Сказал Жеглов  из телесериала «Место встречи изменить нельзя», из-за которого людей на работе уже не удержать. Верно кто-то сказал. Каждому – свое. Так наверняка думал и наш дорогой Леонид Ильич, получая и прикалывая на  жирную грудь орден «Победы». Такого бесстыдного награждения страна еще не знала.

Видя, как быстро деградирует руководство, мои товарищи, мои коллеги утыкаются лицами в чертежные доски и чертят, чертят, чтобы только не думать об этом бесстыдстве и позоре. Кто может, покупает золото, ковры, меха, машины и мебель, чтобы тоже продемонстрировать свой жизненный уровень.  Теперь он определяется только этим. Да, еще забыл дубленки – тоже признак успешности. Первым у нас в ГСКТБ дубленку надел Боря Филиппов, его жена Ляля тоже не отставала. Но им никто не завидовал, их достаток казался понятным и законным. Жалко только, что к ним в дом стали вхожи только люди в дубленках и куртках «Аляска». Стало совершенно очевидным, что успеха в жизни добиваются только воры и проходимцы. Так бесславно и аморально заканчивались семидесятые годы.

Мой отдел вдруг зажужжал: во всех углах только и слышно «Дж», «Дж». Это постоянно шли разговоры о Джо Дассене, великолепном французском шансонье и Элтоне Джоне, его американском коллеге. Слава Богу, что люди думают не только о хрустале и вязальных машинах.

А мы с сыновьями смотрим «Каникулы в Простоквашино», вместе смеемся и негодуем. Но на нас надвигалась катастрофа, повергшая меня и Ларису в ужас и страх за сыновей на долгие четыре года. Для нас это была вторая война.

В газетах появилось сообщение «Об оказании военной помощи Афганистану». Дворец Амина штурмует спецназ и убивает Амина. А затем в эту страну вошли наши войска, и наши дети стали гибнуть по прихоти впавших в полный маразм кремлевских старцев.

Но конкретный страх за детей появился несколькими годами позже, когда пришел их черед служить, а пока они приветствовали Олимпиаду. Вместо обещанного программой партии и лично Хрущевым  коммунизма, в 1980 году пришла Московская олимпиада. Из-за афганского авантюризма многие страны в Москву не приехали.

Часть соревнований, в том числе по футболу, проводились и в Ленинграде. В то лето мы снимали дачу в Лисьем носу, на берегу Финского залива, такого в  этом месте мелкого, что я нисколько не волновался, когда мои мальчишки купались или ловили рыбу с резиновой лодки. Бореньке было уже 16 лет, а Левушке – 11. Оба они были заядлыми футболистами, особенно младший сын, и я достал к их великой радости билеты на один из финальных матчей Олимпиады на стадион им. Кирова. Это был не только футбол, а большой спортивный праздник, красочный и жизнерадостный. Было организовано небывало хорошее обслуживание с передвижными лотками с бутербродами, соками, мороженым. Я такого изобилия дефицита не видел очень давно, разве что во время курсов в Доме политпросвещения, напротив Смольного и в Райкоме партии в дни партактивов, куда я однажды попал в виде поощрения к празднику.

У Левы глаза горели, он не переставал чего-то хотеть, а если Лева хотел, он этого добивался. Боря был уже повзрослевший и более сдержан, иногда он Леву потихоньку одергивал, но я видел, что и ему хотелось бутербродов и с красной икрой, и с карбонатом, и с бужениной, и охотничьих сосисок, или другой всякой всячины. Мой инженерный карман еле-еле выдержал этот натиск.

В этом же году умер Высоцкий. Его оплакивали все, оплакивали и у нас в отделе. Он стал своим и для интеллигентов, и для уголовников еще при жизни. Такой популярности не было ни у одного из бардов: ни у Окуджавы, ни у Визбора, ни у Городницкого, ни у Клячкина. Он был настоящий бард – неистовый и искренний. И он был настоящим автором-исполнителем, и его песни можно смело назвать авторскими.

Многие авторы-исполнители сами называют любую песню авторской на том основании, что у каждой есть автор. Это оправдание всех и всего. Я под авторской песней понимаю только ту, где поэт и лирический герой его стихов неотделимы. Автор поет от себя о себе, имея в виду именно свою общественную и гражданскую позицию.

Но все-таки Высоцкий был лично мне менее близок, чем Окуджава. Обаяние и доброта Булата Окуджавы несравнимы. Песни Окуджавы мог петь тихонько любой, песни Высоцкого – только избранные, а может и никто.

После опубликования воспоминаний его друзей и Марины Влади, Высоцкий стал ближе и понятней. «Пропадаю, пропадаю» — пел он с редким надрывом и рвал сердце слушателям тоже.

Власть была уязвлена народной скорбью, потому как эта скорбь не была санкционирована. Все должно быть одобрено свыше: и любовь, и ненависть. Тем более к такому барду, как Высоцкий, который, уж точно, не был человеком стаи.

Далее

В начало