И все-таки оттепель. Весна ведь не сразу берет свое. Мы зачитывали до дыр «Стихи», первый послевоенный политический бестселлер «тихого классика» Леонида Мартынова. «Вот он, корень, корень зла! Ох, и черен корень зла. Как он нелицеприятно смотрит с круглого стола, этот самый корень зла!». Уже состоялись поэтические вечера в Политехническом. Такая вот особенная советская свобода. «В Америке, пропахшей мраком, камелией и аммиаком, в отелях лунных, как олени, по алюминиевым аллеям, пыхтя как будто тягачи, за мною ходят стукачи – 17 лбов из ФБР, брр!..». «Душа, как брючки, стала узкой, пустой, как лестничный пролёт…». «Охотники за штанами, любители тряпок стильных, слышу ваши стенанья у интуристских гостиниц. Слышу ваше посапыванье и вкрадчивые голоски: “Сэр, уступите запонки…”, “Мистер, продайте носки…”». Лучшие поэты того времени. Вознесенский, Евтушенко, Рождественский. Совесть эпохи. А такую ерунду писали. Но все равно, многое нравилось из того, что они писали, очень даже нравилось. Это была уже свобода. В комитете комсомола института тусовались самые продвинутые ребята. Здесь всегда можно было узнать что-нибудь новенькое. Ты слышал песни Булата? Не знаешь? Запиши – Агужава. Правильно.

Я выпускал Студенческие Окна Сатиры (СОС). У меня уже был подобный опыт: в последних классах школы я выпускал газету Окна Сатиры (ОСА). СОС выходили раз в месяц. Я вывешивал на огромной стене холла второго этажа института десять-двадцать листов первого формата. Где клеймил лентяев, лоботрясов. И, конечно, стиляг, танцующих рок-н-ролл. Из комитета комсомола мне приносили темы, стихи. А я придумывал композицию и лихо рисовал. Конечно, это было очень наивно. Но СОС, тем не менее, пользовались успехом. Их рассматривали, смеялись. Спрашивали, о ком написаны стихи. Особенно нравились танцующие стиляги. Я рисовал их особенно увлеченно и даже, я бы сказал – с большим удовольствием. Тогда я танцевать не умел. Но через несколько лет появился твист, и я стал его страстным поклонником. Мы с друзьями танцевали этот спортивный и довольно нелепый танец ночи напролет. Из выпусков СОС мне самому запомнился такой плакат собственного изготовления. На плакате изображены два огромных, безобразно смеющихся лица студентов, проходящих производственную практику. Надпись: «Забыв о станках и о службе рабочей, Кайданов и Козырев дружно хохочут. Страна подождет, подождет и завод. Вот только б еще посмачней анекдот». Я, конечно, не знал, ни кто такой Кайданов, ни кто такой Козырев. Знал, что студенты старших курсов. Лет через десять после окончания института я по работе встретился с Толей Кайдановым, кандидатом наук, серьезным специалистом из отдела теплотехники. Напомнил об этом плакате и признался, что сам его и нарисовал. «Я тогда очень обиделся, – сказал Толя, – это было совсем несправедливо». Сколько достойных людей мы, сами того не сознавая, походя и незаслуженно обижаем и даже раним. Прости меня, Толя Кайданов. Не ведаем, что творим.

На память приходит такой эпизод. В комитете бушуют страсти. Большая, полная, некрасивая девушка до смерти влюбилась в комсорга института. А он – красавец, атлет. Мастер спорта по десятиборью. Правильный парень. Человек системы. Член партии. Так влюбилась – ничего ей в жизни не надобно, кроме как – подайте ей этого комсомольского вожака. На блюдечке с голубой каемочкой. А она-то ему и даром не нужна. Ну, совсем не нужна. Смех, да и только. Однако выяснилось, что дело нешуточное. Девица, обезумевшая от неразделенной любви, пыталась утопиться, в полынью бросалась. Не знаю, чем все кончилось. То ли – совсем трагически. То ли увезли куда-то неадекватную барышню. Концовка неизвестна. Дело темное. Досадно, ой, как, досадно! Чуть не испортила она образцовую карьеру нашему герою. Однако же, не испортила, насколько я знаю. Досадное недоразумение, и только. Далеко пошел, добрый молодец. Поогорчался немного – может, и не огорчался – да и пошел дальше своей дорогой. Так что не всегда так уж хорошо, когда тебя слишком крепко любят. Фарс. С одной стороны, довольно неестественный герой, слепленный по лекалам кодекса строителей коммунизма. С другой – «И Вертер, мученик мятежный, и бесподобный Грандисон, который нам наводит сон, – все для мечтательницы нежной в единый образ облеклись, в одном Онегине слились», хотя вряд ли барышня наша читала Ричардсона.

В комитете висит плакат: «Остановись, товарищ, стой, в агитпоход пойдешь зимой? Лишь «да» хотим услышать в ответ. Пиши заявление в комитет». В первую же свою студенческую зиму отправляюсь в агитпоход. Мы идем на лыжах по селам Ленинградской области. Даем концерты. Кто поет, кто танцует. Мой сокурсник аккомпанирует на аккордеоне. Не помню, что же я там  делал? Наверное, был ведущим концерта. Длинный, худой. Деревенские девочки после концерта подсмеиваются надо мной. Одна другой кричит через весь зал: «Мань! А, Мань! Иди, проводи Сашка до дома. А то он замерзнет на морозе». «Чего орешь, егоза, – кричит другая, – я его провожать буду. Я Сашка первая заякорила». В агитбригаде часть – из нашего института, часть – из консерватории. Для нас это девочки и мальчики из другого мира. На ночь нам выделяют теплую хату, где мы располагаемся на ночлег. Всю ночь говорим друг с другом. Кто-то обнимается. Первый поход помню плохо. Вспоминаю только, что через пару дней к нам присоединился Станислав, студент из консерватории. Он был года на три старше нас. Зачем он так хотел поучаствовать в этом неясном мероприятии? Как-то неудачно добирался и обморозил себе кисти обеих рук. Через пару дней пришлось отправить его в город. Тем и запомнился. Станислав Горковенко. Теперь известный дирижер.

В последующие годы бригада собиралась уже без консерваторских студентов. У нас сложился почти постоянный состав. Организатором и руководителем была Фаечка.  Откуда имя такое – Фаина? В татарских, башкирских семьях детям могли давать такие имена. Татары, башкиры, русские, евреи, какая разница? Нас это не интересовало. Активная была девчонка. На два курса старше нас. И путевку от комитета комсомола получала, и маршрут разрабатывала, и с колхозами созванивалась, и студентов способных рекрутировала, и репертуар готовила, проверяла и прослушивала номера. И самая голосистая была, и пела лучше всех. Какой мог быть у нас репертуар? Хор всех участников агитбригады. Народные танцы. Популярные песни из кинофильмов. Фольклор. Всякие смешные инструменты: дудочка, мандолина. И, конечно, неизменный аккордеон. Я готовил декорации на обоях. И нес их огромным рулоном за спиной при переходах из деревни в деревню. Прямо на сцене рисовал ретушным карандашом на ватманских листах мгновенные портреты. Что такое ретушный карандаш? Это уголь в деревянной оправе. Тексты писал – в основном, юмористические. Многое делал из наших бригадных дел. Интересно было. Да и Фае хотелось понравиться.

Принимали нас в деревнях радушно. Студенты из города приехали. Интересно. И потом – ребята и девчата наши уж очень хорошо пели. Я дружил с Сашей Муретовым. Обаятельный, одаренный юноша. Очень музыкальный, он пел в дуэте, играл на различных инструментах и даже в одном из номеров танцевал чечетку. Мы с ним подготовили номер дуэтного художественного чтения. Номер назывался «Слухи». Этот текст читали известные уже в то время Лившиц и Левенбук. Позже, в семидесятом году они вели популярную передачу «Радионяня». Сейчас Александр Семёнович Левенбук – народный артист РФ, художественный руководитель московского театра «Шалом». Текст «Слухов» был опубликован, и мы самостоятельно, по-своему поставили довольно живой, веселый номер. «Слухи», пользовались неизменным успехом. Как-то нас прослушивали профессионалы и тоже дали высокую оценку номеру. Да и весь наш концерт был, видимо, неплох. Конечно, это была самодеятельность. Но довольно добротная. Ребята подобрались певучие, голосистые. Добавьте к этому студенческий энтузиазм. Плюс – мы все дружили и любили друг друга. Плюс – веселый нрав большинства парней и девчонок из нашей компании. Маршруты выбирались разные. Был маршрут по Дороге жизни, по которой в войну доставлялись грузы и продукты в блокадный Ленинград. Зимний маршрут. Легендарные Назия, Лаврово, Кобона. Был летний маршрут по Гдовскому району Псковской области. Вдоль берега Чудского озера. Очень красивые места с белыми песчаными пляжами и огромными валунами, выглядывающими из песка.

Конечно, случалось немало комических эпизодов. Однажды с нами захотел поехать гимнаст Витя, крепкий перворазрядник. Мы называли его Витя Табурлеточка, потому что как-то в перерыве между концертами ему захотелось отдохнуть, и он прямо на сцене устроился полежать на шести табуретках. А еще – потому что он немного картавил. Добрый, симпатичный, приветливый парень. Было во всем его облике что-то комичное и немного нелепое. Что-то от скомороха. С ним постоянно что-нибудь случалось. Сельские сцены были сколочены кое-как, из отходов, доски – неровные. Вите обязательно хотелось показать класс. А тут – то нога поскользнется, когда он делает рондат-сальто. То половая доска качнется, когда он делает стойку на одной руке. И наш Витя Табурлеточка, к огромному восторгу зрителей, с грохотом падает в самый ответственный момент. Мы, стоящие за сценой, тоже, конечно, не можем удержаться от улыбок. Девчонки тихо прыскают в кулачок. Я встретился с Витей лет через десять-пятнадцать. К тому времени он защитился, стал кандидатом наук, серьезным специалистом. Увлекался прыжками с трамплина. Он был уже не новичок в этом деле и прыгал с очень большого трамплина. Не с самого большого, Кавголовского. Но, все равно, это была какая-то ужасающая громадина. Я смотрел с опаской на его крошечную, комичную, скоморошескую фигуру, когда он на вершине этой рукотворной горы готовился к прыжку. Вот он мчится по спуску трамплина, выпрыгивает, отрывается, летит и, как всегда немного коряво, благополучно приземляется. Уфф! Не могу я на все это смотреть. Будь здоров, Витечка, пытай свое «табурлеточное» счастье без меня.

Однажды, во время концерта я подшутил над нашей солисткой. Худенькая трогательная девочка с Украины, Лариса очень хорошо пела народные песни. Она должна была исполнить довольно грустную песню «И чого тикаты?» (зачем бежать?). Я вышел и объявил – певица такая-то, украинская народная песня «И чего ты, Катя?». Лариса вышла вслед за мной, с трудом сдерживая смех. Не сразу смогла настроиться на исполнение песни. Аккомпаниатору пришлось трижды повторить вступление. Однако, доброжелательные зрители  легко нам все прощали.

Как-то в летнем походе со мной случилась история посерьезней. Я бы сказал –   трагикомическая история. Мы должны были переехать через большую озерную губу из одной деревни в другую. На противоположной стороне был виден купол церкви той деревни. До нее было довольно далеко, километра полтора – два. Все отправились на лодках, а я отдал свои вещи и решил переплыть залив. Решил погеркулесить. Ко мне примкнул наш товарищ, Дик Филанович. Вода оказалась довольно холодной. Но от идеи заплыва мы не отказались. Я подумал – поплыву быстрее, согреюсь. Как потом выяснилось, не рассчитал силы. Некоторое время нас сопровождали лодки. Проплыли метров триста, Дик решил все-таки сесть в лодку. Я продолжил заплыв в одиночку. Понаблюдав мой бодрый брасс, друзья решили не ждать и ушли на лодках вперед. На полпути почувствовал, что замерз. Стало сводить икры. Вскоре я уже не мог работать скрюченными от судорог ногами. Было очень больно. Я осмотрелся и увидел в стороне островок. Направился к нему, гребя только одними руками. Кое-как добрался до суши, выполз на берег. На ветру было еще холоднее, чем в воде. Нашел место, где камыши закрывали от ветра, улегся на песок, и, пригревшись на солнышке, заснул. Проснулся от криков над заливом. Не дождавшись на противоположном берегу, друзья вернулись на одной из лодок, чтобы разыскать меня. Я был спасен. Казалось бы, инцидент исчерпан. Однако, вот вам комичное продолжение. Еще в лодке почувствовал: что-то со мной неладно. Вспомнил, как утром селяне потчевали нас взрывчатой смесью свежих огурцов с молоком. Переохлаждение, видимо, ускорило нежелательные процессы. К вечеру я был в хламе. Нужно объявлять начало концерта. Объявил и рванул в кусты. Слава богу, вечер был темным. Чуть привел себя в порядок – надо объявлять новый номер. Весь вечер метался между сельским клубом и спасительными зарослями. Только через несколько дней по приезде домой мне удалось как-то успокоить свой взбунтовавшийся живот. Чувствовал себя посредственно, а выглядел отвратительно. И смех, и грех.

Как ни странно, именно в эти последние дни путешествия проявился интерес Фаечки к моей скромной персоне. Фая не была красавицей. Но, пухленькая, живая, с восхитительной улыбкой и нежными губами. Поездка закончилась, программа выполнена. Мы решили отметить это событие своей компанией. Встретились у кого-то дома. Прощальный вечер. Еще до поездки Фая защитила диплом и теперь должна была уехать по распределению куда-то в Сибирь. После вечеринки пошли гулять по городу. Мы с Фаей убежали от всех, бродили до утра по красивому ночному Ленинграду. Целовались. А куда мы могли податься? К моим родителям в коммунальную квартиру, или в ее коммуналку? Куда в те времена могли пойти парень с девушкой? А молодожены, такие, как Миша с Верой, куда могли податься? Потому и говорили, что в Советском Союзе не было секса. В те годы уже был. В ДК Кирова на танцы девочки приходили без трусиков, и парочки устраивались за портьерами, решали свои вопросы прямо в зале. ДК Кирова был центром распространения венерических заболеваний. Так что секс был уже. Но не для нас. Это не то, что могло подойти нормальному парню и нормальной девушке. Фая уезжала через два дня. Мы пришли ее проводить. Я принес какой-то неудачный, нелепый подарок. Больше мы не виделись. Почти и не переписывались. Если бы я мог сейчас встретить того неоперившегося четверокурсника, витающего в эмпиреях, читающего странный микс из «Науки и жизни» и греческих трагедий, я посоветовал бы ему быть ближе к земле и серьезно присмотреться к Фаечке, восхитительной молодой женщине от мира сего. Даже, если бы я мог… Студент этот не послушал бы меня. Бесполезно рассуждать «а если бы…», о прошлом не надо сожалеть. Я вспоминаю ночную прогулку по прекрасным набережным – красивый заключительный аккорд моей агитбригадной эпопеи. Фаечка уехала. Кусочек моего сердца уехал вместе с ней. Не было у нас больше агитпоходов. Все расползлись в разные стороны. Прощай, Фаечка. У меня начинается новая жизнь.

Новая жизнь началась не сразу. По инерции пытался еще жить как прежде. Придумывал новые номера, выступал на студенческих вечерах. Один. Без Сашки Муретова, тот в музыку подался. Я писал тексты и участвовал в КВНах от нашего института. Вроде – все неплохо было. А не то. Бледное повторение пройденного. То ли Саши Муретова не было, то ли – Фаечки, нашей заводилы. Не было запала, задора. Пропал кураж. Нельзя войти дважды в одну и ту же реку.

После сдачи зачетов по линии военной кафедры нас направили на месячные сборы в Североморск. Мы изучали оборудование и вооружение минно-торпедной Боевой Части (БЧ), такова была наша военная специализация. А также выполняли обязанности матросов палубной команды. Одетые в матросские робы и береты, мы мыли палубу, драили медяшки, чистили картошку, мыли посуду. Приняли присягу. Стали лейтенантами. На кораблях нам понравилось. Только еды было маловато. Все время есть хотелось. Тем, кто был ростом от ста девяносто, давали двойную порцию. До двойной порции мне не хватило трех сантиметров. Мы давали концерт для моряков. Сценой была палуба. Я тоже участвовал. В красивой фланелевке, которую выдавали на выходные и по праздникам, с гюйсом, в шикарных клешах с поясом и с бескозыркой на голове. Я читал «Слухи», рисовал портреты. Это было последнее мое публичное выступление. На выходные нас отпускали на берег в город или на сопки – погреться на нежарком приполярном солнце, подкормиться морошкой. Несколько человек из наших набедокурили в городе – то ли без документов вышли, то ли выпили. Патруль хотел задержать. Куда там, рванули врассыпную, разве догонишь классных бегунов, мастеров спорта. Из шалунов получились потом серьезные люди: были такие, что пошли служить в армию, иные возглавили крупные предприятия, кто-то уехал за рубеж, теперь миллионерствует в Америке. Мог ли я тогда догадаться, что совсем рядом, всего в пятнадцати километрах от Североморска, на другом берегу Мурманского залива Баренцова моря, в Полярном, главной базе военно-морского флота, ходит моя судьба? Девочка Ира. Дочь Михаила, командира подводной лодки, и его жены Веры. Младше меня на десять лет. Девочка, которую я встречу еще нескоро, через пятнадцать с небольшим лет.  Ира, нежная, ранимая, впечатлительная, прилежная, терпеливая рукодельница, всегда с книжкой, всегда и во всем отличница. Полная противоположность своей матери – довольно ленивой, довольно самоуверенной, довольно нахрапистой, набравшей силу командирской жене. Но тогда я ничего этого, естественно, не знал. Еще мне предстоит прожить эти непростые, неспокойные, бурные пятнадцать с небольшим.

После окончания института несколько человек из нашей агитбригады, помимо работы по профессии, серьезно увлеклись музыкой. Среди них, конечно, был Саша Муретов. И его жена Светочка, тоже из нашей компании. Они посещали занятия Хора любителей пения, созданного профессором Елизаветой Петровной Кудрявцевой. Первой женщиной-дирижёром не только любительского, но и профессионального хора в России. Светлая женщина была, пусть земля ей будет пухом. Я с удовольствием ходил на их концерты. Долгие годы мы поддерживали такую традицию – ежегодно 7 марта собираться всей агитбригадой дома у одного из нас, вспоминать песни юности и петь их под фортепиано. Где вы сейчас, друзья моих студенческих лет? Ах, что это были за ребята! Нигде больше не вижу таких, не встречаю. Другие времена, другая молодежь. Вымерли романтики, светлые люди, чистые помыслами и делами, бескорыстные парни и девушки, пришедшие из пятидесятых, вымерли как мамонты и мастодонты. А тогда было их время. Время людей шестидесятых годов. Может быть, и не исчезла совсем порода романтиков. Где-то живут, любят, работают их дети и внуки. Такие же, как их отцы и деды, я уверен. Только хорошо замаскировались. Дети и внуки людей шестидесятых. Если хорошо присмотреться, мы их обязательно вычислим, найдем и узнаем.

В начало

К предыдущей главе

Далее