Танки идут по Праге,
Танки идут по правде.
Е. Евтушенко

Лето 68-го года показало, наконец-то, всем мыслящим людям, что такое брежневский режим, якобы защищавший социализм и весь его лагерь. События, развернувшиеся вокруг «Пражской весны», который уже раз раскололи всю страну на людей порядочных, совестливых и на то «послушное большинство», по выражению Юрия Афанасьева, сказавшего это лет на двадцать позже. Это «послушное большинство» подпитывало и создавало правовую основу действий всех генсеков от Брежнева до Горбачева, а сейчас – Путина.

Когда Дубчек и его команда объявила об отмене цензуры, стало ясно, что добром это не кончится. Не мог этот лагерь, частью которого был барак Чехословакии, существовать при свободном выражении мыслей. Ясно было, что этот росток надежды обречен. Клятвенные заверения Москве, что Чехословакия остается верной «Варшавскому договору» и СЭВ не смогли успокоить Советское политбюро. Даже сама формула: «Социализм с человеческим лицом» казалась оскорбительной. А наш социализм что же – звериный? Кто мог решиться на правдивый ответ? Действительно ли руководители «Пражской весны» верили в свой социализм, отличный от  советской модели? Мне думается, что это мог быть промежуточный этап, и в итоге установилась бы датская или шведская модель общества, но без монархии.

За год до пражских событий, в далеком мае 1967 года, мы курсом отмечали в гостинице «Астория» десять лет со дня окончания Политехнического института. Приехали сокурсники со всех концов страны и не только. Из Чехословакии приехал Карел Неуман, который пять лет проучился со мной в одной группе. Небольшого роста, лет на десять старше меня, с умным и волевым лицом, очень добрый и честный, он был чешским коммунистом, и тогда это мне не казалось противоречивым. Он был немногословен и всегда очень сдержанно оценивал политику как своего государства, так и нашего. Да он и не имел права на иное поведение. Приехал он не прямо из Чехословакии, а из Москвы, где был в командировке, работал Карел в одном из Министерств. Я не спрашивал, но думаю, что поскольку он учился со мной, то и работа его была связана со станкостроением. Я увидел того же Карела, мудрого, с чувством юмора, но с очень грустными глазами.

Что с ним стало? На чьей стороне он оказался? После 68-го года я о нем ничего не слышал. Очень печально, если он сгорел в этом огне.

Мы сидели на этом банкете с Карелом и Яриком Виторским, одним из способнейших моих однокашников, и вспоминали «минувшие дни». Карел напомнил мне об одном забавном эпизоде. Были мы, несколько человек из группы, в кино, кажется, «Колизее», на Невском. В фойе какой-то гражданин остервенело толкал дверь туалета, пытаясь ее открыть. Возникла даже очередь. Несколько мгновений мы наблюдали эту сцену, затем я подошел и молча и невозмутимо открыл дверь в другую сторону. Никто не обратил на это никакого внимания, а Карел расхохотался. Он углядел юмор в несоответствии невозмутимости моего поступка и обычной моей горячности и запальчивости.

Бедный Карел, он верил в социализм, как и почти все мы в студенческие годы, и считал, что будущее за ним, но ведь мы уже тогда понимали, что сила социализма и в то же время его слабость в ставке на массу, в его неприятии личности, индивидуальности. На наших комсомольских собраниях смотрели с укоризной даже на воздержавшихся, а голосовать открыто «против» никто и не смел. И мы гордились тем, что были как все и со всеми. «И я этой силы частица» — говорил поэт, и когда почувствовал себя вне этой силы, он ушел.

К моему стыду я в те годы все-таки тоже был человеком «стаи» и постепенно, я об этом уже говорил, переставал им быть после доклада Хрущева.

В своих воспоминаниях Е. Евтушенко приводит слова частушки, услышанной им на Братской ГЭС:

Ах ты, сука-романтика,
Ах ты, блядская ГЭС,
Я приехала с бантиком,
А осталася без.

Постепенно мы теряли свои бантики, потерял его и я, но ленточку эту я еще долго носил в своем нагрудном кармане. Назвать же романтику сукой я не могу и сейчас. Боязнь незаурядности, конкурентности привела социализм к деградации, так же, как  и его вождей. Путь от Ленина и Троцкого до таких, как Брежнев и Черненко, это путь в пропасть, так оно и случилось. Появление во главе великой страны с великой культурой таких ничтожеств, которые правили десятилетиями не может быть случайностью, это расплата за дурман, который поразил людей.

И все-таки, видимо, Дубчек и его окружение верили в обновленный социализм. Мне хотелось бы, чтобы Карел был с ними и чтобы он вспоминал нас добрым словом во время этого танкового нашествия, понимая, что я или Виторский мысленно с ним. А ведь многие, очень многие мои соотечественники, такие, как В.К. Володько, бывший военный, или А.Л. Пучкелевич были полны злорадства «Мы им все дали, от себя отрывали, защищали, а они нас предали». В общем, обычное «одобрямс». А мне и моим единомышленникам было ужасно стыдно за страну, за это гнусное руководство.

А если Карел был против Дубчека? Тогда мне стыдно за Карела.

С детства я, как  и учили, привык делить людей на красных и белых, как в очень мне полюбившемся стихотворении К. Симонова из маленькой белой книжечки «Друзья и враги»: «Мир неделим на черных, смуглых, желтых, а лишь на красных – нас и белых — их». Прошло много времени и содержание и «красных», и «белых» изменилось. Трудно стало понимать, где красные, а где белые, и что мне ближе. Но те, кто был за власть в те дни, были для меня точно врагами.

Далее

В начало