Хотя я не принадлежал к воспитанникам Ш-й гимназии, а учил во II-й гимназии, но, в качестве петербургского старожила, был всегда, исполнен особого уважения именно к Ш-й гимназии. Она всем казалась самою серьезною по направлению и, вместе с тем, самою трудною, т; как в ней, кроме латинского языка, обязательного для всех гимназий Уваровского типа, было широко поставлено преподавание греческого языка. Житейские встречи с бывшими ее воспитанниками подтверждали oсновательность даваемого ею образования. Опытные психологи говорят, что «дитя—отец взрослого»,—отец в смысле задатков личного характера и посева элементарных нравственных понятий, но с неменьшею справедливостью можно сказать, что отрок является отцом взрослого в смысле любви к знанию и серьезного направления мысли. Эту задачу исполняла гимназия. Будучи преддверием к Университету, она несла свои просветительные струи в широкое море разнообразных знаний и методов, даваемых последним. Пред окончанием гимназического курса это море открывало широкие далекие горизонты жаждущему просвещения уму, но для успеха нужно было стоять на берегу прочных первоначальных знаний и испытать дисциплину труда. И то и другое давалось III гимназией «мерою полною», чуждою узости преподавания и односторонности сообщаемого направления. Несмотря на ее классический характер, из нее выходили на арену высшего образования люди разнообразных в будущем профессий. Между ними оказались медики, математики и естествоиспытатели, хотя всетаки преимущественно юристы, приученные классиками и их языком к ясному, точному и сжатому выражению своих мыслей, что столь необходимо для деятельности, в которой живое слово играет такую роль,—выходили педагоги, как носители и развиватели приемов, завещанных III гимназией — выходили представители искусства, так тесно связанного в своих источниках с античным миром.
Достаточно пробежать список бывших учеников гимназии, чтобы найти имена выдающихся педагогов: Шакеева, Стоюнина, двух братьев Эвальд, Власова, Острогорского, Модзалевского, познакомившего русское общество в ярких очерках с германской средней и высшей школой и с личностью и трудами Аммоса Коменского, — и, наконец, Витберга, основателя «Общества ревнителей русского слова», того слова, которое так нуждается в защите и уважении при тех развязных искажениях, которым подвергается в современной литературе язык, вызвавший восторженные заветы Пушкина и Тургенева.

А затем идут юристы: Пятницкий, один из восприемников Су¬дебных Уставов, сменивших былое бессудие, корысть и волокиту старых судов, автор ряда исследований по новым тогда вопросам судебной прак¬тики и кассационной деятельности,—Анатолий и Антон Гизетти, оставившие по себе благодарную память, как представители истинного правосудия,—присяжный поверенный Хартулари, блестящий и глубоко знающий защитник в выдающихся делах в первые годы нового суда в Пе¬тербурге и тонкий аналитик душевного состояния подсудимых, книга ко¬торого «Итоги прошлого» полна поучительных примеров,—Н. А. Оппель, красноречивый адвокат и видный общественный деятель,—профессор Кал¬мыков, являвшийся страстным поборником новых и далеко для него не¬безопасных взглядов в науке уголовного права в такое печальное время, когда преподавание этой науки застыло на рутинных и черствых взгля¬дах, превозносивших смертную казнь, телесные наказания и не отвращав¬шихся от клейм и плетей, -и, наконец, В. Д. Набоков, профессор Учи¬лища Правоведения и Председатель Уголовного Отделения Петербургского Юридического Общества, автор прекрасного учебника уголовного права и ряда монографий и вместе депутат 1-й Государственной Думы, выразивший ее задачу летучими словами:. «Власть исполнительная да подчинится власти законодательной», т. е. власть преходящего усмотрения да подчинится власти закона.

Среди представителей и знатоков искусства мы встречаем двух братьев графов Толстых—Ивана и Димитрия,—из которых первый был вице- президентом Академии Художеств, а второй—директором Эрмитажа,—и Прах о в а, так много сделавшего для реставрации, в союзе со своим другом Васнецовым, памятников киевской старины и воссоздания собора Св. Владимира.

Наука вообще нашла себе в бывших учениках III гимназии достойных представителей—медицина (профессора Чистович и Оппель и доктор Каз а с, напечатавший ряд трудов о гибельном влиянии суррогатов спирта на зрение), — история (Куторга и Помяловский), ботаника (Фаминцын) и физика (Петрушевский, как профессор и редактор отдела точных наук в Энциклопедическом Словаре Брокгауза), но и в других областях эти воспитанники умели оставить свой заметный след:—в пуб¬лицистике— Петр Струве, редактор «Русской Мысли» и автор ряда за¬мечательных статей на злобу дня,—и в литературе—II и с а р е в, яркий и не¬редко крайний выразитель течений, волновавших русское общество 60-х го¬дов, суровый отрицатель Пушкина и горячий защитник Тургенева против несправедливых и пошлых зоилов, видевших в Базарове «клевету на мо¬лодое поколение»,—Мережковский, проявивший в своих «Юлиане Отступнике» и «Леонардо да Винчи» чрезвычайное богатство исторических и бы¬товых знаний,—Незеленов, историк русской литературы в ее выдаю¬щихся представителях, и др.

Я не могу отрешиться и от личных воспоминаний. После закрытия в 1861 году Петербургского Университета, переселившись в Москву, я на¬шел в Университете тесный кружок воспитанников Ш гимназии из вы¬пусков 1861 и 1862 годов. Они все (пять человек) жили дружной семьей, имея в своей главе Н. Н. Куликова, будущего заметного педагога. Фило¬логи по. призванию, они живо отзывались и на все окружавшие явления. Я очень сошелся с ними и не мог не оценить серьезности их подготовки и их любви к труду. Мы собирались обыкновенно по субботам; Куликов услаждал нас прекрасной игрой на фортепьяно, купленном в складчину у Сухаревой Башни, а затем подходили примкнувшие к этому кружку бу-дущие известные профессора—Ключевский и Кирпичников, и беседа затя-гивалась далеко за полночь, а утром Ключевский зазывал нас в Кремль, где на площади перед соборами, по воскресеньям, происходили горячие споры между старообрядческими начетчиками и ревнителями православия. Имя Ключевского, его блестящая последующая ученая деятельность могут служить доказательством серьезности направления того кружка, к кото¬рому он так охотно присоединялся.—Вспоминается мне и директор II Петербургской гимназии — А ни кита Власов. Он относился к нам участливо и внимательно,—в отсутствие почему либо учителей, приходил к нам в класс (V и VI), тепло беседовал с нами и знакомил нас с появлявшимися тогда и производившими на нас обаятельное впечатление про¬изведениями наших выдающихся писателей—-Гончарова, Тургенева и других. Он поощрял наши литературные занятия, интересовался издававшимся в V классе рукописным журналом «Заря» и с добродушной улыбкой шутливо погрозил нам—редакторам—пальцем, когда прочитал эпиграф на обложке: «Поверь, мой друг, взойдет она—заря пленительного счастья,-—Россия вспрянет ото сна»… Тем из нас, которые нуждались, он доставлял уроки, как репетиторам или подготовителям для поступления в гимназию.

Встает в моей памяти, как живой, наш любимый учитель истории— Владимир Федорович Эвальд, дающий урок, ходя, по обыкновению, по классу, волнуя и восхищая нас мастерски рассказанными историческими картинами и образами, и произведший особое впечатление воодушевлен-ным рассказом о Крестовых походах, которыми мы увлекались довольно долгое время. В его отношении к нам сквозила разумная любовь и шут-ливая нежность, но без всякого желания непременно нам нравиться. Однажды кто то из нас, бредивших Университетом и мысленно считавших себя уже студентами, куда некоторые из нас иногда и пробирались на лекции Ко-стомарова, написал на черной доске: «Gaudeamus igitur—juvenes dum Sumus». Эвальд посмотрел на эту надпись и на нас, мягко улыбнулся, взял губку, стер «juvenes» и написал «pueri» при нашем дружном хохоте. Прошло много лет. Я был уже опытным Председателем Петербургского Окружного Суда, привыкшим к спокойному изложению своего руководя¬щего напутствия присяжным заседателям. Но вот однажды я увидел в числе последних, подлежавших жеребьевке, моего старого наставника, а затем он попал в комплект и был выбран старшиной. Когда мне пришлось говорить мое заключительное слово, восстановляя перспективу дела и давая присяжным указания на оценку доказательств и на их обязанности, я почувствовал, что сердце мое забилось сильнее обыкновенного, и голос на¬чинает дрожать, и я с трудом совладел с собой под наплывом дорогих воспоминаний невозвратного прошлого и мысли о том, что я, так жадно слушавший его когда то, должен давать ему наставление и поучать его…

Далее >>
В начало