Примерно через месяц после возвращения из эвакуации мои но­вые друзья с нашего двора предложили прогуляться по Невскому про­спекту. Ещё совсем недавно он назывался проспектом 25-го Октября, и поэтому некоторые ребята путались в названиях. И пели на мотив песни «Гоп со смыком»:

Шёл я по проспекту Октября,
На меня глазела вся шпана…

До Невского мы доехали на подножке трамвая № 5, потом спрыг­нули, а трамвай поехал дальше по Невскому на Васильевский остров, звеня и громыхая.

Был жаркий июльский день, и асфальт плавился под солнцем. Я шёл босиком, и нога приятно утопала в мягком асфальте.

Года через два трамвайные пути были убраны, тротуары расшире­ны и уложен новый асфальт, не плавившийся на солнце. Говорили, что это не искусственный, а природный асфальт, и его привезли из Албании.

Я со своими школьными и дворовыми товарищами проводил на Невском довольно много времени. Здесь расположились хорошие ки­нотеатры. В подвальчиках размещались сосисочные, где можно было за небольшую цену взять порцию вкусных сосисок или сарделек со жгучей горчицей. А в мороженицах мы заказывали по 200 граммов раз­ноцветного мороженого-ассорти в виде шариков и запивали его гази­рованной водой из сифона.

Самыми любимыми кинотеатрами были «Колизей», «Аврора» и «Художественный». Часто ходили в «Штурм», где билеты были дешев­ле, и ещё в «Хронику» — там вход стоил совсем дёшево, но фильмы показывали только документальные.

Потом началась борьба с космополитизмом. «Штурм» переименовали в «Неву». Тогда же знаменитый магазин «Норд» на Невском стал называться «Север».

В то время как власти боролись с иностранным засильем, моло­дые люди присвоили название «Бродвей» участку Невского проспекта от улицы Восстания до Литейного проспекта. (Одновременно Бродвей появился в Москве на улице Горького и в других городах Советского Союза). Бродвей, или сокращённо Брод, стал местом паломничества молодёжи со всего города, но больше всего из центральных районов — Куйбышевского, Дзержинского, Смольнинского, Октябрьского, Фрун­зенского. Приходили сюда и ребята из 203-й школы. Собирались на Бродвее, в основном, по вечерам. Ходили по одному или группами впе­рёд и назад, останавливались у витрин и под дворовыми арками, разго­варивали, знакомились, договаривались о разных делах.

Для наблюдения за гуляющими в здании кинотеатра «Октябрь» (ныне «Паризиана») под лестницей был устроен пикет милиции. Мили­ционеры вырывали из толпы кого-нибудь из ребят и приводили в пикет для выяснения личности. Однажды привели и меня, но в это время один из задержанных стал бузить, и пока милиционеры его усмиряли, я улиз­нул. В те времена школьникам младших классов запрещалось без сопровождения взрослых выходить на улицу после 21-го часа. Наверное, из-за маленького роста меня приняли за ученика начальной школы. В дальнейшем я старался не попадаться на глаза милиции.

Атмосфера на Бродвее в основном была дружелюбной. Но иногда возникали ссоры, переходящие в своеобразные выяснения отноше­ний — толковища. Во время толковища слышались угрозы, ссылки на знакомых авторитетов и т.д. Раздавались фразы типа: «Ты чего тянешь?», «Кто ты такой?», «Ты знаешь на кого хвост поднял?», «Кто за тебя мазу держит?», «Ты Генку Чёрного знаешь?» и пр. К группе толкующих подходили всё новые люди, и в результате образовывалась довольно вну­шительная толпа. При этом многие не знали, в чем дело, но стояли. Иногда один из толкующих обращался к кому-нибудь из толпы и спра­шивал: «Ты в курсе дела?» и если получал отрицательный ответ, то пред­лагал ему и всем, кто «не в курсе», уйти. Как-то с подобным вопросом обратились и ко мне. Я естественно «был не в курсе». Тогда парень в ремесленной шинели сказал мне: «Тогда иди, и вообще твоё место в школе за партой, а не здесь». Нередко толковища заканчивались пожа­тием рук, но бывали и серьёзные последствия. Во время одного из толковщ пырнули ножом моего приятеля Юру Сивкова, и он попал в боль­ницу. Ученик параллельного класса Женя Лычёв, хорошо осведомлён­ный обо всех бродвейских и околобродвейских делах, рассказывал, что во дворах домов, выходящих на Бродвей, происходят серьёзные раз­бирательства. Например, он сам видел, как банда некоего Глеба пинала сапогами распластанного на земле парня. Ребята, присутствующие при Женином рассказе, внутренне негодовали — разве можно бить лежа­чего человека, да к тому же ногами!

Я не раз заходил в прилегающие к Бродвею дворы и серьёзных драк не видел. Зато постоянно встречал там игроков в карты. Обычно это были воры, и играли они в «очко» или в буру. Среди них были лов­кие игроки, передёргивающие карты, и на этой почве возникали ссоры с угрозами убить, искалечить и т.п. Но после короткой перепалки игра вновь возвращалась в мирное русло.

Иногда на Брод приезжали ребята из окраинных районов и занима­лись снятием «лондонок» с голов гуляющих по Броду. Сорвав кепку, они убегали с Невского в какой-нибудь двор. Потерпевший бежал вслед, но под аркой его встречала молчаливая группа чужаков. Пока он соби­рал подмогу, наглые похитители кепок исчезали и, как правило, больше не появлялись на Бродвее. Вообще впечатлений там было достаточно. Придя в школу, мы делились друг с другом всем увиденным.

Однажды, на уроке химии, учитель Иван Васильевич Седлецкий, он же секретарь партийной организации школы, вдруг прервал объяс­нение и заговорил о вещах, не имеющих отношения к химии. Он сказал, что по вечерам школьники должны готовить уроки и помогать матери по дому Но некоторые ученики вместо этого нахлобучивают на глаза «лондонку», поднимают воротник пальто и идут на Невский. А там фла­нируют в толпе бездельников, прожигателей жизни. Я втянул голову в плечи и ждал, когда он назовёт моё имя. Но он никого не назвал, а только заметил, что до добра всё это не доведёт. Я и мои товарищи пере­стали ходить на Невский и долго обсуждали, откуда Иван Васильевич мог узнать про наши прогулки по Броду, неужели кто-нибудь насексотил? Может быть, он скрытно наблюдает за нами, а мы его не видим? Кто-то из ребят убеждённо заявил, что он точно видел лысину Ивана Васильевича на Бродвее, но решил, что обознался. Прошло некоторое время, и мы возобновили свои прогулки.

Надо сказать, предупреждение Ивана Васильевича имело основа­ния. Действительно, некоторые ребята на Бродвее были втянуты в во­ровские компании и в конечном итоге попадали в исправительные уч­реждения. Например, известный ныне кинорежиссёр Леонид Менакер (родственник Андрея Миронова) писал в своих воспоминаниях, что прошёл через толковища, блатные дела, был судим и попал в детскую трудовую колонию, которая располагалась в помещениях бывшего мужского монастыря Троице-Сергиева пустынь вблизи Стрельны…

Несведущие прохожие с удивлением смотрели на скопление моло­дых людей. Некоторые высказывали вслух своё отношение к ним. Как-то я шёл по Броду и под аркой одного из домов увидел Лёню Эйдлина — самого высокого ученика нашей школы. Он стоял в распахнутом длинном пальто чёрного цвета в компании таких же рослых ребят. Ни­чего экзотического в их облике не было, однако один из прохожих ос­тановился и, указывая на всю компанию пальцем, громко заявил: «Зо­лотая молодёжь!» У Лёни тогда был очень растерянный вид… Впос­ледствии, как написал мне Игорь Ефимов, Лёня Эйдпин стал известным режиссёром, работал в московских театрах и кино, был помощником у Кончаловского. Я не раз видел в титрах кинофильмов фамилию Эйдлин, но никогда не отождествлял её с нашим Лёней, поскольку, как мне помнится, после окончания школы он поступил в институт холодиль­ной промышленности, или, как называли его в студенческой среде, в «холодильник». Но когда я узнал, что известный режиссёр и длинный Лёня — одно лицо, было очень приятно на второй день 2002-го года увидеть на экране телевизора новый фильм Леонида Эйдлина— «Поцелуй на морозе». Он принимал участие и в сценарии фильма, написанном Ю. Поляковым. Я обратил внимание, что почти все ведущие роли в фильме заняты мужчинами высокого роста…

Завсегдатаи Брода одеты были примерно одинаково — по тогдаш­ней блатной моде. На голове — кепка-«лондонка» или зимой шапка-ушанка с кожаным верхом и опущенными ушами, двубортное пальто чёрного цвета, белое кашне, широкие брюки-клёш. Многие заправля­ли их в русские сапоги, называемые прохорями. В зубах обычно дыми­лась папироса «Беломорканал». Менее обеспеченные курили «Норд», ставший потом «Севером», и «Звёздочку». Совсем неимущие курили папиросы-«гвоздики», очень тонкие и маленькие папироски, например, «Байкал». Самыми лучшими считались папиросы фабрики имени Уриц­кого. Папиросы другой ленинградской табачной фабрики — имени Кла­ры Цеткин — относились к более низкому рангу. И хотя очень многие гуляющие по Броду курили, никто не бросал окурки на тротуар. Там всегда было чисто. Если кто-нибудь всё же швырял окурок на асфальт, тут же откуда-то появлялся милиционер и требовал поднять окурок и заплатить штраф. Никто не спорил, поскольку считали наказание спра­ведливым. На улицах города тогда можно было увидеть плакаты «Ле­нинградец, будь культурным, бросай окурки только в урны!». Но и без призывов ленинградцы не мусорили в своём городе, и, наверное, Ле­нинград был самым чистым городом в стране.

Одинаковыми были и причёски у завсегдатаев Брода. В моде были стрижки «бокс» и «полубокс». У модника, стриженного под «бокс», на лоб свисала чёлка разной длины, а вся голова была голой. Блатным шиком считалась чёлка, нависающая на один глаз, так называемая ко­сая чёлка. При «полубоксе» выстригались затылок и виски. Сверху во­лосы оставлялись, они могли быть зачёсаны набок или нависали на лоб.

Постепенно одежду блатных стала вытеснять западноевропейская мода: узкие брюки, длиннополые пиджаки, яркие галстуки и кашне, полуботинки на толстой каучуковой подошве, длинные светлые пальто с кушаком и большими накладными карманами. На голове «кок» (cock по-английски означает петух), подобный тому, что носили в девятнад­цатом веке, и волосы до воротника взамен чёлок и выстриженных затылков. Папиросы стали вытесняться сигаретами. Курили в основном болгарские сигареты. Например, существовали сигареты «Шипка», и курящие шутили: «Курю шипко!». Некоторые курили американские си­гареты «Camel», «Lucky strike» и другие.

Первоначально новая мода выглядела несколько карикатурно: пид­жаки чуть ли не до колен, кричащие галстуки, огромные «коки». По­том она приобрела более скромные черты. Пиджаки и пальто укоро­тились, с пальто исчезли накладные карманы и кушаки, галстуки стали носить в основном спокойных тонов, а вместо петушиных хохолков появились новые причёски: канадская (канадка) и французская стриж­ки. Эти стрижки лучше всего делали в парикмахерской на проспекте Майорова (ныне Вознесенский проспект), и туда устремлялись моло­дые люди с Брода. Очереди в парикмахерской выстраивались большие, и плату за стрижку брали довольно высокую, но поток молодё­жи всё прибывал и прибывал. Парикмахерской заинтересовался Ок­тябрьский райком КПСС. На бюро райкома парикмахерскую признали рассадником буржуазной идеологии, и было принято решение запре­тить всякие канадские и французские причёски. Некоторое время запуганные райкомом парикмахеры отказывались стричь по новой моде, но вскоре начали снова делать канадку и французскую стрижку, но под названием «молодёжная». Никому не хотелось терять хороший заработок.

Одновременно с распространением западной моды менялись и му­зыкальные пристрастия молодёжи. Всё больше появлялось поклонни­ков джаза. На барахолке стали пользоваться большим спросом записи на рентгеновской плёнке («на костях») джазовых произведений. Фар­цовщики продавали за большие деньги заграничные пластинки с джа­зовой музыкой…

При господстве блатной моды на Бродвее можно было увидеть группки воров-карманников. Они периодически собирались вместе, что- то обсуждали, а потом расходились в разные стороны на «работу». По понедельникам они сидели за столиками кафе и различных «забегало­вок». Мой знакомый карманник по кличке Чёрный объяснил, что воры по понедельникам отдыхают. Я сделал вывод, что в понедельник мож­но не беспокоиться за свои карманы… По мере смены моды блатные постепенно исчезали с Бродвея. Их место занимали фарцовщики.

И что интересно, пока молодые люди подражали блатным, власти не беспокоились. Но как только появились признаки влияния Запада, партийные и комсомольские комитеты всполошились. Западной моде была объявлена война. Приверженцам европейской одежды и причё­сок и любителям джаза приклеили ярлык — «стиляги».

Бригады содействия милиции, комсомольский патруль, а потом сменившие их народные дружины, отлавливали стиляг, запихивали им под брючину бутылку, и если бутылка не пролезала, то брюки безжало­стно разрезали. Кроме того, выстригали «коки» и укорачивали длинные волосы. В газетах была развёрнута кампания против стиляг, их прирав­нивали чуть ли не к самым злейшим врагам советского народа. Напри­мер, в газете «Смена» был опубликован фельетон «Лёва Табуль уходит в подполье». В этом фельетоне обличалась группа стиляг, которая со­биралась на квартире у Лёвы Табуля на улице Толмачёва (ныне Караван­ная). Главное преступление этих ребят состояло в прослушивании джазовой музыки. И ещё вместо того, чтобы исполнять патриотические песни, какие поёт настоящая советская молодёжь, хозяин квартиры под аккомпанемент рояля пел на мотив Сент-Луис блюза:

На Толмачёва есть один дом,
И Лёва Табуль хозяин в нём,
Есть буги-вуги и стильный джаз,
Всегда весельем здесь встретят вас…

Но что характерно, чем ожесточённее власти боролись со стилягами, тем большее число молодых людей меняло одежду и причёску и становилось непохожими на «простых советских людей».

Среди так называемых стиляг были довольно популярные личнос­ти, известности которых во многом способствовали гонения на них в прессе. Например, по Броду часто прогуливался Валентин Тихоненко. У него был огромный «кок», носил он узкие вельветовые брюки и свет­лый пиджак. В штабе комсомольского патруля, куда Валентина однаж­ды привели за «неподобающий советскому человеку внешний облик», его сфотографировал корреспондент газеты «Смена», и портрет Тихо­ненко с осуждающим текстом был помещён в газете. Буквально на следующий день после публикации в газете на Бродвее появились де­сятки молодых людей точно с такой же причёской, как у Тихоненко на фотографии. Валентин указывал на них вытянутой рукой и радостно восклицал: «Мои последователи!». У Тихоненко кисть одной руки была оторвана при взрыве мины. Но он лихо водил тяжёлый немецкий (трофейный) мотоцикл, и, несмотря на заявление начальника ГАИ Ленин­града, что тот не допустит получения водительских прав Валентином Тихоненко, права были получены…

Очень стильно одевался Евгений Рейн, хорошо известный ныне поэт, один из лучших, по мнению И. Бродского, поэтов России. Его коло­ритная внешность притягивала взгляды молодых людей, прогуливаю­щихся по Броду.

В те годы в ленинградских вузах училось много студентов из «стран народной демократии» — Польши, ГДР, Чехословакии, Венгрии, Ру­мынии, Болгарии. Их называли «демократами». От окружающих они от­личались одеждой и причёсками. И вот «демократы» стали одним из главных объектов для подражания, у них же покупали одежду и обувь. Приобретали заграничные вещи и у советских моряков, ходивших в зарубежные рейсы, а также у их иностранных коллег, которые продавали вещи около интерклуба и затем шли в магазин и на вырученные деньги покупали водку. И я ездил к интерклубу и там по дешёвке покупал у иностранных моряков галстуки, рубашки, носки, сигареты, брюки, джем­перы, куртки, шарфы, модные тогда женские капроновые чулки с чер­ной пяткой и пр. Когда этот бизнес только начинался, милиция смотрела сквозь пальцы на контакты с моряками. Один сержант милиции даже подбадривал покупателей: «Давай ребята, грабь иностранцев!» Но вско­ре торговля у интерклуба была запрещена, а нарушителей запрета заби­рали в милицию и отбирали приобретённый товар. Я перестал ездить к интерклубу, но многие мои знакомые продолжали заниматься скупкой вещей у иностранцев, несмотря на запреты и последовавшие за ними наказания, вплоть до лишения свободы. У интерклуба набирались опы­та будущие крупные фарцовщики. Впоследствии почти все выезжаю­щие за рубеж советские граждане занимались фарцовкой. Некоторых за это сажали. Например, на два года заключения осудили Ивана Дворного — известного баскетболиста, участника легендарного матча за олимпийское золото в Мюнхене в 1972-м году, в котором сборная СССР обыграла США. Благодаря ходатайству замечательного тренера и че­ловека Владимира Кондрашина через год его освободили…

Счастливчики, сумевшие приобрести заграничные вещи, приходи­ли на Невский и демонстрировали обновки. Иногда их там же выгодно продавали.

С каждым днём на Бродвей приходило всё больше и больше мо­лодёжи. Движение людей по тротуару напоминало демонстрацию. При таком скоплении народа дружинники не рисковали хватать ребят и та­щить их в свои штабы или в милицию.

В конечном итоге власти потерпели поражение. И через несколько лет сами партийные и комсомольские работники стали одеваться по западной моде и признали, что борьба с узкими брюками бессмыслен­на. Они ещё заявляли, что можно носить узкие брюки и быть патрио­том своей страны. Цитировали А.С. Пушкина: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Но длительная агитация против «стиляг» не осталась бесследной. Многие группы населения, особенно на периферии, ещё долго с враждебностью относились к молодым людям в модной одежде. Немало было случаев избиения «стиляг». Причём жертвами становились и комсомольские работники, заварив­шие эту кашу…

Постепенно Бродвей перестал быть местом концентрации молодёжи. Да и само название «Бродвей» потихоньку истиралось. Но самые преданные патриоты Невского проспекта продолжали приходить сюда. В любое время суток здесь всегда встречались много раз виденные лица. Приятно было идти по Невскому и кивать по сторонам своим зна­комым или остановиться и поболтать с ними…

В 1957-м году после окончания третьего курса Горного института я был отправлен на буровую практику в трест «Воркутауглегеология». В тресте я и мои сокурсники Эдик Будько и Слава Ерёмин (один из учас­тников легендарного горняцкого ЛИТО) получили направления в геологоразведочные партии, расположенные в тундре восточнее Ворку­ты. Мы сели в пригородный поезд и поехали на место назначения. В вагоне я обратил внимание на парня, выделяющегося своим обликом среди окружающих людей в ватниках и сапогах. На нём были узкие брю­ки и клетчатая рубашка навыпуск с короткими рукавами. Лицо его по­казалось мне очень знакомым. Я подошёл к нему и спросил, не питер­ский ли он? Ответ был утвердительный. Мы разговорились, и выяснилось, что он, как и я, был «прописан» на Броде. У нас оказалось много общих знакомых. Он рассказал, что выслан в Воркуту за «тунеядство». В те времена это обвинение предъявлялось многим молодым людям, неугодным властям. Из Воркуты его направили в ту же партию, куда ехал и я. Всю дорогу до нашего полустанка мы проговорили о Ленин­граде, о Невском проспекте. В конторе партии меня отправили на тракторе дальше в тундру, а его оставили на базе партии работать возчиком, или, как шутили в те времена, — водителем кобылы. На прощание он подарил мне тюбик канадской пасты от комаров. Паста оказалась очень эффективной…

Когда я после окончания практики приехал домой, то встретил вер­нувшегося из армии моего друга по двору Володю Еремеева. Он слу­жил в Германии и очень соскучился по любимому городу. По вечерам мы выходили из дома, шли по улице Восстания, сворачивали на Невский и неторопливо двигались до кафе «Нева» на углу набережной канала Грибоедова. Заходили в кафе, выпивали по бутылочке пива «Невское» и шли обратно, наслаждаясь красотой и особой душевной атмосферой Невского проспекта.

В Ленинградском горном институте одной из самых любимых сту­денческих песен была «Здравствуй Невский, здравствуй Кировский…». Особенно трогали слова

«Куда б ни попал ленинградец,
хоть в рай на­стоящий, хоть в ад,
повсюду тебя вспоминает,
любимый, родной Ле­нинград.

Помнит Невский, помнит Кировский,
помнит чудную Неву,
помнит всё до каждой вывески,
до киоска на углу…».

Я окончил Горный институт и уехал. Невский проспект я никогда не забывал. Потом я возвращался и снова уезжал. Однажды в «Литера­турной газете» я прочитал стихи поэта Олега Шестинского «Невский проспект». Возможно, они не очень совершенны в художественном отношении, но душу мою задели. Я вырезал их и всегда брал с собой в длительные экспедиции.

Милый Невский проспект,
моей жизни отрада,
всё на нём с юных лет
мне волнующе свято:
магазины, театры, мосты, тротуары,
иностранцы, зеваки, влюблённые пары,
антикварные лавки, остров Библиотеки —
это всё не на час, не на два, а навеки!..

Далее >>
В начало