Родной наш старинный семейный альбом
Хранятся истории дивные в нём

Светлана Николаевна Белецкая

Когда бываю в гостях, с большим интересом рассматриваю семейные фотографии. Так интересно прослеживать судьбы – от рождения и до глубокой старости. Как по разному стареют люди…

Особенно люблю рассматривать старинные фотографии – это настоящие художественные произведения. Здесь всё имеет смысл и значение. Старинные фотографии можно читать как книги. Такое счастье, что удалось сохранить часть фотографий родных, сохранить в условиях войн, революции, репрессий, блокады, многочисленных переездов.

В домашнем архиве сохранились некоторые письма моих родных и друзей. Чудом уцелели письма моего прадедушки Николая Калинга и его дочери Ксении Николаевны Калинг – мамы моего отца. Не смотря на сугубо личный и бытовой характер писем, они передают ауру той эпохи, и в какой – то мере особенности характера автора.

С детства стихи составляли часть моей жизни. Три однотомника – стихи Лермонтова, Некрасова и Маяковского сопровождали папу, где бы мы ни жили, и по этим книгам я училась читать. Мне повезло – меня окружали очень талантливые люди. Всю жизнь я мечтала собрать и издать стихи моих друзей. Воспоминания, которые я пишу – это комментарии к фотографиям, письмам и стихам моих родных и друзей

Но, как много утрачено…

И какая невозвратимая потеря, что не удалось узнать как можно больше о прошлом, пока все были живы. Теперь, глядя на фотографии, и собирая по крохам обрывочные туманные воспоминания, копаясь в библиотеках и архивах, читая письма, я пытаюсь восстановить прошлое наших семейств, воскресить родных из небытия.

Глава 1.1. Белецкие

Белецкие Леонтий Ильич и Соломония Никифоровна – родители моего дедушки, родом из Волынской губернии, город Моциов, вероятно ныне Луков, между Ковелем и Любомлем, реками Выжевка и Турья. Богатейший черноземный край. По преданию, Леонтий Ильич был из крестьян, он рано умер. Соломония Никифоровна дожила до 1935 года в семье среднего сына Семена. Сохранилась маленькая фотография Соломонии Никифоровны: простое крестьянское лицо, с крупными чертами, большие натруженные руки лежат на коленях, черное скромное платье и тёмный чепец.

И было у них, как в сказке, три сына: Сафрон, Семён и Матвей.

Все трое получили хорошее по тем временам для крестьянской семьи образование. Младший Матвей умер ещё до революции в 1915г.

Сафрон, Семён, Нина, Миша, Сандра Белецкие

Семён Леонтьевич(1879-1938) стал специалистом по лесному хозяйству. Он поздно женился на Нине Эдуардовне Колесниковой-Бантле (1902г.р.). Её отец из польско-французского рода, служил у Великого князя Михаила Александровича Романова, младшего брата царя, управляющим лесными угодьями в именьях князя. Там же работал Семён. Нина Эдуардовна была на 23 года моложе мужа. Их сын Михаил (1928 г.р.) – мой дядя – всего лишь на 2 года старше меня. Я познакомилась с этой семьёй в 1938 году, когда после ареста папы, Нина Эдуардовна приехала и взяла меня к себе, ведь наши судьбы висели на волоске: в любую минуту могли арестовать маму, которая осталась с 8-ми месячным Вовой на руках совсем одна, а мне было 8 лет. Жили Белецкие тогда в Наро-Фоминске. Помню только большой пустырь с гигантскими шагами, Миша учил меня кататься – так страшно и так заманчиво! А Нина Эдуардовна в это время обходила тюрьму за тюрьмой в поисках папы и своего мужа, который тоже был арестован. Она нашла их в Лефортовской тюрьме. Но передачу от неё не приняли, сказали, что они осуждены на 10 лет без права переписки. Тогда мы ещё не знали, что это значит расстрел.

В 2011 году, разыскивая в интернете сведения о своём папе, я нашла запись о Семёне Леонтьевиче.

Белецкий Семён Леонтьевич. Род. 1879 г. г. Моцнов, Волынской губернии, Ковельского уезда, образование среднее, б/п, Нарофоминский лесхоз, технорук. Обвинён в шпионаже в пользу Польши. Арестован 1 апреля 1938г, расстрелян 26 мая 1938 г. Похоронен в Бутово. Реабилитирован в 1957 г.

Через 40 лет, в 1988 году я нашла Белецких в Электроуглях (под Москвой). Познакомилась с женой Миши – Еленой Борисовной и их сыном Вячеславом Михайловичем (1961г.р.). В это время у Вячеслава родился сын Михаил. У Михаила Семеновича есть ещё дочь – Татьяна Свистунова, которая с детьми Ириной (1976) и Серёжей (1986) проживает в Москве. Тема, которой занимается Ирина, – Византия. Она прислала мне свой очень интересный доклад, который сделала на конференции в Константинополе в 2011 году. История Византии меня весьма интересует, особенно после прочтения интереснейшей статьи Архимандрита Тихона, автора «Несвятые святые».

Нина Эдуардовна, с которой у нас началась оживлённая переписка, очень помогла мне в восстановлении нашего генеалогического древа. В 2009 г. у Вячеслава родился второй сын – Борис, так что есть кому продолжить род Белецких!

Ксения и Сафрон Белецкие. Свадебная

Белецкий Сафрон Леонтьевич (1873 г.р.) – мой дедушка – был человеком незаурядным. Он окончил сельскую приходскую школу. На фотографии толстенький, круглолицый, добродушный, простоватый юноша. Прямо на фото красуется написанная чернилами жирная двойка, возможно поставленная самим Сафроном. Но уже в конце 90-х годов он работает учителем в гимназии. И это совсем другой человек. Худое, открытое, благородное лицо, усы и бородка (а la Николай 11) красивая шевелюра, высокий лоб, серьёзный проницательный взгляд. В это время он встречает Ксению Николаевну Калинг. 25 февраля 1900г. они поженились. Семья переезжает в Екатеринослав (Днепропетровск), куда Сафрона направляют преподавателем гимназии.

Сафрон Леонтьевич продолжил своё образование. Сохранились три интересных документа.

Первый – свидетельство об окончании в августе 1903 г. в Москве бухгалтерских курсов Ф.В. Езерского, удостоенных медалями в Париже, Чикаго, Москве и т.д. Курсы были организованы весьма серьёзно. Читалось более 14 дисциплин: бухгалтерский учёт по простой, двойной итальянской и тройной русской системам, торговому уставу и корреспонденции, банковское дело, бухгалтерия акционерных компаний, заводских, земских, винных монополий, а так же городских и с/х потребительских обществ. По всем предметам у Белецкого «отлично». Дипломная работа «О бухгалтерском учёте потребительских обществ по тройной русской системе» сдана на 5.

Второй документ – фотография, на которой Белецкий с группой курсантов и подпись – «Учредитель и преподаватель курсов С.Л. Белецкий». Сафрон сидит в центре, с лихо закрученными усами, вид весьма строгий, солидный.

Третий документ – великолепный, довольно большого размера (50/40), адрес, синего бархата, по центру, в рамке золотого фигурного обреза, по белому шелку надпись золотом: «Глубокоуважаемому Сафронию Леонтьевичу БЕЛЕЦКОМУ от курсистов», 11 февраля 1911 г., г. Бердянск.

Через два месяца, после того как он вернулся из Москвы с курсов Езерского, в Екатеринослав, родился первенец – Гриша (1903 г.), а в 1904-ом году — второй сын – Николай. Сафрон – счастливый отец! Но в стране начинаются революционные волнения. События 1905 года затронули и семью Белецких. В своей автобиографии мой папа пишет, что «из-за участия в революционном движении, С.Л. уволен». Семья вынуждена уехать из Екатеринослава в Бердянск, небольшой городок на берегу Азовского моря, где прошло детство Гриши и Коли, а Сафрон Леонтьевич стал организатором и преподавателем экономических курсов. В эти годы Россия активно осваивает присоединенные среднеазиатские земли. В 1911 году Белецкому предложено место преподавателя в Коммерческом училище в Коканде, и семья переезжает в Среднюю Азию, где их застала 1 мировая война, а затем и революция.

В 1918 г. С.Л. вступает в компартию. Его назначают директором Первой Трудовой Школы, (объединившей Коммерческое училище, мужскую и женскую гимназии), а затем назначают Наркомом Просвещения Туркестана и в 1920 г. переводят в Ташкент.

Когда рассматриваю дедушкины фотографии во времени, возникает странное чувство, что передо мной два разных человека.

На свадебной фотографии и снимке преподавателей гимназии, примерно того же времени, Сафрон Леонтьевич в форме министерства Просвещения: стройный, подтянутый, с гордой осанкой, светлые волнистые волосы, высокий чистый лоб, лицо открытое, решительное, одухотворенное, Ему около 27 лет. Часто смотрю на эти фотографии – такое родное, притягательное лицо. Проходит всего лишь 12 лет. С момента переезда в Среднюю Азию облик С.Л. резко меняется: исчезли красивая шевелюра и борода, лицо стало тяжёлое, одутловатое, глаза погасли. Причина типичная – Сафрон стал пить. Ему около 40, но выглядит он много старше своих лет. Болезнь быстро прогрессирует, уже в 1922 году его из-за алкоголизма исключают из партии. В 1924 году, не выдержав такой жизни, после отъезда сыновей, ушла от него Ксения Николаевна. Могу предположить, что события, которые происходили в стране во время революции и Гражданской войны, резко изменили отношение Сафрона Леонтьевича к политике, партии, власти.

Остаток жизни он преподавал в САГУ (Среднеазиатский Гос. Университет) экономику, и полностью отошёл от политики. Природой он был уготован к более масштабным деяниям, но в какой-то момент его судьба надломилась и всё пошло по нисходящей линии.

Я помню дедушку с 1938 года, когда меня, после ареста папы, привезли в Ташкент. С.Л. было 65 лет, но выглядел он глубоким стариком. Был он грузный, передвигался с трудом, дышал тяжело, ходил с палочкой.

Помню, как мы с дедушкой ходили по каким-то адвокатским конторам, и С.Л. всё пытался выяснить – есть ли какие-нибудь законные возможности узнать судьбу сына или нанять адвоката. Сейчас, когда мы больше знаем о том времени, дедушкины поиски правды выглядят, по меньшей мере, старомодными и наивными. Просто он был в полном отчаянии. Когда мы выходили от очередного адвоката, он ещё сильнее сжимал мою ручонку и ещё тяжелее дышал.

После развода с Ксенией Николаевной, он женился на латышке Лилии Мартыновне (домашнее имя – Санда). Санда с сестрой Софьей бежали из Латвии в Россию, когда в Первую Мировую войну немцы подошли к Риге. Их страх перед немцами был так велик, что они, как были в летних платьях, вскочили в теплушку с раненными солдатами. Софья осталась в Москве, а Санда доехала до Средней Азии. Их приключения в России – отдельная история.

Сафрон Леонтьевич и Санда жили в собственном дедушкином доме, (две просторные комнаты и большая веранда). Вторую половину дома дедушка продал большой узбекской семье Коконбаевых. С Раей Коконбаевой я училась в одном классе.

Санда была подстать деду: крупная, с грубоватыми, но приятными чертами лица. Хотя Санда прожила в России более 30 лет, говорила она с акцентом. Жили они с дедушкой очень дружно. Санда была гостеприимной хозяйкой. Дедушкины друзья охотно бывали в их доме. Она сама ставила к обеду графинчик, и могла выпить рюмочку другую за компанию. Пьяным дедушку я никогда не видела. Я любила бывать у них в гостях. Этот уютный дом резко отличался от всех других «моих домов». Родительский дом всегда очень напоминал общежитие, в доме Ксении Николаевны и её второго мужа – Ильи царила нищета. А у дедушки в гостиной под красивым абажуром большой круглый стол, вдоль всей стены книжные шкафы, с интересными книгами: Брокгауз и Эфрон, энциклопедии, атласы, художественная литература. В спальне желанная прохлада, всё в светлых тонах, трельяж с прибором веджвудовского фарфора, какие-то женские безделушки. В доме стоял специфический аромат хорошего табака и духов.

Дедушка всех очень жалел. Часто говорил мне, что я должна беречь бабулю Ксеню, помогать ей. Сам он, несмотря на всё случившееся, питал к Ксении добрые чувства.

Последняя дедушкина фотография – он сидит в кресле, на руках у него внук – мой брат толстячок Вовка, а рядом любимая дедушкина собака – черный сеттер Джек.

Умер Сафрон Леонтьевич во время войны, в феврале 1942 года, ему было около 70 лет. Оставшись одна, Санда стала шить белье для солдат. Это давало рабочую карточку на хлеб – 800 гр. Нормы были очень высокие, она сидела, не разгибаясь, сильно отекали ноги. Несмотря на усталость, она ухитрялась выкроить время и сшить мне обновку из старого платья. Санда дала мне первые уроки кройки и шитья, с её лёгкой руки я уже в 12 лет смело мастерила себе наряды из обносков.

Когда освободили Латвию, Санда написала в Ригу. И просто чудо, оказалось, что её родители живы! Она не была на родине 30 лет. Санда продала дедушкин дом, разделила наследство и уехала в Ригу.

Когда в 1964 г. я впервые попала в Ригу, через адресный стол узнала адрес Лилии Мартыновны, благо она не изменила фамилию. Я навестила её. Санда была искренне рада, познакомила меня со своей родней, с сестрой Софьей Мартыновной и её дочерью Зоей. Они тоже после войны переехали в Ригу из Москвы. Оказывается, они жили рядом с нами на Арбате, знали моего папу, этого одного было достаточно, чтобы стать для меня близкими и дорогими людьми.

Последний раз я видела Санду в 1985 г. Ей было 90 лет, она совсем ослепла, сильно постарела, но сохранила память и ясность ума.

Санда отдала мне дедушкины фотографии, диплом, поздравительный «Адрес», так как боялась, что всё это пропадет после её смерти. Она жалела, что уехала из Ташкента. На мой вопрос – почему она не вышла замуж, ведь ей тогда ещё не было и 50 лет? Она сказала: «Белецкий был очень умный и добрый, другого такого хорошего человека я так и не встретила»

На днях, перепечатывая письма бабушки Ксении к Грише, я с грустью прочитала: «Сегодня похоронили отца. Я осталась в этом мире совсем одна, ушёл мой последний друг, который меня понимал и всё время поддерживал».

Около веранды в дедушкином саду росли кусты жасмина и сирени. Каждую весну аромат этих цветов пробуждает во мне такие теплые ностальгические воспоминания о ташкентском детстве и дедушке.

Глава 1.2. Калинги

Николай Калинг с внуками

Калинг Николай Давыдович. Сохранилась фотография Николая Калинга со своими внуками Гришей и Колей Белецкими. Николай в военной форме, с орденами. Чтобы узнать его отчество и хоть какие-нибудь сведения, я просмотрела в Публичной библиотеке и в Архиве массу материалов. До революции ежегодно издавались солидные фолианты, в которых приводились списки состава Царской Армии – от Царя до ротмистра. Однако, прадедушки ни в одном из талмудов я не нашла. К счастью, знакомый историк подсказал мне, что, возможно, мой прадед служил в Пограничных войсках, а они до революции принадлежали Министерству Финансов. Действительно, в первом же томе личного состава Министерства Финансов я нашла Николая Давыдовича Калинга. Затем, через архив Центрального музея Пограничных войск Российской Федерации удалось узнать некоторые сведения о его продвижении по службе.

Мой прадед – родился 06.10.1855 г. Православный, Сын титулярного советника. Образование – Елисаветградское (Кировоград) кавалерийское юнкерское училище. Служба его складывалась следующим образом. С 5 декабря 1873 г. – 2-ой Рижский драгунский полк, В 1877 г. началась Русско-Турецкая война. Николай участвует в военных действиях в 1877-1878 г.г., прапорщиком. Награждён Георгиевским Крестом… В 1881 г. произведен в поручики, награждён орденами: в 1878 г. – Св. Анны 4 степени, и «За храбрость»; в 1885 г. он штабс-ротмистр; в 1887 г. получил орден Св. Станислава 3 степени; в 1889г – ротмистр; в 1894г награжден орденом Св. Анны; в 1900 г. он произведен в подполковники, а в 1904 г. – в полковники; За 25 лет безупречной службы он награжден в 1902 г. орденом Св. Владимира, а в 1906 г. – Св. Станислава 2 степени. В 1909 г. Николай уходит в отставку.

По окончании Турецкой войны, Николая Калинга направляют на должность помощника командира, а с 1903 г. он командир 2-ого отделения Волочисской бригады Пограничной Стражи. С 1906 г. Николай Калинг переведен командиром 14-ой Ченстоховской бригады 3 Варшавского округа. 1910 г. Награждён орденами Св. Станислава 3 ст. в 1908г и Св. Анны в 1909г. Можно предположить, что в 1879 или в 1880 г. прапорщик Николай Калинг женился на Анне. Кроме имени, ничего не удалось узнать о прабабушке. Помню только рассказ о том, что она часто страдала приступами жесточайшей мигрени, лежала в затемненной комнате и к ней никого не пускали. И ещё то, что любила стихи, любила головоломки, а с мужем переписывалась ребусами. Сохранилась фотография – молодая Анна строгая, серьёзная, красивая, с правильными чертами лица, с высокой причёской и чёлочкой, очень напоминает портреты Анны Ахматовой.
В 1881 г. у них родилась дочь Ксения. Николай был в этом году произведен в поручики.
Однажды, моя бабушка Ксения Николаевна, рассердившись на меня, сказала: «Ну, что можно ожидать от тебя – ведь ты дитя 3-х мезальянсов».
Можно предположить, что Анна была из более «высокородной» семьи, чем прапорщик Николай, сын титулярного советника. Невольно вспоминается: «Он был титулярный советник – она генеральская дочь..». 2-ой мезальянс – их дочь Ксения вышла замуж за сельского учителя (из крестьян), а 3-ий мезальянс – сын Ксении – мой папа Николай женился на Флоре, моей маме, дочери кузнеца. Вот такая история.
От Анны остались два трогательных стиха в альбом дочери Ксении, Стихи сохранились чудом. Их божественный смысл для меня – юной атеистки – был чужд, но, они написаны таким изумительно красивым почерком, что я их оставила – как образец каллиграфии, и только по прошествии многих лет я поняла их смысл. Эти стихи – напутствие дочери в нелёгкую жизнь. Автор одного из стихов – К.Р. (Константин Романов), автор музыки – П.И.Чайковский.

Анна Калинг. Прабабушка

……..Блажен, кто улыбается,
……..Кто с радостным лицом
……..Несёт свой крест безропотно
……..Под терновым венцом
……..Не унывает в горести,
……..В печали терпелив,
……..И слезы копит бережно,
……..Их в сердце затаив.
……..Блажен, кто скуп на жалобы,
……..Кто светлою душой
……..Благословляет с кротостью
……..Суровый жребий свой.
……..Кто средь невзгод, уныния,
……..Тревоги и скорбей
……..Не докучает ближнему
……..Кручиною своей;
……..Кто, помня цель заветную,
……..Бестрепетной стопой
……..И весело, и радостно
……..Идёт своей стезей.
……..Блажен, кто не склоняется
……..Перед судом молвы,

Ксения с детьми

……..Пред мнением толпы людской
……..Не клонит головы.
……..Кто злыми испытаньями
……..И горем закалён,
……..Исполненный отвагою,
……..Незыблем и силён,
……..Пребудет твёрд и мужествен
……..Средь жизненной борьбы,
……..Старинной наковальнею
……..Под молотом судьбы.
 

От второго стиха осталось только начало:
……..Если в душу твою закрадутся сомненья,
……..Иль заноет недобрым предчувствием грудь,
……..Если прошлое вызовет лишь сожаленья
……..И вперёд станет страшно тебе заглянуть,
……..Или в близких друзьях ты своих ошибёшься,
……..Неудачи ли сломят все силы твои,
……..Иль за труд за тяжёлый и горький возьмёшься,-
……..Никому не рассказывай скорби своей.
……..Ты услышишь притворные фразы участья…

К сожалению, продолжение стиха пропало. Я просмотрела много томов поэтов 19 века, но автора этих стихов так и не нашла. Эти стихи Анна написала в альбом дочери, как будто бы провидела её тяжёлую судьбу, и хотела укрепить её душу.

В 1909 г., после смерти жены Анны, Николай Калинг уходит в отставку, переезжает в Одессу и в 1914 году женился во второй раз. Там его застаёт 1-ая мировая война, а затем и революция. Умер он в 1926 году, когда ему исполнился 71 год.

Сохранилось одно его письмо Грише и его жене – Марусе.

19 марта 1926 г.

Дорогая Марусечка!

Крепко целую тебя и Гришутку за присланные деньги, но боюсь, что Вы с Гришей себя обираете, ведь у Вас Ладушечка, а поэтому расход увеличился. Смотри, детка, не обирай себя. Извини, что я пишу тебе так же как Гришеньке на Ты, но иначе я не могу. Ладушка и Вы оба слишком мне близкие люди и поэтому всякие церемонии отбрасываются, и я прошу тебя тоже писать мне на Ты. Это сближает нас всех. Да и как я буду писать своей внучке Вы? Ладушенька, чем дальше будет расти, будет становиться все больше и больше интересной.

У меня маленький лазарет, заболела жена, вот уже 10 дней лежит, у неё тяжелый грипп температура по вечерам доходила до 39,5, Конечно, на службу не ходит. У нас в Одессе сильная эпидемия гриппа, по тысяче человек заболевает ежедневно. Слава Богу, что последствий нет. Ваша мама и моя дочь Ксения насмешила меня ужасно, представьте себе, прислала мне письмо заказное, но написанное не мне, а Коле.

Открываю, читаю: «Милый мой Колюсечка». Из этого письма я вычитал, что она уговаривает Колю поехать с ней в Питер к Вам, чтобы повидать Ладушечку, Я послал ей письмо Гриши, где он описывает, как Ладушечка носит свои самые лучшие игрушки к моей фотографии и поражается, что я молчу.

Славные Вы мои детки! Смотрите, будьте счастливы и здоровы! А мы здесь Вас часто вспоминаем и надеемся, что когда-нибудь. Бог приведет, увидеться и ближе познакомиться. Пиши Марусенька побольше о Ладушечке, мы с таким удовольствием читаем ваши письма и следим за её ростом и развитием. Ещё раз благодарим, милая Марусечка, за оказанную помощь, она подоспела так кстати, при наших болезнях. Поцелуй Ладушечку. Моя жена её очень любит и когда смотрит на фотографию – не насмотрится. Крепко целуем всех Вас!

Н. Калинг.

Трогательно нежное письмо, для военного служаки.

Ксения Николаевна Калинг. Детство Ксении прошло в местечке Волочиск, где служил отец. До революции это была Волынская губерния. Волочиск находился в 80 верстах от Староконстантинова, на р. Збруч, (приток Днестра) в 3 верстах от австрийской границы. Волочиск возник в 1722 г. Количество жителей 2576, две православные церкви, католический костёл, еврейская синагога, пограничная таможня, приходское училище, пивоваренный завод, Через таможню вывезено кожи, мёда, воска, хлеба, и других товаров за 1851-1860 годы на 268500 р., а ввезено на 28140 р. Сейчас это Хмельницкая область на границе с Тернопольской областью.

Жили Калинги на территории отряда Пограничной стражи. Мать часто болела. Детство Ксении прошло в обществе солдатских детишек – полная вольница. Когда пришло время учиться, её отправили в гимназию к тетушке (вероятно, к сестре матери), которая жила в Вильно (Вильнюсе), тогда это была Россия. Там прошли школьные годы. Сохранилось несколько фотографий гимназической поры.

Город Мациев (Луков), где жил Сафрон Леонтьевич Белецкий, тоже находился в Волынской губернии, не так уж далеко от Волочиска, где жила Ксения. Они встретились, полюбили друг друга и поженились. Ему было 27 лет, а Ксении 19.

На свадебной фотографии они такие счастливые, у них красивые, серьёзные, открытые лица. На карточке надпись младшему брату Сафрона – Матвею: «На добрую память милому Беленькому от Фони и Ксюты». Всё свидетельствует о нежных, ласковых отношениях, и предвещает счастливую жизнь. Так, по-видимому, и было в первые годы. Сафрона Леонтьевича направляют преподавателем в Екатеринославскую гимназию (Днепропетровск). В 1903 г. он блестяще кончает экономические курсы в Москве. Но в 1905 г. за участие в революционных событиях, его увольняют. Семья переезжает сначала в Бердянск, а затем в Коканд и далее в Ташкент. И всё было бы хорошо, ведь у них два чудесных сына – радость и надежда! Всё было бы отлично, если бы Сафрон Леонтьевич не начал пить. В такие дни работа, жена, дети – всё уходит на второй план, появляются какие-то сомнительные друзья, женщины. Ксения Николаевна безуспешно пытается бороться за нормальную жизнь. Но постоянные переезды, трудности военного времени, затем хаос революционных событий. Житейские трудности растут с каждым днём. Еда, одежда – всё превращается в неразрешимые проблемы, а от Сафрона, когда он пьёт, никакой помощи.

Для Ксении Николаевны весь смысл жизни – её мальчики. Она поистине сумасшедшая мать. Но наступает момент, когда её любимые сыновья разлетаются из родного гнезда. Гриша уезжает в 1923 г в Петроград, а Коля мотается по Голодной степи, налаживая комсомольскую работу. Какое-то время у Белецких живут кокандские друзья детей. Заботы о них заполняют её жизнь, но и они разъезжаются. И вот Сафрон и Ксения остаются одни.

Всю тоску одиночества и неприкаянность жизни Ксении я почувствовала, когда прочла её письма к Грише. Спасибо Марусеньке, жене Гриши, благодаря которой эти письма были сохранены, несмотря на многочисленные переезды и даже блокаду.

О том, как сложилась дальнейшая судьба Ксении Николаевны, лучше расскажут её письма, ведь форма выражения мыслей и чувств тоже много говорят о человеке. К тому же, в письмах, пусть скупо и односторонне, отражаются реалии и бытовые детали жизни ташкентцев в 20-30 годах ХХ столетия. Вот некоторые выдержки из писем Ксении.

3 августа 1923 г.

Гришенька, родной! Червь тоски гложет меня, почему так долго нет от тебя писем? Если бы я верила своим предчувствиям, то подумала бы, что ты болен. Так тяжело, что ты не со мной, но ещё тяжелее, что ты губишь своё больное сердце. Я в ужас пришла, узнав, что ты живешь на 5 этаже. Посылаю 50 р. Сфотографируйся, я хочу знать, как ты сейчас выглядишь. Умоляю – не кури!

У нас большая неприятность. Подлый маленький сарт (узбек) в зеленом халате обокрал нас, украл колино пальто, папины сапоги, все папины костюмы, 2 летних одеяла, 2 простыни, ключи. Сломал замок с черного хода. Он бы украл больше, но ему помешал Илья, который живёт у нас. (Илья Киссин – кокандский друг). Ильюша сразу не мог понять, что происходи, а сарт сбежал. Я была на базаре, продавала кое-какие вещи. На базар я не могла не пойти, так как папе нечего одеть, и жить нечем.

У нас жара и пыль. В Училище выставка работ учеников, под музыку. Публика ходит смотреть. Выставлена и твоя головка, на которую обратил внимание австрийский художник. Твоя головка, рисованная с гипса. С закрытыми глазами. Я с таким удовольствием смотрю на неё. Мне без тебя очень, очень скучно. Я как-то совсем не умею жить для себя. Хожу в кино, читаю, сплю, ем, но это всё не то, что мне нужно. Всё думаю о тебе, моя крошка, всё стоит передо мной твоя суровая мордашка в окне вагона. Какое впечатление произвёл Петербург? Поразил или нет? Я с таким нетерпением жду писем. В этом моя жизнь, моё счастье! Пиши, моя деточка. Совсем не могу писать от слёз, так безумно люблю и беспокоюсь. Я так одинока. Мама.

8 августа 1923 г.

Дорогой Гришанечка! Ты просишь писать о нашей жизни, но она так неинтересна. Папа уходит из Турксоюза в Ташвоенком. Там более прилично платят. О Москве он не думает, говорит – ещё не назрело. У нас теперь живёт Ильюша. Ты помнишь, я его раньше не очень любила, а теперь люблю. Он в общежитии очень хорош. Во-первых, он носит воду, во-вторых, ходим с ним по очереди всюду, на него можно положиться – всё будет сделано как надо. Очень положительный товарищ. Чистоплотный, не курит и, главное, – напоминает мне вас! Получая письма, я имею с кем поговорить и обсудить. Хотела я поступить на курсы медсестёр, но они только для магометанок. Спасибо Елизавете Семеновне, что ты живёшь в нормальной, хорошей семье. Целую Вас всех. Мама. 

3 сентября 1923 г.

Дорогой мой мальчик! Ужасно обрадовалась твоему письму. Есть надежда твоего поступления и папа приободрился. Ему так хочется, чтобы вы учились! Вчера послали 2 червонца, если останутся деньги – купи галоши. Без вас всё так нелепо и глупо, ненужная жизнь. Но чтобы ты не ворчал, посмешу тебя. Ильюшка – курьёзный человек. Он тщательно жуёт, как обезьянка. Не ест ничего кроме супа и котлет, чтобы не испортить желудок. Он очень похож на старичка, но воду таскает исправно.

( В сентябре Гриша и Маруся Ярцева поженились. )

Сентябрь, 1923 г.

Родная моя Марусенька! Отдаю Вам Гришеньку. Любите его и помните, что он больной. Берегите его от простуды, утомления и даже от любви. В минуты гнева и в минуты любви помните, что у него больное сердце и в такие минуты оно бьётся ещё сильнее. Жалейте его как я, и не осуждайте меня. Кланяйтесь своей маме. Крепко целую всех. Ксения..

Сентябрь, 1923 г.

Милая Марусенька! Было бы чудесно, если бы Гриша и правда поправился. Когда от Вас приходят хорошие письма, я сама начинаю выдумывать всякие ужасы: 1 – вдруг Марусенька разлюбит Гришу, 2 – Гриша не будет учиться, 3 – Гриша заболеет и т.п. А есть ещё ужасы Колины. Сняться кошмары – Коля падает в пропасть, Вся беда в том, что я не могу жить от них так далеко… Целую Вас, любящая мама.

27 октября 1923 г.

А я всё работаю по дому. И вас нет, а работы хватает. Сегодня видала дурной сон. Проснулась в слезах. Будто приехала к Вам, а мне говорят, что у тебя вырос горб. Боюсь, что ты заболел. У нас тоже льют дожди. Рада, что Коля (Мой папа. С.Н.) с вами, но боюсь, что климат петроградский повлияет на его лёгкие. Я продам ваши кровати и вышлю денег. Ты теперь отвечаешь за Котика. Мне его жаль до слёз. Как он сейчас? Подойди к нему поближе. Загляни в душу. Дома он так томился.

Не переутомляйся, ведь у вас в центре жизнь горит как свеча с двух сторон. Через 25 дней тебе только 20 лет.

Октябрь, 1923 г.

Твоё письмо, написанное карандашом, всё стерлось. Коля написал много – информации никакой. Как Коля выглядит, как настроение. В чём одет? Мерки так и не прислал. У меня столуются Володя Баранов и Илья. Илья отдаёт весь свой паёк: дрова, мясо, крупу, деньги. Он очень хороший. Он и самовар поставит, и воду принесёт, и посочувствует, и посоветует – живёт нашими общими интересами. Я не знала, что он такой отзывчивый и добрый, а на вид такой угрюмый. И так я живу с чужими детьми, кормлю их, а родные меня бросили. Коля где-то далеко, вечно голодный. Поцелуй Марусеньку. Мама.

9 января 1924 г.

Дорогие мои! Передо мной ваша карточка. Я её ношу с собой из комнаты в комнату, чтобы смотреть всё время, не отрываясь, и не могу насмотреться. Твоя рожица, как живая – толстенькая, самодовольная, весёлая, буржуйская рожица. А Марусеньку не узнала. Ты говоришь, что в жизни она лучше, но она просто красавица стала! И ты должен понимать это! Она красивая, умная, добрая, работящая, весёлая. Понятно, что у тебя такая самодовольная рожица. Но это мало – быть довольным, нужно уметь сохранить любовь жены, поэтому ты должен помнить прежде всего, что не должен быть эгоистом, нужно быть внимательным и нежным. Я думаю, что ты насмотрелся на отца и многое понял, но, боюсь, унаследовал и некоторые привычки, причинившие мне столько боли, а ведь они могут развиться. Следи за собой. Боже! Как я горжусь тобой! Тем, что ты умный, что ты учишься, что у тебя такая прелестная жена. Коля занят своей партийной работой, только о ней и говорит. Разве он сможет заниматься чем-нибудь, если он так увлечён политикой. Приветы Елизавете Семеновне.

(Перед Новым 1924 Годом, уезжая в очередную командировку, Сафрон Леонтьевич сказал, что провожать его не надо. Ксения Николаевна решила сделать сюрприз и пришла на вокзал, где увидела нежную сцену прощания с какой-то женщиной. Она вернулась домой, собрала вещи и ушла)

Январь, 1924 г.

Гришенька! Простишь ли ты меня когда-нибудь? Дело в том, что мы разошлись с папой. Сейчас не в силах писать подробно. Он потом просил меня остаться, но я не в силах, если бы я осталась, я бы покончила с собой.

А сейчас как камень спал с меня. Я столько выстрадала, что дальше некуда. Если посмотреть на всю нашу жизнь, то сейчас всё не так ужасно, ведь наша совместная жизнь – печальное недоразумение. Жили ради вас, а теперь вы выросли, вам я не нужна. Но я жива, ведь это лучше, чем видеть меня мертвую. Это не фраза.

Живу я вдвоём с Ильюшей в проходной комнате в очень тихой семье. Ильюша меня не бросил, нашёл комнату, а его родители пишут, чтобы я приезжала к ним, отдохнуть. Сёстры и Надежда Ник. Введенская приняли во мне участие. Я ищу службу, кормлюсь с Ильей. Надеюсь, не пропаду. Отец думает жениться и требует развод. Обещает помогать вам как раньше. Даже дал клятву. С Колей плохо, кажется туберкулёз. Он не может бросить курить. Сейчас Коля ходит питаться ко мне. Ты для сокращения денег, письмо мне вкладывай в конверт с письмом папе. Я скоро буду со своей фамилией. К папе, несмотря на всё пережитое, на всё зло последних дней – осталась какая–то привязанность. И я рада, когда его вижу, но жить с ним я уже не могу. Ничего нет между нами кроме обид. Прости свою несчастную мать. Пусть Коля живёт со мной. Я все усилия приложу, чтобы его поправить. Но позволить глумиться надо мной я больше не могу. Ильюша говорит, что я ему нужна. Сейчас он болеет, жесточайший приступ малярии, очень слаб. За ним нужен уход. Вот вылечу его, и буду искать службу. Я уже записалась на Биржу труда. Выдержала большую войну с отцом из-за вещей. Он не отдаёт мне мамины подарки. Для меня эти вещи имеют значение. Если вдруг Илью переведут, а службы нет, то я их смогу стащить на базар. Но ведь тебе я не нужна, а Коля пусть живёт со мной, ему тяжело, он страдает. Чем скорее ответишь, тем скорее снимешь с души моей тяжесть. Хочу жить самостоятельно, но пока не выходит. Вот найду работу и успокоюсь. Напиши Коле, чтобы бросил курить, это его убивает. К несчастью, на дворе осень и дождь, а Коля очень кашляет. Напиши мне, получил ли 3 червонца? 

(Ксении Николаевне – 43 года, а Илье – 24) 

13 января 1924 г.

Ташкент. Письмо Ильи – Грише

Здравствуй Гриша! Конечно я не такой жалкий ангелочек, с обтрепанными перышками, как это может тебе показаться после прочтения письма Ксении Николаевны. Но наша обоюдная наклонность предаваться самому отчаянному пессимизму влияет, конечно, на взгляды К. Н. Мы могли бы быть счастливы на 100%, если бы не вечные причитания и взаимное оплакивание. Думаю, что рационализировать это удастся, и мы перестанем пугаться призраков, созданных нашей фантазией. Я уверен твёрдо, что люблю Кс. Ник. И в данное время думаю только об одном, как бы наладить её здоровье, расшатанное пережитым и перечувствованным, как бы поправить её, сделать бодрой и жизнерадостной. Это трудная задача. Может быть, ты поможешь? Напиши К. Н. бодрое письмо. Несмотря на свои годы, К.Н. во многих отношениях ещё девочка, мало знает жизнь. Тем с большей серьезностью хочется мне оградить её от жизненных ударов и создать ей мирную жизнь, спокойную и счастливую. Постараюсь это выполнить. К.Н. боится того, чего не нужно бояться, а чего нужно бояться как огня, она не пугается. Иногда я поддаюсь ходу её мыслей. Это скверно. Нужно вести её вперёд как маленькую девочку. Она же совсем маленькая твоя мама. Пиши, пиши всё что думаешь. Илья. 

Илья Киссен (слева) с сослуживцем

Послезавтра Илья едет в командировку в Казалинск. А всё-таки мне очень интересно – как все отнесутся к случившемуся со мной, Все люди, вероятно, отвернутся от меня, но что делать? Когда мне было плохо – никто мне не помог. Все говорили – терпите. Видит, Бог, я терпела 24 года. Одного года я не дотерпела до серебряной свадьбы. Смешно и больно, легко и страшно. Жалость к Вам и Коле отравляет всё. Ну, посмотрим – выплыву или погибну. Вот высказалась, и стало легче. Напиши, мне так нужна сейчас нравственная поддержка. Напиши откровенно – что ты думаешь? Как мне жить?

Уже не Белецкая, а Калинг. 

Май, 1924 г.

Милая моя Марусенька! Могла ли я ожидать, что вы не осудите меня и поймёте. Вы такая хорошая, чистая, не представляющая себе все ужасы жизни, выросшая в такой идеальной семье, я думала, что только люди много страдавшие поймут и не осудят меня. Спасибо вам, моя родная деточка, что поддержали меня в тяжёлую минуту. Всё не в таком розовом свете, как вам кажется. Я страдаю от того, что я такая старая, а Ильюшенька моложе в два раза. Я это чувствую, когда встречаюсь со знакомыми. Его сёстры удивляются всему случившемуся. Удивляться надо Ильюше – кругом столько молодых красивых девушек. Чтобы жить, надо научиться не обращать внимания на косые взгляды, на насмешки. Но я не могу не обращать внимания на близких людей и дорогих для Ильи. Я должна считаться с мнением Коли, я чувствую, что я виновата. Его убитый вид его халатное отношение к здоровью – терзают меня. А родители Ильи – это ужас вдвойне. Во-первых, я – русская, а я знаю, как еврейские матери относятся к русским женам, тем более я ещё и старуха, прожившая жизнь, без службы. Некоторые знакомые перестали здороваться или говорят прямо в лицо, например Штубе сказал, что он так уважал меня, а я связалась с мальчишкой, он вас бросит. Но Н.Н. Введенская говорит – плюньте на всех и живите своим умом. А мой ум говорит, что счастье ненадолго. А Ильюша говорит – посмотрим, посмотрим, и хохочет с блаженной рожей. Я очень люблю, когда он смеется, он такой милый, улыбка такая детская. Знаете, Марусенька, у него столько общих черт с Гришей. Я так скучала по Грише, что всё больше сближалась с Ильёй, а он так же отвечал мне, как Гриша, так же ругал меня, так же неуклюже ухаживал за мной, я и сейчас смотрю на него, как на своего ребенка, мне так жаль его, когда он болеет малярией. Нет только жалости к С.Л. – он женился. Я рада за него. Но это ужасно – прожить с человеком 24 года и не скучать по нему, а чувствовать полное облегчение. Это нужно выстрадать. Гришенька спасибо за всепрощающую ко мне любовь. У нас холодная, дождливая, русская весна. Ваша карточка стоит между вазами с розами и жасмином. Солнце светит, но не греет. Вчера был град, а сегодня носят клубнику и черешню.

С тобой могу говорить обо всём, а с Колей нет. Узнай, что его беспокоит.

Р. S. Вчера Коля был у меня. После твоего письма, он стал бодрее и веселее. Думаю, просто он не знал, как ко всему случившемуся относиться. Он ведь всегда признавал твой авторитет, и теперь будет лучше относиться ко мне и Илье. 

1924 г.

От всей души благодарю Вас Елизавета Семеновна за доброе отношение ко мне, за то, что у Вас нашлись слова, чтобы поддержать меня в данный момент. У нас гостят Ильюшина мать и сестра и от них я в восторге. Ко мне относятся весьма хорошо. Мне даже совестно, чем я заслужила такое милое отношение. Они, вероятно, будут жить скоро в Ташкенте, чему я очень рада. Ваше письмо меня успокоило. Раз такая женщина, как Вы, женщина нравственная, строгих правил и убеждений, можете написать мне слова для утешения, значит, я не должна унывать.

23 мая 1924 г.

Милая Елизавета Семеновна! Всё мое сердце переполнено горячей благодарностью к Вам. Приехал Япиев и рассказывал мне, как Вы хорошо относитесь к Грише, как заботитесь о нём. Гришка избалован и с детства привык к тому, что о нём заботятся, и не знаю, сумеет ли он отблагодарить Вас за всё Ваше внимание к нему. Знаю, что он очень привязан к вам, очень Вас уважает и любит, но умеет ли он это высказать. Я же не могу не высказать своей благодарности. Вы делаете для Гриши больше, чем могла бы сделать я или его отец, который вообще дал им во всех отношениях очень мало, в особенности в последние годы. Я за Гришу спокойна, у него есть мать, которая заменит ему родную мать. Дорогая Елизавета Семеновна я вполне уверена, что Гриша к вам преисполнен такой же горячей признательности, как и я и так же любит и ценит Вас! Я живу тихо и мирно, а если бы дети чаще писали, было бы совсем хорошо. Как вы прожили на даче? Видели ли солнышко, о котором так мечтали всю зиму? А мы от нашего солнца одурели, все ходим с головной болью. В этом году особенно жаркое лето. 

(Гриша был в командировке во Франции, Германии и Англии) 

17 апреля 1935 г.

Мой родной Гришенька!

Твоя Марусенька, спасибо ей, не оставила меня без писем, и поэтому я не сходила с ума и вела себя сравнительно прилично. Большое счастье выпало на твою долю – увидел свет. И в прежние времена не все могли позволить себе такое удовольствие. Так радуюсь за тебя, мой родной голубчик. Шутка ли – совершить такое путешествие! Безумно бы хотела быть рядом с тобой к твоему возвращению, но не всё можно, что хочется. В это лето Илья с товарищем хочет ехать чуть ли не на Северный полюс. Одним словом, за Байкальское озеро, так что я лето, вероятно, просижу дома и отдохну и от Светы и от Ильи. А когда он к августу вернётся, я уеду к Вам. Может, полечусь в Сестрорецке. Привезу Вам виноград. Недавно был у меня сильный сердечный припадок, думала уж, умру, но видно ещё не время.

Коля уехал на Кавказ и целый месяц не пишет ни мне, ни Флоре. Та шлёт мне отчаянные письма, а я ей. Вот и всё. Боюсь, что он попал под крушение. Или схватил воспаление лёгких или грипп, или умер. Он должен был списаться с Марусей и заехать к Вам. Но и Марусе он не писал. Взрослые дети, а никогда нельзя быть спокойной за Вас. Мало чувств к матери, а ведь одна мать любит Вас больше всех на свете. Спасибо за карточку, она очень хорошая. Ты очень похож, но желая напустить на себя важность английского сэра, сделал такую свирепую физиономию, что все, кто ни посмотрит, говорят – сердитый парень видно. С карточкой не расстаюсь. Целый день, ношу в кармане письмо Маруси, и всё время читаю и смотрю на карточку. Ах, Гришуля, если б ты знал, как я тешусь тем, что ты был за границей, много видел. Все тебе завидуют, Но я ещё больше рада, что ты вернулся домой. 

07 сентября 1935 г.

Вчера приехал Сафрон Леонтьевич, узнала, что у Гриши грипп. Точит он и ослабляет сердце. Конечно, хорошо бы уехать в Киев, но подойдет ли это Ладусе и Марусе? Очень тяжело будет без Елизаветы Семеновны. Вы и представить не можете, сколько всяких мелких забот она сняла с Вас, а Вам это не заметно, но я, как хозяйка, вижу, что Вам без неё будет очень плохо. Марусенька, это счастье, что Вы не разлучались с матерью с детства. Я написала, чтобы мне привезли Светку, пусть лучше я умру, но пока жива буду её лечить. 

30 апреля 1936 г.

Сегодня получила Вашу открытку, дорогая Марусенька. Урюк весь померз, но персики и яблоки сохранились, есть завязи. Завтра 1 Мая и я рада, что в такой большой праздник, когда все люди ликуют, я имею весточку от Вас. Я надеюсь, что с весной всем больным будет легче. Коля тоже давно не пишет и что со Светой – не знаю. Флора написала, что Колю направляют в Москву на учёбу. Как только он устроится с квартирой, Флора со Светой поедут к нему. Я звала их на лето к себе, но ответа нет. У нас в Азии резкие перепады от жары к холоду. То такая жара, что люди ходят босиком и купаются, то так холодно, что утром заморозки и иней.

14 сентября 1936 г.

Родная Ладуся! Вчера получила Гришечкину телеграмму, что Маруся здорова и немного успокоилась, значит, операция не нужна, а то дедушка и Митин ничего толком не сказали. Вчера послала тебе винограда8 кг, но не знаю – дойдёт ли. Этот виноград не от меня, а от папы т.к. я ему была должна 20 р. Ну вот и купила на эти деньги виноград. Говорят, что ты совсем уже большая. Я тоже очень сильно росла до 14 лет, а потом всё, наверное, и у тебя так будет. Продолжишь ли ты учиться музыке и рисованию. Хотя ты и не любишь писать письма, но ты всё – же напиши мне о здоровье всех. На сколько кг ты поправилась в Евпатории, купалась ли в море и долго ли там прожила? На карточке ты в своём цветном сарафанчике похожа на цыганку и даже сразу не узнала тебя, выглядишь совсем взрослой. В данный момент я болею гриппом. Я очень переутомилась со Светочкой, которая прожила у меня 2 месяца. Девочка она очень живая и требует большого ухода и внимания. Теперь она три года будет жить в Москве, и вы познакомитесь.

1937 г.

Милая Елизавета Семеновна, к несчастью не я распечатала письмо, а Илья. Ваш почерк бросился мне в глаза, и я уже была уверена, что случилось что-то, но Гришино письмо всё объяснило. Буду надеяться, что всё сойдет благополучно и не отразится на сердце. Это уж такое несчастное дитя. Вечно болеет и вечно выкарабкивается из всех болезней. Приехать не смогу. Квартиру нам не дали (а я так рассчитывала). А здесь бросить дом нельзя. Затем, мой молодой муж не отпускает меня одну, вероятно, думает, что я рассыплюсь дорогой, и превращусь в прах. Я только боюсь, что у меня разорвётся сердце от безумного счастья увидеть Гришеньку и его дочку. Какая Вы счастливица – все с Вами, а от меня все ушли и если б не забота обо мне Ильи – было бы невообразимо тяжело жить. Но судьба на старость лет послала мне улыбку, которая будит во мне всё живое, и как-то всё бодришься, и не замечаешь старости, которая заявляет о себе всё больше и больше. Буду надеяться, что Гриша сумет любовью, большим уважением и преданностью отплатить за все Ваши заботы о нём. Ваша Калинг. 

(21 апреля 1938 г. арестовали Николая. В августе 1938 года он был расстрелян, но узнали об этом мы только в 1956 году). 

1940 г.

Родной мой! Ты меня прости, но я опять тебе пишу, мне легче, если я пишу тебе. Отец послал тебе письмо. Я два раза была у защитника, он забраковал всё, что я написала, говорит, что так не пишут, а я иначе писать не умею. Отец был у адвоката Бошевого, но не застал дома. Не писать нельзя, надо добиваться правды. Если бы была возможность уехать в Москву и хлопотать лично. Надо добиться пересмотра дела, если он только ещё жив. Отец должен был лежать в постели до 25, но 23 ушёл из дома на экзамены, Сейчас получила твоё письмо и страшно рада, когда вижу твой почерк на конверте. Получила письмо от Флоры. Она тоже ничего не узнала. Её хотят перевести в Ашхабад, но она будет хлопотать, чтобы её оставили в Чарджоу. Я работаю и горюю. Илья работает и иногда гуляет. Света принесла одни пятёрки – круглая отличница. Пока здорова. 

1941 г.

Гришенька! Ты за меня не беспокойся. У меня есть добрые приятельницы, которые не дадут мне умереть. Они зовут меня в театр или в гости, но мне это только в тягость. Жалеют они меня потому, что я очень переживаю, сильно страдаю за Николая. Очень худею. Они приходят, справляются, как я живу, если не видят на базаре. Хорошие женщины, очень хорошие. Так что я не одна и не бойся за меня. Сегодня 14-го опять заходила к отцу. Бошевой ещё ничего не написал. Видно, всё-таки нужно дать денег вперёд.

Была я сегодня у Малинина – это Колин товарищ, который работает здесь в ЦК, Он сказал, что Попок расстрелян и ещё ряд лиц, но о Николае он не слышал ничего. Он говорит, что поскольку мы знаем, что Николай честен, мы должны без перерыва писать и просить пересмотра дела. Он сказал, что Коля ошибался в Попке, верил ему, а что Попок был проходимец и что он даже однажды из-за этого поспорил с ним в Москве. Коля действительно не умел разбираться в людях, думал, что кругом честные люди, как он, а его окружали сволочи, которые его и погубили. Малинин уверен, что Коля погиб из-за Попка, а папа верит какому-то Генину, который ему наврал, что Коля расстрелян в Москве, за участие в заговоре троцкистов. Такая чушь! Этого Генина нужно обязательно привлечь к ответственности. Он хотел документально доказать, что Коля расстрелян. Нужно было попросить этот документ. Вообще отец постарел, обмяк, раскис, болен, сердце плохое, не даёт ему покоя. Ильи постоянно нет дома. Я была бы счастлива, не жить за его счёт. Я готова на всё, что бы освободить Илью от себя. Возьму Светку под мышку и айда к третьему мужу. Долго думать не буду. Страданье по Коле вытравило всю душу, расставанье с Ильей все равно неизбежно. Нужно, чтобы он женился на молодой порядочной женщине. Амплуа «трепача» к нему не подходит, не хочу, чтобы он был смешным, поперёк дороги стоять не буду. Делаю это, потому, что люблю его и желаю ему счастья, а как моя жизнь сложится – это неважно. Меду прочим. Флора прислала письмо – посылаю. Мне всё равно, как я буду жить, и я об этом не думаю. У тебя ли, у Флоры, выйду за старика – это не важно – лишь бы Свете было хорошо там, где буду я, этот вопрос я для себя решила – надо дать свободу Илье. 

Апрель, 1941 г.?

Родной мой. Я не пишу иногда потому, что уж очень тяжело на душе и чтобы тебя не злить и не волновать своим нытьем, вот и не пишу, жду настроения. Ты в конце каждого своего письма обязательно стараешься меня рассмешить и всегда добиваешься цели. Ты называешь себя «летним человеком», то собираешься отшлёпать в следующем письме Светку, и цель достигнута – я засмеюсь. Мы со Светкой тоже летние люди, жить можем только в Ташкенте, а в Вашем Ленинграде давно бы умерли. А как Вы там живете? У нас весна в разгаре, всё в цвету и зелень изумрудная, как никогда, просто весна очень дождливая. Но надеемся, морозов больше не будет. Уж очень тепло. Приезжала Флора на 2 дня, по делам учреждения, за копиркой. Она внесла разнообразие в нашу, вернее, в мою жизнь, т.к. пришлось больше бегать по базарам и стоять у керосинки. Нового у неё, как и у меня ничего. Хорошо, что Вова здоров и ходит в детсад. Были со Светой 24-го у папы – это день его рождения. Света тоже ходила и как раз Флора приехала. Папа сейчас зарабатывает всего лишь 400 рублей и верно скоро растрясёт все свои запасы. Илья с Кобловым послали тебе свой учебник, Если получишь – сообщи свой отзыв. Я ходила в детдиспансер со Светой, пристраиваю её в Брич-Муллу на лето (курортное место). Там доктор Штейн, оказалась знакомая Ел. Сем., Шлёт ей большой привет. Смотрела на Светку и говорит, что знала Белецких – один женился на Марусе Ярцевой. Я ей всё объяснила. Так познакомились. Больше ничего нового. Если тебя интересуют мои отношения с Ильей, то им крест. Я для него не существую больше и ничего тут поделать нельзя, хоть плачь, хоть страдай, а разбитого не склеишь, да я и не собираюсь. Плохо то, что приходится быть на его содержании, но ничего не поделаешь, ребенка мне ещё больше жаль. Если женится, тогда будем думать, что делать, а пока не мучу себя этим вопросом, без того есть о чём думать. 

(22 июня 1941 началась война)

10 апреля 1942 г.

Сейчас получила твоё письмо, мой родной голубчик, посланное ещё 09.02, а за 2 месяца мало ли что могло случиться. Жив ли ты, мой бедный, не знаю. Все мои письма на фронт возвратились с надписью – адресат выбыл в запасной полк. Я писала на квартиру в Ленинграде, о том, что папа очень болен, что у него водянка, что он очень страдает. Мучался он 5 месяцев. Умер он 23 февраля в 7 часов вечера. Возле него были Л.М. и Горяинов. Я опоздала на 5 минут, но ночь перед его смертью я ночевала с ним вместе и очень рада тому, что побыла с ним. Хоронили через два дня, был как живой, будто спал и очень худой. Умер после того, как дали очень сильное средство от водянки – вышло много воды, отёки прошли, но сердце не выдержало. А не дать тоже нельзя было, т.к. вода очень его мучала. Я ходила на кладбище, а потом собрались у Л.М. на поминки. Если бы всё было в нормальное время, то тебя вызвали бы телеграммой, но не пришлось ввиду войны. Завещания не осталось. По советскому закону ты, внуки и Л.М. являетесь наследниками на дом. Л.М. получит страховку 5 тыс. и все вещи, библиотеку. Не вздумай отказываться от наследства. Если она решит продать дом, то ты должен написать доверенность на моё имя и поручить мне все дела по введению в наследство. Это надо сделать не позже 6 месяцев, т.к. письма идут 2 месяца, надо сделать это немедленно Л.М. может выйти замуж, да и все мы смертны, а Света и Вова – бедные сироты не должны остаться без этих денег. Не сегодня – завтра Илья меня бросит, а Флора получает 250 р. Жить с двумя детьми будет весьма тяжело. Живём с Ильей только до конца войны – всё будет нормально, мы разведёмся. Л.М. итак будет хорошо обеспечена. Я надеюсь, что с Л.М. я договорюсь.

Боюсь, Гришенька, выдержит ли ваше с Марусей здоровье страшную блокаду Ленинграда. Не лучше ли было бы эвакуироваться, если это возможно, ведь ты демобилизован. Я очень ослабела, но работаю. Живём на 400 рублей. На лето, наверное, отправлю Свету к матери т.к. условия питания там лучше. Может к осени война закончится, и беженцы и учреждения разъедутся. Мы заживём нормальной жизнью. Ты приедешь отдохнуть, мы пойдем на папину могилу. Я так слаба, что долго не протяну, а сироты останутся без средств к жизни. Поэтому так важно не оставить детей без денег. Гришенька, дорогой мой, жив ли ты. Пришлите телеграмму – живы, здоровы Гриша, Маруся. Поцелуй её за меня. Сколько дум о тебе, сколько бессонных ночей. Я отвыкла от сна, что очень разрушает здоровье. Страдаю и от того, что расстаюсь с Ильей, не стала ему нужна, видно какая-то другая женщина есть в его жизни. Насильно мил не будешь, видно такая у меня судьба. У меня уже нет сил жить в такое тяжелое время. Моя последняя мечта – увидеть до смерти тебя и Колю. Хорошо сделал папа, что ушёл. Целую крепко, крепко, мои родные. Мама. 

12 апреля 1942 г.

Дорогой мой, Гришенька. Вчера отправила тебе письмо, а сегодня пишу снова. Вчера была у Лилии Мартыновны, говорили о тебе. Просим Вас с Марусей, если возможно, приехать к нам. Хочет тебе писать. Интересно, напишет ли. Ты и внуки имеете право на их наследство. Она это обстоятельство от меня скрыла. Сказал мне об этом Горяинов, а я ещё узнала у одного юриста. Мне не нравится то, что она это скрыла. Гриша ты уже так много сделал для Родины, при твоём здоровье, теперь, когда ты демобилизован, может быть, уедешь из Ленинграда? Пока я жива, так хочу тебя увидеть. Я очень ослабела и исхудала и долго не протяну, папу не увидишь, так хоть со мной повидаешься. Приезжай, Гришенька, а пока ответь срочно – есть ли у тебя на службе, какое-нибудь питание. Поцелуй Марусеньку. Скучаю, хочу видеть. Сегодня Света ночевала и провела весь день у Лили Мартыновны. Послала туда подкормиться, а то она очень быстро растёт и очень худая, как Коля в своё время. Прощай, мама. 

21 апреля 1942 г.

Родная моя, Марусенька! Получила Ваше письмо от 24 марта, а сегодня 21 апреля. Значит, месяц назад Вы были живы. Вы защитники Ленинграда герои, весь мир смотрит на Вас и восхищается Вами. Сумейте сохранить жизнь. Есть ли у Вас какая-нибудь столовая, это вопрос не праздный. Мы со Светой прикрепились к столовой САГУ, где работает Илья. Плохо, что Вы не получили моих писем, из них вы бы узнали, что Сафрон Леонтьевич, проболев 5 месяцев, умер от водянки. Чтобы получить наследство, необходимо всё сделать по закону и вовремя, глупо отказываться в такое тяжелое время от 40 тыс. рублей, поэтому поторопитесь с присылкой документов. Мои письма, где я подробно написала о смерти С.Л., вероятно лежат у Вас на квартире.

Может быть, Марусенька, пока у Вас есть силы, приехать к нам? Пожить можно у Л.М. Отогреетесь на нашем солнышке, отдохнёте. А дороги ещё долго будут загружены. Марусенька, Вам это особенно нужно, после воспаления легких. Каким чудом Вы остались живы? Каждый налёт на Ленинград так мучает меня, и я теряю самообладание, которое так необходимо, иначе можно сойти с ума. Как же это Гришка удрал в Армию, без врачей, ведь у него белый билет? Вот жулик! 5 месяцев провоевал. Как он выдержал, с его- то сердцем? И не обморозился! Как я горжусь Вами! Как хочу повидать! С Ладусей переписываюсь, но письма идут очень долго, и мы обменялись только двумя письмами. От Гриши тоже получила письмо от 3 февраля. Крепко целую моего героя, моего замечательного Гришку! Скорее бы победить эту озверелую банду. Их бьют, а они всё лезут и лезут, как клопы подлые. Дорогая, Марусенька вспоминайте меня, хоть иногда и пишите. Лишь бы все сохранили жизнь. Привет от Флоры. 

1942 г.

Дорогой мой родной, Гришенька! Я имела от тебя 14 июля телеграмму и письмо. Много писала тебе, но в ответ, ни слова. От Ладуси в августе я имела сведения, что ты здоров и поэтому я терпеливо молчала и ждала. Вчера получила твою телеграмму. Не трать зря деньги теперь всё нужно для питания. Я в сентябре слегла в больницу и пролежала 17 дней с флегмоной на голени, вся нога была вздута, а голень как голова человека и это всё был гной. Этой флегмоной сейчас многие болеют. В моей палате было 8 человек таких. Слабые организмы, не могут бороться с инфекцией. Сделали два глубоких разреза, потом ещё раз прочищали ход. Так намучалсь. Хватит о себе. Гришенька, пришли срочно свое заявление, заверенное у нотариуса, иначе твоя и Ладина доля отойдут в казну, а дом продадут по казённой цене, а это очень не желательно. Здесь Штрауфы. Они приехали с Кавказа. Я их устроила у Лилии Мартыновны, Они очень хорошие люди и ко мне относились по-человечески. Аллочка чудный человек. Только тебя нехватает, мой родной Света здорова. Флора долго была без работы, но теперь устроилась. Илья постарел и осунулся. Нелегко кормить двух иждивенцев. Кончится война, сразу же освобожу его. 

1942 г.

Родной мой, Гришенька. Пишу я тебе очень много, телеграммы шлю, и Ладусе, и Е.С., и не могу добиться присылки метрики. А от тебя требуется бумага, что ты сын своего отца, что твоя метрика утеряна, а добыть копию нельзя, т.к. Днепропетровск находится в оккупированной зоне, а также твоё заявление, в котором ты просишь восстановить тебя в правах на наследство. Это нужно сделать как можно скорее, т.к. срок 3 месяца. Если этого не сделать, то подведёшь и Л.М. и детей. У нас всё по-старому. Я работаю во всю, как шестнадцатилетняя девчонка, хотя и с одним глазом и с солитером и с больным коленом – оно подлое ноет. Света ведёт большую пионерскую работу, учится и много болеет. Илья готовится на экзамен доцента. Вот и все новости. Когда побьём гитлеровцев проклятых, тогда и свидимся, может быть. Аллочкино письмо отправила к Вам, через Ладушку. 

4 октября 1942 г.

Родной мой, сыночек! Наконец-то дождалась от тебя письма – ответ на моё предпоследнее письмо, т.к. ты уже знаешь, что Аллочка Штрауф была у нас. Посылаю одновременно и письмо, которое попридержала и не отсылала, т.к. хотела узнать – как доехала Аллочка до Чарджоу и жива ли. Оказывается она уже у Флоры остановилась, т.к. дальше не на чём ехать. Болезнь она преодолела. Из Чарджоу они поедут на каюках в Ургенч, или полетят. Думаю, там им будет гораздо лучше, чем здесь, т.к. предоставляется квартира. А этот район богат мясом. Самое главное, что Аллочка поправилась. Уезжая, она мне сказала, «если я умру, то скажите Грише…» (о том, что Алла всю жизнь любила Гришу) Но я немножко ошиблась, очень надеюсь, что никто от этой ошибки не пострадает – ни ты с Марусей, ни Аллочка со Штрауфом. При Вашей порядочности, ибо таких людей, как Штрауфы нельзя не любить. Я сама их полюбила как родных, только ничего для них не могла сделать. Рада, что могла дать тёплое одеяло, которое спасло Аллочку от холода, ведь они всё потеряли в дороге. Мальчик весьма живой и причинял много хлопот Лиле Мартыновне.

Что делать с наследством не знаю, Может быть тебя не показывать – только внуков, но Ладушка не высылает метрику. Л.М. сердится, т.к. ей хочется скорее быть введенной в наследство. Напиши Ладочке, чтобы скорее высылала копию метрики. Будет делиться не на 5, а на 4 – больше достанется детям. Я ужасно исхудала и ослабела. Всё питание съедает солитер. Илья занят подготовкой к экзамену на доцента. Ездил на месяц на хлопок. Я очень тоскую по папе. Был жив – редко виделись, но всё же была от него для меня духовная поддержка. Он был мне друг, а теперь я одна. Гнетёт меня мысль, что его нет, и стоит передо мной как живой. Мучает меня и то, что будет с детьми, со Светой, с Вовой, если я умру. Флору, кажется, мобилизуют на трудовой фронт в Сибирь, хорошо, если сестрой, а если рабочей. Она очень слаба здоровьем и не выдержит Вова останется с Раисой Георгиевной. Это меня очень беспокоит. С кем будет Света, если я умру. Она ростом уже с Ильюшу, худа, как щепка и жить ей без меня будет плохо. Учится она хорошо, способности у неё выше средних. 

1943 г.

Поздравляю с победой на Сталинградском фронте. Скорее бы изгнать эту сволочь, которая уничтожает всё, как мой солитер. Всё равно им обоим придет конец и скоро! Целую тебя и Марусеньку. Мама. 

4 марта 1943 г.

Родненький мой, наконец-то, получила от тебя ответ, конечно, не такой, как бы я хотела, но каждый живёт своим умом, и ничего не поделаешь. Я не сержусь, но жаль сирот. Ладочка прислала письмо, в котором просит отдать её долю Колиным детям. Этого, конечно, не будет, и в ближайшее время пошлём ей её долю. Пока я жива, кормлю Свету, как могу. Продаю всё подряд. Живём все в одной комнате, тесно. Ты всё утешаешь, что мы увидимся, вряд ли, Гришенька, моё здоровье очень плохое, и я иссохла совсем. Если бы ты встретил меня на улице, то не узнал бы и прошёл мимо – настолько я худа и стара. Поздравляю тебя со всеми нашими победами. Скорее бы прогнали этих зверей за пределы моей родины, а не только из России. Скорее бы очистили Украину и Крым. Хорошо бы до лета! Скоро ли Ладуся приедет к Вам? Ладуся пишет такие ласковые письма. Удивительно милый и воспитанный ребенок. Целую без счёта. Мама. 

Из писем Ксении Николаевны видно, что все её мысли, все радости и печали были связаны с детьми. Постоянный страх, и не беспочвенный, за своих сыновей. Говорят, бывают женщины-жены, женщины-матери, женщины-дети и Лилит (вне земных страстей и забот). К.Н. конечно женщина – мать. Видны также постоянные материальные трудности её бытия. И некоторая самоирония в описании очередных бед.

Из писем проступают жизнь и быт ташкентцев в 20 и 30 годы. 

Глава 1.3. Клеттеры – Зигвардты

Георгий Петрович Зигварт

Раиса Клетер-Зигвардт

Зигвардт Георгий Петрович – мой дед – был высококлассный кузнец. Когда на рубеже 19 и 20 веков создавалось Амударьинское Пароходство, его выписали из Германии, так как он мог выковывать уникальные детали, необходимые для строительства кораблей. Это был настоящий богатырь, с большой круглой головой, ёжиком волос, крупными чертами лица, пышными усами и огромными кулачищами. Помню фотографии, снятые ещё в конце 19 века, на которых Георгий Петрович в смокинге, белоснежной рубашке с бабочкой или в черном длинном пальто, в цилиндре и с длинным белым шарфом, в группе мужчин, одетых также – это «Гильдия кузнецов Германии». Была и другая фотография, на которой дедушка в рубахе, с закатанными рукавами, в длинном, до пола, черном кожаном переднике, стоит, опираясь на огромный молот. Прожив в России почти 40 лет, он по-русски говорил плохо, с сильным акцентом. Был он человек замкнутый, молчаливый. Когда Георгий Петрович приехал в Чарджоу, ему было 33 года. В том же Амударьинском Пароходстве работал плотником немец Яков Лейтнер, который приехал туда из Саратова в 1898 году. Семья обрусевших немцев Лейтнеров, когда они жили в Саратове, была дружна с семьей Клеттеров. Сохранилась фотография, на которой маленькая Рая Клеттер (ей 8 лет) вместе с Екатериной Лейтнер. Надпись на фотографии: «От Е.П. Летнер. Даю тебе честноблагородное слово любить тебя навеки, неизменчиво и честно, быть с тобою навсегда до гроба, 5 августа 1894г». Переехав в Чарджоу, они узнают о трагедии, которая постигла семью Клеттер – Генрих Клеттер и его жена умерли, осталось 9 сирот, старшей – Раисе 15 лет. Лейтнеры сосватали Георгию Петровичу Зигвардту Раю, с условием, что он возьмёт всех осиротевших ребят, а их, мал-мала меньше, было ещё 8 человек: Андрей, Амалия, Эдуард, Александр, Анна, Ольга, Иван, Елизавета.

Раиса Георгиевна Клеттер – Зигвардт.  Поженились Георгий и Рая, вероятно, в 1902-1903 г., а в 1905 г. родился их первенец – Виктор, в 1909 моя мама – Флорентина, а в 1911 г. – Вильгельм.

Невозможно представить, какая тяжесть и ответственность легли на хрупкие плечи шестнадцатилетней Раи. Уже в1905 г.родился Виктор, а это значит беременность, вскармливание, а ведь нужно обстирать и накормить семью из 12 человек в условиях азиатского города начала века, когда вода в колонке, за несколько кварталов, магазинов нет, базар в центре города. А притащить огромную массу продуктов домой! Готовили на мангале (ведро, обмазанное внутри толстым слоем глины, со вставленной решёткой в центре ведра).

Георгий Петрович после тяжелейшей работы приходил домой, мылся и садился, положив свои натруженные руки на стол. Он зарабатывал деньги, а в дела семьи не вникал. Все проблемы решала Рая. А проблем хватало. Дети росли, их надо было кормить, воспитывать, одевать, лечить, учить. По мере того, как мальчики подрастали, достигали 14 лет, их отдавали в ученики к аптекарю, кондитеру или часовщику. Девочек отдавали замуж.

Это удивительно, но к 1917 году все братья и сёстры были пристроены. Эта хрупкая женщина выдюжила, преодолев невероятные трудности! Но в душе Раисы Георгиевны накопилась такая тяжелая обида на беспросветную жизнь, что революцию она встретила, как своё освобождение. Она повязала красную косынку и ринулась освобождать остальных женщин.

Единственный источник, из которого можно восстановить послужной список Раисы Георгиевны, некролог, который был опубликован в «Чарджоуской правде»:

«Трудовая деятельность Раисы Георгиевны началась в 1919 году. Незаурядные организаторские способности выдвинули её в число ответственных работников по работе среди женщин. В 1927 году она вступила в партию и была выдвинута на должность заведующей женским отделом РК КПТ. В 1930 году она секретарь комиссии по улучшению быта тружениц. Ещё через два года она была выбрана председателем фабкома шелкомотальной фабрики. За свою долгую жизнь Раиса Георгиевна Зигварт не раз выдвигалась на ответственные посты в партийных и государственных органах. Была инструктором по работе среди женщин при горисполкоме, зав. Парткабинетом РК КПТ, инструктором облотдела искусства и культуры. На постах, которые доверяла ей партия, Р.Г. отдавала все силы и знания строительству новой жизни. Была награждена медалью «За доблестный труд» и почётными грамотами. С 1956 г. Р.Г. на пенсии, но продолжала активную общественную работу в качестве дежурной общественной приёмной редакции газеты «Ленинская правда». Кропотливо разбирая любое порученное дело, она проявляла при этом исключительную чуткость, отзывчивость, всегда доводила его до конца. Светлая память о Раисе Георгиевне навсегда сохранится в наших сердцах»

Подробнее описана деятельность Раисы Георгиевны в статье С. Бадеева «Когда горели паранджи» (Чарджоуская правда, 22 марта, 1985 г.). Вот некоторые цитаты из этой статьи.

«Это история о женщине – немке, интернационалистке по духу и большевичке по призванию, о которой до сих пор ходят легенды. Работая в женотделе райкома партии, эта, на вид хрупкая женщина, Раиса Георгиевна Зигвардт, – не боялась бандитской пули и ножа. В то время в Чарджоу было немало беспризорных детей. На собрании в клубе железнодорожников Р.Г. выступила с призывом открыть в городе детский дом. Её поддержали активистки Неженская, Устинова, Лепина и другие патриотки. (Эта дружба «Красных косыночек» сохранилась на всю жизнь и выдержала все испытания, а их выпало немало. С.Б.) . Вскоре цепочка беспризорников потянулась в «свой дом», открывшийся на Пушкинской улице, где впоследствии был создан авторемонтный завод. Сотни сирот нашли в этом детдоме ласку, тепло и пропитание. В 1926 году окружком партии направляет Р.Г. в Фараб (поселок на другом берегу Аму-Дарьи). Р.Г. рассказывала, что было очень трудно. Сказывалось незнание языка и обычаев местного населения. Но у неё нашлись хорошие помощницы из местного населения. Им приходилось часто выезжать, на чём попало, в дальние селения, где они разъясняли женщинам законы Советской власти. Постепенно число активисток, которые решились снять паранджу, росло. Создавались школы ликвидации неграмотности, курсы кройки и шитья, раздавались семена, и проводилась бесплатная тракторная вспашка. В доме Дехкан на торжественном собрании многие женщины открыли свое лицо, сбросив чёрные власяницы. Это был дерзкий вызов феодальным пережиткам, бытовавшим в эмирской Бухаре столетиями. За этот смелый шаг многие женщины поплатились жизнью. А Раису Георгиевну в Фарабе басмачи избили так, что домой её принесли на носилках.

В фондах райкома партии есть немало ценнейших документов, написанных рукою Раисы Георгиевны, в которых рассказывается о проведении земельных реформ, о ликвидации женских тюрем – ичкари, о посылке женщин на учёбу в Москву и Ашхабад. После докладов Р.Г. выступал молодёжный коллектив «Синяя блуза», поставивший спектакль «Неграмотность» на узбекском языке. Были открыты молочные кухня, детские консультации и первая аптека. Табиб (знахарь), сидевший со своими грязными мешочками со снадобьями, понял, что пришёл конец его лавочке. 8-го марта в селениях проводились народные гуляния. Женщинам выдавали подарки за посещение детских консультаций. С 1928 по 1929 год консультации посетило 408 детей. За хорошую посещаемость выдано в виде премий 40 кусков мыла и 80 пелёнок. Так медленно, но неуклонно зрели ростки нового.

В 1930 году Раису Георгиевну направляют на должность председателя фабкома только что построенной шелкомотальной фабрики, где 80% составляли женщины. Выйдя на пенсию, она не могла жить без общественной работы, много сил она отдавала дежурствам в приёмной газеты и работала с письмами читателей»

К этому можно добавить, что умерла она, когда в очередной раз шла по заданию редакции, на 84 году жизни.

В некрологе и в статье нет ни слова о том, что в 1937 году муж Раисы Георгиевны – Георгий Петрович, которому было около 70 лет, был арестован как немецкий шпион. Его и многих других отвезли в пустыню и оставили там погибать. А Раису Георгиевну исключили из партии, и ей долго не удавалось устроиться на работу. Перед войной она работала кассиром в парикмахерской. Во время войны ей поручили организовать кухню детского питания, так как были уверены в её безукоризненной честности.

Характер у Раисы Георгиевны был суровый, командирский, да разве с другим характером можно было выжить в тех условиях, в которые поставила её судьба.

Но где-то глубоко, глубоко в душе жила совсем другая женщина. Детство и отрочество в Саратове оставили свой след. Раиса Георгиевна до слёз любила русские народные песни, особенно в исполнении Лидии Руслановой. Помню во время войны, когда радио не выключалось круглые сутки, а я часто допоздна засиживалась с уроками, бабушка Рая, укладываясь спать, говорила: «Будет петь Русланова – разбуди». Любимая песня – «Окрасился месяц багрянцем». У нас в классе училась Люда Туисова, у неё был сильный красивый голос. Жила Людочка с отцом, мама умерла и ей, вероятно, не хватало домашнего тепла, она с удовольствием приходила к нам. Бабушка бросала все дела и просила Люду спеть. Приходили соседки. И Люда пела «Когда я на почте служил ямщиком», «Ах ты душечка, красна девица» и другие любимые песни. Глаза у бабушки влажнели, суровое выражение смягчалось, она надолго замолкала. Говорят, в 1941 году у Раисы Георгиевны появился мужчина – молодой, весёлый, играющий на гармошке. Но, началась война, он сразу был мобилизован и погиб. На память о нём осталась гармошка, которую в голодную военную зиму пришлось продать.

Думаю, что женское начало и естественная потребность в любви у Раи остались невостребованными. Всю свою любовь она вложила в дочь Флору и её сына Владилена. Её страстная натура требовала широкого поля деятельности, отсюда постоянная необходимость в общественной работе. Амбиции её были очень высоки. Как-то она с горечью сказала, что так мечтала, что кто-нибудь из её потомков станет космонавтом. Но это не случилось.

Её старший сын Виктор Георгиевич стал архитектором. Построил несколько важных мостов и телевизионную башню в Пятигорске, возможно, многое другое, но мне это неизвестно. По характеру Виктор был в отца – замкнутый, молчаливый, нелюдимый. Во время войны он был отправлен, как немец, в трудовой лагерь, где женился на Раисе Григорьевне Тесля. У них было двое детей – сын Олег (1957 – 2011) и дочь Алла (1948-2005). После войны они переехали в Пятигорск и вскоре развелись. Олег остался с матерью, а Алла с отцом уехали в Чимкент. Олег Викторович женился на Людмиле Амбербиевне Муртазовой (абазинке – так именуются абхазы по другую сторону гор). Из Пятигорска он переехал в Ессентуки. Сын Денис Олегович (1978 г.р.) уехал учиться в Германию, окончил Кассельский Университет, принял немецкое гражданство, жена Наталья – мать у неё из России, а отец местный немец.

У Аллы дочь Дина, живёт в Детском Селе. В последний приезд мамы Флоры в Ленинград в 1988 г, мы разыскали Аллу. К счастью, Виктор в это время жил с дочерью. Была трогательная встреча брата с сестрой, после многих десятилетий разлуки, как выяснилось – последняя. Через месяц Виктор умер.

Младший сын Вильгельм Георгиевич (Вилли) стал военным и служил на Дальнем Востоке. Был он общительный, весёлый, разбитной, любил женщин. Но в З8 году был арестован и долгие годы провёл в лагерях. Когда в 69 году мы с мужем были в Ташкенте, он приехал за нами и увез в Чирчик, где построил дом и жил с женщиной, с которой сблизился в лагере. Детей у него не было. Рассказывал, что сидел в лагере, вместе с Эдди Рознером. Вилли в лагере освоил фотографию. И показал нам несколько альбомов из лагерной жизни, два из них были посвящены ансамблю Эдди Рознера. Выглядел он много старше своих лет. Его сожительница настояла на переезде на её родину – Украину. Они обосновались где-то под Одессой, но он вскоре умер.

Флора-мама

Флорентина Георгиевна, была общей любимицей. Даже Георгий Петрович, который, кажется, не любил никого, обожал Флору. Как рассказывала Бабушка Рая, отец чуть не до 10 лет каждый вечер мыл доченьке ножки (это ежедневный азиатский ритуал) и относил её в постель.

Флора считалась одной из самых красивых девушек в городе.

По стопам своей мамы, она, конечно, была пионервожатой и комсомолкой, но в партию не вступала.

Раиса Георгиевна в это время заведовала Парткабинетом и отвечала за организацию лекций. Любимый её лектор – Николай Белецкий. Ей всё нравилось и его эрудиция, и умение зажечь аудиторию, и интересные, важные темы. Раиса Георгиевна вела его к себе домой, откармливала, обстирывала. Флора в это время была в Ленинграде, куда она поехала после окончания школы, поступать в Мединститут. В институт Флора не прошла, а жизнь в Ленинграде ей не понравилась, она очень тосковала по дому, и вернулась в Чарджоу.

Когда Белецкий в очередной раз приехал с лекцией, и Раиса Георгиевна привела его домой, Флора и Николай познакомились и вскоре поженились. Они уехали в Ташауз, куда направили на работу Николая.

В 1930 году, когда пришло время рожать, Флора приехала к матери в Чарджоу, где я и родилась 4 февраля. В это время Николаю дали назначение в Ашхабад, куда вскоре мы с мамой переехали.

Раиса Георгиевна и Георгий Петрович впервые остались одни.

В 1936 году, Раису Георгиевну за хорошую работу премировали путёвкой в санаторий «Серебряный Бор», под Москвой. Бабушка взяла меня с собой. Мне было 6 лет. Эта поездка мне очень запомнилась. Дача стояла в сосновом лесу. Детвора – местные и отдыхающие, с утра до вечера играли в парке санатория, купались в Москве–реке, обследовали заброшенную церковь на территории санатория, запомнились перила, обтянутые сукном, и красивая роспись. Я была после продолжительной болезни, худущая и слабенькая, бабушка Рая доставала в соседней деревне свежие яйца и откармливала меня гоголь-моголем с какао. Молодые по вечерам играли в волейбол и танцевали, взрослые собирались на лавочке около дачи и пели песни. А Раисе Георгиевне было всего лишь 50 лет! Эта поездка долгие годы была самым радостным воспоминанием моего детства.

В следующий раз мы с бабулей Раей встретились летом 1944 г, когда мама увезла меня из Ташкента, где я жила с бабушкой Ксенией после ареста папы, и три года, до окончания школы, я прожила в Чарджоу.

Дом держался на бабушке Рае. Мама работала и стирала. Я вытирала пыль, мыла полы, гладила и штопала, всё остальное было на Раиных плечах. Помню, как в холодные зимние дни, а в Чарджоу в военные годы морозы достигали – 20 градусов и держались неделями, бабуля вставала в 6 часов утра, топила печь, нагревала воду, чтобы мы могли умыться теплой водой, т.к. вода в умывальнике за ночь замерзала. То, что мы не умерли в тяжелые военные годы от голода – заслуга бабули.

В 1954 году, когда я после рождения дочери была очень слаба, бабушка Рая, как будто бы почувствовала, что мне необходима её помощь, приехала в Ленинград и в самое тяжёлое время помогла мне поднимать дочь. Мы жили в 6 метровой комнате, бабушке пришлось спать в коридоре коммунальной квартиры. Горячей воды и газа не было, чтобы искупать ребёнка, надо было нагреть несколько кастрюль на керогазе. На этом же керогазе готовилась еда для нашей семьи и для моей свекрови и деверя. Тут же на махонькой кухне готовили соседи. Думаю, что бабушке, привыкшей быть командиром в доме – всё это было очень трудно, но она всё это выдержала. После окончания декретного отпуска, я вышла на работу, и очень быстро у меня пропало молоко, если бы не опыт бабушки, заведовавшей молочной кухней, нам бы пришлось туго. А ведь Рае было уже 70 лет!

Удивительно, но даже в эти годы у бабушки Раи сохранилась девичья фигура, с тонкой талией, а в темных волосах не было следов седины, хотя она никогда не красилась и не завивалась.

Теперь я понимаю, что приезд бабули был самым настоящим подвигом. Пока жива, я не забуду этого. Но на сердце до конца моей жизни, неизбывная горькая печаль, что пока бабушка Рая была жива, я так мало сказала ей ласковых слов благодарности. И это уже непоправимо.

Мои личные воспоминания о Георгии Петровиче очень скупы.

Дедушку помню сидящим за столом, читающим газету. Меня он не замечал. Болезненная замухрышка его не интересовала. Но помню дедушку и совсем другим. Когда в 1937 году родился Вова, дедушка был так рад рождению внука от любимой дочери, что впервые в жизни выбрался из Чарджоу и приехал к нам в Москву. Вспоминаю, с каким восторгом он играл с внуком. Вовка был толстячок, крепыш, ручки-ножки в многочисленных перевязочках. Дед своими могучими ручищами подбрасывал его, как легкий шарик, и они оба заливались смехом. Я тоже рядом подпрыгивала и хлопала в ладоши.. Все были счастливы!

Теперь, когда прошли годы, оглядываясь назад, с великой грустью думаю о том, какая судьба ждала их. Когда дедушка вернулся из Москвы его арестовали и он погиб. Любимый внук стал алкоголиком и умер в одиночестве.

Когда мы с бабушкой Раей ехали в санаторий, мы заходили в Москве к бабушкиной сестре Елизавете Георгиевне Клеттер, у которой была дочь Женя, больная эпилепсией. Ни о каких других бабушкиных родственниках я никогда ни слова не слышала. После арестов Георгия Петровича, моего папы и Вильгельма, все родственники исчезли. После реабилитации, уже в 60–е годы выяснилось, что у бабушки Раи очень большая родня по всему Союзу. Бабушка не обижалась на них, понимала и прощала. Таковы были реалии того времени. Когда списались, выяснилось, что многие умерли или погибли на фронте. Позже, когда я занялась составлением своего генеалогического древа, я списалась с детьми бабушкиных братьев и сестер и восстановила родословную

Кратко об остальных Клеттерах – сестрах и братьях Раисы Георгиевны, которых они с дедушкой «выводили в люди».

Многие Клеттеры изменили отчество Генрихович на русский лад и стали Георгиевичи или Андреевичи. Клеттер от слова Klettern переводится, как «карабкаться, лазить» – очень редкая фамилия.

Клеттер Андрей Андреевич (1893 г.р.) и его жена Елизавета Семеновна Гаррес (1890 г.р.) до войны жили в Саратове. Во время войны были сосланы в Томск. Рано ушли из жизни. Их дети – Владимир (1925 г. р.) и дочь Лидия (1928г.р.) в 1942 остались сиротами.

Владимир Андреевич Клеттер, как немец был мобилизован на трудовой фронт, где работал на лесоповале в тяжелейших условиях, в городских ботиночках при -50 градусах, обморозил ноги. Его комиссовали. Вернулся в Томск. Работал на заводе и параллельно учился в Строительном институте. Работал прорабом, потом в Проектном институте. Получил квартиру. Женился на Элле Александровне Дейс. В 1951 г. родилась дочь – Людмила, а в 1961 – сын Александр. С семьей Володи я познакомилась в 60-х годах. Его жена Элла была больна тяжелой формой астмы. Дважды лежала в ленинградских клиниках, где я её навещала. Но в 1967г она умерла. Владимир Андреевич был человек активный и, как бы теперь сказали, перфекционист. Он много читал, собирал коллекции марок, открыток, монет. Но сказалось тяжелейшие военные годы. Заболели ноги – миопатия. Когда ноги совсем перестали двигаться, играл в шахматы по переписке. Получил 1-ый разряд. С Володей мы долго переписывались. Он мне помог восстановить родословную семьи Клеттеров. Людмила и Саша приезжали к нам в Ленинград.

Людмила Владимировна Клеттер вышла замуж за Сидоровича Владимира Николаевича (белоруса) и у них родился сын Евгений (1971 г.р.). После перестройки семья Сидоровичей уехали в Германию. Женя кончил сначала Томский Университет Юридический ф-т, а затем Гейдельбергский Университет (в котором некогда учился Михаил Ломоносов). Сейчас Женя открыл свои адвокатские конторы в Гейдельберге и в Баден-Бадене, женился на немке Елене Юрьевне Дерксен (медик). У них двое детей – Марк (1998 г.р.) и Даша (2004 г.р.).

Александр Владимирович Клеттер – Саша, со своей женой и дочкой Яночкой тоже переехал в Германию и живёт рядом с Людой. Сейчас у него вторая жена – Роза и маленькая дочь – Алекса (2005). Живут все дружно.

Лидия Андреевна Клеттер-Смирнова живёт в Томске. У её сына Андрея два сына – Александр (химик) и Андрей (юрист). Сам Андрей заведует спортцентром при Томском Пединституте.

Клеттер Ольга Андреевна вышла замуж за Белоногова Николая, у них дети Игорь и Галина. Живут рядом со мной на Витебском проспекте, но на мои попытки познакомиться поближе – не откликнулись.

Клеттер Амалия Георгиевна (1891 – 1970) – Малюша родилась в Саратове. Через год в 1892 году в семье друзей – Лейтнеров родился сын Петр. В 1898 году семья Лейтнеров переехала в Чарджоу и способствовала переезду в 1900г детей семьи Клеттер, оставшихся сиротами. В 1912 году, когда Малюше исполнился 21 год, они поженились с Петром Яковлевичем Лейтнером и уехали по месту работы мужа, сначала в Чуст, затем в Наманган и в Ташкент. В 1914 году у них родилась дочь Эмма, а в 1920 году – сын Володя.

Эмма Петровна (1914 – 1987) вышла замуж за Бориса Степановича Ходакова (1911 – 1988). В 1937 году у них родилась дочь Людмила.

Перед войной у них в доме собиралась вся большая родня Клеттер. Накрывался богатый стол и выпекался фамильный кулич на 100 яиц. Когда началась война, Борис Степанович Ходаков и Владимр Лейтнер ушли на фронт. Петра Яковлевича Лейтнера, мужа Малюши, как немца, отправили в Трудармию. Малюшу, Эмму и Люду в 24 часа выселили из Ташкента, они с узелком скитались по кишлакам и хлопзаводам в Китабе, Мархамате, где Эмме удавалось устроиться на работу экономистом. Эмма очень боялась, что если узнают о том, что они немцы, то их убьют. Людочке было 4 года, когда началась война, она росла в постоянном страхе, молчаливая и замкнутая. К счастью, их нашла тётя Анна Макарова.

Анна Георгиевна Клеттер–Макарова – Нюра (1895 г.р.). Она оформила для Малюши, Эммы и Люды вызов в Наманган, и фактически, спасла их от голода и гибели. Они все жили в одной комнате в бараке, вместе с детьми Нюры. Как написала Людмила Ходакова – Морозова: «О тёте Нюре надо писать стихами и складывать о ней песни. Анна Георгиевна была в городе очень уважаемым человеком. Почти всю свою жизнь она проработала заведующей детским садом Хлопзавода. Её муж – Борис Макаров ушёл на фронт. У них было двое детей – сын Геннадий и дочь – тоже Людмила. Во время войны они были ещё детьми. Людмила Ходакова вспоминает, каким замечательным человеком была тётя Нюра: всегда живая, энергичная, с длиннющей косой, ходила так быстро, что никто не мог за ней угнаться. Заведующая она была тоже необычная. Рано утром она запрягала ишака, который жил на территории детского сада, и отправлялась на базар за продуктами для детей. Сама стирала все занавески, скатерти, полотенца. Заменяла всех заболевших. Чистила картошку, занималась с детьми, писала сценарии праздников и особенно любила писать доклады на педагогические темы, опробовала их на своих домашних. Малюша над ней посмеивалась. Обе они были хохотушками и оптимистками, в отличие от Эммы. Для неё было большой трагедией попасть в опалу, ведь она была активной комсомолкой и лидером. Но тётя Нюра устроила её на Хлопзавод начальником планового отдела. Фамилия у неё была Ходакова, по мужу, никто не знал, что она немка, и Эмма воспряла. Пела на сцене, играла в Народном театре, была прекрасным Дедом Морозом. Самое большое счастье – когда с фронта приходили письма, война шла к концу. После Дня Победы пришёл большой пакет из части, в которой служил Борис, с фотографиями торжественных похорон Макарова. Его убили в Австрии из-за угла, уже после заключения мира. Геннадий, сын Нюры, кончил школу с золотой медалью. Читал Маркса, Энгельса и мечтал заниматься философией. Его призвали в Армию, а там жестоко избили, чтобы не «умничал». Его прислали матери больным, в Институт не взяли. Он занимался самообразованием. Читал книги по авиастроению, физике, математике… Зарабатывал тем, что писал студентам контрольные работы по любому предмету. Ненавидел Советскую власть. Писал письма Хрущёву, что руководство ведёт страну в тупик, что партия себя дискредитировала и т.п. Анну Георгиевну вызывали в КГБ, и так продолжалось до тех пор, пока его не стали периодически лечить в психбольнице в Ташкенте.

Дочь тёти Нюры – Людмила Макарова была спортсменкой – волейболисткой. Вышла замуж за Иосифа Якубова (бухарского еврея из Ферганы), там она жила и работала деканом в Ферганском Пединституте, а Иосиф был директором школы».

Связь с тётей Нюрой не прерывалась до самого конца. Умерла она в 85 лет. Держалась так долго, потому что понимала, как она нужна Гене.

Когда Борис Степанович Ходаков вернулся с фронта, он нашёл семью в Намангане и забрал её в Ташкент. В 1946 году у них родилась дочь Светлана.

Я с удовольствием навещала семью Ходаковых, когда приезжала в Ташкент. Борис Степанович после войны преподавал в Институте. Семья была очень дружная, гостеприимная и музыкальная. 14 марта 1986 г. Борис Степанович справлял свой 75-летний юбилей. Прислал мне приглашение, но я в это время приходила в себя после 1-го инфаркта. Отправила ему поздравление в стихах:

Прошёл он сквозь огонь войны
От Бреста до конца
Как закалялись в том огне
И души, и сердца!
На удивленье всем врагам,
Прославив Русь вовек,
Из ада битв, смертей и ран,
Он вышел Человек!
И к людям сохранил любовь.
И к жизни, и к делам,
Своим умом, своим теплом,
Жизнь согревая нам!
Достигнут долгожданный мир
Потерям нет числа…
В борьбе с демографическим прорывом
Растёт и крепнет Ходаковская семья!
Среди детей и внуков
Живи свой славный век
Борис Степанович ХОДАКОВ
Прекрасный ЧЕЛОВЕК!

Он откликнулся трогательным, благодарственным письмом.

Его дочь Людмила Борисовна Ходакова кончила школу с золотой медалью и поступила на Химфак в САГУ. Но Химию она возненавидела к 3 курсу, доучилась, химиком проработала только 7 лет. (Как же это похоже на мою судьбу!) К счастью, в Намангане была отличная музыкальная школа, а в Музыкальном училище преподавали учителя, эвакуированные из Ленинграда. Пенсию Людмила зарабатывала, работая музыкальным работником в детском саду, а любовь к дошкольной работе ей привила тётя Нюра. Людмила Борисовна вышла замуж за Бориса Николаевича Морозова. Сейчас они переехали из Ташкента в Саратов, на родину предков. У них две дочери – Татьяна Чупина (1956 г.р.) и Алла Бессонова (1961 г.р.). У Татьяны и Андрея Чупиных – дочь Анна (1985 г.р.), а у Аллы и Владимира Бессоновых – сын Владислав (1990 г. р.).

Светлана Борисовна Ходакова вышла замуж за Александра Александровича Короткова (военного). У них трое детей: Валерия (1970 г.р.), Ирина (1975 г.р.) и Серёжа (1978 г.р.). Живут в Москве. Светлана преподает в музыкальной школе.

Валерия Александровна кончила Гнесинское Училище. Когда я навещала их в Москве, Валерия играла мне. Насколько я могу судить, а мне приходилось слушать первоклассных исполнителей, Валерия играет прекрасно, профессионально, технически безукоризненно, но, главное, с большим чувством! Однако, судя по её рассказам, конкуренция весьма велика и не всегда ведётся честная борьба. Меня пленила внешность Валерии – она как будто бы сошла с картин Ватто или Буше. Лерочка вышла замуж. У неё двое детей – Андрей (1997 г.р.) и дочь Мария (2008 г. р.)

Муж Валерии – Ярослав Владимирович Ткаленко (1972 г.р.). Они работают в центре Галины Вишневской. Валерия – концертмейстером. Лера также преподает в Гнесинском Училище. Ярослав – дирижёр. На днях мне повезло послушать концерт, посвященный памяти Вишневской. Дирижировал Ярослав. Я была покорена его талантом. Он дирижировал очень мягко, даже нежно, и в то же время эмоционально, чувственно.

У Ирины Александровны первый муж Георгий Владимирович Кокурин, от которого сын Кирилл (1996 г.р.), а от второго мужа – Кириллова А.Г. (1970 г.р.) – сын Илья (2009 г.р.). Она юрист. Хрупкая, мужественная женщина.

Сергей Александрович женат на Диане (Акопян) и в2009 г у них родился сын Артём, а в 2012-дочь.

Вот такое разветвление получила семья Малюши Клеттер.

Клеттер Иван Андреевич умер в 1939 г. Дочь Эмма жила в г.Ош.

Клеттер Эдуард Андреевич, был женат на Елизавете, жили в Хорезме. Были у них дочь Флорентина. Больше ничего не известно.

Клеттер Александр Андреевич, был женат на Анне Герлах, у них была глухонемая дочь Мария, жили в Томске, все умерли в войну.

Таким образом, фамилия Клеттер, носителями которой в начале ХХ века были 9 человек, исчезла через три поколения.

Единственный носитель фамилии Зигварт или Зигвардт – Денис Олегович, внук Виктора Георгиевича Зигвардта, правнук Георгия Петровича.

В передаче «Умники и умницы» ведущий Вяземский вдруг произнес такой монолог: «В Шведском эпосе существует герой Сигурд, у немцев он называется Зигфрид, а в Австрии Зигвардт, что в переводе значит – Защитник или хранитель побед». Вот так переводится наша фамилия.

Глава 1.4. Братья Белецкие 

1.4.1. Детство и юность

17.11.1903 года в Екатеринославле (Днепропетровске) в семье Белецких родился первенец – Григорий, а 1904 г. родился второй сын Николай. Гриша – старший, с раннего детства был очень самостоятельный, уверенный, склонный к насмешкам, розыгрышам. Коля – младшенький, был добродушный, общительный, обожал старшего брата и во всём хотел быть «как Гриша».

Одна из первых фотографий – Коля стоит, прижавшись к мамочке, такой грустный и надутый. Бабуля Ксения рассказывала, что мальчикам сшили бархатные костюмчики: Грише – зелёный, а Коле – голубой. Гришка стал дразнить Колю, что у него костюм, как у девчонки. Еле-еле уговорили Колю сниматься. С тех пор им всё шили одинаковое.

Сохранилось много фотографий братцев – совсем детские, гимназические, юношеские. Какие славные, открытые, родные лица!

Вспоминаю другие семейные альбомы и детские фотографии отцов моих подруг Наташи Шаблинской, Тани Баженовой, рожденных в начале века, и невольно удивляюсь как много общего в лицах этих мальчиков, какой не по годам серьёзный у них взгляд, какие ясные глаза, а в лицах одновременно достоинство, решительность и какая-то беззащитность. И как больно смотреть в глаза этих мальчиков, зная, какая судьба ждёт их впереди.

А вот снимок почти пророческий. Ребята стоят в карнавальных костюмах: Гриша в форме гвардейца, гордо держит саблю наголо, Коля в костюме Пьеро смотрит через обруч грустными глазами, печально склонив голову, между ними в костюме сербиянки, с мандолиной – славная девчушка, дальняя родственница, живущая в семье у Ксении, как дочка.

На одной из фотографий ребята сняты со своим дедом полковником Николаем Калингом, отцом Ксении. Дед обожал мальчиков, очень гордился ими, мечтал об их будущем.

Братья Белецкие и Ксения с детьми

Моя любимая фотография – Ксения Николаевна, как королева сидит в окружении своих родных. Она в очаровательной шляпке, сад из цветов и лент, в элегантном кружевном труакаре, рядом сыновья, в больших соломенных шляпах и широких кружевных воротничках, а вокруг братья Белецкие – Сафрон, Семен и Матвей, такие надёжные, крепкие, красивые, уверенные.

Детство ребят прошло в приморском городке Бердянске. Лето проводили вместе с бабушкой и дедушкой Калингами и другой родней на даче.

Миром и покоем веет от дачных любительских снимков. Примерно1908 г. Ксения молодая, спокойная, красивая сидит за бамбуковым дачным столиком, с двух сторон Гриша и Коля на трехколесных велосипедах (им около 3 – 4 лет). На столе спит кошка и, доверчиво прижавшись к Ксениной руке, лежит щенок. На следующей фотографии к этой компании присоединились Ксенины родители, Сафрон, тетушки и дядя Володя, который учился в кадетском корпусе, на гимнастических занятиях сорвался с турника, стал инвалидом и жил у Калингов. Пока все рассаживались перед фотоаппаратом, кошка даже не проснулась. От фотографий веет таким безмятежным счастьем. Все ещё живы, а будущее неизвестно и это тоже счастье!

В Бердянске ребята поступают в гимназию. Дома с ними занимается бонна – немка. Сохранилась фотография, на которой братья с бонной – очень строгой, серьёзной девушкой. В результате ребята свободно говорили и читали по-немецки. Учились ребята и музыке. Гриша свободно с листа играл Шопена, Бетховена.

В 1909 году умирает мама Ксении – Анна Калинг. Николай Калинг уходит в отставку и переезжает в Одессу. Сафрона Леонтьевича в 1911-ом году переводят в Коканд – преподавателем Коммерческого училища. Грише – 14, а Коле – 12 лет. После революции Сафрона Леонтьевича назначают директором Первой Трудовой Школы, в которую объединены мужская и женская гимназии, и коммерческое училище. Вся кокандская молодёжь учится в этой школе.

К тому времени в Коканде собралась большая интернациональная колония. Сохранилось две фотографии кокандских друзей.

Их было 16: братья Белецкие – Гриша и Коля, Борис и Маруся Ярцевы, Соня Кнабе (немка), Валентина Попело (гречанка), Фёдор (Теодор) Лавин (латыш), Илья Киссен, Гриша Зомбе, Моня Беренсон, Вера Герштер и Лев Свердлин (евреи), Зоя Шолохова и Василий Кокуев (русские), Япиев (узбек), Аким Зельвянский (украинец). Центром компании был Гриша. Уже в те годы он отличался большой эрудицией, ум у него был аналитический, ироничный, критический, суждения самостоятельные – прирождённый лидер. Его язычка побаивались, его мнением дорожили. Ильюша Киссен, рассказывал, что, когда он попал в эту компанию, был удивлён и даже уязвлён невероятной эрудицией Гриши. Будучи человеком систематичным, Илья пошёл в библиотеку и стал читать всех классиков по алфавиту. Дошёл, кажется, до Диккенса и бросил эту затею.

Коканд, 1917

Ну, а Николая любили просто за добрый нрав, за юмор, за неизменную преданность друзьям.

Коканд, 1920 Верхний ряд: Борис Ярцев, Вася Кокуев, Вера Герштейн, Зоя Шолохова, Мария Ярцева-Белецкая, Гриша Зомбе. Средний ряд: Лев Свердлин, Федя Лавин, Моня Бенесон, Валентина Попело, Соня Кнабе. Сидят: Николай Белецкий, Илья Киссин, Григорий Белецкий.

Когда я начинала собирать материалы к своим воспоминаниям, ещё жива была Зоя Шолохова, ей было уже 90 лет, но она сохранила ясный ум и живой интерес ко всему происходящему. Какое восторженное письмо прислала она, когда началась наша переписка. Вот она в центре фотографии – хорошее, открытое, лицо. Она вышла замуж и всю жизнь прожила в Ташкенте. О судьбах остальных друзей удалось узнать следующее. Красавица – гречанка Валя Попелло, в которую все были влюблены, очень рано ушла из жизни. Гриша Зомбе работал перед войной парторгом коломенского (галутвинского) завода под Москвой. На этом заводе в начале века работал инженером Алексей Ярцев – отец Маруси и Бори Ярцевых. О судьбах Васи Кокуева, Мони Беренсона, Акима Зельвянского ничего не известно. Друг папы – Федя Лавин долгие годы жил в семье Белецких в Ташкенте. Он очень любил Ксению Николаевну. В бабушкином альбоме сохранился его чудесный карандашный рисунок – пейзаж, с трогательной надписью «На память от третьего сына. Федор Лавин. 1920г». Перед войной он с семьей был сослан в Сибирь. Сохранилось только одно письмо Феди, из Тувима, от 12.02.56 г., в котором он благодарит Марусю, за то, что она раздобыла справки для восстановления его стажа. «Голова совсем плохо работает, всё забываю, всё делаю медленно, пора убавить ход, ведь уже 55! Но жить и работать ещё так хочется. Написал работу «Опыт внеклассной работы по физике». Спасибо за письмо. Много радости было по поводу Гришиной приписки. Меня очень поразило то, что ты пишешь о Гуревиче. Трудно представить, что тот, кого мы звали «Приам», который казался мне живым воплощением греческих сказаний, который никогда не умрет, теперь на грани жизни. Передай Приаму Владимировичу привет. Фёдор».

Наибольшей популярности добился Лёва Свердлин. Он стал известным актёром, сыграл много запоминающихся ролей в любимых фильмах («Жди меня», «Разные судьбы», «Волочаевские дни»), но самая удачная роль Насреддина в Бухаре, по роману Леонида Соловьёва, Бесспорно, помогло знание Востока.

Судьбы остальных друзей тесно переплелись: Гриша женился на Марусе Ярцевой, Боря Ярцев – на Соне Кнабе, а Илья Киссен женился на Ксении Николаевне, став отчимом Грише и Коле, вот такие повороты судеб.

Вернемся в Коканд 1917 года. Ребята организовали «Союз учащейся молодёжи». Сохранилась Членская карточка №18 от 16.10.1918 г., о том, что Г. Белецкий является членом Кокандского Союза Учащейся молодежи. Председатель – И.А. Киссен, Секретарь Ф. Лавин. О деятельности этого Союза осталось одно объявление: «Культпросвет кокандского Союза Молодежи извещает всех, что открыта читальня при Бюро Труда, во дворе Госбанка, в кв. Маевского, ежедневно с 6 до 8 часов вечера. Организуется также журнал. Убедительно просим Вас присылать материалы для журнала, а именно: рассказы, романы, критические статьи. Псевдоним сохраняется в строжайшей тайне. Казначей просит озаботиться внесением членских взносов».

В 1919 году в Туркестан приезжают организаторы Комсомола – Кузнецов и Итли, производят реорганизацию коллектива в Комсомол.

Сохранился Мандат от 31.06.1919г., согласно которому «Евгению Итину и Григорию Белецкому предписывается реорганизовать коллективы учащейся молодежи по городам Ферганской долины в Комсомольские организации. Печать Компартии большевиков. Секретарь Кожинов.»

В 1920 г. Сафрона Леонтьевича переводят в Ташкент. Ребята остаются в Коканде, чтобы закончить школу. В стране Гражданская война, разруха, басмаческие банды. Постоянная мысль – как утолить голод.

Гриша, Маруся и Коля Белецкие

Ребята устраиваются всей компанией в кишлачную артель сушить фрукты. Гриша, на удивление аборигенов, сильно увеличил выработку, изменив способ резки абрикосов: нож вставлялся в расщелину стола, абрикос разрезался, а косточка сама выпадала вниз. Но друзьям вскоре пришлось уехать, так как кроме абрикосов никакой еды не было. Затем ребята поехали в Фергану и устроились на работу в Школу-Коммуну горнорабочих. Днём караулили губернаторский сад, чтобы его не грабили воспитанники, а ночью сами питались из этого сада. Пришлось уехать – на одних фруктах не проживёшь.

В конце 1920 г. Гриша кончает 2-ую ступень Средней школы и братья Белецкие, вместе с семьёй Ярцевых, переезжают в Ташкент. Маруся Ярцева хотела поступить на математический факультет САГУ, но не получилось. Коля в Ташкенте оканчивает школу 2-ой ступени, и работает квасоразвозчиком в артели «Астар». Гриша устроился работать делопроизводителем и поступил на электромеханическое отделение Технического Факультета Турк.ГосУниверситета. В 1922 г. факультет был закрыт и Гриша получил путёвку в Ленинградский Политехнический Институт.

В 1923 году Гриша вместе с Ярцевыми переезжает в Ленинград и поступает на Механический факультет ЛПИ.

С этого момента пути братьев расходятся. 

1.4.2. Григорий Сафронович Белецкий

Гриша с 1923 г. живёт в Ленинграде вместе с семьёй Ярцевых. Сняли большую квартиру. Елизавета Семеновна, глава семьи Ярцевых, открыла, что-то вроде общественной столовой. Жили коммуной, дружно, весело и, естественно, дело молодое, влюблялись. Елизавета Семеновна вспоминала: «Смотрим – Гриша переносит свою кровать в комнату Маруси – значит поженились! (Маруся и Гриша, ещё с Коканда любили друг друга) – потом Соня несёт свою кровать в комнату Бори (брат Маруси) – ещё одна семья!» 28 февраля 1925г в семье Гриши и Маруси родилась доченька – Владлена, Лада, Ладушка, Елена!

У Гриши с детства больное сердце. Письма Ксении Николаевны из Ташкента полны безумной тревоги за сына. Гриша часто и тяжело болеет. Марусенька героически пронесла свой крест до самого конца их жизни.

В 1928 году Гриша начал вести исследовательскую работу в Гос. Физико-Технической Лаборатории ЛПИ. В 1930-ом году на базе Теплотехнического отдела был создан Центральный Котлотурбинный Институт (ЦКТИ), Григория назначают первым директором вновь созданного Института. Он проработал на этой должности три года и немало способствовал быстрому и плодотворному развитию института. В связи с тяжелой болезнью, он вынужден оставить административную работу. В 1935 году Гриша вернулся в институт и продолжил свою научную работу. Предметом исследований является конвективный теплообмен трубчатых поверхностей.

Григорий,1935 г.

В 1935 г. Гришу отправляют в заграничную командировку, для изучения опыта работы в Германии, Франции и Англии. Кроме богатого научного опыта, на радость домочадцам, Гриша привёз из заграничной поездки несколько пластинок с чудесными записями классики, танго и вальсов. И ещё он сказал, что лучше мороженого, пирожных и конфет, чем в Ленинграде, по всей Европе нет.

Из характеристики: «Белецким написано более 40 трудов. Диссертация по теплообмену ребристых пучков и разработанный им метод выбора эффективных поверхностей нагрева, широко используется при проектировании новых теплообменных аппаратов. Результаты обобщены в ряд расчетных формул, включенных в нормативы расчётов теплообменных процессов. Итогом работы стала диссертация, успешно защищенная в 1948 г., и книга, написанная совместно с В.М. Антуфьевым.

Белецкий член Ученого Совета ЦКТИ. Счастливое сочетание широкой эрудиции, острого аналитического ума, громадной трудоспособности и высокой требовательности создали ему авторитет крупного научного работника. Григорий Сафронович активнейший член ВКПб, с 1930 г.».

Такова рабочая, творческая, научная сторона жизни Григория Сафроновича. Бытовая, житейская сторона жизни протекала значительно сложнее. После ареста Николая, Гриша вновь тяжело заболел. 21.11.1938 г. он уволен с работы «в связи с переходом на инвалидность». Ему всего лишь 35 лет. За мной в Москву приехала Ксения Николаевна. Естественно, она не могла не навестить Гришу, и мы с бабушкой поехали в Ленинград. Ярцевы-Белецкие жили в самом начале Суворовского проспекта. Гриша лежал в маленькой комнатке (кровать и тумбочка), обросший бородой, невероятно бледный. Он с усилием улыбался. Представляю, что испытывала бабуля Ксеня. Один сын в тюрьме, второй смертельно болен. Врачи знаменитой клиники Ланге выписали его домой умирать, сказали – медицина бессильна. Друзья Гриши решили исполнить его последнюю волю, наняли телегу с лошадью, снесли Гришу и увезли его с Марусей в лес, в избушку лесника. Раскладушку вынесли на полянку перед домом. И произошло чудо! Он долго лежал, потом сел, через некоторое время встал. Его отправили в Кисловодск, где он начал учиться ходить, и к концу санаторного срока дошёл до конца тренировочного маршрута, где на вершине горы – беседка «Горный воздух».

Почувствовав себя достаточно окрепшим, он поехал в Ташкент к маме. Этот приезд Гриши я хорошо запомнила. Я сопровождала его от бабушки к дедушке и обратно. 1 сентября 1939г он отвёл меня в школу, ведь Илья работал, а бабуле было не до меня. Я тогда много читала, причём, всё подряд. Мы с Гришей обсуждали прочитанные книги, а он так мягко и незаметно направлял меня, советуя, что стоит читать. Уезжая, он подарил мне сундучок, украшенный резьбой, берегу его до сих пор.

Вернувшись в Ленинград, Григорий Сафронович смог продолжить свою работу в Институте.

Когда началась война, Гриша пошёл в Военкомат, но ему, как белобилетнику, отказали. Однако когда формировалось Народное ополчение 18.07.1941г., он пошёл на фронт, т.к. у добровольцев спрашивали только фамилию и выдавали ружьё. Участвовал в боях под Невской Дубровкой. Но уже в 1942 г. был демобилизован по болезни, (тяжёлый сердечный приступ), вернулся в блокадный Ленинград. После госпиталя направлен на работу в Приморский РК ВКП(б) на должность ст. Инспектора райотдела, а затем Зав. Отдела учёта и распределения рабочей силы. 16.06.1943 г. он снова уходит в Красную Армию. Проходил службу в 75 отделении гвардейского саперного батальона 64 гвардейской стрелковой Красносельской Краснознамённой дивизии. Участвовал в боевых операциях батальона на Ленинградском и 2-ом, Прибалтийском фронтах.

Был он сапёром – одна из самых опасных профессий на войне. Благодаря образованности и хорошему почерку, помогал командиру во всякой писанине и, будучи человеком абсолютно гражданским, составляя списки на награждения и звания, вычеркивал себя, так как ему это было не нужно. Тем не менее, 28.08.43-го ему присуждают звание ефрейтора и награждают медалью «За оборону Ленинграда», 16.11.43 г. ему присвоено звание «Гвардеец». 19.06.44 г. награжден медалью «За отвагу».

Сам Гриша рассказывать о войне не любил. Помню только один рассказ – их часть должна была переместиться на новый участок, для этого надо было пробежать по узкой косе. Из 100 человек на ту сторону перебежали единицы, в том числе и Гриша, говорит, что после этого он уже ничего не боялся. Сохранилась фотография Гриши на фронте. Очень худой, но вид боевой.

Не могу не привести цитаты из статьи фронтового корреспондента К. Федорова в газете «За честь Родины» от 16 декабря 1944 г. – «Лекцию читал красноармеец Белецкий». «14 декабря состоялось политзанятие по докладу И.В. Сталина. Во вступительном слове красноармеец Белецкий очень ярко обрисовал звериное лицо гитлеризма, коротко напомнив весь кровавый путь, пройденный его кликой от захвата власти, до вероломного нападения на страны Европы и СССР. Тов. Белецкий наглядно показал коренные отличия нашей страны от Европы, приведшие к разгрому немецких полчищ, и дал характеристику сегодняшнего состояния Красной Армии и нашего тыла, всё это связал с деятельностью нашей части. Лекция Белецкого была прослушана с большим интересом. Обладая высокой культурой речи, лектор подал материал образно и просто, в то же время сумел избежать схематизма и упрощения. Широко и умело цитировал Ленина – Сталина, встречающиеся иностранные слова расшифровывал слушателям».

Демобилизован Гриша уже после окончания войны 21.05.45 г. по инвалидности. Официальный диагноз – комбинированный митральный порок сердца, стеноз митрального клапана. Можно предположить, что за свою жизнь Гриша перенёс несколько инфарктов, которые в те годы не умели идентифицировать и лечить. После госпиталя он возвращается в Ленинград и уже 02.06.1945 г. приступает к работе старшим научным сотрудником в своём Институте – (ЦКТИ).

В 1947 г., после окончания школы, я приехала в Ленинград. То, что я буду учиться и жить в Ленинграде, я решила в 8 лет, ещё с тех пор, когда в 1938 г. впервые увидела этот город и побывала в семье Ярцевых-Белецких.

Мне за долгую жизнь встречалось немало умных людей. Ум, если угодно, способность накапливать знания, адекватно оценивать обстановку, систематизировать факты и наблюдения… Но мудрых людей знала только двоих: дядя Гриша и Академик Владимир Алексеевич Крат, директор Пулковской обсерватории. Мудрость, как мне представляется, свойство не только ума, но и души. Обладая большими знаниями, изучив досконально быт, жизнь, людей, подняться над этим, понять истинную цену событий, главный смысл жизни, второстепенность сиюминутного, бытового.

Три года, которые я прожила рядом с Гришей, в удивительном семействе Белецких-Ярцевых, может быть, были лучшими в моей жизни. Самые счастливые моменты, когда Гриша садился к пианино и играл. А как интересно было с ним разговаривать, на любые темы. Его ирония не исчезла с годами. Частенько, он подшучивал над моей юношеской восторженностью в оценках людей и событий, но делал это беззлобно и с юмором, так что мы вместе смеялись. С Марусенькой они жили очень дружно и ласково. В этом была немалая заслуга Маруси. Увы, наследственная болезнь Белецких не миновала и Гришу. Я никогда не видела его очень пьяным. В его трудовой книжке частенько запись – «За образцовое выполнение ответственного задания объявить благодарность и выписать премию (от 1 до 6 тысяч рублей!)». Большие деньги по тем временам! Премию делили на весь коллектив и, естественно, обмывали. Когда после этого он приходил домой, то, виновато улыбаясь, и подшучивая над собой, стремился скорее улечься спать.

Послевоенное время было голодное и трудное. Газа и горячей воды не было. В делах домашних от Гриши было мало пользы. Когда что-то ломалась, Марусенька, как могла, по-женски, пыталась починить сама. В семье бытовало выражение: «Верёвочные конструкции М.А. Белецкой». Какое-то время я спала на раскладушке, перевязанной веревочками, пока однажды не оказалась на полу. В бытовые проблемы Гриша не вникал, но и со своей стороны – никогда не предъявлял никаких претензий, требований. Всегда спокойно довольствовался тем, что было, и в еде и в одежде. Ел удивительно мало для такого крупного мужчины, каким он был.

Главным в жизни для него всегда была работа. В январе 1953 года Григорий Сафронович едет в Москву в командировку. Пользуясь случаем, он заходит в НКВД, по поводу ареста его сотрудника, друга и соавтора Васи Антуфьева. Разговор там, вероятно, был такой тяжёлый, что, когда он вернулся к друзьям, у которых остановился, с ним случился инсульт. Маруся поехала в Москву. Жила там месяц. В феврале привезла Гришу домой. Парализована вся левая сторона.

Однажды Гриша сказал: «Если бы я поехал через три месяца, всё сложилось бы по-другому». Достаточно вспомнить, какое это было время – 5 марта умер Сталин, Берия был убит, вскоре началась полоса реабилитаций.

19 марта 1953 г., в связи с переходом на инвалидность, Григорий Сафронович освобожден от работы.

Как только он смог сесть, стал работать. Работу ему привозили из Института. Занялся переводом технической литературы. Текст печатал одной рукой на машинке.

Чтобы разрабатывать левую руку, Гриша вышивал на пяльцах. Вышил чудесную подушку, сам придумал рисунок. Ещё он рисовал. Осталась картина – вид из окна на осенний двор – колодец.

Помню, когда он лежал, я читала ему Диккенса, кажется Давида Коперфильда. Восхищались, как здорово написано, даже природа описана с юмором, и мы вместе смеялись. Однажды по телевизору показывали какую-то драму. Я случайно взглянула на Гришу и увидела, что он плачет…

После инсульта, в значительной степени благодаря заботе Марусеньки, Гриша прожил 10 лет. В 1963 г. он ушёл из жизни. Я никак не могла смириться со смертью, я не могла понять – куда же исчезло всё то, что было в этой мудрой голове, в этой богатой душе?

После поминок, чтобы Марусеньке не быть одной, я осталась ночевать у неё. Мы долго разговаривали. Помню, она сказала: «Ни одного дня из нашей жизни с Гришей я не хочу забыть или вычеркнуть». А ведь было так много тяжёлого: болезни, война, блокада, голод, холод и опять болезни…

Чтобы передать атмосферу послевоенных пятидесятых годов, хочу привести цитаты из письма друга Гриши и Маруси – Николая Рассудова, от 15.09.55. «Жена достала путёвку, не хотел ехать, столица измаяла, почувствовал свою инвалидность. Оказались на борту старенького теплохода… тесная каюта… И вдруг, произошло чудо! Окружающие виды: леса, реки, озера, водохранилище, города, музеи – произвели полную перестройку настроения у всех отдыхающих. Всё забыто… Все сидят на палубе с утра до вечера и смотрят, смотрят, смотрят… Нет сил уйти в каюту… Развернулись грандиозные работы по реконструкции Волги. Мы о них знаем, но одно знать, другое – видеть. Хорошо быть русским! Дух замирает от увиденного и от планов на будущее. В Сталинграде я был в феврале 1944 года. Одни развалины. А сейчас это современный, красивый, чистый город. Многие не верят, что здесь шли смертельные бои. В некоторых местах оставлены, как заповедники, разрушенные здания и они лучше экскурсоводов убеждают, что здесь решалась судьба мира. Народ, восстановивший Сталинград, не может хотеть войны. Эта поездка очистила меня от плесени обыденной жизни. Мне так хотелось бы, чтобы Вы с Марусей совершили такое путешествие».

Марусенька повторила этот маршрут, но уже после смерти Гриши.

Ещё один интересный документ той эпохи. 

Напутствие

Гвардии ефрейтору Белецкому Григорию Сафроновичу.

До свидания боевой товарищ. Жаль расставаться с тобой.

Годы совместной борьбы с ненавистным врагом сроднили нас. Вместе с нами ты прошёл большой боевой путь. Далек, труден, славен и суров был этот путь советского солдата к победе. Много дней и недель ты провёл, не зная отдыха и сна, стойко переносил ты все тяготы и невзгоды боевой жизни. В ожесточённых боях с немецкими захватчиками показал невиданную храбрость и беспримерную отвагу.

От берегов седого Волхова, через топи Синявинских болот, и бесконечные линии вражеских укреплений пробился ты к Ленинграду, истерзанному вражеской блокадой, и от стен великого города пошёл на Запад, освобождая Прибалтику. Ты честно и самоотверженно выполнял клятву воина Красной Армии и приказы Генералиссимуса Сталина. Ты высоко держал честь и достоинство Гвардейца. Ни на минутку не угасал благородный порыв твоего сердца – ПОБЕДИТЬ! Знамя Победы реет над Берлином! С честью выполнил ты свой солдатский долг.

Сейчас ты возвращаешься домой, к семье, к мирному, созидательному труду. В этот торжественный и волнующий час расставания мы говорим: – от имени всего рядового, сержантского и офицерского состава нашей части ГВАРДЕЙСКОЕ СПАСИБО тебе за верную службу Родине!

Мы никогда не забудем тебя. Ты заслужил вечную благодарность всего нашего народа победителя!

Надеемся, что там вдалеке от нас – в кругу семьи, своих товарищей по мирному труду, ты ничем не уронишь честь и достоинство гвардейца, будешь честно и добросовестно трудиться, крепить мощь и славу Советской Державы. Помни о нас! Рассказывай своим детям и внукам о подвигах советских воинов в дни Великой Отечественной войны, о бессмертных делах твоей части. Воспитывай их на её боевых традициях

Желаем тебе счастливой и радостной жизни и успехов на благо нашей матери – Родины. До свидания, боевой друг! Счастливого пути! 

28 мая 1945 г. 

1.4.3. Николай Сафронович Белецкий

(1904 –22.08.1938)

С 16 лет мой папа активно занимается комсомольской работой. В Ташкенте он работает в Райкоме Комсомола. В 22 году его посылают в Мирзачульский УчКом – это Голодная степь. В 1943 году, во время войны, наш шестой класс был послан в Мирзачульский район на хлопок. За 20 лет мало что изменилось – очень безрадостная картина: отсутствие воды, неблагоприятная почва, полупустыня.

Вернулся из этой поездки Николай совершенно больной, определили туберкулёз. Ксения Николаевна с большим трудом поставила его на ноги. В Ташкенте Николай очень тоскует по друзьям. Какое-то время в 1923 году живёт в Москве с Федей Лавинным.

Пытается найти себе работу. ЦК ВЛКСМ направляет его в Волоколамский уезд в совхоз Лотошино, в «Рабземлес», инструктором по культработе, где его избирают секретарем комсомольской ячейки.

Осенью 1923 года Николай едет в Петроград, надеясь поступить в Институт. Петроградские друзья жили одной большой коммуной. Сохранилось семейное предание о том, как Гриша разыграл Колю, показывая ему Петроград. Дошли по Невскому до Фонтанки, Гриша говорит: «Вот и Нева!», Коля поражён: «Да это Салар!» (Большой арык, протекающий через Ташкент). Вышли на Неву «А это финский залив» – говорит Гриша. Тут Коля понял, что его разыграли. С Борей Ярцевым ходили по городу, катались на американских горках, посещали диспуты, выступления поэтов. Но поступить в Институт Коле не удалось, т.к. вышел указ об ограничении приёма детей служащих. Ксения Николаевна пишет тревожное письмо: «Гриша! Получила Колино письмо, которое прибило меня и так расстроило отца, что с ним невозможно говорить. Он только кричит и ругается. А я теряюсь. Гриша помоги ему. Ведь он коммунист. Сам никогда не устроится. Может быть через знакомых Ярцевых? Вот Гриша Зомбе устроился и учится. Прими в нём участие. Пишет, что потерял свою метрику, просит прислать новую, а где же я её возьму? Папа на днях вышлет 20 червонцев, Если что-то останется, то купите галоши. Посылаю материал на пальто. Мы боимся, что вы останетесь без высшего образования, и это гнетёт. Сплю 4 часа в сутки, а отец и не думает переезжать ближе к детям. Как Коля одет, как выглядит, какое настроение?».

Колю направляют работать в областную Совпартшколу им. Клары Цеткин, но он серьёзно заболевает и уезжает Ташкент.

Сохранилось письмо Николая в Петроград. Привожу его полностью, так как оно хорошо передаёт отношения между братьями, атмосферу тех лет, папины эпистолярные способности, постоянную самоиронию и юмор, попытку разобраться в сложной партийной обстановке. Ему ведь только 19 лет. Почерк, как у Гриши, – очень мелкий, отчётливый. 

Ташкент, 08.01.24 г.

Дорогие мои родные и друзья!

Уверен в том, что мамино письмо страдает излишним гиперболизмом в описании моего поведения и здоровья. Постараюсь всё подробно изложить, избегая всяческих преувеличений.

Последнее моё Питерское впечатление: семь Ваших рожиц на фоне Николаевского вокзала с прощальными выражениями. Поезд тронулся, лица ваши расплылись в серой дымке грязного северного дня. Дабы не будить воспоминаний и не предаться пессимистическим размышлениям, я взялся за газету и попытался уснуть. Ехать было до того хорошо, что, проснувшись, я не мог дать себе отчёта о времени и месте и возопил по привычке, что-то из «12»! К счастью, внимание пассажиров было привлечено к другим событиям. В соседнем купе молодой человек в студенческой форме и с явными признаками кретинизма на физиономии, преспокойно жёг на свечке свою длань. В чём дело? Сей идиот заключил с соседкой пари (этакая томная барышня), что он продержит определенное время руку над свечкой. В случае выигрыша она должна сделать ему маникюр!? Пораженный этой картиной из средневекового быта, я вслух выразил своё восхищение перед столь редким твёрдым характером и столь редкими неразвитыми умственными способностями. За что получил в ответ полный презрения и недружелюбия взгляд.

Через некоторое время я почувствовал естественную потребность чего-нибудь пожевать и полез в карман за ключом от корзинки. Увы! Самый тщательный, сделавший честь самому Пинкертону, обыск своих карманов обнаружил полное отсутствие ключей, они, наверное, остались в Питере.

Мне пришлось замок взломать… В Москве я был только 6 часов. Видел Гришку Зомбе и выслушал его жалобы на судьбу. Его ни в Партию, ни в Профсоюз не принимают, что заставляет его страдать от переполняющих его нерастраченных общественных чувств.

Из Москвы я ехал в вагоне с хорошо тебе известным Петяшкой Лактионовым и Питерским электротехником Машковым. Машков пускался в пространные рассуждения о новых «пустотных» лампочках, ругал евреев и убеждал, что только по злой случайности не коммунист. Петяшка всю дорогу сквернословил и волочился за всеми женщинами в поезде. Несмотря на столь весёлое общество, ехать целую неделю было томительно.

Не успев со мной поздороваться, мама поставила мне термометр (испорченный) и долго убеждала, что у меня чахотка, и я скоро умру.

Термометр показал высокую температуру, и мама чуть ли не падает в обморок и мне пришлось ставить термометр папе, Ильюшке, коту и самой маме, чтобы доказать, что сей инструмент для всех показывает 38,8. Мама же реагировала на моё доказательство заявлением, что если я не чахоточный, то психопат. Я не возражал, и равновесие было восстановлено.

20.01.24. (Продолжение) /Накануне смерти Ленина. С.Б./

Ваше заявление, что я халатный поросёнок (если не свинья) принимаю заочно без возражений.

Борькино письмо с сообщением об организации ещё одного семейства, произвело на меня такое сильное впечатление, что я не только потерял способность письменно излагать свои мысли, но и дар речи. «Вот так пассаж!». Ильюшка заявил, что для того, чтобы ещё больше сплотить нашу кампанию, мне нужно жениться на Вале Попелло, а ему Ильюшке остаётся жениться на Гришке Зомбе. После его ослот у меня отнялись не только язык, но и ноги.

Ко всем родственным поздравлениям и пожеланиям, дорогие Соня и Боря, присовокупите и моё! Ради Бога, не заводите канарейку (самовар можно).

Борька спрашивает о моих литературных мараниях. Я их бросил. Охота была писать, если ни один чёрт их не будет печатать. В Ташкенте не смог насладиться редакторской критикой на мой рассказ, т.к. нет ни одного, ни плохого, ни хорошего литературного журнала. Был один, но после того, как некто Киссен Илья стал печатать в нём свои боборыкинские повести, прогорел, абсолютно лишившись читателей. Читал своих «Псов» маме, папе, Ильюшке. Произвёл фурор! Папа рецензировал моё сочинение в двух словах «головотяпская чепуха». Ильюшка реагировал тирадой об отсутствии необходимости культивировать такой стиль, а мама – взглядом полным тоски, о таком нелепом и неудачном сыне.

У мнительного Ильюшки очередная болезнь – на сей раз «сифилис». Признаки – чешется борода и из ушей сыплется какая-то перхоть. Положение несчастного больного, конечно, «безнадежно».

Видел Зою Шолохову и Ваську Кокуева, передаю от них приветы.

Работаю при Райкоме в коллективе пропагандистов. Успел уже, в связи с юбилеем комсомола в Туркестане, сделать в ячейках РКП и на общих собраниях служащих различных учреждений 5 докладов. Дают мне платную работу при Областном Политсекретариате Военкомата. Работа среди допризывников. Короче, вошёл вполне в местную комсомольскую жизнь и создал некоторое положение, дающее возможность получить интересную работу. В противном случае я бы здесь, несмотря на мамашкины превосходные хлеба, сдох бы с тоски. Кроме солнца, которое шпарит, светит, жжет во всю, у меня здесь, пожалуй, нет ничего хорошего. Да! Ещё небо!.. Небо здесь – бирюзы, восторг и мармелад, не поддаётся никакому описанию и сопоставлению…

Между прочим, с весьма большим интересом и напряжением следил за развернувшейся дисскусией по партстроительству. Вполне становлюсь на точку зрения Троцкого, в плане осуждения весьма некорректного ответа редакции Ц.О. с точки зрения элементарной партийной этики… Не знаю с каких это «древних партийных заветов и традиций» эти товарищи выкопали свои аргументы. Когда я прочёл, что «неправильность взглядов Троцкого обуславливается тем, что он «тяжёлый путь подполья прошёл вне партии и из-за отсутствия опыта не может правильно реагировать на вопросы партийного строительства по старым ленинским традициям», я, рядовой комсомолец, честное слово, покраснел за товарищей из редакции Центрального Органа.

Ну ладно! Этот вопрос, может быть, не столь сильно интересует Вас, чтобы его освещать в таком «игривом» письме, как моё. Я Вам расписал на 8 страницах и потому чувствую себя вправе получить от каждого из Вас по страничке. Пишите обо всём!. Тем более, что я сейчас нахожусь в исключительном положении человека, отрезанного от интересующей его жизни, жизни «столиц», и должным быть, по маминой формулировке, довольным тем, что пожираю ежедневно огромное количество «гоголь-моголя».

Ваш «до гроба» Коля Б.

Начиная с 1925 года, Николай работает в Полторацке (Ашхабаде) организатором работы в Политпросвете. В 1926 г. он переведен. В ЦК ВЛКСМ, а затем инструктором в ЦК КП/б/ Т. В конце 20-х годов он уже Зам. Наркома земледелия Туркестана. Мотается по районам, часто ездит в Москву. Борис Алексеевич Ярцев рассказывал, что однажды встретил Колю на Арбате, они пошли в Туркменское Полпредство. Оказалось, что Коля привёз туркмен – делегатов на съезд. Папа обучал их сидеть на стульях, а они всё время просились посидеть на полу, а то очень устали ноги.

Папа Коля

Неустроенный холостяцкий быт, постоянные разъезды, походная жизнь, иногда сутками без сна и еды. Кончилось это тем, что он серьёзно заболел. Николая отправили на лечение в Москву. Ксения Николаевна хотела его сопровождать, но он категорически отказался. Поехал один и пропал. Никаких писем. Ксения Николаевна запаниковала. На запрос из Ашхабада из больницы ответили, что такой больной не поступал. Начались поиски. Выяснилось, что в дороге Николай потерял сознание, у него украли документы и деньги. Когда он очнулся, то долго не мог вспомнить и понять, что с ним произошло. Память вернулась не сразу. Долго списывались с Ашхабадом, устанавливали личность, восстанавливали документы. Диагноз – сильнейшее нервное истощение. В Москве здоровье немножко подправили. Как только вернулся в Ашхабад, сразу же включился в работу. Его друг Степан Яковлевич Лапин, ставший в 60-е годы, «мэром» Ашхабада, рассказывал, что Николай был на голову выше многих работников ЦК по эрудиции и интеллекту, ведь многие были, как говорится, «от сохи». Он отлично знал немецкий, Маркса – Энгельса читал в подлиннике, глубоко знал первоисточники, но главное – он был великолепный оратор, агитатор, владел словом, мог зажечь аудиторию. Его уважали за демократичность, верность друзьям, доброжелательность и отсутствие карьеризма.

Период становления Советской власти в Туркестане, все сложности, энтузиазм и азарт молодёжи хорошо описаны в книге А.Т. Караваева «НА ЗАРЕ» (Ашхабад, 1965 г.). Имя Н.С. Белецкого упоминается неоднократно.

По работе Николай часто приезжал в Чарджоу, проводил инструктаж, читал лекции. Раиса Георгиевна (моя бабушка), отвечавшая за организацию лекций и совещаний, была совершенно покорена выступлениями Белецкого. Однажды после лекции она пригласила его домой, как она призналась, подкормить – уж очень он был худой и усталый. Потом он частенько останавливался в гостеприимном бабушкином доме. В один из таких визитов он познакомился с дочерью Раисы Георгиевны – Флорой, которая считалась одной из самых красивых девушек в городе. Сердце Николая дрогнуло. Он с гордостью пишет Грише: «Я женюсь на красавице немке, с синими глазами, из рабочей семьи!». В 1929 г. они поженились, а 04.02.1930 г. родилась я, в 1931 г. мама со мной переехала из Чарджоу к папе, сначала в Ташауз, а потом в Ашхабад.

1.4.4. Моё детство с папой.

1.4.4.1. Ашхабад

Николай и Флора были очень красивой парой, но с очень разными характерами и жизненными установками. Мама выросла в организованной немецкой семье, где каждый знал свои обязанности, чистота и порядок – на первом месте. Мама с детства была приучена к аккуратности и строгому семейному распорядку. На протяжении всей совместной жизни она безуспешно боролась за чистоту, за семью, в её понимании, за уютный дом. Папа, привыкший к безалаберному холостяцкому образу жизни, превыше всего ставящий работу и друзей, усиленно боролся с «мещанством» и прочими «пережитками прошлого».

В Ашхабаде мы жили на улице Карла Маркса в «людской» губернаторского дома. В самом губернаторском особняке жил какой-то торговый туз, по фамилии Толпыго, с женой и дочерью Инной, моей ровесницей. У них были кухарка и няня. Дом был обставлен с роскошью: мебель, оставшаяся, вероятно, ещё от губернатора, ковры, пианино, патефон. Мадам Толпыго не работала и разгуливала по дому в немыслимых для того скудного времени, нарядах, длинных китайских халатах. Продукты, пиво, фрукты им привозили ящиками. Из этих ящиков мы с Инной строили свои дома, целые города. С другой стороны дома был сад, с обилием цветов и фруктовых деревьев. В сад выходила полукруглая веранда с колонами. У Толпыго часто собирались гости. На веранде устраивали танцы. Мой папа ненавидел Толпыго, называл его недобитым буржуем. А мама (ей было всего лишь 23 года) с удовольствием танцевала на этих вечеринках.

Наше жилье и образ жизни были полной противоположностью обитателей губернаторского особняка. Мы жили, мягко говоря, очень аскетично. «Людская» – низкая глинобитная мазанка, состоящая из трёх крохотных комнаток: первая – прихожая и кухня, здесь на примусе готовилась еда, вторая – столовая, в ней стоял длинный стол с Х-образными ножками и с двумя лавками по бокам. Единственное украшение – портрет С.М. Кирова на трибуне. Третья – спальня, в ней стояли три железные солдатские кровати, покрытые белыми пикейными одеялами и маленькая этажерка с папиными книгами.

Помню, как мама, в стремлении создать хоть какое-то подобие уюта, повесила на окна занавески (кажется из марли). Папа расшумелся: «Ты ещё попугая заведи, герань на окошко поставь – убери эти пылесобиратели». Самому ему было очень мало нужно. Он не замечал, что ел. Мог запивать суп компотом, смешать первое и второе – всё равно внутри всё перемешается, Из района папа приезжал такой грязный, пыльный, потный. Мама сразу кидалась его чистить, мыть. Папа только смеялся – завтра ведь опять ехать.

Папа – моя первая любовь. Такой весёлый, высокий, сильный, красивый, с белозубой улыбкой, густыми, слегка волнистыми каштановыми волосами, с таким открытым, мужественным и одновременно, каким-то незащищенным лицом. Помню, как он возникает в дверном проёме нашей халупы, слегка пригибаясь, входит, внося с собой шум, специфический мужской запах: смесь табака, кожаной портупеи, пыли, пота, сапог. Папа почти всегда в сопровождении друзей-товарищей. Они рассаживаются за большим столом, а я устраиваюсь на перекладине между ножками под столом. Папе не до меня. За нехитрой едой они с товарищами продолжают бурно обсуждать последние дела и события. Мне 4 года, смысла речей я не понимаю, помню только накал страстей и папин возбужденный голос. Когда все уходят, папа вытаскивает меня из-под стола и укладывает спать.

То ли интуитивно, то ли из разговоров, но я всегда знала, что папа мечтал о сыне, а родилась я, к тому же – не красавица. Папа с грустной иронией называл меня «лопоухий губошлёпик». Я ужасно стыдилась своих губ и торчащих ушей, а ведь точная копия папы в детстве.

Родилась я в голодном тридцатом. Работникам ЦК давали на детей молоко, но отец категорически отказался: «Раз дети рабочих не получают молока, то и мы не будем». Он был максималист. Для меня этот поступок отца был как пример принципиальности и бескорыстия. Я была очень удивлена, когда столкнулась с подобной ситуацией и совсем иной реакцией в повести Сергея Есина «Имитатор». Герой не простил своего отца за то, что он не вызвал самолёт, чтобы отвезти сына в больницу, хотя занимал большой пост. Он не принял его, когда тот вернулся домой после реабилитации. Нет, я никогда не винила отца, всегда понимала его и была на его стороне и мечтала о его возвращении.

Мне было 8 лет, когда его не стало в моей жизни, вместе мы прожили не более 4-х лет, но именно он успел заложить в мой характер и в мою душу много таких черт, которые, возможно, определили мою судьбу.

От отца я получила первые уроки политграмоты. Когда мне было 5 лет, он подарил мне книжку, весьма красочную для тех скудных лет. С одной стороны, в серых, черных и коричневых тонах было показано, как жили дети рабочих и крестьян до революции, исхудавшие и оборванные, ютясь по подземельям и помойкам. А с другой стороны – такие яркие, сусальные картинки, из жизни детей помещиков и фабрикантов – они в кружевных воротничках, с мячами и игрушками, прогуливаются с боннами в парке, (а ведь с этой жизнью папа был знаком лично!)

В светлых, солнечных тонах изображена жизнь детей в нашей советской стране. И моя детская душа переполнялась счастьем и гордостью за свою страну, самую лучшую и самую справедливую в мире…

Помню, я, не задумываясь, обменяла чудесную игрушечную плиту, с дверцами, кастрюльками, поварёшками, которую мне подарила бабушка, на кусочек кумача, на котором черной краской был изображён силуэт Ленина. Этот красный лоскуток долго путешествовал со мной.

Быт семьи Толпыго, да и некоторых сотрудников ЦК, был, отнюдь, не таким аскетичным, как в нашей семье. Помню, мы с мамой были в гостях, и меня поразило обилие ковров – на стенах, на огромной тахте, на полу. Я, воспитанная папой, сказала: «Как много пылесобирателей!». Мама очень смутилась.

На выходные дни работники ЦК выезжали в пригороды Ашхабада Чули или Фирюзу – оазисы зелени. Однажды, поехали и мы.

Мне эта поездка очень запомнилась. В тени ив небольшой водоём. Все бросились купаться. Папа стал учить меня плавать, и вдруг появилась масса водяных змей. Все с криками выскочили. Этот ужас, когда вокруг кишат змеи, иногда преследует меня в кошмарных снах. В Фирюзе я впервые попробовала клубнику и впервые услышала, как папа играет на пианино.

Больше всего мне понравился «Музыкальный момент» Шуберта. №3, фа минор, как я потом выяснила. С тех пор эта незатейливая пьеска – как музыкальное напоминание о папе. Папа очень любил петь, и, когда был в хорошем настроении, запевал «Песню варяжского гостя» из «Садко». Но голос не очень слушался его и, похоже, его пение, кроме меня и папы, никому радости не доставляло. На обратном пути случилось происшествие. Дорога шла вдоль афганской границы, которая не очень строго охранялась. На обочине дороги, с афганской стороны, мы увидели, что мужчина избивает женщину. Папа выскочил из машины, оттащил мужчину, но тот не испугался: «Это моя жена», – и спокойно пошёл. Цветной комочек зашевелился, женщина встала и, прихрамывая, покорно пошла следом. У всех остался тягостный осадок.

Запомнился ещё один папин урок. В ЦК на каком-то празднике, для детей были устроены игры и соревнования. Надо было проскакать на одной ножке, держа во рту ложку, в которой лежало яйцо. Мне был около 5 лет, моему напарнику лет 8. Когда мы поскакали, я стала придерживать слегка яйцо, а мальчик, конечно, быстро выронил яйцо. Когда мне дали приз – шоколадку, папа сказал: «Отдай мальчику, ведь ты выиграла нечестно».

Мне так не хотелось отдавать свой приз, ведь шоколад тогда был большой роскошью, но слово папы – закон, к моей радости мама мальчика по-братски поделила шоколадку, все остались довольны.

Как-то в Ашхабад приехал кто-то из Москвы (кажется М.И. Калинин). Была организована очень торжественная встреча. Папа взял меня с собой. Путь от вагона до трибуны был устлан ковровой дорожкой. На площади было много народу. Всё в цветах. Играл духовой оркестр. Потом нас пригласили в вагон. Меня поразило, что не было купе, а вдоль стен стояли диваны, покрытые коврами. Нас угощали конфетами и фруктами. Это так отличалось от нашей будничной жизни.

Из ашхабадской жизни запомнился такой случай. Мы с мамой пошли к её знакомой. Когда мы вошли в дом, я почувствовала какой-то очень тяжёлый запах, было темно и душно. Хозяйка приоткрыла штору и мы увидели невероятно захламленную комнату, почему-то на абажуре висел чулок, а в ванне стояла ржавая вода, на дне лежали вилки, какие-то тряпки. Мне было 4,5 года, но я на всю жизнь запомнила эту картину. Когда мы вышли, мама сказала: «Как ужасно, когда люди впадают в ничтожество, так нельзя жить»

Мама тоже работала в ЦК секретарём-машинисткой. Для меня наняли няню. Но в нашем бедном, аскетичном доме няни не задерживались, стремились найти более теплое местечко. Я, фактически, была предоставлена сама себе. Кончилось тем, что, когда мне было всего лишь 1,5 года, я тяжело заболела. Меня отправили в Ташкент к бабе Ксене. Когда я поправилась и вернулась в Ашхабад, всё повторилось сначала. На этот раз меня больную отправили в Чарджоу к бабе Рае. Но она работала, и меня перевезли в Ташкент, где я задержалась надолго, т.к. болезнь оказалась серьёзной. По рассказам бабули Ксении шансов на моё выздоровление было очень мало. Лечил меня частный врач доктор Козак какой-то лошадиной сывороткой, что меня, вероятно, и спасло. Подобные маршруты: Ашхабад – Ташкент – Ашхабад, продолжались до 6 лет. 

1.4.4.2. С папой в Москве

В 1936 г. Николая за хорошую работу отправляют в Москву на учёбу в Институт Красной Профессуры. Мама и я едем вместе с папой. Жили мы в общежитии Туркменского Полпредства, на Арбате, угол Филипповского переулка и ул. Аксакова, в50 метрахот памятника Гоголю на бульваре. Часть дома, которая выходила на ул. Аксакова принадлежала туркменскому полпредству, а та, что выходила на Филипповский переулок – Белорусскому. Мы прожили в Москве почти три года. У нас была маленькая комната на верхнем, 3 этаже. Стояли четыре кровати, шкафчик с книгами и стол. В коридор выходило ещё несколько подобных комнат и общая большая кухня, в которой стояли 4 газовых плиты и большой стол по центру. Там постоянно кто-то готовил, стирал, гладил. Дым коромыслом. Мама почти всё время была на кухне. Я играла во дворе с ровесниками. Играли в штандер, лапту, прятки, салочки, казаки-разбойники. Забавы не всегда были безобидные. В наш двор выходили окна Филипповской церкви, которая не переставала работать все годы советской власти. Мы, дети атеистов, пели под окнами какие-то антирелигиозные песни, дразнили детей, которые с бабушками шли в церковь. Попадья сердилась и ругалась, а мы прыгали и кривлялись. Зимой мы собирались на широкой лестничной площадке 3-го этажа, играли в школу. Если ребят не было, я одна гуляла по Москве. Излюбленное место – Гоголевский бульвар. Помню, когда я впервые пришла туда, был морозный день, какой-то мальчишка сказал мне: «А ты пробовала, какие сладкие медные перила? Вот попробуй – лизни» Я доверчиво лизнула и, конечно, язык прилип, еле-еле оторвала язык, с кровью. Так я получила первый житейский урок. Мне купили лыжи, и я каталась с горочек, которые тянулись вдоль всего бульвара, делаясь всё выше и выше, чем ближе к метро «Кропоткинская». Однажды, заслышав, что есть «Собачья площадка», я отправилась туда, думая, что там много собак. А это не так уж близко для шестилетнего ребенка. Увы, собак там не оказалось. Такое разочарование.

Между ребятами арбатских дворов шла бесконечная война. Иногда эти детские игры приобретали нешуточный характер. Мы, малышня, тоже были втянуты в эту борьбу. К девчонкам относились снисходительно. Территории были жёстко поделены, и стоит появиться чужаку, ему быстро покажут – где его место. В соседнем дворе предводителем был мальчишка, со странным именем – Чарлик, скорее всего прозвище после фильмов с Чарли Чаплиным. Ему камнем попали в голову, он гордо ходил с забинтованной головой и для всей окрестной ребятни стал героем.

1 Мая 1937 г. колонна Института, с которой шёл папа, должна была пройти вдоль Гоголевского бульвара. Мы с мамой должны были присоединиться к колонне и пройти по Красной площади мимо Мавзолея, где стояли все вожди. Я с нетерпением ждала этого момента, но папы всё не было. Мне, как нарочно, очень захотелось мороженого. Оно продавалось неподалёку. Я побежала за ним, но там оказалась очередь. Мороженое тогда продавалось таким образом: в железную трубочку вкладывался вафельный кружок, потом мороженое, которое закрывалось второй вафлей и всё выталкивалось из трубочки. Ели его, облизывая по бокам. Я схватила долгожданное мороженое, побежала туда, где была мама, а её нигде нет. Колонна ушла без меня. Когда все вернулись и весело вспоминали, как было интересно, я заперлась в туалете и горько плакала. Так мне и не довелось увидеть вождей. «Только папа понял меня, обнял и уверил, что через год мы обязательно пройдём по площади, и я непременно увижу Сталина. Но этому не суждено было сбыться» 

Кажется, в 1936 году, были разрешены, запрещенные до этого, новогодние ёлки. Ребята распевали «В лесу родилась ёлочка», а слов дальше не знали. Гуляя по Арбату, я зашла в любимый книжный магазин и увидела, что под стеклом лежит открытка со словами «Ёлочки». Стоила она 3 копейки, а их у меня не было. Я стояла и старалась запомнить слова, вдруг какой-то мужчина, с чёрной бородой, с непокрытой головой, в синем шарфе (запомнила его на всю жизнь), спрашивает: «Девочка, ты что-то хочешь купить?» – «Вот эту открытку». И он, как волшебник, даёт мне её. Потом я пошла в соседний магазин, полюбоваться на ёлочные игрушки. Особенно мне нравилась посыпанная блёстками игрушечная мельница, у которой крутились крылья! Смотрю, мужчина идёт за мной. Вероятно, уловив мой взгляд, он подходит и протягивает мне мою мечту – мельницу! Потом он берёт меня за руку и ведёт в соседний кондитерский магазин. Спрашивает, о чём я мечтаю? А мечтала я о шоколадной бомбе, ведь там внутри обязательно был сюрприз!.. Дети собирали эти деревянные бирюльки, обменивались ими. Мужчина пошёл в кассу, а мне вдруг стало очень страшно, что-то в его глазах было нехорошее. Я кинулась из магазина, перебежала дорогу, рискуя попасть под машину, оглянулась – он вышел из магазина и бежит за мной. Сколько было сил, я рванула домой, благо до Полпредства, знакомыми переулочками и проходными дворами было недалеко. Я вбежала в подъезд, взлетела на третий этаж, оглянулась – мой преследователь уже стоял внизу. Я вбежала на кухню, кинулась к маме, она выскочила на площадку. Увидев маму, мужчина убежал. После этого случая мне было категорически запрещено выходить на улицу. А чудесная мельничка долгие годы напоминала мне о Москве и об этом случае.

Вскоре меня определили в детский сад. Кончилась свобода, началась другая жизнь. Детсад находился недалеко. Папа, когда шёл на работу, по пути отводил меня. Всю дорогу туда и обратно мы с папой разговаривали – я рассказывала о том, что было в саду, а папа рассказывал мне какую-нибудь книгу. Это были короткие минуты счастья. Ещё у нас был ритуал – утром в воскресенье я перелезала к папе в кровать, и он читал мне главу за главой «Маугли». К тому времени я уже свободно читала сама, но в папином исполнении это уже был театр. Папа очень хорошо читал стихи: Лермонтова, Некрасова, Маяковского. Однотомники этих поэтов всюду сопровождали папу, а потом и меня. Особенно он любил Маяковского и очень выразительно читал своим мощным баритоном.

Папа прекрасно рисовал. Линия у него была такая уверенная. Затаив дыхание, я следила за тем, как из-под карандаша возникали целые хороводы детей, забавные сценки. Думаю, что если бы Николай родился в другое время, он бы мог стать художником, архитектором. Я долго хранила его рисунки, но после смерти мамы всё пропало.

Летом 1937 года я с детским садом поехала на дачу в Подмосковье. В родительский день ко мне никто не приехал. Я очень тосковала. Воспитательница, взяв ещё двух ребят, к которым не приехали родители, пошла с нами за околицу и, усадив нас на бревнышке, стала читать нам «Симбирочку» Чарской. Естественно до конца мы не успели дочитать, и многие годы я искала эту книгу, чтобы узнать, чем же закончились приключения Симбирочки. Но когда лет через 10, мне, наконец–то встретилась эта книга, оказалось, что я, увы, «переросла» Чарскую. Всё хорошо в своё время…

Папа приехал неожиданно в будний день. Мы пошли с ним гулять по полям и лесам. Папа был такой весёлый, счастливый, сказал, что у меня теперь есть братик, назвали его в честь Ленина – Владлен. Папина радость передалась мне. Захотелось скорее домой, увидеть маленького. Я его уже любила.

Когда я приехала в Москву и увидела Вову, то решила, что мой брат самый красивый. Вовка был такой здоровенький, толстенький. Я с таким удовольствием возилась с ним. Моя задача – укачивать его. Я, качая кроватку, напевала ему подряд стихи Лермонтова или Некрасова.

Осенью 1937 года мы с папой пошли записывать меня в школу. Тогда принимали с 8 лет, мне было 7,5, но я свободно читала, сама писала бабе Ксении письма, знала много стихов, и папа решил, что мне пора в школу. Помню, мы вошли в большой кабинет, где-то далеко сидела мужеподобная тетя в очках. Она не дала нам пройти, с порога спросила: «По какому вопросу?», папа сказал, директор спросила: «Сколько лет?», «В феврале будет 8», «Принять нельзя». Папа что-то стал говорить о моих способностях, но она не дала договорить «Разговор окончен, освободите кабинет». Мы вышли, папа как-то судорожно сжал мою руку. Я впервые поняла, что мой папа не всесилен, мне стало так обидно за него. Мы долго шли молча.

Я продолжала ходить в детский сад. Там мы пели с воодушевлением «Смело товарищи в ногу» и «Орлёнок, орлёнок». Ещё мне запомнилось, как нас закаляли – зимой, после обеда нас укладывали спать во дворе, в меховых спальных мешках. То-то было радости: «Мы папанинцы!».

Наступил 1938 год. Каждое утро все жильцы выходили со страхом, и обнаруживали очередную запечатанную дверь, а это значило, что «взяли ещё одного врага народа».

Нас, детей, тоже втягивали в эти странные события. Помню, у меня была книжка «Дядя Коля – мухолов», из серии «Книга за книгой». Автора не помню. Там рассказывалось о «добром старичке», который как – будто бы удил рыбу, а сам, в хитро приспособленные очки, наблюдал за секретным заводом и отравил водоём. Поэтому, когда однажды утром обнаружилось, что арестован старый белорусский большевик, добрый больной старик, с длинными седыми усами, у которого в кармане всегда находилась конфетка для ребят, мы решили, что, наверное, его конфетки были отравленные.

Однажды ночью я проснулась оттого, что в комнату громко постучали и вошли чужие люди. Два молоденьких солдата встали у дверей, а остальные стали делать обыск. Дошла очередь и до Вовиной кровати. Мама вся в слезах взяла его на руки. Папа стоял бледный, но спокойный. Перерыли всё, подняли меня, выбросили мои книжки, которые лежали в ящике под кроватью, Забрали папины лекции из Института, где он учился, забрали также гордость папы – большую панорамную фотографию, где папа был снят со Сталиным, Ворошиловым и другими вождями. Она состояла из трёх фотографий, сколотых вместе, и висела над моей кроватью. Как-то папа сказал: «Эх, если бы я не разговорился с Серёгой, то вошёл в зал раньше и сидел бы ближе к великому Сталину!»

Шкаф опечатали, а папе приказали одеваться. В это время папа был очень болен, ноги у него были такие отёкшие, что он не смог надеть ботинки, пошёл в галошах прямо на шерстяные носки. В дверях он обернулся к маме и спокойно сказал: «Флора, не плачь и не волнуйся, это, конечно, ошибка, сейчас всё выяснится, и я вернусь. Я ни в чём не виноват». Потом он посмотрел каким-то невидящим взглядом на меня и Вову и вышел, с трудом передвигая ноги.

Больше мы папу никогда не видели.

Какое-то время мы ждали, что папа вот-вот вернётся, но время шло, а папы не было. У мамы на руках грудной брат. Мама на месяц отправила меня в Нарофоминск к дедушкиному брату Семёну Леонтьевичу, потом приехала Бабушка Ксения из Ташкента и увезла меня к себе, а мама с братом уехала в Чарджоу, к бабушке Рае.

По моему запросу в архив ФСБ, дело папы переслали в Петербург на Литейный 6. 7 июля 2009 года я с дочерью Алёной ознакомились с имеющимися материалами.

Арестован папа был по доносу ряда лиц, которые допрашивались по «Ашхабадскому делу». 1 секретарь ЦК ВКПб Ашхабада, Яков Абрамович Попок, был арестован 21 февраля 1938 года и обвинен в организации троцкистского диверсионного блока.

(Яков Абрамович Попок был другом и соратником Троцкого. Пожив какое-то время в Ашхабаде, Троцкий через Афганистан ушёл за границу)

Попок и другие участники «Ашхабадского дела»: Рабинович, Хенкин, Готлобер, П.А. Фирсов, Каспаров, Ребонэ, Хентов, в своих показаниях заявили, что Николай Белецкий, являлся членом и организатором троцкистского блока».

Николай с 1936 года жил и учился в Москве. Он был арестован 21 марта 1938 года. В июле был единственный допрос, где ему было предъявлено обвинение на основании показаний вышеперечисленных лиц. Николай полностью отрицал предъявленные обвинения. Он сказал, что большинство из этих лиц вообще ему малознакомы, а с остальными у него были чисто деловые отношения. На обвинение в подрывной деятельности сельского хозяйства в Туркмении, отец предложил написать записку о состоянии дел по этому вопросу, о необходимых мерах, которые надо предпринимать, с учётом особенностей коллективизации в Средней Азии. Но в деле нет такой «Записки». Либо ему не дали написать её, либо не приложили к делу. Прокурор – Рогинский. Постановление, после единственного допроса, – передать дело Белецкого в суд. 22 августа был суд, на котором Николай полностью отрицал предъявленные ему обвинения, но суд вынес приговор – расстрел. В тот же день приговор был приведен в исполнение.

На следующий день был арестован сам Ежов и к власти пришёл Берия.

В 1955 году я написала в Военную Коллегию запрос о пересмотре дела отца. К делу подшиты результаты расследования, проведенного следователем Назаровым. Им подняты дела всех участников этого дела. Попок на последнем допросе 28 июля 1938 г. перед расстрелом, отказался от обвинения Белецкого и некоторых других названных им лиц, в причастности к троцкистскому заговору. От своих показаний в обвинении Белецкого отказались и все остальные допрашиваемые. К сожалению, эти повторные допросы были проведены в 1940 году, когда Николая уже не было среди живых. Хенкин получил 4 года, а, Рабинович – 5 лет, но не по политической статье, а за какие-то махинации. На этом основании следователь Назаров сделал вывод о необходимости реабилитации Николая Белецкого за отсутствием состава преступления.

В интернете я нашла, что Николай Белецкий захоронен на расстрельном полигоне в Коммунарке. Я прочла всё, что есть о Коммунарке – это 24 км от Москвы по Калужскому шоссе, в 10 минутах езды от метро «Теплый стан», бывшая дача Ягоды. Здесь захоронено около 10 тысяч человек, в том числе Н. Бухарин, А. Рыков, Бубнов, Бела Кун, Ян Берзин, П. Дыбенко и вышеупомянутый  Я. А. Попок. В интернете я нашла полигон, «обошла» его вдоль и поперёк. На месте братских могил разрослась берёзовая роща. Сейчас там находится подворье Свято-Екатерининского мужского монастыря и строится церковь в память невинноубиенных. Я отправила в монастырь письмо с фотографией папы и моими воспоминаниями о нём. Получила в ответ благодарность и сообщение, что мои материалы поступили в музей при полигоне. 

Вот выписка из расстрельного списка:

Белецкий Николай Сафронович. Род. 1905, г. Днепропетровск; русский, член ВКП(б), обр. среднее, зам. зав. сельскохозяйственным отделом ЦК КП(б) Туркмении, слушатель высшей школы парторганизаторов при ЦК ВКП(б), прож. в Москве: Филипповский пер. дом 22. кв. 8. Арестован 21.03.1938. Приговорен ВКВС СССР 22.08.1938 по обвинению в участии в антисоветской террористической организации. Расстрелян 22.08.1938. Реабилитирован 7.12.1955.

В начало

Далее