1. Первая подруга

В конце 5-го класса к нам пришла новая девочка — Майя Барсова. Она была спокойная и улыбчивая, ко всем доброжелательная, и меня сразу к ней потянуло. Мы подружились и уже не расставались ни в шестом, ни в седьмом, ни в восьмом классе.

Жила она недалеко от школы, и мы часто после уроков шли к ней домой. Её мама, Мария Николаевна, была женой военного летчика. Она очень ласково приняла меня, расспросила, кто я, кто мои родители, и стала постепенно работать надо мной.

Я была некрасивой, с длинным носом, неровными зубами, правда, некоторые говорили, что у меня красивые глаза, неуклюжей, не умела носить одежду, даже новую, при любой опасности принимала стойку, чтобы отомстить обидчику, старалась защитить и себя и Майю. А Майка была мягкая и доверчивая.

Круглолицая, с большими серыми глазами, с двумя толстыми темно-русыми косами, небрежно заброшенными за спину, высокий лоб и виски обрамляли воздушные завитки, белозубая улыбка с совершенно ровными зубами — ну все у нее было прекрасно.

Мария Николаевна говорила мне, что надо быть более женственной, а не воинственной. Зная, что моя мама постоянно занята на работе, она шила и для меня и для Майи новые платья, мне это очень нравилось, и я гордилась своей новой дружбой. Мы вместе делали уроки, вместе ходили на каток, на озеро, бегали на лыжах. Мне купили велосипед только в 7-ом классе, а у Майки он уже был в 6-ом. Мы уезжали к самому лесу, отдыхали там, на опушке — и снова в город. К нам присоединялись еще девочки из нашего класса, Аня Курдюмова и Рита Карпенко. Было шумно и весело.

Мальчишки обращали внимание на нас, но потом я поняла, что не на нас, а на Майю. Она была самая красивая из нас, и мальчишки хотели с ней тоже дружить. Но Майка только краснела и всем отказывала.

И только в 7-ом классе на неё обратил внимание старшеклассник Юра Демьяненко. Здесь уже началась настоящая первая любовь. Они оба смущались и краснели при виде друг друга. Им хотелось быть вместе, но приличия и воспитание не позволяли уединяться.

Вскоре об этом узнала Мария Николаевна и всполошилась. Стала отговаривать Майю, мол, им нельзя встречаться, потому что, во-первых, она ещё слишком молода, всего 14 лет, а Юра старше ее, аж, на три года, что у него родители глухонемые и вообще он ей не пара.

Пока у них там текла безмолвная любовь, у нас дома тоже происходили события

2. Приезд Бориса.

К нам из Ташкента приехал мой двоюродный брат Борис и поступил в нашу школу на класс старше, то-есть, в тот класс, где учился Юра Демьяненко. Борис приехал к нам потому, что в Ташкенте у него погибла мать (попала под грузовик), и мой дядя Володя остался один с тремя детьми — старшей Верой и двумя близнецами Геной и Борей. Дяде трудно было одному справляться с ними, и в скором времени он женился на тете Фире, у которой был свой сын Марик. Так вот Борис возненавидел этого Марика, и у них были постоянные драки. Дядя Володя все это отписал в письме нам, и на семейном совете тетки решили забрать Бориса к нам. Жить он стал у тети Ханы, так как у нее был свой дом, сад, и огород.

Все тетки приходили к ним почти каждый день, приносили что-то из еды, воспитывали Бориса. Мы с Илей тоже не оставляли его без внимания. Илька занималась с ним русским языком, если надо было.

Ну а я могла предложить или каток или лыжи. Конечно, всего этого там, в Ташкенте, не было, и Борису приходилось учиться ходить на лыжах, бегать на коньках. Он это прекрасно освоил, особенно, когда увидел Майю, которая ему очень понравилась, и Боря не хотел ударять в грязь лицом перед ней. Он еще не знал, что Юра из его класса тоже неровно дышит к Майе. Борька просил меня познакомить его ближе с Майей, но она уже была влюблена в Юру, а к Борису относилась просто хорошо, как к моему брату.

Борька очень переживал свою первую неудачную влюбленность. Меня, слава Богу, все эти любовные переживания в то время не трогали.

3. Переэкзаменовка

Училась я хорошо и, даже очень, занималась художественным чтением, выступала на вечерах в школе. А когда мне, наконец, купили велосипед, я начала его осваивать, выделывала такие выкрутасы на нем: и задом наперед ездила, и на одном колесе, и с закрытыми глазами. Бен только успевал чинить его.

Была весна 52-го, были экзамены в школе за 7-ой класс, и была физика, которую я не очень любила и совсем не готовилась к экзамену. Предыдущие экзамены я успешно сдала, а вот на физике завалилась. Несмотря на, в общем-то, дружелюбное отношение учителей ко мне, Виталий Иванович, учитель физики, настоял на переэкзаменовке. Его с жаром поддержала Мария Григорьевна, наша классная руководительница и моя тетка по совместительству.

Тогда я впервые поняла, что такое стыд. Как? Меня? Которая всегда была в первых рядах по успеваемости, оставить на осень, на переэкзаменовку?!

Мне казалось, что все от меня отвернутся, перестанут со мной дружить, будут насмехаться.

Мир померк, велосипед был не в радость. Но Майя от меня не отвернулась, наоборот, её мама пожалела меня и сказала, что за лето я подготовлюсь и в августе пересдам этот экзамен.

А тут свалилась новая неприятность. Мама заказала мне новое платье у знакомой портнихи. Та на примерке обнаружила, что у меня одно плечо выше другого и посоветовала маме показать меня врачу. Собрался домашний консилиум, и тетя Рися (детский врач) сказала, что отведет меня к знакомому ортопеду-хирургу. Тот обнаружил у меня сильное искривление позвоночника и приказал маме везти меня к специалистам в Ленинград, потому что знал, что у нас там родственники.

Ну а пока — никаких велосипедов, никаких физических нагрузок, не бегать и не прыгать — это мне-то!

В августе я успешно сдала физику и перешла в 8-ой класс. Мы с Майей были неразлучны. Борис, после года пребывания у нас в Новозыбкове, очень заскучал по своей семье и уехал в Ташкент.

Мама вела переговоры с врачами в Новозыбкове и родней в Ленинграде с целью показать меня там специалистам.

4. Март 1953

Мы с Майей чувствовали близкую разлуку, тем более, что её отца переводили служить в район Воронежа. Мы дали друг другу слово не теряться, поддерживать связь, по возможности, видеться.

В стране что-то назревало, я чувствовала это во всем: в шепоте окружающих взрослых, в напряжении в школе. Дома опять шептались о возможном переселении евреев неизвестно, куда, о деле врачей-евреев, которые, якобы, по заданию американской разведки неправильно лечили людей. Особенно, это напряжение возникло в начале марта.

И, вдруг, придя утром в школу, я увидела траурные флаги, в классах никого не было, все столпились в актовом зале. Радиоприемник был включен на полную мощность. Все молча стояли, опустив головы. — «Сегодня, 5-го марта, в шесть часов утра перестало биться сердце нашего вождя и учителя, товарища Сталина» — донесся до нас голос диктора Левитана.

И вдруг рев, крик, стон, плач охватил актовый зал. Особенно рыдали детдомовцы. Что с нами будет? Наш отец умер! — кричали и плакали они.

Я испуганно смотрела на этот самостийный вопль и думала: — неужели они всерьёз думают, что теперь все кончено? Ну, умер Сталин, ну придет кто-то другой, и все повторится. Где-то в душе я его очень жалела, ведь нас воспитывали в духе любви и преданности вождю. Тогда я еще не знала, сколько горя и страданий принес народу сам Сталин и культ его личности.

Но, если ты слушаешь только одну программу по радио, и тебе с 6-ти утра до 12-ти ночи твердят, что Сталин наш друг и учитель, что он роднее, чем наш родной отец, то в это можно поверить.

И мы верили, и прославляли, и воспевали…

Это потом я узнала, что почти половина населения нашей страны томилась в лагерях и тюрьмах за любую провинность, что в стране процветал государственный антисемитизм, который был пострашней бытового, что именно к марту 53-го года Сталин планировал широкомасштабную акцию по депортации всего еврейского населения в Сибирь.

Да и, слава богу, что не суждено было сбыться его фашистским планам! Но мы были еще детьми, и только все это чувствовали по настроениям взрослых.

5. Моя мама — трудяга

Мама моя, вечно занятая на работе, не вникала в политику, помалкивала и больше слушала. Она работала продавцом, сначала, в продуктовом магазине, потом, в мануфактурном, а в конце своей трудовой деятельности — в хозяйственном. Помню, мне было лет 10-11, а мама тогда работала в военторге. Как-то после школы я зашла к ней в магазин. Боже мой, чего только там не было, но меня просто сразили наповал пирожные — корзиночки с кремом. Такое чудо я увидела впервые. Я смотрела на них и не могла насмотреться, я так хотела попробовать хоть одно! Мне казалось, что такое невозможно есть, на него можно только смотреть. Я не отходила от витрины довольно долго, пока мама не сказала, что мне пора идти домой и делать уроки. Я робко заикнулась, чтобы мама купила мне эту корзиночку, но мама резко отчитала меня за попрошайство. Я понуро стояла у витрины и лила горючие слезы. В это время в магазин вошел какой-то офицер. Увидев меня, прилипшую к витрине с пирожными, он сразу все понял и велел маме дать мне пирожное, мол, он сам заплатит за него. Мама отказалась от его предложения, но пирожное все-таки дала, при этом громко прошептав мне: «Ну, погоди, «азиятка!» Это было любимое её ругательство. Да ради этого пирожного я готова была стерпеть и не такое!

Я очень хорошо помню, как мама работала в ларьке по продаже тканей. В 1952-53 годах наша легкая промышленность, наконец, окрепла, встала на ноги и в магазинах появились отечественные ситцы, которые пользовались колоссальным спросом у сельского населения. И вот, в «базарные» дни к нам, в Новозыбков, на телегах, на лошадях и на коровах приходили и приезжали крестьяне из окрестных деревень, чтобы продать молоко, яйца, кур на базаре, а взамен купить мануфактуру.

Это были веселые и шумные ярмарки, где можно было купить всё от коровы или лошади до иголки или петушка на палочке.

Мама красовалась на возвышении в своем маленьком магазинчике. Позади неё были полки, сплошь заваленные «штуками» всевозможных тканей, среди которых преобладали всевозможные ситцы. Перед ней широкий длинный стол и деревянный метр. Очередь выстраивалась у этого стола и выходила на улицу. Мама работала споро и весело. Местные бабы очень хорошо её знали и обращались с уважением по отчеству: «Григорьевна., а мне сколько надо, вон того, голубенького с розовыми цветочками?» — «Бери десять метров, не промахнешься» — отвечала весело мама — и работа кипела. Метр мелькал у неё в руках, она быстро отмеряла10 метров, складывала ткань в аккуратный квадрат, заворачивала в газету. Тогда ещё не было упаковочной бумаги. Мне нравилось смотреть на неё, когда она работала.

Потом её перевели в хозяйственный магазин. Там был и директор, но он вечно болел, и маме приходилось справляться одной. Здание магазина было длинным одноэтажным, и мама бегала из одного крыла магазина в другой, весело переговариваясь с мужиками, потому что они были основными покупателями хозяйственных товаров. Там продавалось все: от хомутов до всевозможных красок и олиф. Все это находилось в бочках, и маме самой приходилось перекатывать эти бочки с места на место. Редко находились умные и жалостливые мужики, которые помогали маме это делать.

Помещение не отапливалось зимой, но мама не унывала. Она сшила у портнихи ватные стеганые штаны с запахом, для того, чтобы не снимать их при надобности и бегала «до ветру» на пустырь за магазином. Дома мы смеялись над этими штанами, но маме в них было удобно и тепло.

А что же было делать, если папа не работал, он был на инвалидности. Надо было кормить семью. Бен еще учился в институте, правда, получал стипендию, я в школе. Папа иногда помогал по хозяйству, топил русскую печь, готовил немудреную еду — картошку. В мои обязанности входило мытье посуды, полов и выноска помойных ведер до отхожего места, это метрах в ста от дома. Особенно неприятно было зимой, а зима у нас тогда была суровая — градусов 25-30 мороза. Бен приносил в комнату из сарая дрова и воду из колонки на углу улицы.

Вот папа и увлекался политикой: слушал все радиопередачи, читал газету «ПРАВДА» и, когда приходили тетки, устраивал дискуссии по текущему моменту. Говорили тихо, чтобы соседи не слышали, боялись сталинского режима, а вдруг, донесут. Тенденция такая была.

Но напряжение от страха переселения все-таки спало  я это чувствовала. И занималась своими делами.

6. Первое свидание.

Появились мальчики, которые обращали на меня внимание. Один даже назначил свидание. Я не знала, что делать на том свидании, но было любопытно, и я пошла.

Парень был из нашего класса, новенький, из семьи военных. Мы встретились в скверике, сели на скамейку и начался вечер вопросов и ответов:

Он: — Родители есть?

Я: — есть

— сестры, братья?

— есть

— Что из предметов больше нравится?

— литература, история, — отвечала я односложно с замиранием сердца.

— Ну, пошли по домам?

— Пошли…

Я бежала домой, потому что уже стало смеркаться, но бежала, окрыленная тем, что я была на свидании.

Значит, не такая уж я уродина, как утверждал мой брат Бен. К нему часто приходил его друг Толик Злотников и они развлекались тем, что осмеивали меня, говоря, что меня никто замуж не возьмет, потому что у меня длинный нос и вообще, что я некрасивая. Они смеялись и доводили меня до слез, пока не приходила мама и не прогоняла их.

И вот теперь, пожалуйста, я бежала со свидания!

У этого свидания продолжения не было, да я и не хотела его. Просто я стала оглядываться вокруг, находила устремленные на меня с интересом взгляды мальчишек, и это меня укрепляло в уверенности, что я не уродина.

Девчонки в классе достали где-то подпольно книжку о взаимоотношениях мужчины и женщины, она ходила по рукам, девчонки хихикали и заговорщески перемигивались. Наконец, очередь дошла до меня, меня предупредили: только на одну ночь! И никому не показывать!

А как можно тайно читать в одной комнате с мамой, папой и старшим братом? Я легла пораньше, как будто у меня болит голова, накрылась с головой одеялом и сделала маленькую дырочку, чтобы проникал свет от лампы. Минут 15 меня никто не трогал, я читала с трудом понимая написанное, тем более что книжка была старинная с ятями. Потом вдруг одеяло с меня срывает брат, выхватывает у меня книжку и с воплем: «Мама, ты посмотри, что она читает!» — заявляет, что мол, пойдет в школу и покажет, чем увлекаются семиклассники. Я умоляю его отдать книгу, ведь мне надо ее вернуть завтра, но он непреклонен. Быстро одевается и уходит из дому вероятнее всего, к своей девушке Рае Семеньковой. Они уже год как встречаются. Утром он возвращает мне книгу и молча ухмыляется. Таким образом, книгу я прочесть не успела. Но кое-что поняла из рассказов девчонок.

7. Поездка в Ленинград

Между тем, мне пошел 15-ый год, а к настоящему хирургу — ортопеду мы не удосужились обратиться, пока маму как-то не остановил по дороге тот врач, к которому год назад мы обращались. Он напугал маму тем, что у меня очень плохо с позвоночником и необходимо срочное лечение. Мама созвонилась с Шурой. Та была на последнем месяце беременности Анечкой. Они договорились, что мама со мной приедет в Ленинград, поможет Шуре после родов, а заодно мы покажемся врачам.

Так и сделали. Роды были тяжелые, и, когда мы с мамой приехали, Шура лежала еще в больнице с Анечкой. Та была еле живая, Шура похудела и превратилась в скелет. Кормить малышку было нечем, не было молока. Мама посмотрела, посмотрела и решила забрать Шуру с малюткой в Новозыбков. Там, мол, она их обеих откормит. Петя не возражал, так как очень был обеспокоен здоровьем Шуры.

Обо мне, казалось, все забыли. Но в последние дни сборов все-таки мы с мамой сходили к врачу и нам дали направление в институт детской ортопедии им. Турнера на Петроградской. Мама уже не успевала туда со мной сходить. Вызвался меня сопровождать Павел, Петин друг и вообще друг всей их семьи.

Решили: Шура с Анютой, Мишей и мамой едут в Новозыбков. Меня оставляют в Ленинграде, чтобы я сходила в институт Турнера в сопровождении Павла. Он больше был свободен, чем Петя. В зависимости от решения врачей родственники будут думать, что дальше со мной делать до начала учебного года. А пока я буду жить под присмотром Пети в семье его родителей. Его отец, дядя Давид, был мне родным дядей по папе, но раньше я его не видела. По сути он мне был чужой. В то время он очень болел, но меня принял благосклонно, в отличие от своей жены, тети Рахили.

В этой же 4-х комнатной квартире на улице Союза Связи, ныне Почтамтской, жила Петина младшая сестра Фрида, недавно вышедшая замуж за приятного, покладистого, с хорошим чувством юмора человека — Абрама, электрика по образованию. Из своей комнаты они редко выходили, может быть, по причине недавнего бракосочетания. А если Абрам проявлял какой-то интерес ко мне, Фрида немедленно выскакивала из своей комнаты и водворяла его на место.

Петя приходил поздно с работы, справлялся, как у меня дела и уходил в свою комнату — пенал, где они жили с Шурой и двумя детьми. Я была предоставлена сама себе. Правда, Павел выполнил обещание. Мы два раза ездили в институт Турнера, добились консилиума, и нам дали направления на изготовление корсета и, в обязательном порядке, на лечебную гимнастику. Напугали тем, что, если не будем лечиться, то через год-другой вырастет горб, и тогда придется делать операцию. Тогда корсет можно было изготовить только в большом городе.

Я сама нашла эту мастерскую на Обводном канале, с меня сняли мерки и сказали, что изготовят только в октябре — ноябре. На лечебную гимнастику мне надо было ездить на угол Литейного и Пестеля каждый день.

Понятно, что дома я старалась быть как можно реже. Утром я пила чай, если тети не было на кухне, и быстро убегала из дому. Я её очень боялась, хотя она и не разговаривала со мной. Никто в этом доме особенно не общался со мной, кроме Пети. Я ездила в трамвае по городу, смотрела, смотрела и смотрела. Когда очень хотелось кушать, покупала пирожок и съедала его где-нибудь в скверике.

Когда приходил Петя домой, тетя его кормила, тогда и мне перепадала тарелка супа.

На Петроградской стороне на Большом проспекте жила папина сестра, тетя Хана Маева. Она жила с мужем, который работал на Красном Треугольнике, и с тремя взрослыми дочерьми в маленькой 15-ти метровой комнате в коммунальной квартире. Она часто приглашала меня к себе, кормила вкусным самодельным печеньем, была ко мне добра, интересовалась моими делами.

Однажды, её младшая дочь Рая, она работала учительницей младших классов, предложила мне поехать в пионерский лагерь, где она в то лето была старшей пионервожатой. Лагерь был в Мельничных Ручьях. Рая поговорила с Петей и он решил, что это лучший выход из положения, пока со мной решится вопрос.

С глубоким отвращением я вспоминаю тот лагерь, хотя, может быть, он и был неплохой. Ни с кем я там подружиться не успела, потому что приехала туда в 3-ю смену, а ребята там жили в основном все — по три смены, у них уже был спаянный коллектив, а я не пришлась ко двору. Я очень тосковала по родным и часто плакала. В конце концов, я отпросилась, и меня отпустили домой.

К концу августа я заволновалась, мне очень хотелось домой, в Новозыбков, я писала маме, спрашивала, что делать. Они, оказывается, все уже решили. Я должна остаться в Ленинграде хотя бы на год, а там видно будет.

8. Маруся

На днях должна вернуться из Новозыбкова Шура с детьми и Марусей.

Мама в знакомой деревне нашла няню для Шуриных детей и отправляет ее с Шурой в Ленинград. Сейчас так просто это звучит. А тогда в деревне жили практически крепостные крестьяне без паспортов. Они не имели права куда бы то ни было уезжать из деревни. Скольких трудов стоило маме договориться, чтобы Марусе выдали паспорт! Я их очень ждала. Все-таки, лучше, чем день и ночь быть одной.

Маруся оказалась молоденькой деревенской девушкой лет 16-17, крепко сбитой, кругленькой, маленькой, веселой и отзывчивой хохотушкой. Она ловко справлялась с маленькой Анечкой и уже с большим шестилетним увальнем Мишкой. Его надо было утром отвести в детский сад на ул. Майорова (Вознесенский пр.), по дороге забежать в магазин что-то купить в дом, потом выгулять Анечку, сготовить обед.

Шура вернулась от мамы посвежевшая, отдохнувшая и сразу приступила к работе. Она быстро договорилась со знакомой учительницей и меня определили в 9-ый класс в знаменитую школу « со львами» № 239 на Адмиралтейском проспекте рядом с Исаакиевским собором.

Школа оказалась женская, и мне было очень странно попасть в класс, где были одни девчонки. Видимо, городского лоска во мне было тогда еще недостаточно, девчонки ко мне приглядывались, но близко к себе не подпускали. Да я и не очень переживала. После уроков мне было некогда: нужно было ехать на лечебную гимнастику, потом помочь Марусе погулять с Аней, да и уроки нужно было где-то делать.

Вечером собирались все домой с работы, и мне места для занятий практически не было.

Сейчас я склоняю голову перед мужеством и долготерпением Пети и Шуры, которые поселили у себя еще двух молодых здоровых девушек. Ну, ладно, Маруся. Она няня, и Шура без неё, как без рук. Но, меня-то! Да, надо было лечиться. Я еще это не вполне понимала, но мама моя очень беспокоилась за мое здоровье, и Шура делала, что могла, несмотря на колкие выпады Фриды: «вот, понаехала вся деревня!» и неодобрительное отношение тети Рахили.

Шура с Петей жили в 9-ти метровой комнате-трамвае. Там стояла их кровать и небольшой диван для Миши. Анечка спала в коляске буквально возле двери. Мы с Марусей спали в большой проходной комнате на раскладушках. Утром рано и Пете и Абраму надо было уходить на работу. Они проходили мимо нас на кухню позавтракать, а мы с Марусей, уже проснувшись, лежали и ждали, когда они уйдут, чтобы нам одеться и начать новый день. В общем, этот период моей жизни я воспринимала, как серое пятно, хотелось, чтобы это все кончилось скорее. Я уже тогда понимала, что все когда-нибудь да кончится.

В школе я ближе познакомилась с моей соседкой по парте, Юдиной (имя не помню). Оказалось, она еще и моя соседка по дому. Она приглашала меня к себе после занятий, чтобы вместе делать уроки, спасибо ей, — это был выход из положения на какой-то период. Устные предметы я учила в трамвае, когда ездила на гимнастику. Несмотря ни на что, училась я без троек, к великому удивлению девчонок. Они думали, раз я из провинции, то знаний у меня недостаточно для их уровня, а получилось наоборот, и, иногда, меня ставили в пример, особенно по литературе и истории.

Девчонки в классе делились на группы, говорили в основном о мальчишках, устраивали вечера в школе, приглашали курсантов Суворовского училища, потом курсанты их приглашали. Я в этих играх не участвовала. Во-первых, очень стеснялась, во-вторых, мне нечего было надеть, кроме школьной формы.

В середине года к нам пришла новенькая, Таня, дочь военнослужащего, проколесившего по стране много лет. Мы с ней подружились, вместе делали уроки, а потом приобщались к архитектурным шедеврам великого города. Садились в трамвай № 15 от площади Труда, ехали через весь Московский проспект (тогда — пр. Сталина) до первой Рогатки (ныне Благодатная ул.), тогда там было кольцо 15-го трамвая, и любовались, и восхищались… Она, как и я, из провинции, больших городов не видела, поэтому всему удивлялась.

Но, особенно, мне интересно было просвещать Марусю. Иногда Шура отпускала нас вдвоем куда-нибудь на Невский, и я покатывалась со смеху, глядя на Марусю, и наслаждалась ее удивлением всему на свете. Однажды на Невском она увидела двух негров, остановилась, открыв рот от неожиданности, да как закричит: «Ой, Хвань (это вместо Фань), комедно-то как! (смешно-то как!)»

Небольшого роста, крепенькая, в короткой юбчонке выше колен, в черной плюшевой жакетке, с платком на голове, повязанным по-деревенски под подбородком, она сама, как гриб-боровик, вызывала смех.

Придя домой, она всем рассказывала, как она встретила негров, и как это ей показалось «комедно»

Абрам потом взял на вооружение это слово и часто его употреблял.

А Маруся быстро освоилась в большом городе, познакомилась с такими же нянечками в Исаакиевском садике и стала соображать, как ей жить дальше.

Она узнала, что на кожевенный завод требуются рабочие, но нужна прописка. Стала уговаривать Петю сделать ей хотя бы временную прописку. И опять же при помощи Павла они к следующему лету помогли Марусе устроиться на кожзавод с общежитием. Там она быстро вышла замуж, завербовалась, вместе с мужем, куда-то на север, и больше я Марусю не видела. Правда, перед отъездом она приходила к нам прощаться, благодарила за все, познакомила с мужем. Конечно, Шуре пришлось туго некоторое время без Маруси, но наступало лето, и мы все собирались в Новозыбков.

9. Возвращение домой и первая любовь

9-ый класс я неплохо закончила и стала собираться домой к маме. К этому времени умер дядя Давид, в квартире стало совсем мрачно. Тетя болела. Я, как могла, помогала Шуре: гуляла с Анечкой в Александровском саду, а все проходящие мимо курсанты — моряки жалели меня, приговаривая: «Такая молоденькая, а уже мама!» Вечером ходила за Мишкой в детсад. Ждали окончания учебного года, чтобы всем: и Шуре, и Мише, и мне с Аней ехать в Новозыбков.

Корсет я носила только зимой, а летом выпросила разрешения у лечащего врача не надевать его — было стыдно. Она разрешила при условии, что буду продолжать делать гимнастику, и время от времени показываться ей.

Ура! Я почти свободна, еду к маме, еду в родную школу! А впереди — лето в Новозыбкове с его теплом, с овощами и фруктами, с подругами!

И вот, я дома! Тетки, радость, дворня! Как все выросли, изменились. Побежала к Ане Курдюмовой, она жила за школой на Набережной улице. Она кинулась мне на шею, прибежала Рита Карпенко. Все они были рады мне, рады, что я возвращаюсь в наш 10-а. А вот Майя Барсова уехала в прошлом году в Воронеж с родителями и адреса не оставила. Жаль! Очень тосковал по ней и Юра Демьяненко, все спрашивал меня о ней, но я пока ничего не знала.

Видимо, и я очень изменилась за этот год. Я чувствовала на себе удивленно — заинтересованные взгляды новозыбковских мальчишек. Однажды я решила пройтись по знакомым местам, подышать родным воздухом: мимо дома пионеров, мимо института к озеру. Напротив института был небольшой, очень уютный скверик. Проходя его, я услышала незнакомый оклик, обращенный ко мне, повернула голову и увидела парня, сидящего на скамейке. Раньше я его не видела в городе, а, может, просто забыла.

Он поднялся и медленно пошел в мою сторону, улыбаясь:

— Здравствуйте, — вежливо сказал он, — меня зовут Владимир.

— А вы, кажется, из Лифшицев, я знаю вашу маму.

— Да, меня зовут Фаина — Сердце моё отчаянно забилось.

— Очень приятно, почему я раньше вас не видел?

— Потому что я жила год в Ленинграде, а сейчас вернулась домой и буду здесь жить и учиться.

— Отлично, тогда мы будем часто с вами видеться!

Он был очень красив и вел себя с достоинством, но напористо. Так у меня появилась первая любовь. Но родственники мои были не в восторге. Очень хорошо его знала тетя Феня. Он учился у неё в младших классах. Мать у него умерла, воспитывал его отец и мачеха. Сказать, что Вовка был послушным сыном, нельзя. Учился он тоже кое-как, но закончил 8 классов и готовился к поступлению в мореходное училище в Ленинграде.

Всё это меня мало волновало. Он был красив, как бог, пользовался непререкаемым авторитетом у местных мальчишек, а на танцах в городском парке был самым главным танцором и распорядителем.

Когда местные парни узнали, что мы с ним встречаемся, мне с девчонками всегда была зеленая улица после танцев, то-есть, можно было не бояться поздно вечером идти домой. Никакие хулиганствующие парни нас не трогали. А, подходя к дому, — за квартал от него было темно и страшно — я знала, что там, в темноте он меня ждет и проводит домой.

Так мы встречались все лето, а в конце августа он объявил, что уезжает в Ленинград поступать в мореходку, но мы будем переписываться, а потом и я приеду в Ленинград поступать в институт.

Итак, я любила и ждала.

10. 10-а

В школе, в нашем 10-а тоже все повзрослели, стали образовываться группки девочек и ребят по интересам. Они собирались у кого-то дома, обсуждали те или иные книги, чаевничали, делились своими планами на будущее. Меня однажды пригласили в такую компанию. Там хозяйкой дома была Далия Шафеева. Она появилась в нашей школе, когда я была в Ленинграде, поэтому я с ней не была особенно дружна, но она очень настойчиво и доброжелательно меня приглашала, и я пошла.

Там был Виля Гуткин, наш отличник и комсорг, Вовка Бутрим, самый маленький по росту и младший по возрасту. Он очень тянулся к Виле и не хотел от него отставать. И, действительно, учился неплохо. Там была Тоня Матрусова — Труска. Вот она мне никогда не нравилась. Во-первых, я знала её отца. Он был новозыбковским священником, небольшого роста, пронырливый, носил большую окладистую бороду, очень хорошо говорил басом на идиш, особенно, на базаре с местными торговками, и я всегда чувствовала какую-то фальшь во всем этом. Так вот Тоня казалась мне тоже фальшивой. Зная, что моя тетя, Мария Григорьевна, наш классный руководитель и преподаватель химии, она льстила мне. Даля была из семьи крымских татар — интеллигентов, волею судеб оказавшейся в Новозыбкове. Отец её работал преподавателем в новозыбковском пед. институте. Старший брат Юра тоже был преподавателем, но мы его видели только один раз, потом он исчез. Теперь я понимаю тайну этой семьи — это были гонимые Сталиным люди. Просто в Новозыбкове они нашли жильё и работу и временно осели там.

Даля мне очень нравилась: спокойная, сдержанная, доброжелательная, училась без троек, никому не навязывалась в подруги. А Тонька из кожи лезла вон, чтобы понравиться Дале и её родителям. В городе эту семью очень уважали. Тогда я еще не знала, что кругом были «стукачи». Сейчас мне кажется, что Тонькин отец-священник не зря поощрял её дружбу с Далей — за их семьей могла быть слежка.

Ребята говорили о предстоящих выпускных, делились планами на будущее. Старались не задевать политику, потому что это было болезненно для Дали. Её родители тоже принимали участие в наших разговорах. Мне это было удивительно и приятно. Да, у них было интересно. Особенно, после моих встреч с Ритой и Аней, где, кроме как о мальчишках и о неземной любви, не о чем было говорить.

Я для себя решила: как можно лучше закончить школу и ехать в Ленинград поступать в институт, куда — неважно, но в любой технический ВУЗ. А потом, — там же был Вовка! Мы переписывались, и он ждал меня, учась в мореходке.

Мама не хотела меня отпускать. Мол, все её дети закончили пединституты, и я должна быть учителем. Но я была категорически против. В итоге мы договорились, что я буду поступать в фармацевтический институт и буду жить в общежитии. В медицинский я боялась поступать, да и не хотела быть врачом.

Бен к тому времени уже был женат на Рае, они закончили наш пед. и по распределению работали в деревне учителями математики и физики. Вместе с ними работала и Иля, которая закончила отделение русского языка и литературы.

А пока я училась в 10-а. У нас были неплохие школьные вечера, танцы. На уроках мы уже чувствовали себя взрослыми, не суетились. Старались держаться с достоинством.

На медаль я, конечно, не тянула, но троек не было. Окончательно я ещё не выбрала, кем быть, но очень тянуло на завод. Там, я считала, настоящая романтика, но я маме обещала…

В марте к нам приехала из деревни Рая, жена Бена. Ей пора было рожать Вадика, и она хотела рожать в Клинцах, где жила её мама. А пока она немного решила пожить у нас, благо до Клинцов всего час езды на поезде.

Каждый день перед сном мы с ней ходили гулять по ночному Новозыбкову. Стояли мартовские ночные заморозки. Звездное небо было настолько низким, что, казалось — протяни руку — и любая звезда окажется в твоей ладони. Раечка проверяла мои познания в астрономии — был тогда в 10-м классе такой предмет. А вообще она сама с удовольствием рассказывала мне про звезды, показывала на небе созвездие Кассиопея, Большую и Малую медведицы, Млечный путь, Гончих псов. Я, разинув рот, слушала и запоминала. Через несколько дней Рая уехала в Клинцы и родила отличного здорового малыша по имени Вадик.

Итак, последний звонок, сдача экзаменов, получение аттестатов и вперед… В большую жизнь!

Прощай Новозыбков, да здравствует Ленинград!

Документы в фармацевтический у меня приняли безоговорочно, место в общежитии было, нужно было сдавать экзамены.

Химию и английский я сдала отлично, оставалась физика и сочинение, и тут появился Вовка.

У них в училище была практика, поэтому сразу он не мог меня встретить, а тут перед экзаменом по физике он объявился.

Гулянья допоздна, никак не хотелось расставаться, никак не хотелось заниматься!

Итого: физика — 4, а сочинение и того хуже — 3! Таким образом, по конкурсу я не прохожу, т.к. не набираю баллы. Для меня это шоком не было. Я решила: не нужен мне фармацевтический. Я хочу на завод!

В начало