8.1. 1934 год

Ирина Корзун, Бакуриани, 1940 г.

Все началось зимой 1934 года. Во время зимних каникул в начале зимы 1934 года состоялся горнолыжный поход группы студентов МЭИ в район Домбайской поляны. Я не знаю, по чьей инициативе и чьими стараниями был организован этот поход. Административным начальником похода был, кажется, Волченсков. Зато точно помню, что главным инструктором, главным тренером и вообще главным человеком этого похода, был студент третьего или, может быть, четвертого курса МЭИ, Алексей Малеинов. Ко времени похода Малеинов был уже очень известным альпинистом и одновременно прекрасным горнолыжником. Он многому научился у знаменитых братьев Абалаковых и в 1933 году совершил выдающееся восхождение на Кавказскую пятитысячную вершину Коштан-Тау. Как же получилось, что Малеинов выпал из поля зрения Алексашина в его поисках альпинистов МЭИ довоенного времени? Думаю, что причиной этого было то, что Малеинов, хотя и учился в МЭИ, но по состоянию здоровья, несмотря на хорошие способности, институт не окончил (у него была редко встречающаяся особенность организма: он засыпал, как только переставал двигаться).

Мне посчастливилось стать участницей зимнего похода МЭИ 1934 года, хотя ни горными лыжами, ни альпинизмом я тогда еще не занималась. Как же мне это удалось? Еще в возрасте 13 лет мне довелось пройти всю Военно-Сухумскую дорогу от Теберды до Сухуми. С тех пор я «заболела горами» и долгие годы ждала случая, чтобы снова попасть в горы. И такой случай, наконец, представился.

Я училась тогда на втором курсе физико-энергетического факультета (сейчас, он, кажется, называется электрофизическим). В одной группе с Жорой Прокудаевым. Он был скромным юношей, держался особняком, не относился к компании, с которой я тогда дружила, и мы почти не общались. Однажды случайно разговорились, и выяснилось, что Жора Прокудаев недавно окончил школу инструкторов альпинизма, возглавляемую одним из первых советских учителей альпинизма В.Л. Семеновским и тоже ждет случая, чтобы продолжить занятия альпинизмом.

Мы стали вместе ходить на заседания секции альпинизма при ОПТЭ (общество пролетарского туризма и экскурсий), где у Жоры были знакомые. Когда стало известно об организации зимнего похода в Домбайскую поляну, Жора договорился с Малеиновым, что будет его помощником по альпинистской части похода, а я уговорила Жору, чтобы он помог мне стать участником похода. В походе приняли участие студенты разных факультетов, уже занимавшиеся к тому времени горными лыжами и просто хорошие лыжники. Прокудаева Леша Малеинов действительно пригласил, как человека, имевшего опыт хождения в горах, а Прокудаев попросил Малеинова взять в поход меня. При этом сказал, что на лыжах я ходить могу, но в горах не была, ничего не умею, но очень хочу научиться. И Малеинов согласился: пусть хоть одна девушка будет, но пусть поможет в организации.

И мы с Прокудаевым активно включились в подготовку похода. Ездили на склады, получали там штурмовки, лыжные костюмы, ботинки, крепления. Как сейчас помню эти костюмы бледно-зеленого цвета из какого-то плотного, но очень быстро промокающего материала. Они совершенно не походили на красивые и удобные костюмы современных горнолыжников. Достали и штурмовки. В отряде было человек 12, но ни одной фамилии, кроме Васи Захарченко, который был хорошим горнолыжником, я сейчас вспомнить не могу. Впоследствии В. Захарченко был какое-то время председателем горнолыжной федерации СССР. Помню только, что кроме Захарченко, были и другие приличные горнолыжники, у которых и лыжи, и крепления были собственные. Помню, что у большинства это собственное, хорошее, но не приспособленное для горных условий снаряжение, постепенно выходило из строя. Не могу описать наш небольшой круговой поход, я его слишком плохо сейчас помню. Кажется, жили мы в какой-то избушке, в которой не было даже печки. Зато я прекрасно запомнила свои спуски с гор. О том, чтобы ехать прямо вниз, не могло быть и речи. Обычно я двигалась большими зигзагами: спускаясь с очень небольшим уклоном до тех пор, пока могла стоять на ногах. Несмотря на малый уклон и глубокий снег, скорость нарастает, и я плюхаюсь в снег, причем рюкзак накрывает меня и мешает подняться. Иногда даже голову было трудно вытащить из глубокого снега. Малеинов часто помогал мне, для чего у него был выработан особый прием. Он подъезжал ко мне, останавливался надо мной и поднимал мой рюкзак, не снимая его с моих плеч, держал его до тех пор, пока я не вставала на ноги, а затем отправлялся на помощь очередному «потерпевшему». К счастью, не было случая, чтобы из-за меня задерживалось движение отряда, всегда находился кто-то, у кого были какие-то повреждения в снаряжении. На отдыхе и на ночевках я старалась создавать какой-то уют, старалась изображать из себя заботливую хозяйку…. По возвращении Леша Малеинов сказал, что горнолыжника из меня может и не получиться, а вот альпинистом я непременно буду.

Летом 1934 года в Домбайской поляне заработал первый альпинистский лагерь. МЭИ. Не помню сейчас, на каких условиях был организован этот лагерь и кто осуществлял его финансирование. Знаю только, что инициатором был, несомненно, Жора Прокудаев, но в каких кругах он нашел поддержку своей идеи, сейчас не помню. Не помню также, каким образом был организован и наш зимний лыжный поход. Знаю только, что оборудование, полученное для зимнего похода, осталось в собственности института. Вот на это оборудование и рассчитывали организаторы лагеря, понимая, что стоимость лагеря будет минимальной. Думаю, что в организации лагеря большая роль принадлежала административному начальнику (от МЭИ) нашего зимнего похода Ивану Андреевичу Волченскову, который и стал начальником первого альпинистского лагеря МЭИ. Тогда на многих факультетах института существовали группы студентов, которые назывались у нас группами «парттысячников». Студентами в эти группы набирались без экзаменов молодые люди с различных предприятий и заводов, из гущи рабочего класса. Студенты этих групп были намного старше студентов основных групп института, в некоторых случаях даже лет на десять. Занимались они по особой программе, так как не всем из них удалось получить десятилетнее образование. Как правило, именно из таких групп формировались руководящие студенческие органы института: руководители комсомольских, партийных и профсоюзных организаций факультетов и института. Волченсков был одним из старейших студентов группы парттысячников, являлся членом парткома факультета и пользовался большим авторитетом среди партийных кругов и администрации института.

Было решено, что первый лагерь будет немногочисленным, палаточным и держаться будет на самообслуживании. Никаких «варягов» не приглашать, все делать самим.

Волченсков взял участниками в лагерь (видимо, для поддержки себя) еще троих, но уже значительно более молодых из группы парттысячников: Петра Цалагова, Володю Востокова и Наташу Тимофееву. Инструктором был назначен Жора Прокудаев. В составе участников были трое с нашего факультета: Анатолий Фельд, Игорь Корочанский и я. Врачом в лагере был отец Игоря, Вячеслав Александрович Корочанский, который для такого случая взял на лето отпуск и приехал из города Бежецка.

В это время в Домбае не было почти никаких строений, и весь наш лагерь был исключительно палаточным. Жили все в палатках, пищу готовили на костре. Местечко для палаток выбрали чудесное: поблизости от реки, в рощице лиственных деревьев. Дисциплина в лагере была железная. Распорядок дня очень плотный: обязательная зарядка, регулярные медосмотры, скальные и ледовые занятия, выходы в горные маршруты и на ближайшие перевалы. А у Жоры Прокудаева была заветная мечта: совершить восхождение на ближайшую к нам вершину красавицу Белала-Кая. Несколько раз во время выходов на горные маршруты мы осматривали ее со всех сторон, в том числе и с перевала Суфуруджу. В то время как группа отдыхала где-нибудь в укромном месте, мы с Жорой лазали кругом в поисках простейшего пути на вершину.

К нашему лагерю как-то незаметно прибился местный юноша, карачаевец Тауби. В конце концов, Волченсков зачислил его в число участников лагеря: он и ходил с нами, и кормился у нас, и на занятия ходил, и даже ночевал в наших палатках. Был он веселым, любопытным, а по скалам лазал как кошка. За Жорой он ходил буквально по пятам. Этот Тауби обязательно сопровождал нас с Жорой во время наших осмотров Белала-Кая.
А Прокудаев постепенно подготавливал Волченскова к согласию на попытку восхождения на Белала-Каю перед окончанием лагеря. В конце концов, Жора своего добился, и перед снятием лагеря собралась «комиссия» для утверждения состава группы, которая будет участвовать в попытке восхождения. В комиссию входили: Волченсков, Жора и наш врач Вячеслав Александрович. Ни я, ни Жора не сомневались в том, что меня в команду восходителей «включат». И тут меня ждало ужасное разочарование. Меня не утвердили, и в команду были назначены две двойки: Прокудаев с Тауби и Толя Фельд с Петей Цалаговым. Я была ошеломлена. Оказалось, виноват во всем был врач. Дело в том, что во время наших многочисленных горных походов выяснилась одна особенность моего организма. При подъеме с тяжелым рюкзаком, я не могла идти быстро. Пульс подскакивал до значения 144-145 ударов в минуту, тогда как в состоянии покоя он был даже ниже нормального (не выше 60). Я к этому быстро приспособилась. Просила Жору назначать меня замыкающей и обычно подходила к месту отдыха группы на несколько минут позднее всех. Зато, придя на стоянку, сразу начинала активную деятельность.

Вся группа, сняв рюкзаки, ложилась отдыхать, а я едва скинув рюкзак, сразу же начинала организовывать кормление: резала хлеб, доставала питье и обносила каждого отдыхающего. Как правило, пульс у меня быстро снижался и к моменту выхода со стоянки, я была свежей и отдохнувшей. Все к этому привыкли, и когда на стоянке кто-нибудь просил поесть или напиться, ему отвечали: «Подожди, сейчас Ирина подойдет». А подходила я всегда довольно быстро, т.к. шла размеренно, своим темпом, безо всяких остановок, а на маршрутах, на которых подъемы чередовались со спусками, я вообще не задерживалась, так как на спусках могла тягаться с любым скороходом. Была у меня и еще одна странная особенность, о которой я узнала только здесь, в лагере. Мой организм почему-то не переносил на высотах молочнокислых изделий. На одном из наших горных выходов (в район Ворошиловского коша) мы все в коше напились айрана, да еще поели и сметаны с лепешками. После этого меня одолела невероятная слабость и, в течение, по крайней мере, часа, я сидела на осыпи, задерживая всю группу, а потом с большим трудом дотащилась до конечной цели нашего маршрута.

Все это припомнил наш врач Вячеслав Александрович и Волченсков решил, что меня включать в группу восходителей не следует. Жора рассказал мне, как он отстаивал мою кандидатуру и уверял комиссию, что я никого не задержу, но Волченсков был непреклонен. Что делать? Я попросила Жору уговорить Волченскова разрешить мне пойти вместе с группой до ночевки и там ждать возвращения восходителей, приготовить им обед и возвратиться в лагерь вместе с ними. На это согласие было получено. Тауби сказал, что он знает прекрасную пещеру для ночевки, поэтому мы решили не брать с собой палаток и идти сравнительно налегке. Вышли на следующее утро по уже не раз пройденному нами подъему к подножию Белала-Каи. Пещера оказалась хорошей и теплой, но была несколько маловата для пяти человек. Я улеглась с края на самом неудобном месте, чтобы восходители могли, как следует выспаться. Ночью я практически не спала: отчасти от неудобства, отчасти от волнения, так как я обдумывала пришедший мне в голову план дальнейших действий. План заключался в том, что я пойду провожать восходителей, а потом постараюсь дойти с ними до вершины.

Утром я встала первой, умылась, приготовила завтрак и только тогда разбудила всех в назначенное накануне время. Никто не возражал, чтобы я пошла вместе с ними. Подойдя к массиву Белала-Каи, мы начали обходить его, и подошли к тому месту, которое мы когда-то облюбовали с Жорой, как возможное для начала восхождения. Сели отдохнуть. Тауби попросил, чтобы мы показали ему, как мы думаем подниматься, и мы втроем полезли потихоньку до удобного места обзора.

С собой мы не взяли ничего, кроме ледорубов. Незаметно для себя поднимались все выше и выше. Скалы не казались трудными. Вот вроде и дальнейший путь виден. Не просматривается только выход на него, скрытый за выступом большой скалы. Чтобы обогнуть выступ, нужно было организовать охранение. Покричали нашим, чтобы поднимались к нам и обязательно взяли веревки. В ожидании Фельда и Цалагова смотрим, как лучше организовать охранение. Скальный выступ опоясывает узкая полочка, на которой полностью ботинок не помещается. Длина полочки до перегиба выступа около 5 метров. На выступе есть возможность найти зацепки для рук и если двигаться лицом к скале пройти эту полочку без рюкзака можно. Однако если около перегиба скалы произойдет срыв, то «маятник» окажется очень большим, а лететь вниз – ох, как далеко!

Беда в том, что отсюда нельзя было увидеть, что делается за выступом. Если полочка сразу за выступом кончается и есть хоть небольшая площадка, где можно организовать надежное охранение, то задача решается. А если полочка тянется еще на пять метров? Очень хочется посмотреть, что там за выступом. А ребята все не подходят, кричат, что идут, а голоса их еле слышны. И тут нервы Жоры не выдержали. Он сказал, что пройдет без охранения и посмотрит, что нас ждет впереди, а мы с Тауби должны ждать его сообщения и встретить ребят. Вот Жора пошел, благополучно одолел выступ. Теперь и его не видно и довольно долго не слышно. Потом он сообщил, что нашел площадку, что она близко и можно организовать надежное охранение. Голос его из-за выступа слышен был плохо.

Я внимательно следила за Жорой, когда он шел по полочке, и поняла, что вполне могу пройти ее. Недолго думая, пошла, и, огибая выступ, увидела, что за мной идет Тауби. Скоро мы оказались снова втроем. Действительно, отсюда страховка значительно более надежна, но как получить от ребят веревку? Решили, что можно дойти до перегиба и там поймать конец веревки, которую бросят ребята. Наконец, они подошли и начались переговоры. Ребята сказали, что отдохнут и обсудят сложившуюся ситуацию. Через некоторое время они передали нам, что решили на вершину не идти, полочка им не очень понравилась. А что делать нам? Проводить длительную операцию по переправке веревки, или идти на вершину без веревки. Жора решил идти к вершине. Если дойдем без веревки – великолепно! Если же встретится место, требующее страховки, вернемся и завтра повторим попытку восхождения.

Слава Богу, таких мест нам не встретилось, и мы сравнительно быстро достигли вершины, на которой нашли записку Мерцбахера (немецкий альпинист, первый побывавший на вершине). Спустились счастливые, совершив первое советское восхождение на Белала-Каю без веревки. Об этом мы договорились особенно не распространяться.

Около нашей пещеры мы поели, и, после довольно долгого совещания, решили добраться до лагеря сегодня же. Видимо, мы слишком долго совещались. Ночь застала нас до того, как мы ступили на настоящую дорогу или тропу, по которой могли бы двигаться в темноте. Нам пришлось пережить холодную ночевку, ведь палаток, в расчете на ночевку в пещере, мы не взяли. Даже когда Жоре, Володе Науменко и мне пришлось коротать ночь при спуске с Западной Мижирги, сидя на скалах около снежно-ледового кулуара, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись палаткой, было не так холодно, как в ту ночь. Спального мешка у меня не было. Я не взяла его, чтобы не задерживать продвижение группы на подъеме. Жора, чтобы хоть как-то согреть меня, сначала сам не залезал в мешок, чтобы накрыться обоим, но, в конце концов, я заставила его влезть внутрь.

Я буквально окоченела, мечтала о скорейшем наступлении утра или хотя бы о возможности встать и немного походить, чтобы размяться. С первыми лучами солнца, видя мое жалкое состояние, мне разрешили бежать в лагерь одной. Дорога была много раз хожена. Конечно, согрелась я очень быстро, но мне не терпелось скорее попасть в лагерь и организовать восходителям достойную встречу. Я понимала, что мне предстоит серьезная дисциплинарная взбучка, поэтому, придя в лагерь, о своем участии в восхождении я умолчала. Победителей встретили цветами и роскошным обедом. К вечеру был зачитан приказ по лагерю. Обо мне было сказано так: «Объявить благодарность за успешное восхождение и одновременно строгий выговор за серьезное нарушение дисциплины».

В это же лето 1934 года мы сделали попытку подняться на Эльбрус. Дошли только до приюта 11-ти и переночевали на нарах в дощатом бараке. Вечером около весело горящей печки состоялась первая и последняя встреча двух однофамильцев: меня и Виктора Корзуна. В. Корзун был начальником метеостанции Эльбруса, зимовал на Эльбрусе вместе с А. Гусевым, неоднократно бывал на вершине, а зимой 1934 года вместе с А. Гусевым совершил первое зимнее восхождение на Эльбрус. Хозяин Эльбруса подсел к нам, посмотрел на наше обмундирование, которое после летнего сезона было в довольно жалком состоянии, и посоветовал нам на Эльбрус в этом году не ходить, тем более что прогноз на ближайшие дни был неблагоприятным. И мы его послушались. На этом закончился сезон 1934 года.

8.2. Летний сезон 1935 года

В конце 1934 года было утверждено положение о значке «Альпинист СССР I ступени» и лето 1935 года было отмечено всплеском активности в развитии массового и спортивного альпинизма. В МЭИ было решено организовать лагерь (такой же палаточный) в ущелье Аксаут, но уже рассчитанный на две смены участников. Была поставлена и цель: подготовить всех участников обеих смен к получению значка «Альпинист I ступени». На этот раз участия в первой смене лагеря я не принимала.

Чтобы обходиться без варягов и иметь собственных инструкторов меня и Анатолия Фельда направили на краткосрочные курсы инструкторов, организованные в ущелье Адыл-Су.

В лагере МЭИ теперь было уже два инструктора. Волченсков привлек к работе в лагере студента теплотехнического факультета Володю Науменко. Володя в прошлом году уже работал инструктором в Цейском лагере и совершал восхождения в Цейском районе (Уилпата, пик Николаева). Курсами в Адыл-Су руководил О. Аристов, а инструкторами, у него были В. Цейдлер, Л. Надеждин и шуцбундовец Густав Деберль. Шуцбундовцы — австрийские (как правило — сильные) альпинисты, бывшие члены Шуцбунда, которые после подавления в Австрии восстания 1934 года приехали в СССР. Мы с Толей Фельдом оказались единственными участниками I-ой смены.

Надо полагать, мы должны были многому научиться, т.к. на каждого из участников приходилось по два инструктора. В завершении смены мы вшестером совершили восхождение на вершину Джан-Туган, причем было это первым советским восхождением. После окончания курсов мы с Толей вдвоем перешли через перевал Хотю-Тау в Карачай, встретили, (кажется, в Теберде) вторую смену лагеря МЭИ и привели участников второй смены в лагерь, расположенный в ущелье Аксаут недалеко от вершины Кара-Кая. За время первой смены Прокудаев успел сходить с группой участников и на Аксаут и на Кара-Каю. После окончания I смены предполагалось водить участников II смены на восхождения уже на другие вершины, расположенные за рекой Аксаут: Сунахет, Джаловчат и Эрцог. Мне было обидно, что я не смогу побывать ни на Аксауте, ни на Кара-Кае. Прокудаев предложил мне сводить небольшую группу участников II смены на Кара-Каю. Это будет первым восхождением, на которое я должна буду идти в качестве руководителя-инструктора.

Мне стало страшно. На вершине я не была, участники второй смены новички, гор еще не нюхавшие, побывавшие только на одном скальном занятии, еще не умеющие организовывать страховку и прошедшие только через один перевал (из Домбая в долину Аксаута). Это восхождение я хорошо помню до сих пор.

Жора пошел показывать мне путь на вершину и посоветовал выходить на северо-восточный гребень не там, где выходил он с группой, а попробовать другой путь. Через день почти весь лагерь пошел сооружать стационарную переправу через реку Аксаут, по которой, не теряя сил и времени, мы будем ходить на намеченные вершины, а я повела на Кара-Каю группу из шести человек

Кара-Кая – вершина несложная, проблема только в том, чтобы выйти на гребень в правильном месте. Мы подошли к месту, где наверх уходил желобок в виде уголка. Я показала ребятам, с которыми шла в связке (это были Таня Курыгина и Коля Дружинин), как следует меня охранять, но они сказали, что не смогут меня удержать при падении сверху. Действительно, площадка была малюсенькая. Кроме того, все участники сказали, что по такому желобу они пролезть не смогут. Поиски другого пути требовали длительного спуска и обхода.

И тогда я решила пролезть желоб без охранения, а выбравшись наверх, организовать для остальных надежное верхнее охранение. Скомандовала всем развязаться и отойти в укрытие, а сама, взяв с собой веревку, полезла без охранения. Желобок оказался трудным, почти без зацепок, но я прошла его благополучно, хотя и не без труда. Усевшись наверху, организовала надежное охранение через плечо, стараясь держать веревку почти натянутой. Надо сказать, что только двое из шести смогли пройти этот желобок самостоятельно и без срывов. Остальных я фактически вытягивала наверх на натянутой веревке. Когда все оказались наверху, Коля Дружинин сказал: «До конца жизни не забуду, какого страха я натерпелся, когда смотрел, как ты лезешь». Дальше вплоть до самой вершины никаких особых трудностей не встретилось. На всякий случай мы решили не рассказывать в лагере эпизод с желобком. Однако Жоре я все рассказала и спросила, правильно ли я поступила. Он сказал, что правильнее было бы спуститься и идти по пройденному им пути. Кстати, спускались мы с гребня именно так.

Несколько дней заняло сооружение надежной переправы через р. Аксаут. Зато теперь мы существенно сократили время подходов и успешно сводили всех участников и на Сунахет, и на Эрцог через Джаловчат. Все заработали право на получение значка «Альпинист I ступени» и впоследствии получили его.

Окончилась и вторая смена лагеря. Волченсков (кстати, он участвовал в восхождениях и на Аксаут и на Кара-Каю) отправился с большинством участников в Москву, но разрешил инструкторам продолжить сезон уже самостоятельно. Моей мечтой было попасть в район Безенгийской стены. Туда же стремились попасть и Прокудаев, и Науменко. Некоторые участники напросились идти с нами, и мы выбрали четырех хорошо себя зарекомендовавших участников: Володю Пашкова, Наташу Лепешинскую, Петра Цалагова. Фамилию четвертого не помню, но, кажется, это был Володя Востоков. Взяли с собой оставшиеся в лагере продукты и все необходимое для восхождений. Сводили участников на вершину Салынаи-баши (это было первым советским восхождением) и на замыкающую вершину Безенгийской стены Ляльвер. Потом, спустив участников и оставив их дожидаться внизу, втроем (Прокудаев, Науменко и я) поднялись на Гестолу по стене, а спустились по уже знакомому пути через Ляльвер. На этом восхождении, первый и почти последний раз за всю свою альпинистскую карьеру, я сорвалась.

Мы поднимались на кошках по крутому фирновому склону, шли одновременно, без страховки. Впереди Прокудаев, за ним я и последним Науменко. Сорвавшись, я громко крикнула: «Жора, держи!», после чего сразу же перевернулась лицом к склону и, воткнув ледоруб, стала съезжать вниз. Жора успел не только воткнуть ледоруб и перекинуть через него веревку, но еще и подтянуть ее до рывка. Таким образом, это происшествие нисколько нас не задержало. Однако склон становился все круче и дальше мы пошли с попеременным охранением. Может быть, из-за срыва, восхождение на Гестолу запомнилось мне, как достаточно сложное. По-моему Гестола самая красивая из всех вершин стены. А как хорошо она смотрится из района Миссес-Коша. У меня есть очень удачная цветная фотография: вид на стену через цветущие рододендроны. В основном виден ослепительно сверкающий треугольник Гестолы и кусочек раскоряки Катын-Тау. Когда у меня плохое настроение, я вынимаю эту фотографию и настроение… улучшается.

В моем списке почему-то не указан год нашего восхождения на Эльбрус, но, мне кажется, что оно было тоже в 1935 году. По дороге в Нальчик мы твердо договорились, что отныне мы будем ходить втроем. Володя в нашей тройке был главным мечтателем, и планы у него были всегда смелыми и интересными. Вместе с тем он считал, что любой альпинист должен обязательно побывать на Эльбрусе, самой высокой вершине в Европе. Он считал, что мы все сейчас в отличной спортивной форме. Казалось бы, восемь восхождений за сезон в различных районах Кавказа (у меня уже в трех) вполне достаточно, но Володя полагал, что мы вполне можем сходить на Эльбрус сейчас. У нас с Жорой тоже были свои счеты с Эльбрусом. Ведь мы собирались подняться на него в прошлом году, но с приюта Одиннадцати вернулись. Для разнообразия можно выбрать другой путь.

И вот мы на Кругозоре, на склонах Эльбруса. Решили идти на Западную вершину по пути Попова и Рукавишникова, которые поднимались так в 1932 году. Володя утверждал, что ему удалось внимательно прочесть отчет Попова и Рукавишникова. Нам было известно, что началом подъема по западному плечу является каменистая площадка в отрогах Кукурт-люкол Баши на высоте 4045 метров, так называемый «западный приют», где можно установить палатку. К западному приюту нужно подниматься от ночевки на перевале Хотю-Тау (3545 м), чтобы остаток дня потратить на рубку ступеней и обработку стены, которая является наиболее сложной частью маршрута.

Не буду описывать наш маршрут. Скажу только, что на приют мы пришли поздно, так как ночевали не на перевале Хотю-Тау, а около Кругозора. Но на стену полюбоваться успели и решили, что выходить к ней нужно еще ночью, как и советуют в своем отчете восходители. Поспать нам пришлось совсем немного, но погода была отличная, и обидно было тратить время на дневку для обработки стены. Вышли с приюта около трех часов ночи (или вернее утра). На стенке пришлось поработать и даже ступени порубить. Впереди шел Прокудаев, и сменить его на стенке не было никакой возможности, поэтому продвигались мы довольно медленно. Как ни старался Жора, и как мы не торопились, но к основанию западного плеча мы вышли только к девяти часам утра, изрядно уставшими.

Как следует отдохнули, а я для восстановления сил съела чуть ли не половину банки моей любимой сгущенки. Погода была отличная, но ветреная. Над вершиной время от времени появлялись белые флажки: это ветер гонял пушистый, не успевший слежаться снег. Начался равномерный однообразный подъем. Мы с Жорой заметили, что по мере подъема Володя стал идти медленнее. Мы сбавили темп, однако Володя, который всегда стремился вперед и вверх, все чаще садился отдыхать. Неужели горная болезнь? Скоро стало очевидным, что это так. Володя сел и сказал, что он никуда не пойдет, и будет дожидаться нас здесь. Мы всячески пытались на него воздействовать: напоминали ему, что идти с запада, его идея, что это он настаивал на том, чтобы не делать дневки и, наконец, что он нам не простит потом, если мы вернемся.

Наконец мы заставили его подняться и продолжать подъем. А склон, по мере приближения к вершине, становился все круче, и ветер усиливался. Двигались мы очень медленно, но вершина все-таки заметно приближалась, и мы уже начали надеяться, что Володя справился со своей слабостью. Однако через некоторое время Володя сел на снег, опустил голову и то ли заснул, то ли впал в забытье. Тогда, чтобы разбудить его, мы стали хлопать его по щекам, и он вроде бы проснулся. Мы подняли его, но он внезапно повернулся и, сказав, что будет спускаться, решительно двинулся вниз. Мы с трудом остановили его и, привязав его к середине веревки, сказали, что мы потащим его, а ему достаточно только переступать ногами. Какое-то время мы двигались таким образом, потом, уже совсем недалеко от вершины, сделали продолжительный отдых. Альпинисты высотники утверждают, что единственным способом вылечить человека от горной болезни, является его спуск. На больших высотах это безусловно справедливо, но мы убедились в том, что на высотах, на которых горная болезнь только начинает проявляться, огромное значение играет и моральный фактор.

Когда Володя увидел, как близко уже от нас вершина, его словно подменили. Он сам поднялся, и сам пошел вверх. Несмотря на то, что подъем становился все круче, Володя двигался самостоятельно. Нельзя сказать, что мы с Жорой совсем не ощущали высоты.

На этом восхождении на Эльбрус, я единственный раз в моей альпинистской жизни, поняла, что такое горная болезнь. Была и апатия, была и слабость, было и отвращение к пище. Ничего этого со мной потом никогда не было, даже на высоте около семи тысяч метров. Самым сильным проявлением горной болезни на Эльбрусе для себя, считаю тот факт, что после этого восхождения, я в течение, по крайней мере, десяти лет не могла даже подумать о том, чтобы взять в рот сгущенное молоко.

Но вернемся к нашему восхождению. Володиного «подъема сил» хватило до вершины. Там он полусел, полулег, привалившись к камням. Я написала записку. Мы съели банку абрикосового компота (такая уж у нас была традиция: тащить на любую вершину банку компота), и мы с Жорой пошли пристраивать в камнях свою банку с запиской. Камни были настолько промерзшими, что сложить тур не удалось, и мы засунули свою банку в трещину между камнями так, чтобы она прочно держалась и, в то же время, была бы заметна снаружи. Володя, когда мы подошли к нему, уже сидел, пристально оглядываясь по сторонам, и первым делом спросил: «записку Попова и Рукавишникова нашли?» Когда мы ответили, что пока еще не искали, Володя встал на ноги (вот он моральный фактор и его влияние на горную болезнь!) и сказал: давайте осмотрим вот ту каменную грядку, мне показалось, что там что-то блестит. И мы пошли к каменному островку, расположенному чуть ниже вершины и обнаружили там вмерзшую в камни бутылку. Сильный ветер, который к середине дня разыгрался не на шутку, сдул остатки пушистого снега с нагромождения камней и обнажил вмерзшую в камни коричневую бутылку. Бутылка, конечно, при изъятии из камней, была разбита. В ней лежала великолепно сохранившаяся записка с таким текстом:

«31 июля 1890 года военный топограф Андрей Васильевич Пастухов в сопровождении казаков Хоперского полка взошли сюда в 9 часов 20 минут при температуре -5° Р. Имена казаков – Дорофей Мернов, Дмитрий Нехороший, Яков Таранов».

Можно представить себе, какова была наша радость. Володя, который только что без сил лежал на камнях, радовался больше всех, он даже попытался исполнить что-то вроде победного индейского танца. Володя аккуратно завернул записку в фольгу от шоколада и засунул в карман ковбойки, а мы помогали ему, поднимая свитер и штурмовку. Записку Попова и Рукавишникова мы разыскивать не стали (у нас было более чем надежное доказательство нашего достижения западной вершины). И мы начали спуск. Сначала очень медленно, потом все быстрее и быстрее, причем Володя спускался чуть ли не бегом, наравне с нами.

На приюте нас ждала уже расставленная палатка, и мы не стали в этот день спускаться ниже, потому что Володя чувствовал себя отлично, но все мы очень устали. На приюте я и обнаружила, что с удовольствием ем все, кроме сгущенки, на которую даже смотреть без отвращения не могла. Разные бывают проявления горной болезни. Вот такое получилось у нас восхождение на Западную вершину Эльбруса по западному пути.

Хочу рассказать о дальнейшей судьбе найденной нами записки. Нам хотелось сдать ее в надежные руки, а времени было в обрез, мы уже опаздывали к началу занятий в институте. Спустившись вниз, мы встретили знакомого нам журналиста и писателя Е. Симонова, который очень любил горы, альпинизм и альпинистов. Он в то время издавал газету, освещавшую события проходящей в то время альпиниады ВЦСПС. Он сейчас же написал заметку в свою газету и посоветовал отдать записку руководителю (или одному из руководителей) альпиниады А. Гвалия, что мы и сделали. Больше ничего о записке мы не слышали, хотя пытались узнать, какова была ее дальнейшая судьба и не затерялась ли она вообще. Приступая к этим моим воспоминаниям, я полезла в свою альпинистскую библиотеку и обнаружила в ней очень хорошую книгу, видимо, раньше мной нечитанную. Книга называется «Приют Пастухова», написана она С.В. Чумановым и издана в 1977 году в издательстве «Физкультура и Спорт», тиражом 50 000 экземпляров. Прочла книгу, не отрываясь. Так вот из этой книги я узнала, что беспокоились мы зря. Записка наша не пропала. Про нее не совсем точно в книге сказано, что пролежала она полвека и нашли ее участники второй альпиниады ВЦСПС. Хотя лежала она не полвека, а 45 лет и нашли ее не участники второй альпиниады, а инструктора лагеря МЭИ, студенты Прокудаев, Науменко и Корзун, важно, что текст записки воспроизведен в книге совершенно точно. Это значит, что записка существует и где-то хранится, раз с ней смог ознакомиться автор книги.

Из этой книги я поняла, что А. Пастухов был выдающимся альпинистом своего времени. Ведь им совершены восхождения на обе вершины Эльбруса, Казбек, Арарат, Алагез, Шах-Даг, Сау-Хох, Зыкой Хох без ледорубов, без надежных товарищей и отнюдь не только ради спортивного интереса. Подумать только: на Западной вершине за работой Пастухов пробыл 3 часа 40 минут, в то время как пятеро казаков (из восьми) остались лежать на седловине Эльбруса, сваленные горной болезнью, под бурками, полузанесенные снегом.

Пастухов ходил на легкие вершины, на которые можно залезть без современного снаряжения. Наше поколение начинало с того, что искало легкие пути на труднейшие, еще не взятые советскими альпинистами, вершины. Потом был период, когда после появления более современного снаряжения, наши альпинисты стремились совершать сложные многодневные траверсы нескольких вершин и стали осваивать высочайшие вершины Памира и Тянь-Шаня, а на Кавказе искали наиболее сложные стенные маршруты на уже взятые ранее вершины. Наконец в 1982 году наши альпинисты достигли высочайшей вершины мира, Эвереста, по труднейшему, никем еще не пройденному маршруту. А могли бы взойти на Эверест еще в 1952 году в составе советско-китайской экспедиции (естественно, под советским руководством). Увы, экспедиция не состоялась по независимым от нас причинам. Кстати, вторая книга, которую я прочитала от корки до корки в процессе написания этих воспоминаний, была книга В.А. Кизеля, вышедшая в 2002 году в издательстве Российского химико-технологического университета имени Д.И. Менделеева: «Победивший судьбу (Виталий Абалаков и его команда)». К сожалению, тираж книжки только 500 экземпляров.

Но я сильно отвлеклась, возвращаюсь к далекому 1935 году. После этого года, закончившегося восхождением инструкторов второго лагеря МЭИ на Эльбрус, институтских лагерей больше не было, но многие из выращенных за два года значкистов, продолжали ходить в горы: ездили в лагеря, организованные ВЦСПС, ходили самостоятельно, и полюбили горы на всю жизнь. Некоторые из участников лагерей переженились и почти все надолго подружились, общались и обменивались информацией о проведенных походах и восхождениях, образуя как бы неофициальную секцию альпинизма МЭИ. Летом 1937 года я окончила МЭИ и потеряла связь с институтом.

А сейчас я хочу коротко написать о своей дальнейшей альпинистской жизни, уже не связанной с МЭИ.

8.3. Летний сезон 1936 года

Летом 1936 года наша, образовавшаяся в лагере 35 года, тройка, совершила два хороших первых советских восхождения на вершины Безенгийского района: на Шхару из цирка по северо-восточному ребру и на Западную Мижирги с юга по кулуару. Описание восхождения на Шхару приведено в книге Б. Гарфа: Безингийская стена (издание 1952 года). Мне хочется добавить к этому описанию совсем немного. Во-первых: первоначальной нашей с Прокудаевым мечтой было восхождение по северному ребру Шхары. Еще зимой в Москве мы прочли все описания этого действительно великолепного ребра, включая описания и иностранных альпинистов Томашека и Миллера. Перед нашим восхождением мы провели даже одну ночь в цирке, изучая, как себя ведет северное ребро ночью, в надежде выйти на него в лунную ночь. Результаты были неутешительными: камнепад не прекращался и ночью. Может быть, это был особенный год, а может быть, у нас было недостаточно опыта, чтобы правильно оценить ситуацию. Науменко категорически отверг наш с Жорой план, и мы с ним согласились.

Во-вторых: был у нас на этом восхождении эпизод, который мог закончиться трагически. На участке гребня с огромными нависающими в сторону цирка снежными карнизами, Жора, как обычно шел первым, я за ним. И вдруг с невероятным грохотом этот карниз рухнул, увлекая за собой Жору. Почти машинально (по всем правилам альпинистской науки) я моментально отвалилась на другую сторону гребня и почти сразу почувствовала сильный рывок. Слава богу, веревка выдержала. Когда мы с Володей с трудом вытащили беспомощно болтавшегося над бездной (картина была страшная) Жору на гребень, он сказал: «ну вот мы с тобой и рассчитались за Гестолу». Я была горда.

И, наконец, третье. В книге Гарфа подробно и верно описан наш переход через трещину при подъеме, а вот в описании спуска многое было упущено. Когда мы подходили к нашей трещине, обсуждая, как мы будем через нее перебираться, мы вдруг услышали доносящиеся снизу близкие голоса. Разговаривали двое и разговаривали по-немецки. Мы подождали, и через некоторое время к нам подошла связка из двоих человек. Никто из нас не говорил по-немецки, но все-таки понимать и кое-как объясняться мы могли (у нас была уже практика общения на Мижиргийской поляне с группой Шварцгрубера). Подошедшие спросили, далеко ли до вершины Шхары. Мы, как могли, объяснили, что их ждет впереди и сколько это займет времени. Выслушав нас, немцы сказали, что на гребне они ночевать не хотят, и будут спускаться с нами. Поднимались они с перевала Дыхни-Ауш и спуск в цирк, по только что пройденному нами пути, показался им более заманчивым, хотя мы и предупредили, что предстоит, как раз сейчас, одно сложное место. Подошли к нашей трещине и стали совещаться. Нам с Жорой очень не хотелось тратить много времени на спуск по веревке, а просто прыгнуть. Хотя приземляться предстояло на фирновый не очень крутой, но все же склон, ведущий в места довольно неприятные, была у нас надежда на то, что все обойдется. За день фирн должен подтаять и размягчиться. Но как лучше прыгать: с кошками или без оных? Я считала, что лучше без кошек, Жора предпочитал на кошках. Володя и один из немцев предпочли спускаться по веревке и начали доставать крючья. Первым прыгнул Жора. Упал, но прочно остался на месте. Однако он крикнул нам, что прыгать надо без кошек. Немец начал снимать кошки, а я сразу прыгнула, так как сняла их давно. Прыгнула благополучно. На ногах не удержалась, но и вниз не покатилась. Немец прыгнул тоже благополучно, а вот у Жоры оказалось сильное растяжение в районе колена. При прыжке ноги ушли в фирн неравномерно, одна нога наверху, другую кошка держит внизу. В результате, сильный рывок и столь же сильное растяжение. С большим трудом Жора дошел до лагеря. С немцами мы расстались на леднике, и больше их никогда не встречали.

Наше восхождение на Западную Мижирги оказалось нелегким. Мы долго изучали кулуары, ведущие на гребень с обеих сторон пика Пушкина. В этом году основной, самый большой и, как бы предназначенный для восхождения, кулуар, был покрыт толстым слоем свежего снега, который удерживался чудом. Подниматься по нему было опасно также из-за постоянного камнепада, который утихал ненадолго только перед восходом солнца. Мы пошли по самому левому кулуару, думая, что наверху нам удастся пересечь основной кулуар. Однако, добравшись до этого места, убедились, что и здесь пересечение кулуара – безумие. Как выразился Прокудаев: 100 % вероятность «схода вместе с лавиной». Пришлось отступить и вернуться в лагерь на Мижиргийской поляне. За время нашего отсутствия наши соседи по лагерю на Мижиргийской поляне, группа Шварцгрубера ушла на траверс массива Дых-Тау — Западная Мижирги. Стали подумывать о возвращении домой «несолоно хлебавши», даже спустились в Миссес-Кош, чтобы отдохнуть и узнать новости. И новости пришли, но не снизу, а сверху. В Миссес-Кош вернулась группа Шварцгрубера. Оказывается, с основного кулуара западной Мижирги сошла огромная лавина и полностью засыпала их склад снаряжения и продуктов, расположенный под основным кулуаром. Бедные австрийцы возвращались домой, ну а мы торопимся в обратном направлении. Лавина очистила кулуар. Можно попробовать подняться по основному кулуару. Вторая попытка увенчалась успехом. Теперь основной опасностью был камнепад, сыпавший по кулуару почти непрерывно. Чтобы спастись от него и использовать самые «тихие часы», на спуске пережили холодную ночевку, сидя на скалах и укрывшись палаткой. Так закончился для нас сезон 1936 года.

8.4. Летний сезон 1937 года

Летом 1937 года всю нашу тройку пригласили участвовать в Памирской экспедиции, целью которой были восхождения на три семитысячные вершины Памира: пик Сталина (теперь пик Коммунизма), пик Ленина и пик Е. Корженевской. Наша тройка была включена в состав группы восходителей на пик Е. Корженевской. Группа состояла из шести человек: А. Гетье (начальник), Д. Гущин, Г. Голофаст и мы трое. О Памирской экспедиции я писать не буду, так как о ней нужно писать или очень много, или ничего.

Пожалуй, необходимо все-таки сказать о том, что нашей группе достичь вершины не удалось. В лагере на высоте 6500 тяжело заболел Володя Науменко. Мы оставили его одного в палатке, поднялись до высоты 6910м, и поняли, что в этот день дойти до вершины не успеем. Решили, что если Володино состояние позволит, на следующий день на вершину пойдут отлично себя чувствующие Прокудаев и я, а Гетье, Гущин и Голофаст останутся с больным. Однако мы застали Володю в тяжелейшем состоянии, без сознания. Пришлось пожертвовать вершиной и спускать срочно вниз по стене, завернутого в спальный мешок и палатку безжизненного Володю. К счастью успели спустить вовремя.

В 1937 году мы с Прокудаевым окончили институт (а Володя на год раньше) и наша тройка распалась. Мы с Жорой строили грандиозные планы на летний сезон 1938 года совместно с Женей Абалаковым, когда выяснилось, что летнего сезона в этом году у меня вообще не будет. Итак, в 1938 году в горы я не ходила.

8.5. 1939-52 годы

Нелли Казакова,1939 г.?

В 1939 году я работала в бригаде Е. Казаковой.

Еще в 1938 году она организовывала при Центральном научно-исследовательском институте физической культуры и спорта бригаду альпинистов с целью исследования техники страховки в горах. Нужно было проверить надежность существующих приемов страховки и теоретически обосновать методику страховки. Работа была интересной, но хотелось и на вершину какую-нибудь сходить, и мы собрали небольшую группу, взяли себе выходной день и сходили на вершины Кой-Авган баши и Виа-Тау, благо находятся они рядом. О результате работы бригады Казаковой написана книга, изданная в 1950 году и послужившая темой (одной из двух) кандидатских диссертаций, защищенных Казаковой.

В 1940 году у нас организовалась новая группа, на этот раз четверка, в составе которой мы собирались ходить в дальнейшем. В группу входили две двойки: Казакова — Гарф и Ведеников — Корзун. Мы предполагали совершить траверс обеих вершин Дых-Тау, пройти гребень от Дых-Тау к Мижирги, и траверсировать обе вершины Мижирги. Полностью осуществить задуманное не удалось. Во время отдыха Борис Гарф облокотился на огромную скалу. Внезапно эта, казавшаяся такой надежной, скала полетела с грохотом вниз, вызвав сильнейший камнепад. Нам чудом удалось выдернуть уже падающего Бориса и втащить его на площадку, на которой мы сидели. Никаких телесных повреждений у Гарфа не было, но он пережил тяжелейший шок и был серьезно травмирован психически. Мы прошли весь гребень от Дых-Тау до З. Мижирги, но состояние Бориса не улучшалось. На западном гребне нам довелось пережить сильную грозу, во время которой гудели ледорубы в руках, а волосы на голове становились дыбом. Мы успели во время спрятать весь «металл», а сами примостились на крутом снежном склоне на крохотной площадке. После этого эпизода состояние Бориса заметно ухудшилось. Пришлось спускаться вниз по основному кулуару Мижирги, хорошо знакомому мне еще с 1936 года.

Дальше была война. Я в 1941 году оказалась на Урале. В 1949 году жила в Челябинске, растила двоих мальчишек и о горах не могла даже мечтать. Как-то раз, возвращаясь с мальчишками из детского сада, увидела около своего дома Юру Веденикова, с которым мы замечательно ходили в двойке на траверсе Дых-Тау — Зап. Мижирги в 1940 году. Я оторопела. Юра и вдруг в Челябинске? Оказывается, он был в командировке и решил разыскать меня. Рассказал о своих последних восхождениях, о том, что происходит сейчас на Кавказе и на Памире, о знаменитой команде В. Абалакова, о том, что Анатолий Иванов собирается создать новую научно-обоснованную классификацию вершин, и о многом другом. А потом спросил: «а ты хотела бы поехать в горы или с альпинизмом окончательно покончено?» С тех пор я вновь начала мечтать о горах, а уж в 1950 году мечты превратились в действительность. На этот раз вместе с Казаковой, ее мужем Лукомским и еще тремя друзьями Казаковой, я впервые оказалась на Тянь-Шане в горах Чаткальского хребта. Мы даже совершили вдвоем с Казаковой восхождение на пик Кара-Туку. Ходили вдвоем, так как другим участникам похода их альпинистская квалификация не позволяла подниматься на вершины такой (приблизительно III-ей) категории сложности. В этих вопросах Казакова была непреклонна. Следующее лето 1951 года я провела в бригаде Анатолия Иванова по созданию методики, позволяющей более объективно определять категорию трудности вершин. По поводу этой идеи Анатолия Иванова злопыхатели из альпинистов даже песенку сложили:

«Анатолий Иванов предъявил всем ноту
Мерить трудности вершин по людскому поту».

На мой взгляд это наше занятие было совершенно бесперспективным, но какое это имело значение? Я снова была в горах вместе со своими друзьями Юрой Ведениковым и Исаем Дайбогом, а потому была совершенно счастлива и добросовестно «потела» вместе со всеми членами бригады.

После завершения работы в бригаде я уговорила Веденикова и Дайбога сходить на траверс Домбая. Мы успешно прошли массив Домбая через Главную вершину на Западную и вернулись тем же путем. Во время ночевки на Главной вершине нас застигла сильнейшая гроза. Чувствуя ее приближение мы успели оттащить подальше и пониже ледорубы, крючья и консервы. Оказалось не зря. Молния ударила совсем близко. У всех нас, лежащих в палатке, ноги совершенно одновременно подтянуло к подбородку. Утром в одной из консервных банок мы обнаружили солидную дыру.

И, наконец, в 1952 году я была приглашена в альпиниаду на Алтай, организованную для альпинистов Урала и Сибири. Е. Казакова была начальником альпиниады, а я была ее верным помощником, начальником штаба и одновременно инструктором. Кроме меня инструкторами в альпиниаде работали: Мездриков (из Новосибирска, уже несколько раз побывавший на Белухе), а также Музылев, Качалов, Гольдина и Разовская из Москвы. Врачом согласился поехать с нами хорошо нам знакомый, не раз побывавший в горах, Л.И. Керцман. Был в альпиниаде и кинооператор Цветков. Альпиниада прошла успешно. Из сорока семи участников 43 человека взошли на вершину Восточной Белухи. Обошлось без травм и аварий.

Об этой альпиниаде и следующей экспедиции к вершинам восточной части Катунского хребта, Казакова написала книгу, вышедшую в 1955 году под названием «К вершинам Алтая».

Надо сказать, что вырывалась я в летние поездки все с большим трудом. Надо было выбивать дополнительный отпуск, устраивать мальчишек в лагеря, как правило, в разные, причем обязательно сразу на две смены. Мой старший сын до сих пор вспоминает с укором в мой адрес, как его, несмотря на предварительную договоренность, отправили на пересменок в Челябинск, и он шел по улицам, таща по земле мешок с вещами, не зная даже куда ему следует идти. А было ему всего семь лет.

С рождением дочери я перестала даже мечтать об альпинизме и моя альпинистская карьера завершилась окончательно.

Прошло много лет. Дети выросли, мои друзья альпинисты перестали заниматься спортивным альпинизмом, но всех нас по-прежнему тянуло в горы. Мы стали ездить в туристические походы. Теперь уже альпинисты-мужья могли брать с собой своих неальпинистских жен и наоборот. Постепенно образовалась довольно устойчивая компания, проводящая каждое лето в походах, причем походы в горы чередовались с байдарочными походами. Ездили мы на Памир, на Тянь-Шань, на Алтай, несколько раз побывали в разных районах Кавказа и поплавали по многим северным рекам и озерам. Известность и авторитет некоторых членов нашей компании, таких как Абалаков, Чередова, Кизель, Казакова, не раз помогали нам в наших походах. К сожалению, начиная с восьмидесятых годов, наши ряды постепенно редели. Ушли из жизни Виталий Абалаков и его жена Валя Чередова, Елена Казакова, Вера Шер, Борис Гарф, Юра Ведеников, Исай Дайбог. Моих первых товарищей в альпинизме Жоры Прокудаева и Володи Науменко, тоже уже нет среди живых. Остается только писать воспоминания о горах, на которых побывала и о друзьях, с которыми ходила, что я и делаю.

8.6. Послесловие

Приступая к своим воспоминаниям, я не сомневалась в том, что напишу отдельную главу об альпинизме, уж слишком большое место в моей жизни он занимал. Я думала тогда, что никаких специфических альпинистских описаний приводить в этой главе не буду, так как вряд ли моим дорогим «заказчикам», никогда альпинизмом не занимавшимся, это может быть интересно. Я собиралась рассказать только о нескольких, особенно ярких эпизодах, случившихся лично со мной в моей сравнительно короткой альпинистской карьере и о тех людях, с которыми я тогда близко познакомилась, особенно о тех, которые стали моими друзьями на всю жизнь. В этой же главе я собиралась рассказать о тех интересных летних походах, которые мы с этими друзьями совершали значительно позднее, уже как туристы, когда по возрасту свою альпинистскую карьеру они уже завершили. Однако, случилось так что первую часть главы «Альпинизм» мне пришлось писать не для своих воспоминаний, а для книги. Когда прошлым летом, как обычно, приехала в Москву, я получила заказ написать о том что представлял собой альпинизм в МЭИ в далекие предвоенные годы. Книгу составлял и наполовину написал сам, выпускник МЭИ, Лев Валентинович Алексашин. Сам Л.В. начал заниматься альпинизмом в 1951 году, а потому знал о том, что альпинизм в МЭИ существовал и в довоенные годы, только по старому сборнику «К вершинам советской земли», выпущенному в 1949 году к 25-летию Советского альпинизма. Узнав о том, что существует на свете человек, окончивший до войны МЭИ, и занимавшийся альпинизмом еще в далеком 1934 году, он встретился со мной в первые же дни моего приезда и попросил написать о довоенном альпинизме в МЭИ. Я охотно согласилась, ведь то что я напишу, может послужить первой частью главы «Альпинизм» моих собственных воспоминаний, а для Л.В. будет маленьким фрагментом его большой книги «Альпинисты МЭИ», об их незаурядных послевоенных достижениях. Книга еще, кажется, не покинула стен редакции, но я уже являюсь ее счастливой обладательницей, как один из пятнадцати (кроме Л.В. Алексашина) авторов. Книга эта представляет собой своеобразную мозаику из самых различных воспоминаний и я читаю ее с большим удовольствием и интересом.

Когда я писала для книги первую главу «Альпинизм» и сейчас, когда я собираюсь приступить ко II -ой главе, я, естественно, опять погрузилась в книжки по альпинизму, которых у меня оказалось довольно много, так как альпинизмом я продолжаю интересоваться до сих пор. Так вот, прочтя много книг самых разных авторов, мне захотелось все-таки поподробнее написать о Памирской экспедиции 1937 года, так как по тому времени это была большая экспедиция, а для меня она была первым посещением Памира и моим первым и последним высотным восхождением. Кроме того, ни в одной книге не было никаких подробностей о попытке восхождения нашей группы (пусть и неудачной) на пик Евгении Корженевской, единственный семитысячник из трех, на который тогда еще не ступала нога человека, ни иностранного, ни советского.

Прежде чем перейти к Памирской экспедиции мне хочется описать один эпизод, о котором я вспомнила только в этом году, но который относится еще к 1936 году, когда мы лазали в горы нашей студенческой тройкой: Прокудаев, Науменко, Корзун и, следовательно, который должен был войти еще в I часть главы «Альпинизм».

Летом 1936 года после удачного первого советского восхождения на Шхару (см. I часть главы) мы довольно долго ждали благоприятного времени для второго задуманного нами восхождения на Западную Мижирги. Жили мы тогда на Мижирийской поляне, расположенной прямехонько под южными склонами Западной Мижирги. На этой же поляне, совсем недалеко от нас, стояла палатка австрийцев. Начальником их группы, состоящей из трех человек, был известный альпинист Шварцгрубер. Позднее я слышала будто во время второй мировой войны 41-44 гг, он возглавлял отряд альпинистов, работавших в горах Кавказа на немецкой стороне против Советского Союза, однако никаких письменных публикаций на эту тему, я не нашла. А тогда, летом 1936 года, они являлись некоторое, и не такое уж малое время, нашими соседями, и у нас с ними установились хорошие добрососедские отношения.

Вернулись мы со Шхары с мелкими травмами: Жора Прокудаев, после прыжка на кошках через трещину, сильно хромал, а у меня началась сильнейшая «лихорадка» на губах (меня эти «лихорадки» в горах часто мучили), с которой я долго не могла справиться.

На следующее утро после возвращения, в нашу палатку «постучался» один из австрийцев. Он принес для Жоры эластичный бинт и какую-то целебную мазь, а для меня маленькую жестяную круглую коробочку с белой мазью, обладавшей сильным специфическим запахом. Как сейчас помню ее название: «Desitin». Мазь оказалась чудодейственной и через день у меня все прошло, Жора тоже удивительно быстро перестал хромать. Общались мы с австрийцами на нашем убогом немецком языке, причем в нашей тройке, в основном, переводила была я.

Володя предложил отблагодарить австрийцев за помощь в быстром исцелении больных и пригласить их на «званный» обед. Пришлось нам «поскрести по сусекам» в ущерб будущему восхождению, но обед, накрытый на клеенке перед нашей палаткой, получился шикарным. Я старалась играть роль гостеприимной хозяйки. Австрийцы уверяли, что никогда в горах так вкусно не ели, и подтверждали свои слова отличным аппетитом. С тех пор у нас отношения с австрийцами стали почти дружественными.

Наша цель была достаточно скромной: восхождение на Западную Мижирги. Австрийцы замахнулись на траверс, требующий забросок продуктов и снаряжения (не помню сейчас какой). Мы выходили на просмотр пути, потом у нас была неудачная попытка восхождения, в которой нам так и не удалось пересечь основной снежно-ледовый кулуар, спадающий к югу с седловины между Дых-Тау и Западной Мижирги. Словом и мы, и австрийцы приходили и уходили, сходясь на пару дней на поляне.

В какой-то из таких дней австрийцы пригласили нас на обед. Кормили готовыми блюдами из консервных банок. Мне они показались пресными и не очень вкусными, но, кажется, это было только моим мнением, и я, конечно, держала его при себе.

Забегая вперед скажу, что австрийцы свой траверс так и не совершили. Весь их основной склад продуктов и снаряжения засыпала огромная лавина, сошедшая из основного кулуара Мижирги, и откопать его им так и не удалось. Но я сейчас не об этом, а об отношениях, которые у нас с ними сложились. В дни отдыха на поляне (кстати сейчас она, кажется, называется «австрийскими ночевками»), я обычно украшала свою шляпу свежими незабудками, в изобилии растущими вдоль ручья, там протекающего; их я ставила также в наполненный водой консервной банке перед нашей палаткой. Австрийцам это очень нравилось и они тоже иногда приносили мне незабудки. Из дальнейшего будет понятно почему я об этом пишу.

Кончилось лето 1936 года нашим успешным восхождением на Западную Мижирги. Мы вернулись в Москву к занятиям в институте. В конце года, а может быть это было уже в начале 1937-го, на мое имя пришло письмо. Адрес на конверте был написан по-русски, почерк незнакомый, обратного адреса нет. А внутри — письмо, написанное по-немецки. Оказалось от одного из наших знакомых австрийцев. Он инженер, уже больше месяца в командировке в Москве. Он писал, что мой адрес ему удалось узнать только что, а уже через неделю он возвращается в Австрию.

Сначала московские знакомые отговаривали его обращаться в адресный стол. Потом кто-то из знакомых взялся сам узнать адрес кого-нибудь из нашей тройки и передать ему. А дело было в том, что он привез с собой альбом с фотографиями на память о нашем совместном проживании на Мижиргийской поляне. Альбом предназначался мне, но он писал, что очень будет рад встретиться со всеми нами и что все четыре последних дня будет обязательно находиться в своем номере, начиная с 18-ти часов в гостинице Балчуг (указывался номер комнаты на 3-ем этаже).

Пока письмо добиралось до меня, из четырех указанных дней, осталось только два. Я срочно связалась с Жорой и Володей и сказала, что завтра нужно встретиться всем троим. Встретились. Теперь у нас оставался только один из назначенных дней (завтра) и мы стали думать. Все мы понимали, что предприятие предстоит опасное. Времена уже были очень неспокойные. Я никому ничего не говорила, кроме нас троих никто об этом не знает. Одна я не пойду. Если идти, то всем вместе.

В моей семье все еще было благополучно, но аресты уже начались и я понимала, что если кто-то узнает о нашей встрече в гостинице с иностранцем, то уже одного этого будет достаточно для обвинения в шпионаже. Думали мы думали и, все-таки, решили рискнуть. На следующий день вечером мы были в гостинице и благополучно прошли в номер (дежурной на месте не было). Пробыли мы у австрийца не долго (он по-моему волновался даже больше нас), но альбом мы с удовольствием посмотрели вместе. Он был по тем временам великолепный: большой, толстый, с твердыми страницами, с прекрасными черно-белыми фотографиями, с вставленными между страницами листочками папиросной бумаги. На самой первой странице была моя фотография: сижу на камне, с хорошо видными, заткнутыми за ремешок шляпы и торчащими из кармашка ковбойки, незабудками. Под фотографией подпись: «Immer mit Vergissmeinnicht, und immer mit fresch » (Всегда с незабудками и всегда со свежими). В остальном в альбоме были хорошие фотографии гор того района: и Безингийская стена и массив Дых-Тау-Мижирги-Крумкол, и фотографии отдельных вершин.

Мы посмотрели вместе альбом и рассказали нашему хозяину, что при восхождении на Мижирги нашли на конечном конусе лавины банку консервов и упаковку с пятью плитками шоколада. Наш хозяин с интересом слушал и сказал, что это означает, что их склад был не только завален лавиной, но и полностью разрушен. Все найденное нами являлось частью их продовольственного запаса, тщательно упакованного в несколько прочных ящиков.

Под конец нашей встречи австриец посоветовал нам выйти из другого конца коридора на лестницу, выводящую к боковому выходу, которым иногда пользуются постояльцы гостиницы. Поблагодарили, распрощались и вышли из гостиницы, так никого и не встретив из администрации гостиницы. Вышли и вздохнули с облегчением. Об этом эпизоде я вспомнила, роясь в старых фотографиях. Вспомнила, что мы показывали многим друзьям наш прекрасный альбом, но вот куда он делся вспомнить, убей Бог, не могу. Я даже забыла об его существовании. Альбом, где ты?

А теперь можно приступить и к экспедиции 1937 года.

В начало

Далее