу больше оценить ее добрые качества и ее милый ум. Мне почти не хочется, чтобы она читала это место моего дневника, это ка¬жется мне нескромной лестью, а между тем это чистая правда. Наконец, наступил отъезд, который мы так долго откладывали. 30-го. накануне отъезда, день прошел грустно. Вера не могла выходить, и мы провели утро с ней. Мы играли в карусель, обычное наше занятие, потом Вера предложила играть в домино на деньги, мы согласились и сыграли не¬сколько партий. Все утро мне было очень грустно, у меня болела голова и это тоже не способствовало моему хорошему настроению. Мысль о раз¬луке не покидала меня, к горлу подступали слезы. Я вышел на воздух, в это время мамаша выходила на свою обычную утреннюю прогулку, не¬много задержанную сведением счетов. Мы пошли с ней, это меня немного освежило и сделало на весь день веселее. После нашей маленькой про¬гулки мы пошли в цветник, чтобы проститься с нашими милыми качелями. К довершению удовольствия, мамаша позволила ее покачать, чего не слу¬чалось уже четыре года, с того несчастного случая, как мамаша упала и свихнула себе руку. Хотя мамаша и Роза вместе довольно тяжелы, но мы их старательно качали и раскачали очень высоко. К сожалению, нас пре¬рвали на самом интересном месте, позвав нас обедать. После обеда был молебен, так как мы пригласили священника. Несмотря на все желание сосредоточиться, я не мог удержаться от того, чтобы не посмеяться испод¬тишка каждый раз, как оба псаломщика начинали петь своими странными тягучими голосами. После службы мы пошли в цветник, как мы это всегда делали после обеда, и мы с Митей начали качать Розу. Сначала нам не¬много помешала Ю. Ф., которая уселась на качели и прибавила огромную тяжесть к той, с которой мы привыкли справляться. Однако, мы скоро от нее избавились, так как с нее хватило одного раза; тогда мы горячо и с ожесточением принялись за дело. Шесть или семь раз и даже больше мы раскачали качели так высоко, что через перекладину была видна до¬рожка и куст около самых столбов, и каждый раз удерживались на этой высоте около пяти минут. Когда мы сошли с качелей, на руках у нас были мозоли, а ноги устали от этой страшной работы. Но, по крайней мере, мы достойно простились с качелями. Прямо с качелей мы пошли к мадам Лизогуб, у нее была В. Е. Во время этого визита дядя был очень насмешлив, мишенью своих шуток он выбрал меня и Розу; некоторые из них показались мне неуместными. Мадам была очень любезна со мной, она осыпала меня ласками и, казалось, была огорчена моим отъездом. Она уго¬стила нас арбузом и жареными орехами. Мы вернулись домой в сопровожде¬нии всего общества. Мамаша, мадемуазель Б., дядя и Илья пошли вперед. М. И., мадам Л., Роза и я шли сзади. Пахом был с нами. Мы играли в ко¬роли, в Tadelstuhl, в предпочтение [a la freference], потом, когда Вера пошла спать, мы принялись болтать, потому что Вера не понимает, как можно разговаривать, а не играть. Наконец, Лизогубы ушли. Роза ушла очень поздно, и когда я прощался с ней, сердце мое болезненно сжалось при мысли, что это в последний раз. Тем не менее на утро я встал очень бодрым, с твер¬дым намерением дать как можно меньше воли слезам при печальной церемо¬нии расставания. Утро провели в разговорах, но мы были все, как в воду опу¬щенные, как говорит Роза. Разговор шел главным образом об отъезде и о том, что мы будем делать во время разлуки, что, конечно, делало его грустным и вялым. Наконец, пришли Лизогубы и мадемуазель Б., подали завтрак. Я ел что-то,’ так сказать, машинально, потом перешли в образ¬ную и тут, когда мамаша меня благословила, я начал плакать. Наконец, мы оделись и отправились, в сопровождении всех наших. Только Вера по не¬здоровью должна была остаться, и мне пришлось проститься с ней дома. Милая девочка очень плакала, и я с большим горем вырвался из ее объятий. Тронулись в поход. Я подал руку Розе, и мы медленно пошли, разго¬варивая о разных вещах. У каждой горы мы боялись увидеть, что экипаж остановился, но, к нашему большому удовольствию, он каждый раз дви¬гался дальше. Еще несколько минут, нам все казалось ценным теперь, когда приходилось расстаться. К большой нашей радости коляска проехала третий мост, но на горе, увы, остановилась… Мы простились с милой Кахас (Катя), возвращавшейся обратно, я еще видел ее милое, маленькое личико, которое выглядывало на нас из-за плеча кормилицы. Мы сели в экипаж. Роза села с нами и так мы доехали до Среднего Верха. Тут мы снова вышли и, наконец, пройдя этот переход, увидели, что коляска останови¬лась. Я простился. Я поцеловал моего милого, доброго папашу много, много раз, потом поцеловал Розу; мы оба плакали. И только после последнего долгого поцелуя, последнего прости, прерываемого рыданиями, я с тяже¬лым сердцем сел в экипаж. Не успели мы отъехать несколько шагов, как я увидел ее платок, которым она махала в знак последнего приветствия. Я ей ответил, но коляска повернула и все исчезло из моих глаз. Прощай Грунец. Три дня спустя мы были в Москве. Вот и кончились каникулы; от них остались одни воспоминания. Но и приятные воспоминания хоро¬шая вещь.

18 сентября.
Вчера вечером я читал эти строки тете и, отдавшись приятным воспоминаниям, делился ими с нею. Это приятное занятие задержало меня до¬вольно долго, и я лег почти в двенадцать. Вследствие этого запоздания, и так как одно влечет за собой другое, я поздно встал и, следовательно, опоздал в гимназию. Но это еще только в первый раз со мной случается и вполне позволительно, обычно я опаздываю три раза в неделю. У нас в классе был Миналь. Он заставлял писать под диктовку. Ошибки, которые мы делали, казалось, очень его удивляли и приводили его в благородное негодование. Он заставил писать и меня, и я заслужил его одобрение. Потом пришел Буш и, так как я был один из столпов, он спросил меня по литературе. «Das ist sehr gut», сказал он мне. Потом он нам сообщил очень интересные подробности о немецких сагах, у меня слюнки по¬текли, и через Стрельникова я достал одну из этих саг из библиотеки. Я хотел читать ее в классе, но так как указания Лемониуса очень по¬лезны и интересны, то я оставил чтение и стал внимательно слушать. Уроки С. и Л. были скучны и неинтересны, но мне они были полезны, потому что я написал мое сочинение. Вернувшись из гимназии, я застал тетю собиравшейся выйти. Я ей рассказал, кто меня спрашивал. Потом М. Ф. позвала меня к себе и, сказав, что она слышала вчера отрывочные фразы из моего дневника, попросила меня познакомить ее с ним в целом. Даме не отказывают. Я принес дневник и начал чтение, прерывая его иногда какими-нибудь разъяснениями или воспоминаниями. Наконец, между нами начался разговор обо всех наших, между прочим, о Розе. Приезд М. Вонларского прервал нас. Тут пришел почтальон, я думал получить письмо, но мои ожидания не оправдались. Я все же надеюсь, что дома все здоровы, Бог милостив! Да письму и рано еще быть. Вечером пришел дядя, которого мы давно не видели, больше 2-х дней, а это много для таких близких соседей. Вечером я писал письма. Я написал родителям, потом Розе, наконец, поздравительное письмо Вере. Я лег поздно. Мы услови¬лись, что завтра после обедни я пойду к дяде, чтобы вместе с ним ехать к Раговским.

19 сентября.
После обедни я хотел пойти к дяде и уже одевался, когда он пришел сам. Мы не застали генерала, но Коля был дома. Дядя напрасно ждал М. М. и наконец уехал, оставив меня у них на целый день. Мы скоро возобно¬вили знакомство. Мы читали Купера, Американского Робинзона, потом бол¬тали. Наконец генерал приехал и мы сели обедать; после обеда генерал пошел немного вздремнуть, а мы остались одни в большом зале. Разговор зашел, ко¬нечно, о каникулах, о том, как мы проводили время, и пошли воспоминания. Мы сообщали друг другу подробности о нашем приезде, о нашей жизни, отъезде, в одном пункте мы оказались согласны: мы оба хотели вернуться в деревню, хотя по разным побуждениям. Меня привлекали туда люди, тогда как он сожалел о вещах, о месте. Он сожалел о своей отчизне, я о своих соотечественниках, так сказать. Мы разговаривали долго и не заметили, как прошло время, потому что разговор был приятный. Наконец я ушел. Дома я принялся искать Одиссею, которую нигде не мог найти, искал даже в зале, даже в комнате тети. Нигде! Наконец, я проник даже в комнату М. Ф.—нет Одиссеи, но, подойдя к столу, я заметил письмо, написанное ма¬машиной рукой. Я взял и пробежал его, т. к. не могу удержаться, чтобы не прочитать того, что написано ее почерком. Почти все письмо относилось ко мне. Мамаша поручала меня благосклонности М. Ф. и просила ее уте¬шать меня в том горе, которое причинила мне разлука. Говорилось тут о моей дружбе к Розе; мамаша боялась для меня последствий горя и пр. и пр. Одиссея нашлась в гимназии.

20 сентября.
Никто не спросил меня сегодня в гимназии. Только у Стоюнина я читал сочинение. План и тема моего сочинения для беседы совсем изме¬нены. Я оставил Княгиню В. и беру темой Бориса Годунова. Завтра я достану нужные книги. Вернувшись из гимназии, я почувствовал вновь один из тех приливов грусти, которые преследовали меня по приезде, но поспешил прогнать его. Когда тети узнали, что Одиссея осталась в гим¬назии, их негодование не знало границ. Они сами старались найти ее вместе с моей прелестной кузиной. Милый дядя был так добр, что помогал мне. Сегодня у нас много гостей. Катерина Павловна, Наталья Алексеевна и Раговский. Время после обеда и вечер я провел за чтением Гудрун, пи¬сал дневник, занимался греческим и латинским и списывал немецкую ли¬тературу.

27 сентября.
В гимназии меня спрашивал Кедров. Ничего замечательного. Так как у нас была сегодня физика, мы должны были перейти в седьмой класс. Я выходил последним, и класс оказался занятым семиклассниками. Меня было не хотели выпускать, привязали веревку к руке, но я вырвался и ушел. Ко мне уже шли на подмогу Стакоз [?] и Иванов. Сегодня я хотел достать пособия для Бориса Годунова, но, подумав, я опять меняю тему и беру что нибудь подревнее. Завтра я достану себе летописи. Помоги мне Бог при этом. Вернувшись из гимназии, я застал у нас дядю. М. Ф. встретила меня в ярости, разгневанной Юноной, так как из моего дневника она узнала о моем проступке с ее письмом. Дядя тоже очень упрекал меня за эту провинность, провинность тем более важную, что, должен признаться, я не по неведению совершил ее. Тетя тоже бранила меня, но слегка и очень мягко. Что касается моей восхитительной кузины, то она, по обык¬новению, прочла мне много нравоучений, представив мне то отчаянье (не¬сколько преувеличенное), которое овладеет мамашей при известии об этом проступке, преступлении, злодеянии—как хотите. Что касается меня, то мне кажется, что этот проступок, хотя и заслуживает безусловно осу¬ждения, но в значительной степени оправдывается желанием прочесть все написанное этой дорогой рукой, которое я всегда испытываю и тем, что в этом письме говорится только обо мне. Если я и прочел какой- нибудь секрет, то это секрет мамаши. А я чувствую, дорогая мамаша, что ты с обычной твоей добротой и снисходительностью легко простишь мне тот недопустимый способ, которым я овладел им. К шести часам ве¬чера тетя М. П. и М. Ф. поехали к Мите, который сегодня именинник. Я остался. Во первых, потому, что для меня не было места; а кроме того у нас много уроков. Я начал с Овидия, из которого мы должны были пе¬ревести двадцать строчек! Даже больше. Потом я занимался математикой. Наконец, очередь дошла до Одиссеи, из которой нам также было задано десять строк. Тяжелый день.

22 сентября.
В гимназии меня спрашивал Миквиц по физике, о трении. Он поста¬вили мне пять, что доставило мне большое удовольствие. Шестой класс для меня счастливый, Слава Богу. И я этому очень радуюсь, потому что знаю, какое это доставит удовольствие моим родителям. Вторые часы у нас был Лемониус. Была беседа. Ордин читал из Солона. Он читал и пере¬водил очень хорошо. Буш меня спросил сегодня и тоже поставил мне пять. Миквиц спросил у меня задачу и нашел, что она сделана верно. Он за¬ставил меня отвечать, но ничего мне не поставил. Велел мне прийти к нему в понедельник и обещал объяснить мне тогда свой способ, которого я не слышал, т. к. пришел слишком поздно. Сегодня Красов дал мне окончательно тему для сочинения—История Галицкого княжества. Вот книги, которыми я буду пользоваться: Карамзин, летопись и сочинения Тургенева. Я по обыкновению с жаром принялся за работу и перерыл объемистый труд Карамзина, читая все относящееся к моей теме и отмечая то, что находил. Сегодня нас почтил своим посещением Т. Он и сейчас здесь и говорит без конца. Я целый вечер перелистывал Карамзина. Я де-лаюсь антикваром, так сказать. Вечером приехал дядя, князь и Е. П. Го-ворили о моем почерке, кажется, дядя бранил его. Тетя приказала при¬нести дневник, чтобы показать почерк. Я принес его, и князь, услышав слово дневник, взял тетрадь с насмешливым и самодовольным видом и приготовился заглянуть в него, но я, быстрый, как мысль (тяжелая, разу-меется), вырвал у него находящийся в опасности дневник и, сказав, что я не давал ему право его читать, вышел с большим эффектом. Я ничего не приготовил на завтра. Но четверг легкий день. Утрие бо собою печется, довлеет дневи злоба его.

23 сентября.
Сегодня меня спросил один Миналь. Я переводил и он одобрил меня. Когда я вернулся из гимназии, меня встретила М. Ф. и предложила мне стать ангелом. Я, конечно, согласился и цена этого звания оказалась не-дорогой. Я должен был помочь М. Ф. привести в порядок книги, которые она приготовила для моих сестер. Это мне напомнило подобную же работу с сундуком с книгами, которую мы делали в деревне. После обеда (обеда в четвером, по семейному) мы принялись за работу. Я, как истый лентяй, сделал мало. Я только перелистывал книги, но по крайней мере у меня было доброе намерение. Однако, М. Ф., видя, что я приношу ей мало пользы, решила, что я недостоин ангельского чина. Книги очень хороши, есть много таких, которые Розе будут интересны. Прелестные журналы за много лет, журналы немецкие и вообще очень много. Розе и Вере хва¬тит чтения на несколько лет. Я не понимаю молчания наших. Вот уже две недели ни одного слова. Я слишком флегматичен, чтобы долго беспо¬коиться, но сейчас я право не знаю, что думать, как объяснить такое долгое и упорное молчание. Дай Бог, чтобы оно было беспричинно. Я очень боюсь, что мои опасения оправдаются, хотя сейчас их у меня еще нет. Я чувствую только какое-то смутное беспокойство и все растущее желание получить от наших известия, прочесть их письма. Удовольствие, которого я давно не испытывал, самое большое после радости их видеть. Не так давно я начал понимать радость воспоминаний и переписки. Го¬ворят, что во сне видишь то, о чем думаешь. Теперь я этому верю, испы¬тав это на себе. Думая постоянно о моих милых, милых друзьях в Грунце, так сказать, живя воспоминаниями, я только и вяжу во сне деревню и каникулы. Сегодня ночью я видел себя на качелях, видел всех наших. Убаю-канный этими сладкими иллюзиями, и, чувствуя утром, что просыпаюсь, я стараюсь снова заснуть, чтобы снова вызвать эти сладкие видения, хотя и знаю, что это сон. Обыкновенно это удается мне. Сегодня вечером я занимался греческим, латинским и математикой.

24 сентября.
Сегодня меня спрашивал Буш. Кажется, этот милый человек принял за правило спрашивать меня каждый урок. Вот уже четвертый раз, как он удостаивает меня своим вниманием. Сегодня, как и предыдущие разы, он мне поставил 5. Это третья пятерка, которую я получаю на этой не¬деле. Красов, который был перед Бушем, выбрал меня читать в понедель¬ник. Моей темой будет Куликовская битва. Буш говорил нам сегодня о пользе и необходимости учения для жизни. Разговор перешел на это не¬заметно. Так как это VI класс, то он часто позволяет себе отклоняться от своего предмета. Нужно сознаться, что он человек большого ума; все, что он говорил, полно правды и здравого смысла. У Лапшина была беседа. Ордин читал «Золотой век» Овидия, он читал и переводил очень хорошо. Но са-мым трудным на уроке было длинное введение, которое он сделал. Биография Овидия на очень хорошем латинском языке; я все понял, но я не знаю. смог бы я это сделать, составить сам. Это очень трудно. Кедров также спрашивал меня, мне пришлось распутать очень трудную греческую фразу. Сегодня в первым раз с начала года у нас было учение. Мы маршировали отвратительно и разошлись без команды. VI класс, чорт возьми! Ждать команды! Вернувшись домой, я пошел поздравить моего милого дядю я мы очень удивлялись долгому молчанию мамаши. Писем нет. все та же история. Это странно и в то же время беспокоит меня. Но не надо терять ни мужества, ни надежды. После обеда окончил Gudrun. Послезавтра я верну ее Бушу и попрошу другую книгу, тоже сагу. Что касается Gudran, то она мне очень понравилась и я решил сделать из нее извлечение, хотя многое потеряется, но сюжет все же сохранится, и я немедленно приступаю к исполнению моего намерения. Я напишу его по-немецки, в этом же дневнике и если не кончу сегодня, то буду про¬должать после завтра. Я раздумал…

25 сентября.
Буш говорил нам сегодня о сказках. Он сообщил нам очень инте¬ресные подробности о животном эпосе. Вообще его уроки всегда очень интересны, и я чувствую к Бушу большую симпатию, особенно с тех пор, как он поставил мне четыре раза 5. Я пристрастен, но это недостаток довольно распространенный. Лемониус спрашивал меня сегодня в первый раз, и я переводил на русский, потом на латинский. Сегодня я расстался с Гудрун, и получил взамен книгу гораздо толще «Das kleine Heldenbuch» сборник красивых саг. Вернувшись домой, я увидел тетю Катерину Ва¬сильевну, для меня было большой радостью увидеть эту милую тетю} крестную, хотя это и не было сюрпризом. Вместе с тем я узнал от дяди, что наконец получено письмо от мамаши. Я е жадностью набросился на него. Это были дорожные впечатления Малеас, большею частью грустные, в них слышалось горе разлуки с нами. Тем не менее эти грустные впечатления уравновешивались удовольствием, которое она ждала от свидания с Кахас, папой и детьми. Письмо мамаши было довольно длинное, но мне всегда хочется, чтобы оно было еще длиннее. Никогда не бываешь доволен тем, что имеешь. После письма мамаши я прочитал, что мне писали сестры. Несколько наспех написанных строк, которые доставили мне большое удо¬вольствие. Роза написала мне совсем коротенькое письмо, объясняя, что помешало ей, несмотря на ее доброе желание, которому я искренно верю, написать больше. Этой помехой была роковая цифра 10 и еще более ро¬ковой голос, такой знакомый, раздражающий и скучный, который всегда раздается после 9-ти часов и который и тут заставил ее кончить. Сколько раз я искренно негодовал на этот голос, безжалостно прерывавший занят¬ную игру, интересный разговор, приятное чтение, сколько раз я протесто¬вал, и всегда мой смешной и бессильный гнев разражался безуспешно. Вечером я читал мою немецкую книгу, потом стал писать мамаше, потом пришла очередь Веры, и, наконец, я написал маленькое письмецо Розе. Ма¬ленькое, капишное! Я благодарил ее за письмо, рассказал ей о неприяз¬ненном чувстве, которое у меня было к ней и о насмешливом письме, ко¬торое я ей готовил. Наконец, я просил у нее прощения за это недоброе намерение. Все это задержало меня до 12-ти, так как голос отсутствовал. Митя еще занимался и сидел еще позже меня.

26 сентября.
Мы были у обедни в Преображ. соб. Вернувшись, я хотел унести к дяде письма мамаше, но когда я уже одевал пальто, он вошел сам, таким образом мне не пришлось итти. Сегодня у меня был в гостях Николай Раговский, совсем ненадолго. Мы не были одни и не могли возобновить того разговора, который был у нас в прошлое воскресение, не могли отдаться воспоминаниям, не могли говорить так откровенно, как мы го-ворим с глазу на глаз. Меня спросят о предмете этих разговоров, может быть посмеются, говоря, что у нас не может быть секретов. Постоянной темы у нас разумеется нет, она изменяется, смотря по времени, по на¬строению, но свидетели нас всегда стесняют. Митя был занят тем, что делал кистень, очень страшное оружие, которое он изготовляет, чтобы защищаться от грабителей. После обеда пришел Коко (Коко Копьев, кузен), он очень вырос и очень изменился к лучшему. Вечером я искал слова к Одиссее. Потом писал Gudrun, и, наконец, читал. Вчера лег спать очень поздно, долго про-говорив с обеими тетями.

27 сентября.
Сегодня я опоздал в гимназию, но только на три минуты. Вторые часы была беседа по истории. Я читал, моей темой была Куликовская битва—по истории Карамзина. Я сделал вступление, не написав его пред¬варительно, а, по своему обыкновению, экспромптом. Я справился с ним до¬вольно сносно, так как красноречие всегда осеняет, когда бывает нужно. Нако¬нец, чтение началось. Я уже прочел несколько страниц, когда вошел Аккерман, наш инспектор. По приказанию нашего историка Красова, я повторил свое вступление, и чтение продолжалось. Тема уже приближалась к концу, когда дверь широко открылась, и появился попечитель. После «здравия желаю», он приблизился к своему стулу, произведя огромный эффект. Красов поднялся, словно подброшенный пружиной, и весь дрожа, то краснея, то бледнея, ни жив ни мертв, подбежал и встал рядом со мной. Наконец, заметив меня на столь возвышенном месте, он обратился ко мне: «Что он читает?» спросил он.—«Расскажите», сказал Красов, весь дрожа от вол¬нения. Я снова начал мое вступление, стараясь передать его еще более красноречиво, чем предыдущие разы и, кажется, успел в этом, так как Мусин-Пушкин явно выразил свое одобрение.—«Хорошо, хорошо», повто¬рил он несколько раз. Наконец, после третьего повторения моего вступле¬ния, я продолжал чтение, прерывая его время от времени кое-какими за¬мечаниями. Урок кончился. Попечитель еще раз выразил свое удоволь¬ствие, спросил мою фамилию, спросил как я учусь и, получив благоприят¬ный ответ, поощрил меня продолжать таким же образом, спросил сколько мне лет и, наконец, вышел. Красов, сияя от радости, вышел тоже, любезно нам по¬клонившись. Лебединский спросил меня сегодня и посадил меня, после того, как я правильно и бегло перевел две строчки. Сегодня у нас было учение. Мы все много шалили. Вернувшись домой, я рассказал мои подвиги. Вспом-нив, что надо переодеться, я поспешил одеть штатское платье. Тетя, видя меня в таком виде, значительно улыбнулась. «Ох, Д. И.», сказала она, много мы с Вами ссориться будем. — «А что, ответил я, оттого, что я в штатском?» Разгадать эту улыбку не трудно. Тетя, видя, что я забываю переодеваться, сказала мне, что я не буду писать Розе каждый раз, как об этом забуду. Средство было радикально и подействовало. Не желая лишать ни себя удовольствия беседовать с нею, ни ее того удовольствия, которое она, как говорит, испытывает, получая мои письма, я стал вни¬мательнее, и на эту перемену намекала тетя. После обеда я пошел к дяде, ему нездоровилось. Я нашел его хуже чем вчера. Я посидел немного у него, но так как он собирался спать, то я ушел. Бедный, милый дядя! У него, повидимому, будет лихорадка. Вечером я читал, писал дневник, нако¬нец, теперь хочу заниматься.

22 сентября.
Сегодня был несчастливый для меня день. У Кедрова я переводил для Фаминцына с латинского, а в это время Кедров разбирал греческую фразу. Заметив, что мы занимаемся посторонним, он меня заставил отве¬чать. Так как я не слушал, то наделал массу ошибок. Он посадил меня, поставив мне нуль. Очень жаль, но я сам виноват. Лапшин меня сегодня спросил. Я до сих пор не могу привыкнуть читать латинские стихи. Кроме того я постоянно воюю с латинскими ударениями. Он мне поставил только три с половиной. Несчастный день! Сегодня мы в первый раз проникли в физический кабинет. Меня электризовали, и я не нашел этого ощущения неприятным, так как оно слишком слабо. Вернувшись из гимназии, я рас¬сказал тете о моем несчастьи и получил совет быть вперед благоразумнее. Я пошел навестить дядю. Мне сказали, что он спит, но он проснулся и велел меня позвать. Ему лучше, чем вчера, но он очень слаб. Неммер был у него сегодня. Пробыв у него с четверть часа, я, к сожалению, дол¬жен был уйти, чтобы не опоздать к обеду. Сейчас же после обеда я при¬нялся за работу. Я искал латинские слова, потом греческие, наконец, ре-шил задачу. Все это заняло у меня много времени. Я хочу отдохнуть, хочу читать, и стараюсь сократить мой дневник. У нас сегодня Опочинины, но я остался у себя, мне нечего делать в гостинной.

29 сентября.
Сегодня у нас была физика, и, когда мы были в физическом кабинете, я просил несколько раз электризовать меня. Сегодня мы делали опыты с монохордом и с Хладниевыми фигурами. Урок кончился концертом, кото¬рый Миквиц дал нам на органной трубе. Буш читал сегодня баллы. Несмотря на мои пятерки, которые я получил у него четыре раза, он мне поставил только четыре. Это удивило, но не огорчило меня. Это не лишает меня чести и удовольствия подучить четыре раза пять. У Лемониуса мы делали совсем необыкновенную вещь—переводили с русского на греческий. Это показалось мне очень трудным, и я не знаю, верен ли мой перевод. Лапшин спрашивал меня сегодня еще раз, и, хотя я все еще не совсем хорошо читаю стихи, все же шло лучше, чем вчера, и я сегодня получил четыре, так же, как и Цв. У Миквиц мы начали тригонометрию. Вернув¬шись домой, я застал у нас даму, которой тетя меня представила, и которая поздоровалась со мной, сказав, что она моя тетя. Немного удивленный этим неожиданным приращением семьи, я не нашелся в тот момент, что сказать ей, и ограничился моей самой любезной улыбкой. Это служило моим ответом на все ласки, которыми осыпала меня моя новая тетя. Я не знал ни ее имени, ни какой родней она мне приходилась. Я должен был верить ей на слово и, разумеется, можно себе представить, что я не мог с первой же минуты быть с ней так экспансивен и нежен, как того требовали родственные отношения. Что меня поразило в моей новой родственнице, так это жалобный и тягучий тон, которым она со мной гово¬рила, но я приписал его волнению и радости при встрече с сыном подруги и не обратил на него внимания. Но М. Ф. — злой и насмешливый язык — отозвала меня в сторону и спросила меня, подражая этому тону: «Писа¬рев, кто это?» Я не мог ответить на этот вопрос, но она заставила меня обратить внимание на этот тон, который затем поражал меня все больше и больше. Сегодня, как все последние дни, я был у дяди. Я нашел его гораздо лучше, чем вчера. Он меня спросил, есть ли письма от мамаши. Я ответил отрицательно и даже сказал, что не надеюсь скоро получить от нее известий. Дядя сказал, что завтра я пойду к дедушке. Вернувшись, я нашел письмо от мамаши, как полное и приятное опровержение того мнения, которое я высказал у дяди. Хотел бы я всегда так ошибаться. Я прочел письмо при тете (опускаю повторение эпитета новая и ставлю на нем крест) и удовольствие, которое я выказал, читая эти строки, кажется, дало ей обо мне очень хорошее мнение. Мамаша пишет мне довольно грустное письмо. Вера была больна. Моя милая Кахас тоже была очень нездорова. Бедный друг, Кахас! Несчастья ее маленькой жизни уже нача¬лись. Все наши были здоровы. Моя дорогая Малеас тоже наслаждается полным здоровьем. О папаше я узнал немного, кроме того, что он обни¬мает и благословляет меня. Сестры мне тоже написали и больше, чем в прошлые разы. Роза написала мне очень ласковое письмо, доставившее мне много удовольствия. Она пишет мне о каникулах, которые мне пред-ставляются вдалеке, как обетованная земля, благодарит меня снова за мое московское письмо, которое, кажется, не могла сразу прочесть, и описы¬вает свои занятия; вещь знакомая, но о которой слышать всегда приятно. Она мне все напоминает, как мы проводили в Знаменском 25 сентября, все развлечения, бал, спектакль, и приятную семейную жизнь, от которой я оторван уже много лет. Счастливые дни! Счастливое детство, ушедшее навсегда, его не смогут вернуть ни воспоминания, ни горькие сожале¬ния. Боже мой! Грустно об этом думать! Как права Роза, когда она гово¬рит, что тогда мы не думали о разлуке. Это время казалось таким дале¬ким и вот оно наступило и в свою очередь пройдет, уступая место другим дням. Бог знает, будут ли они счастливее, но уже, конечно, они не будут днями детства. Услышав эту жалобу, эту трогательную элегию, можно подумать, что я несчастлив. О, нет! Я далек от этого, но когда касаешься счастливых воспоминаний, особенно воспоминаний детства, они всегда про¬изводят впечатление приятной и грустной мелодии. Находясь под властью этого настроения, я отказываюсь от описания остатка дня и моей тети. Чтобы сделать это, нужно быть веселым и насмешливым, нужно быть в бодром, а не в элегическом настроении. Я обуздываю мое перо, оно угро¬жает остатку тетради, до сих пор чистому от его маранья.

30 сентября.
Красов читал сегодня баллы. У нас пятерых пятерки. У Ордина, Цветкова, у меня, Мостовенки и Зеленина. У нас троих пять с крестом, как я видел в книжке Красова. Сегодня, благодаря содействию Красова, Стакоз должен был дать, или по крайней мере, обещать мне Ипатьевскую летопись, но, чтобы получить ее, я должен буду пойти к нему, а он живет на краю света, у Большого театра, но по крайней мере я могу быть спо¬коен за мое сочинение. Миналь читал наши баллы. У Ордина и у меня 5. у Цветкова 4, у Мостовенки З 1/2, У Зеленина 3. Вместо урока Стоюнина, у нас была беседа по литературе. Тимаев читал свое сочинение, его темой была Москва; его опоненты Фаминцын, Зеленин и Иванов сделали ему много замечаний. Я тоже сделал ему два замечания: «золото ослепляет душу, но не поражает ее», мне показалось, что это не имеет смысла. — «По выходе из церкви, свобода повеяла мне навстречу». Я не понимал значения слова «свобода». Мои замечания были приняты. Ордин читал второе сочинение, его тема была «Поэт». Хотя он скромно уверяет, что оно посредственно, я нахожу его прекрасным. Я слушал его с большим удо¬вольствием. Он очень энергично защищал свое сочинение против Цветкова, который на него нападал. Вернувшись, я застал у нас мадам Ватковскую, которой тетя меня представила и которая не приветствовала меня словом «племянник». Приходили не надолго дядя, Раговский, М. М. и тетя Н. Н. Миша был с ними. После обеда я пошел к дяде, думая, что он пошлет меня к дедушке, но он нашел, что слишком поздно. Милому дяде лучше, гораздо лучше! Я ему прочел мамашино письмо, потом письма сестер и даже забыл их у него. Вечером я читал тетям мой дневник, оказалось, что он гораздо лучше, чем мой дневник за прежние годы. Как подражание, он заслуживает даже чести походить на дневник m-lle Розы. Чтобы быть его верной копией, не хватает только воспоминаний о прошлом. Я еще не решил, когда их начну. Сегодня мне слишком лень, когда нибудь, когда нибудь они будут начаты. Для меня загадка, когда наступит этот день.

5 октября
Сегодня Кедров меня спрашивал, чтобы дать мне исправить неудачу, которую я недавно потерпел. Вернувшись из гимназии, я нашел у нас Потулова. Он не нашел, чтобы я вырос, но нашел, что я возмужал. После обеда я занимался сегодня моими летописями и работал над ними очень усердно. Эта работа помешала мне писать дневник, хотя за последние дни было довольно много событий. Вечером было много гостей. Сегодня пустой день.

6 октября.
Сегодня со мной случилась принеприятная вещь. После урока Лемониуса меня толкнули, я упал на стол и ударился об угол головой. Хорошо еще, что правый глаз, милостью Божьей, остался цел. Однако, так как удар был довольно силен, меня повели в лазарет. Нас встретил инспектор и спросил, как это случилось. Ему ответили, что я упал случайно. Все говорят, и я тоже говорю, что я поскользнулся. В лазарете нас встретил довольно угрюмый солдат. Ворчун, как все старики, он принялся брюз¬жать себе в бороду на гимназические драки, жертвой которых он меня считал. Он мне не дал никакой примочки, но сделал мне холодный ком¬пресс. Пробыв минут 10 в лазарете, я вернулся в класс. У нас был Буш. Он меня спросил сегодня и поставил мне 5. Вернувшись домой, я нашел только тетю М. П. и Е. В. Моя пострадавшая физиономия их испугала. Милая тетя М. П. послала за арникой для компресса. Тетя Н. П. и М. Ф. скоро вернулись. Тетя удивилась моему несчастью и велела сделать ком¬пресс. Вечером пришел дядя. Так как мой ушиб мешал мне выходить, мне не нужно было ничего готовить к завтрему, Я кончил «College incendie», начатый вчера. Это совсем детская книга, но очень интересная. Недаром я ее прочел с таким увлечением. В гимназии Лапшин читал свои баллы; у меня было 4, и из всего класса только у одного Ордина было 5. Однако, я надеюсь, что он поставит мне лучший балл в следующий раз, когда я научусь читать стихи. Мы весело провели сегодняшний вечер. М. Ф. была в очень хорошем настроении, она много пела, много смеялась, мне тоже было вчера очень весело.

22 октября.
Сегодня мой ушиб помешал мне итти в гимназию. Человек—живот¬ное, привыкающее. Утром мне было не по себе, я не привык в это время быть дома и мне чего то не хватало. Не хватало моей гимна¬зии. Перед обедом я занимался тригонометрией, летописью, потом читал немецкую книгу и, наконец, взял в библиотеке М. Ф., предназначенной для моих сестер, очень интересную книгу «Etienne et Valentin». Я читаю с увлечением, со страстью, как делаю вообще все. Молчание наших меня огорчает. Оно меня не беспокоит, но мне хочется читать их милые письма, Я не могу без них обходиться. Вечером я писал латинские и греческие слова, потом читал, наконец, пришла очередь моего дневника. Вот и еще день прошел, еще шаг к каникулам, но какой он маленький, и как еще до них далеко. Мужайся! Они придут! Дядя, слава Богу, получил сегодня место. Как я рад за него и за себя. Как и мамаша будет довольна. Тетя сегодня много ходила. Вечером у нас были гости.

8 октября.
Сегодня меня спрашивал Кедров, я хорошо ответил. Дома я нашел письмо от мамаши, которое получил дядя и прислал мне. Милая мамаша написала мне несколько строк. Она пишет, что дядя Андрей, который обещал приехать тринадцатого, сдержал свое слово. Пишет, что у нас веселятся. Ах, я представляю себе, какое оживление в нашем кружке, как было бы весело, провести там, хотя бы один только день. Прошли каникулы и не вернутся так скоро. Еще почти целый год. Безумие желать сейчас видеть своих, представлять себе каникулы с их радостями. Но, что же делать, если именно в минуту разлуки всего больше хочется видеться, что делать, если это несчастное желание растет по мере того, как яснее понимаешь, что нельзя его удовлетворить. Ждать… терпеливо или нет, смотря по настроению, но всетаки надо ждать. Можно выходить из себя, бесноваться, все желания, все стремления поведут только к тому, что долгий срок, отделяющий меня от каникул, покажется еще длиннее, Положительно не нужно об этом больше думать! Сегодня у меня стран¬ное настроение. То я холоден и рассудителен, то, думая о каникулах, готов проливать слезы и чувствую непреодолимую грусть. Это ни на что не похоже.

11 октября.
Сегодня день рождения Миши. Ему исполнилось 18 лет. Тетя М. П. и кузина пошли к нему. Сейчас я кончил латинские слова к завтрашнем) уроку и принимаюсь за мой дневник, который я забросил последние два дня. Эти два дня я чувствовал глубокое уныние, вызванное тем, что каникулы так далеки. Я доходил в своей глупости даже до слез. Теперь, слава Богу, эти причуды прошли. Эти два дня я не хотел браться за дневник, каждый раз, как я его пишу, я думаю о том дне, когда буду читать его среди своих. В том настроении, в каком я находился, в этой мысли, не было для меня ничего утешительного и потому дневник был в немилости, изгнан и заброшен в ящик. Вчера приехал Жуков и я полу¬чил добрый запас писем от своих. Мамаша пишет мне о Кахас, о моем рождении, она внушает мне продолжать хорошо учиться. Милая, милая мамаша! Ее письма так полны любви. Дядя тоже пишет мне длинное письмо. Он пишет мне о том, как они проводят время, жалеет, что не застал меня в Грунце и выражает желание получить место в Петербурге. Роза также не забыла меня. Об этом свидетельствует длинное письмо о Кахас. Между прочим, она пишет об очень грустной вещи, о возможности разлуки с мадемуазель Жюли. Это, право, очень грустно. Она такая милая. Я, которого она выхаживала так настойчиво, с такими нежными заботами во время моей болезни в 1853 г., особенно обязан ей благодарностью. Но особенно живо почувствует ее отсутствие Роза, мадемуазель Жюли отно¬сится к ней с большой дружбой. Она очень будет жалеть об ней, моя бедная, милая Роза. Да и все наши, я уверен, будут очень жалеть об ней. Она, как член нашей семьи, ее отсутствие образует на долго большую пустоту. Вера написала совсем кокетливое письмо, на хорошенькой, голу¬бой бумаге, в маленьком конверте. Сегодня Красов заставил меня писать хронологию русских князей. Я справился с помощью Иванова, который подсказывал. Если это и нечестно, то удобно. После уроков я пошел за покупками. Я купил русскую историю, брульон и перьев. Тети К. В. не было дома. Она у Par. Теперь у нас Кат. Павл. Вернувшись из моего путешествия в Гостиный двор, я искал после обеда латинские слова. Писал дневник, теперь принимаюсь за греческий.

15 ноября.
Зима дает себя очень чувствовать. Сегодня я встал с большим тру¬дом. Зимой всего больше хочется спать. В гимназии, куда я пришел до¬вольно поздно, меня вызвал учитель истории. По совести сказать, я не готовил, но, вспомнив, по счастью, то, что учил еще в Грунце, я выпу¬тался, кажется, с честью. На уроке литературы у нас была так давно ожидаемая беседа, чтение Жанны д’Арк. У меня была главная роль, я взошел на кафедру и сказал вступление. Начался пролог. Шло довольно хорошо, пока Стрельников, который играл Раймонда, не испортил впечатления. Он несколько раз принимался читать, и каждый раз начинал смеяться. Королева Изабелла, которую играл Исаев, была тоже довольно плоха. Тем не менее пьеса в общем сошла недурно. Лемониус тоже спро¬сил у меня перевод и поставил мне четыре. На уроке Лебединского мы с Фаминцыным искали слова из Овидия. Лебединский спрашивал меня, и я ответил довольно хорошо. На ученьи директор выговаривал нам за не¬брежность в маршировке, и, кажется, это оказало свое действие. За обедом М. Ф. выразила желание читать что нибудь вместе, и мы принялись читать «Прогулки вокруг света». М. Ф., как всегда, хотела читать все, преди-словие, корабельный журнал, где были записаны все матросы экипажа, введение, и это задержало нас довольно долго. Но мы всетаки прочли семнадцать писем и шестьдесят страниц, проследив за путешественником по атласу его путь. Книга интересная и, если кузина, по счастливой случайности, окажется более постоянной, я буду продолжать ее с удо-вольствием.

16 ноября.
Сегодня, идя в гимназию, я увидел, что погода совсем переменилась. Стало тепло и сыро, настоящий морской климат. Была совершенная отте¬пель, и тротуары были совсем мокрые. Лапшин объявил нам сегодня, что вместо урока Красова у нас будет латинский. «Кто хочет читать?» — спро¬сил он. Я поднял немного голову. «Вы хотите читать?» — спросил он у меня. — «Если позволите», ответил я. — «Хорошо, вы прочитаете то, что мы переводили о Фаетоне и сделаете ваши замечания». Так я навязал себе неподготовленное чтение, да еще у страшного господина Григория. После большой перемены я, как вчера, взошел на кафедру и начал читать. Прочитав 30 страниц, я начал переводить, и, кажется, мне удалось пере¬вести правильно и красиво. Ордин сделал мне несколько поправок, но немногие были приняты. Замечания, которые я сделал, относились к поэти¬ческим вольностям и конструкциям. В общем я, кажется, справился со своей задачей. Едва я покинул мое триумфальное седалище, как раздались восклицания: Райковский, Райковский! В одну минуту мы сидели за кни¬гами. Все страдания христианских мучеников встали перед нами, но, зная кое что, мы, наконец, успокоились немного за нашу участь и стали ждать появления отца Андрея. Наш священник пришел первый и, предупредив нас о приходе грозного посетителя, стал рассказывать дальше по истории церкви. Однако, его скоро прервали. Дверь широко открылась и появился отец Андрей в темно-малиновой рясе. Он начал с левой скамейки, и Пота¬пов, последний у окна, рассказал о празднике Пятидесятницы, за ним следовали Ордин, Мостовенко, Стрельников, и, наконец, настала моя оче¬редь. Мне пришлось рассказать об обращении Павла, я это сделал удо¬влетворительно, и гроза прошла дальше. Слава Богу, я выпутался лучше, чем ожидал. Едва я вернулся домой, как М. Ф. объявила мне, что мы должны читать Полиэкта. Сняв мундир, я принялся за чтение, но мы успели прочитать только один акт. После обеда тетя послала меня к Катерине Павловне. Я нашел квартиру, хотя и с некоторым трудом. Е. П. предложила подождать ее, чтобы вместе пойти к нам, и я провел четверть часа с мадемуазель Мари и ее гувернанткой. Вечером я занимался латин¬ским. У нас были сегодня гости: Цертелев, дядя, Виленский и Жуков.

17 ноября.
Сегодня по дороге в гимназию со мной случился довольно неприятный случай, я потерял Овидия, и, несмотря на все мои поиски, не мог найти его. Никто не спросил меня сегодня, и, следовательно, на уроках не было ничего интересного. Узнав о моей беде, Фаминцын предложил мне очень деликатно своего Овидия, так как у него их несколько. «Так, продай мне его», — сказал я ему. Он не согласился, и мы решили, что он мне его одол¬жит на год. Дома я читал биографию Буало и сделал из нее извлечения, которые я прочту завтра на беседе. После обеда тетя и все наши пошли к Копьевым, а я провел вечер один, за чтением Современника. Сегодня день рождения Кахас. Милой крошке исполнился год. С какой тревогой я ждал писем в прошлом году и как я был счастлив, получив известия о рождении моей милой, маленькой сестры. Что то делается у нас?

18 ноября.
Сегодня на уроке французского я читал III сатиру Буало. Миналь похвалил мое чтение и мой перевод. Но наши пансионеры, особенно Мостовенко и Ордин, осаждали меня насмешками за некоторые выражения моего перевода—лизоблюд и потом — ели боком. Тем не менее, заслужив похвалу, я доволен уроком. Сегодня у нас была беседа по литературе. Читали Орлов и Стакоз. У Орлова было сочинение о литературных обществах начала нынешнего столетия. Сочинение было хорошее, и он энергично и с успехом защищал его. Стакоз написал описание Нежина (?). Вернув¬шись домой, я получил много писем от наших. Мне писали мамаша, тетя Катя, дядя Андрей, Вера, а Роза, раскаиваясь в своей забывчивости, вознаградила меня за эту небрежность длинным дружеским письмом и обещанием написать еще более длинное. Дядя хочет приехать в Петербург. Я хочу спать. До свидания.

1855 г. 
3 апреля.
Сегодня начало уроков после Пасхальной недели. Скучно возвращаться в классы после целой недели ничего неделания. Это far niente так приятно. А потом нет ничего более нелепого, чем эти три-четыре недели занятий, которые предшествуют экзаменам. Но делать нечего, я пошел в гимназию. Я опоздал и вошел к Миналю двадцать минут спустя после начала занатий. Сегодня из всех учителей спрашивал один Лемониус. Остальные читали или диктовали программы. Я услышал сегодня мало утешительную новость: директор сказал, что экзамены начнутся около 10 мая; это не очень весело. Однако, о времени экзаменов ходит всегда столько смутных слухов, что никогда не знаешь, кому верить. После уроков у нас был Военный Устав, потом ученье. Сегодня у нас батальон¬ного ученья не было, было взводное и застрельщичье. Вернувшись из гим¬назии, я застал у нас мадам Рагов. и Сашу. Вечером, как всегда, были кое-какие гости. Я хочу спать и потому сокращаю сегодня мой дневник.

От Редакции.
За разрешение поместить дневник Д. И. Писарева в настоящем сборнике Редакция приносит глубокую благодарность Пушкинскому Дому при Российской Ака¬демии Наук—в лице академика Н. А. Котляревского, Б. Л. Модзалевского и Е. П. Казанович. Редакция, к сожалению, за недостатком места, принуждена была отказаться от помещения в сборнике отзыва Д. И. Писарева о его гимназическом образовании из статьи—«Наша университетская наука» (сочин., т. III, стр. 2—11).

Далее >>
В начало