Когда началась война, мне было около трех лет. Жили мы на улице Рентгена на втором этаже старинного пятиэтажного дома, построенного в 1910 году (архитектор Д.А. Крыжжановский) и известного под именем «Жилой дом Марии Яковлевны Стельп». Домовладелица, графиня Стельп, была потомственным почетным гражданином Петербурга.

Нижний этаж дома облицован гранитом в технике «рваный камень», лицевой фасад выделен двумя фронтонами, аттиком и эркером. Рядом с нашим домом находится зубная поликлиника (особняк Чаева, построенный в начале века в стиле «северный модерн»).

Окно из нашей комнаты выходило на улицу: Рентгена. Ранее она именовалась Лицейской, но в 1920-ом году, в год смерти немецкого физика, ее назвали его именем, и в 1929-ом году перед зданием Рентгенологического института установили бронзовый бюст Рентгена.

В самую трудную блокадную зиму деревянный дом, стоящий рядом с институтом, разобрали на топливо, и я помню, как мы с бабушкой собирали там щепки, а весной – крапиву для супа.

В квартире кроме нас жили Нина Ивановна Юровская и ее дети Женя и Боря, Агриппина Ивановна Кадочникова и ее взрослый сын Николай (мать и брат артиста II.II. Кадочникова), и семья Гилливера.

Я был в квартире самый младший и о том страшном времени помню мало. Больше знаю из рассказов мамы и воспоминаний старших. Из прочитанного потрясают воспоминания Д.С. Лихачева.

У меня ощущение голода и холода не сохранилось, но помню вкус дуранды и рыбьего жира, по столовой ложке которой мама давала мне с сестрой долгое время. Банка рыбьего жира осталась с мирного времени, и это помогло нам выжить. Окно в комнате, как и в других домах, было заклеено крест-накрест бумагой, в углу комнаты висела икона.

В блокаду мама стала верить в Бога, и вера придавала ей силы переносить невероятные тяжести блокадной жизни. Я помню, как зимой в коридоре помогал маме пилить дрова, держась за ручку двуручной пилы; как ходили с санками за водой к месту впадения Карповки в Большую Невку. (Через много лет после блокады, в 60-е годы, переезжая в отдельную квартиру на Анников проспект, мама сожалела, что нет близко Невы в случае новой войны, придется далеко ходить за водой). Перед, тем, как выйти на кухню, зажигали свет и ждали, когда разбегутся огромные крысы. Потом их не стало, не пережили голод.

Во дворе дома стояли ящики с песком и щипцы для зажигалок, особенно нас привлекало устройство, похожее на большую шарманку, с помощью которого подавали сигнал тревоги (сирена), оповещающий о приближении фашистских бомбардировщиком. Напротив дома, на территории школы № 72, раскачивался привязанный огромный аэростат воздушного заграждения…

Помню такой случай. Мне было четыре года, и я почему-то один шёл к маме на работу по Кировскому проспекту. Началась сильная бомбёжка, и меня взяла на руки проходившая мимо женщина-милиционер и отнесла в семнадцатое отделение на улицу Скороходова. Так как я адреса своего не знал, то меня отправили в детскую комнату, дали бумагу и цветные карандаши, я стал рисовать. А вечером всё-таки нашёл свой дом в сопровождении этой женщины..,

Впоследствии, уже в 80-х годах, меня вызывали в это же самое отделение милиции в отдел КГБ по поводу чтения и распространения запрещённой литературы и на допросе спросили, были ли в моей жизни приводы в милицию. Я не без удовольствия рассказал им вышеупомянутый случай…

Становясь старше, я всё лучше и лучше понимаю, какие тяжёлые испытания пришлось пережить нашим родителям, и особенно матерям, во имя сохранения нашей жизни…

А правильнее их называть не героями блокады, а мучениками блокады.

Далее

В начало