Воровство всегда процветало на Руси. Особенно оно усиливалось во время войн, бунтов, безвластия, революций, при сменах правящего режима.

Читатели, интересующиеся русской историей, наверное, знают, что во времена царя Алексея Михайловича карета шведского принца, ехав­шего венчаться с русской царевной, была разграблена на первом же постоялом дворе во Пскове, когда гости оставили её без присмотра. Содрали даже красный бархат, которым карета была обита изнутри.

Николай Карамзин на вопрос о том, что делается в отечестве, ла­конично ответил: «Воруют».

А.С. Пушкин писал в своём дневнике 20 марта 1834 года: «Из ка­реты моей украли подушки, но оставили медвежий ковёр, вероятно, за недосугом».

В середине девятнадцатого века Государь Николай Павлович ска­зал своему сыну и наследнику, будущему императору Александру II: «В России только мы с тобой не воруем».

Как известно, Анна Ахматова в своё время училась на юридичес­ких курсах. Когда речь при ней заходила о всеобщем воровстве, она произносила такую фразу: «На курсах нас учили, что у славян вообще ослабленное чувство собственности».

В послевоенном Ленинграде воровство было довольно привычным явлением. Так, в газете «Вечерний Ленинград» имелась постоян­ная рубрика «Происшествия», где сообщалось о крупных кражах и ограблениях, случившихся в Ленинграде за минувшие сутки. Однако самыми распространёнными были кражи денег и личных вещей у граж­дан в общественных местах: на транспорте, в магазинах, на катках, в кинотеатрах, на пляжах, в банях.

Поэт Александр Хазин написал стихи «Приключения Онегина», где есть строки:

Припомнив старые порядки,
Решил дуэлью кончить спор.
Полез в карман, Но кто-то спёр
Уже давно его перчатки.
За неименьем таковых,
Смолчал Евгений и затих…

Но как уже говорилось, социалистический реализм требовал не отражения действительности, а изображения того, что должно быть, по мнению партии. И поскольку в Советской стране не должно быть места воровству, товарищ Жданов, обличая А.А. Ахматову и М.М. Зо­щенко, попутно назвал поэта Хазина пошляком. После этого его имя исчезло со страниц журналов.

В общественных местах перчатки воровали чаще всего. Когда я стоял в очереди за билетами в кассу кинотеатра «Октябрь» (ныне «Паризиана»), у меня украли рукавицы из оленьего меха — единственно ценную вещь, которая у меня была. А на выходе из кинотеатра «Коли­зей» я достал из кармана одну кожаную перчатку, а вторую не обнару­жил. Оглянувшись, увидел сзади парня — явного карманника. Я молча показал ему свою перчатку, и он пробурчал: «Сзади валяется». Действительно, на полу лежала вторая перчатка — вор сбросил её.

У меня был знакомый парень, рассказавший, что когда он хочет выпить, он засовывает одну перчатку в карман таким образом, чтобы её кончик торчал наружу, и лезет в переполненный автобус, курсирую­щий по Невскому Перчатка тут же исчезает, и вытащивший её вор за­бирается в другой карман в надежде стырить вторую перчатку. Однако мой знакомый хватает его за руку и предлагает откупиться, подразуме­вая выпивку. Вор соглашается, и они идут в ближайший шалман, где мой знакомый за счёт вора выпивает свои честно заработанные 100 граммов водки…

Воровали также на предприятиях и в государственных учреждени­ях. Воровство процветало в ремесленных училищах и детских домах. Крали и в школах.

В 203-й школе учились, в основном, выходцы из интеллигентных семей, но это не мешало кое-кому заниматься воровством. Например, в нашем классе учился второгодник Г., сын крупного хозяйственного руководителя. Он украл пальто из школьного гардероба и сдал его в скупочный пункт. Некоторые ребята в классе знали об этом, но про­молчали.

После войны не хватало школьных учебников. Поэтому воровство учебников было довольно распространённым явлением. И никто осо­бенно не возмущался. А вот в дореволюционной России гимназистов, уличённых в краже книг у своих товарищей, отдавали под суд. В своих воспоминаниях А.Ф. Кони рассказывает о таком суде, но отмечает, что Председатель суда обратился к присяжным заседателям отнестись гуманно к подсудимому гимназисту, чем нарушил судебный порядок, — он как бы подсказывал решение.

В послевоенные годы в обиходе появились авторучки, которые называли «вечным пером», или коротко «вечкой». Они были предме­том гордости владельца и носились в наружном карманчике пиджака или куртки, чтобы все видели. Но стоило оставить авторучку на парте, так она тут же исчезала.

Воровали друг у друга карандаши, стирательные резинки, акварель­ные краски, перья, чистые тетради. Правда, всё это происходило, в ос­новном, в младших классах. В старших классах воровства было значи­тельно меньше. Объяснялось это тем, что воришки, как правило, про­сто не доучивались до старших классов.

Как-то у нас в классе появилась молоденькая практикантка. Она села на заднюю парту и слушала учителя и ответы учеников. Во время перемены она вышла из класса, оставив сумочку с деньгами. Двое ре­бят раскрыли её и украли половину денег. О своём «подвиге» они рас­сказали Г. «Дураки! Надо было брать все деньги!» — возмутился Г.

Учительница английского языка Анна Яковлевна Клейнер иногда забывала на учительском столе пачку папирос. Курильщики обязатель­но вытаскивали из неё две-три штуки.

Воровали книги из библиотеки, поэтому библиотекарь допускала к стеллажам с книгами немногих. Но умудрялись красть только что сдан­ные книги, лежавшие на столе у библиотекаря.

Крали приборы и разные принадлежности из кабинета физики. Од­нажды кто-то стащил разновески (набор небольших гирь), и учитель­ница физики Фаина Ильинична Мазо пол-урока вопрошала: «Кто украл разновески?» Все молчали. И вдруг она заявила: «Соскин, Архангельс­кий, вы украли разновески!» Но мы не имели никакого отношения к этой краже, мы даже не знали, кто это сделал. Тем не менее учительни­ца выставила нас из класса и потом вела продолжительные допросы. Но нам сознаваться было не в чем.

В школе существовала такая практика: если кто-нибудь из учени­ков страдал незаслуженно из-за чужого проступка, будь то кража или хулиганство, то класс заставлял истинного виновника пойти и признать­ся. Но в нашем случае класс не мог помочь, поскольку никто не знал имя укравшего разновески. Может быть, никто и не крал, а разновески просто затерялись. Всё кончилось тем, что меня перевели в другой класс. Мы с Вовой Соскиным долго не могли забыть этот случай, по­скольку подверглись несправедливому обвинению. Но потом вспоминали злосчастные разновески со смехом. В годы учёбы в Горном ин­ституте Володя вдруг спрашивал противным голосом: «Кто украл раз­новески?» Я смеялся, а окружающие с удивлением смотрели на нас, не понимая, что смешного сказал Володя.

Иногда воровали реактивы из химического кабинета для изготовле­ния взрывчатых веществ, хотя в те годы разного рода взрывчатых и лег­ковоспламеняющихся веществ было в избытке. Но изготовить самим что-нибудь взрывающееся было интереснее, чем пользоваться готовым.

Крали «кондуиты» — журналы замечаний. А украсть экзаменаци­онный билет было пределом мечтаний.

Некоторые школьники воровали и за стенами школы. О своих кра­жах они рассказывали без всякого стеснения и даже с гордостью. Иног­да привирали, рассказывали о кражах, которых не совершали.

Учившийся с нами сын хорошо известного в Ленинграде руково­дителя НКВД был схвачен вместе со своими приятелями при ограбле­нии ларька и доставлен в кутузку, откуда его тотчас отпустили, как толь­ко он назвал свою фамилию. Самое интересное, что ему ничего не надо было в этом ларьке, он всё имел или всё мог приобрести. И парень он был хороший, без дурных наклонностей, но ложная романтика привела его к соучастию в преступлении.

Ребята, уезжавшие на лето в пионерские лагеря, участвовали в ноч­ных набегах на фруктовые сады. Залезть в чужой сад не считалось во­ровством, поскольку в Советском Союзе людям с малых лет привива­лась неприязнь к частной собственности, а владельцев домов и приуса­дебных участков в дачных посёлках презрительно называли «частниками». Поэтому опустошение сада у «частника» было как бы выполнением указаний родной коммунистической партии. Если воспитатели и пионервожатые узнавали о ночных похождениях своих подо­печных, то они наказывали ребят за нарушение лагерного режима, но не за воровство.

В послевоенные годы среди молодёжи царил культ благородных воров. И молодые люди, совершавшие даже самую мелкую кражу, чувствовали себя как бы приобщёнными к этим таинственным, роман­тическим существам. Многие придерживались в одежде блатной моды. Щеголяли словечками из воровского жаргона. Рассказывали душещи­пательные истории из жизни воров-джентльменов. И вообще к ворам относились с почтением. Поэтому воры настоящие и мнимые любили подчеркнуть свою принадлежность к воровскому миру. Я был свиде­телем того, как однажды в трамвае мой двоюродный брат Виктор при резком торможении упал на дремлющего парня. Тот вскочил и закри­чал на весь трамвай: «Я целый день воровал, устал, а ты, фраер, меша­ешь отдыхать!».

Надо сказать, что некоторые советские писатели, например Нико­лай Погодин, Лев Шейнин и другие, своими произведениями немало способствовали романтизации преступного мира. К тому же на экраны кинотеатров выпускались кинофильмы, в которых воры вызывали со­чувствие зрителей, а «враги народа» — гнев и возмущение. Всё это не было случайным. Выполнялся определённый социальный заказ. Дело в том, что в сталинских лагерях воры являлись правой рукой лагерной администрации в деле унижения и уничтожения политических заклю­чённых — «врагов народа». Причём самыми главными врагами счита­лись троцкисты. Воры же были объявлены «социально близкими». В культурно-воспитательной части лагерей проводились «политзанятия» с ворами, где представители лагерной администрации объясняли им политику партии и правительства в отношении «друзей народа» и при­зывали оказывать властям всяческую помощь в борьбе с «врагами на­рода».

Воры и их подручные жестоко избивали политических заключён­ных, отнимали у них последнюю пайку хлеба, в лютые морозы срывали одежду, а при малейшем сопротивлении безжалостно убивали. Воры по договорённости с администрацией заставляли политических заклю­чённых выполнять тяжелейшую работу, сами же воры никогда не рабо­тали, а только пользовались плодами труда других заключённых. Так что рассказы о благородстве воров — это чистый вымысел.

В нацистских концлагерях воры также служили опорой лагерной ад­министрации в деле устрашения и уничтожения политических заклю­чённых.

Один из самых трагических писателей России Варлам Шаламов, про­ведший в сталинском ГУЛАГЕ 20 лет, хорошо знал истинное лицо пре­ступного мира. Он писал: «Уголовный мир — это особый мир людей, переставших быть людьми. Мир этот существовал всегда, существует он и сейчас, растлевая и отравляя своим дыханием нашу молодёжь».

Далее >>
В начало