В ЛНПО «Гранит» мне иногда приходилось выступать в качестве руководителя дипломного проекта для студентов разных ВУЗов. Дело было хлопотное — подобрать тему, утвердить, рассказать, помогать, проверять. Оплата трудовым и временным затратам не соответствовала, но отказываться от таких предложений было не принято. Запомнилась студентка, которая относилась к этому делу очень серьезно. При том, что понимания темы было немного. От нее исходило постоянное беспокойство, неуверенность и (как следствие) педантизм. Ощущая свою ответственность за результат, я многое делал сам, она выполняла в основном «техническую работу». Защита все-таки прошла успешно, я вздохнул с облегчением, освободившись от этого тяжелого груза. И вот, на следующий год (1979) мне опять предлагают студента, на этот раз, из Военмеха. Я пытаюсь отказаться, но ничего не получается, приходится снова «взвалить на себя» очередного дипломника.

Первая встреча с Александром Березницким (так звали студента) оставила благоприятное впечатление. Он оказался полной противоположностью предыдущему экземпляру. «Не стоит относиться серьезно к этому делу, оно никому не нужно, но основные формальности соблюсти надо, и ему надо в этом помочь» — сказал мне мой новый студент то, что я и сам мог бы (или должен бы) ему сказать. Такой подход мне понравился и действительно, больших проблем у меня с этой дипломной работой не было.

После защиты и распределения Березницкий оказался в лаборатории А.Б.Хмельника, мы стали коллегами. Хмельник дал ему задание — написать соображения (кажется) по поводу надежности. «Писать я могу что угодно, на любую тему, с любой степенью подробности» — сказал Саша, и принялся за работу.

В лаборатории Хмельника я оказался незадолго до этого. Коллектив состоял исключительно из женщин почтенного возраста (лет по 40), человек 13. Все они располагались в одной комнате, куда Хмельник заходил не часто (как мне кажется, ему там тоже было не слишком комфортно). В этом коллективе, в этой комнате, я провел целый год. Работа в то время была не слишком интенсивная, и потому женские разговоры постоянно заполняли окружающее меня пространство. Я (в основном) работал над диссертацией, в разговорах не участвовал, но было мне как-то не уютно там. Несмотря на то, что это были вполне хорошие люди, не было у меня с ними тесного контакта и взаимопонимания. Я был моложе лет на 10, не разделял преобладающую просоветскую позицию, мне было чуждо скрупулезное соблюдение режима и порядка. (Режим дня отслеживала зам. начальника Ирина Павлова, с точностью до минуты). У меня установились хорошие отношения с Тамарой Скобелевой, Озол М.Я., Шехоян С.Р. но этого было мало. И вот, появляется Березницкий. Немного младше меня (я могу себя чувствовать «мэтром»), мужчина с нестандартными взглядами и интересами. Изголодавшись по общению, я выходил на перекур вместе с новым сотрудником.

Шел 1981-й год, апогей «застоя». Социализм, капитализм, политика были тогда актуальными темами, которые мы часто обсуждали на лестнице, в полголоса. Березницкий оказался матерым антисоветчиком. Про себя я так не могу сказать, но по многим вопросам наши позиции совпадали, другие вызывали дискуссии. Однажды он сказал, что у него тестовый вопрос для определения позиции оппонента звучит так — «Можно ли считать совпадающими советскую систему и систему фашистской Германии?». В то время я не готов был утвердительно ответить на этот вопрос. Но после книги «Преступник номер 1″ о Гитлере и его государстве, мне пришлось согласиться. Советский (!) источник дал исчерпывающую информацию по этому поводу — совпадений было слишком много.

По работе у меня намечалась командировка в Ереван. Саша дал мне список того, что можно попытаться там купить. Это были грампластинки, из списка запомнились две фамилии — Шенберг и Шнитке. Предполагалось, что на советских окраинах режим немного свободнее, чем в центре. Командировка по причине моего заболевания не состоялась. Ольга Вышеславцева, с которой мы должны были ехать, поехала одна. Потом много рассказывала о Ереване, об Армении. Помню рассказ о том, как ее пригласили в гости, в армянскую семью. За столом были только мужчины. Женщины приносили вино и яства, и тихо исчезали — им не положено быть там, где пируют «джигиты». Статус русской женщины, однако, был иной. Так я что-то узнал об армянских и русских женщинах, но ничего о Шенберге и Шнитке.

Березницкий рассказал свою историю. В первые годы студенческой жизни он был активным комсомольцем, свято верил в грядущий коммунизм и готов был отдать все силы свои для приближения «светлого будущего». Был замечен партийным руководством, занял высокий пост (если не ошибаюсь, стал секретарем комсомольской организации военмеха). После ВУЗА «светила» партийная карьера.

Вспоминаю один из его рассказов о том периоде. В Советском союзе практиковалось привлечение работников «умственного труда» и студентов для выполнения тяжелой неквалифицированной работы. Однажды военмеховцев направили куда-то что-то копать. Саша, как комсомольский вожак — впереди, говорит прибывшим о том, что и как надо делать. Некий грузин, который был среди студентов, задает ему вопрос после того, как тот закончил свою речь.
- Слушай, сколько денег стоит выкопать эту яму?
Саша не был готов к такому вопросу.
- Ну, может быть 10 рублей.
Достает из кармана десятку
- На, копай!

Комсомольская работа, конечно, мешала основному занятию — обучению. Саша с трудом, но переходил с курса на курс, продолжая свою комсомольскую жизнь. И вот, однажды что-то повернулось в его сознании, он увидел все иначе, неожиданно «злом показалось дело, что совершается под солнцем». Полюс притяжения сменился на противоположный. Из убежденного коммуниста он превратился в убежденного антисоветчика. Он разругался со всеми, сложил с себя все полномочия, оставил высокий пост и тихо дошел до диплома, который стал причиной нашего знакомства.

«В здоровом теле — здоровый дух». Такова была популярная советская присказка. Трудно сказать, что здесь первично и что должно быть следствием, но случилось так, что разрыв с «советской духовностью» совпал по времени с проблемами «телесного» свойства, которые пришлось решать, и которые еще не были до конца решены во время нашей совместной работы. Я был проворным схемотехником, и мне хотелось вовлечь Александра в эти эмпирии. Однажды предложил ему поприсутствовать во время настройки какого-то блока. Мы сидели возле осциллографа в окружении схем и микросхем. Я тыкал щупом в плату, комментировал свои действия, показывая сигналы. Еще немного, и будет обнаружено противоречие, еще немного, и логика восторжествует…

Саша молча смотрел на эти «игры», и вдруг мне показалось, что он пребывает где-то очень далеко от всех этих схем и сигналов. Я остановился, спросил, не утомил ли я его обилием новой информацией, не пора ли остановиться. Он сказал, что давно пора, что он физически не может смотреть на мелькание этих импульсов, поскольку что-то они нарушают в его голове.

Я понял, что Александр никогда не станет инженером, и больше никогда не приставал к нему с такими дурацкими предложениями. Его присутствие в лаборатории становилось все более формальным. Но для советских НИИ в этом не было ничего особенного. Думаю, что более половины работников пребывали в таком же состоянии, будучи формальными штатными единицами с дипломом инженера. Позднее Саша вспоминал с благодарностью нашего начальника Хмельника, который «закрывал глаза» и с пониманием относился к его состоянию, поскольку подобные проблемы со здоровьем ему тоже были знакомы. В итоге он получил спокойный период именно тогда, когда в этом была необходимость.

1982-й год мы с Березницким провели в подвале на основной площадке. Надо было стыковать вычислитель с другими блоками, которые готовили другие отделы. Присутствие Саши для работы не было необходимым, но там возникали периоды, когда ничего не надо было делать, а надо было только ждать. Это время проходило в разговорах в широком тематическом диапазоне. Кроме Саши там были частые гости программистка Галя Новоселова и занимавшийся исполнительными устройствами Валера Селиванов. От Гали много узнал о женском восприятии сотрудников лаборатории и об экзотической психической аномалии (такая проблема была у ее дочери) — отсутствие чувства ритма. Программа Галины, мой вычислитель и шаговые двигатели от Валеры позволяли сканировать пространство, которое лазер прощупывал своими сигналами. Мы работали на будущее, мы создавали технику для новой современной войны.

Однажды мне надо было куда-то уехать, Березницкий оставался вместо меня. Я расписал подробные алгоритмы действий для разных ситуаций, которые, однако, не ожидались, на работе был спокойный период. Когда я вернулся, Саша рассказал о том, как ему все-таки пришлось поменять блок. Эта простая операция в неспокойной обстановке для нетренированных рук оказалась почти невыполнимой. Он рассказывал об эмоциях, сопровождавших это безнадежное дело, которое все-таки как-то очень случайно и очень не вдруг получилось. Через 25 лет я вспомнил этот эпизод, который повторился уже в моем исполнении при сборке/разборке и ремонте незнакомого мне кассового аппарата в присутствии беспокойного клиента.

По возрасту в то время я был уже среди тех, кому за 30, Саша этот рубеж еще не перешел и оставался в категории молодых, у которых (так было всегда) интересы специфические. В начале 80-ых рассадником культурной свободы для ленинградской молодежи был ДК Ленсовета. Там иногда проходили выступления диссидентов от искусства, которым доступ к широкой публике был закрыт. Вероятно, власти были к этому причастны. Существование таких объектов позволяло с одной стороны, «выпустить пар», с другой — собирать «неблагонадежных» в одном месте, где проще держать ситуацию под контролем. Саша, как молодой, диссидентствующий, увлекающийся неформальным искусством, был вхож в эти места. («Сайгон» на Невском ему тоже был знаком).

По неписанному соглашению, видимость формальной благопристойности соблюдалась. Был случай, когда организаторы концертов пригласили исполнителей-авангардистов из США а дирекции ДК было сказано, что приедут люди из Латвии. И вдруг кто-то вспомнил, что из США могут приехать негры, которых к Прибалтике никак не привязать. Вся формальная конструкция рассыпается, зреет конфуз и скандал. По счастливой случайности приехали «бледнолицые» американцы.

Как-то Саша предложил мне посетить один из подобных концертов. Мне было любопытно, я пошел (по какой-то причине без него). Никаких афиш, конечно, никаких объявлений, пришли только те, кто знал об этом событии. Экзотика начиналась еще до начала выступления — внешний вид некоторых посетителей был экстравагантный. Запомнились почему-то резиновые сапоги. В таком месте!? (Вскоре такая обувь на какое-то время стала всеобщей модой, т.е. нормой).

Выступала группа — фортепьяно, ударные, саксофон. Тему начинает пианист, саксофон подхватывает, приятная мелодия ласкает слух, ничего аномального. Но постепенно в это ровное течение музыки вторгается нечто инородное. Сначала почти незаметно, как случайная фальшивая нота, заглушаемая множеством слаженных голосов. Диссонансы становятся все чаще, на фоне мелодии возникает перебранка между саксофоном и фортепьяно, в которую потом вступает ударник. Мелодия еще пытается робко напомнить о себе, но через некоторое время она совсем исчезает, остается только шумная какофония… Сюжет знаком из кинофильма «Веселые ребята», но здесь была его чисто музыкальная интерпретация.

Саша увлекался музыкой серьезно. Знал разные направления, любил и слушал. Это не было дано ему с детства, но приобретено сознательно и целенаправленно. Все получилось просто, говорил он. Выбирал грампластинку, ставил и слушал. Пластинка кончалась, он ставил ее снова и снова. Слушал долго, пока не возникало понимание и приятие. (Позволю себе здесь цитату из классика: «Нужно долго наблюдать природу. Тогда видимый свет освобождается от влияния тьмы, от всего случайного, и размышление рождает понимание»).

Кроме музыки Сашу увлекал кинематограф. Всегда знал, где, когда и что можно посмотреть. Иногда это были малые захолустные клубы или кинотеатры, где показывали фильмы не для широкой публики, без афиш и информации. К музыке (как и к живописи) я был по-прежнему холоден, а вот киноискусством он меня увлек. Я доверял его вкусу и старался не пропустить то, что следовало посмотреть. Как правило, это было хорошо и оставляло впечатление на долгое время.

В 1984-ом я ушел из «Гранита». Саша через некоторое время тоже сменил место работы. Он ушел в котельную. В советское время то было популярное место в среде адептов альтернативных культурных направлений, что впоследствии было названо андерграунд.

Всю свою сознательную жизнь Березницкий писал, он и сейчас пишет. Начиная со студенческих «капустников», к которым готовил сценарии. Потом писал пьесы, они проходили в самодеятельном вузовском театре. Написать пьесу, говорил он, много сложнее, чем рассказ. Здесь есть своя специфика, очень много естественных ограничений. После таких занятий писать что-либо другое просто.

1990 год. Горбачевская перестройка открывала все новые, закрытые ранее двери. Появилась возможность публикации за свой счет любого материала без какой-либо цензуры. Мой двоюродный брат Гена в то время работал директором типографии в городе Сланцы. Это обстоятельство еще более упрощало публикацию, чем надо было непременно воспользоваться. Березницкий написал эссе «Петербургские ереси» (правильно определить жанр затрудняюсь), скооперировался со своим товарищем Кайбагаровым, я связал их с Геной и «процесс пошел». С Сашиной работой проблем не было, с Кайбагаровской было что-то не совсем гладко, но через некоторое время напечатанный альманах занял свое место в Доме книги.

Одно из давних и очень серьезных увлечений нашего персонажа — философия. Очень коварная область, в которую заходить надо осторожно, поскольку она может затянуть и поглотить всего человека без остатка. Мне были знакомы такие люди (см. «Рудольф Литвтинов», например). Погружаясь в глубины бытия, Саша накопал что-то свое, изложил на бумаге. Критик он очень дотошный и вредный, получить от него положительный отзыв не реально. Прочитал написанное своею рукой, не понравилось. Он понял, что не готов еще говорить «на равных» с Кантом, а другой разговор здесь не имеет смысла. И стал погружаться в философию, все глубже и глубже. Прочитал много серьезных книг. В процессе погружения и понимания разочаровался в философии как таковой, разочаровался в философах, но занятия свои не бросил, ищет сейчас форму изложения того, что хотел бы все-таки сказать. Очень непросто сказать так, что бы тебя поняли (знаю по собственному опыту изложения даже несложных тем). Но надеюсь, что мы еще услышим Александра Березницкого.

Ханов О.А.
30.07.2010