1981 год.  Рационализаторы и изобретатели в СССР были в почете. Предполагалось, что их деятельность способствует прогрессивному развитию общества, его «производительных сил». Оформить изобретение было хлопотно и трудоемко, но не сложно. Изобретением могло быть все, что угодно, – если новое хотя бы чуть-чуть отличается от того, что есть, и если эти отличия дают «положительный эффект». Никакая оплата не требовалась – достаточно оформить бумаги, отправить их на экспертизу (в московский ВНИИ Государственной патентной экспертизы) и ждать результат. Самое трудное в этом деле – соблюсти формальности. Часто отказы случались уже на самом первом этапе (предварительная экспертиза), еще до «рассмотрения по существу». После двух-трех неудачных попыток желание продолжать занятия пропадало. Но были чудаки, которые освоили этот процесс в совершенстве, и в большом количестве отправляли свои заявки на «изобретения», не имеющие ни малейшего смысла, но удовлетворяющие всем формальным требованиям. Эксперты от них «плакали», – требовалось искусство, чтобы тем заявителям отказать. Возможно, по этой причине со временем у экспертов сложилась такая практика, – «первый порыв» и желанный для экспертизы результат – отказать. Они тщательно искали формальные изъяны в текстах и отказ был скорее нормой, чем правилом. Здесь надо упомянуть распространенное в то время мнение о том, что японские фирмы скупают по очень низким ценам отклоненные заявки на изобретения, находят в них «рациональное зерно», доводят до кондиции и получают (проклятые капиталисты!) хорошую прибыль. Такова была в этой сфере советская действительность.

В то время я работал в НИИ «Гранит» в должности «ведущий инженер». Согласно должностной инструкции мне полагалось заниматься научными исследованиями и с определенной регулярностью оформлять результаты своей работы в виде статей и изобретений. Собственно, я этим занимался и без всяких инструкций, поскольку научные занятия чрезвычайно увлекательны сами по себе. Результаты были, обычно я их оформлял как изобретения. Такие занятия имели смысл и для семейного бюджета – при некоторых усилиях прошедшие регистрацию изобретения конвертировались в денежное вознаграждение, размер которого, конечно, определялся не «глубиной идеи», но успешностью полуформальных действий по его «выбиванию». В то время я, подобно упомянутым «чудакам», хорошо освоил все эти процессы, и сбои не были частыми.

В «Граните» изобретали много. Изобретатели контактировали друг с другом, иногда объединялись для оформления какой-нибудь важной заявки. Часто по разным причинам включали в них людей, не имеющих прямого отношения к делу, и в качестве таковых старались вписать начальников. При таких условиях, чем выше должность работника, тем больше появлялось у него изобретений. Был в этом и практический смысл – известное на предприятии имя повышало вероятность и размер вознаграждения.

Несмотря на противоречие с законом об авторстве, была в этом и некоторая логика. Обычно во главе подразделения стоял человек, которого можно считать первоисточником всего того, чем занимаются работники. Отделы создавались под определенную задачу, которую формулировал начальник подразделения. Он набирал работников, распределял задания. В такой ситуации – все, что создается в процессе решения задачи, не может не иметь отношения к первоисточнику, т.е. к начальнику. Кроме того, конечный продукт (изобретение) в советском государстве не принадлежал автору. Новое возникало в процессе выполнения государственного задания (задания могли быть только такими). Как владелец предприятия, как работодатель, государство оставляло за собой всю полноту авторских прав. Изобретателю выдавалось авторское свидетельство, но не патент.

…Когда у меня накопился очередной материал, предложил своим коллегам оформить совместную заявку на изобретение. Тема была связана отчасти с нашими заказами, отчасти – с диссертацией, которой я в то время активно занимался. Имея большой опыт в этих делах, основную работу взял на себя. Написал текст, согласовал его с институтским патентным отделом и отдал сотоварищам для проверки и корректировки. После чего собрал бумаги и отправил их во ВНИИГПЭ.

Через положенное время получаю отказ в регистрации по совершенно формальному пустяковому признаку – в тексте допустил неточность, которую при предвзятой трактовке можно считать ошибкой. Исправляю, отправляю исправление в Москву, и оттуда получаю приглашение в патентное ведомство для обсуждения вопроса.

Командировка – обычное дело. Оформляю бумаги, получаю деньги, достаю билет (слово «достать» тогда применялось чаще, чем «купить»), и на ночном поезде отправляюсь в Москву. Условия для поездки оказались прекрасные – купе, верхняя полка. Располагаюсь, и вскоре понимаю, что будет бессонница – сон вытесняют ожидания новых впечатлений.

В институт на Бережковской набережной я отправлялся впервые. Переписка была, но до личных контактов дело не доходило. Надо сказать, что мне всегда было проще изложить мысль в письменной форме, нежели в устной – есть во мне такая аномалия. Вопрос, по поводу которого еду, не вызывает сомнений, но как сложится беседа предсказать невозможно. Знаю только, что надо бы быть «в хорошей форме», а для этого надо, как минимум, выспаться.

Но сна не было, получилось только к трем ночи, а в 5 разбудила проводница – пора собираться, Москва совсем близко. С тяжелой головой выхожу на «площадь трех вокзалов». Надо убить два-три часа, чтобы приехать в институт не раньше 10-ти.

…Наконец, добрался до пригласившего меня эксперта. Он объяснил мне, что при описании одного из блоков заявляемого устройства я употребил термин, значение которого можно понимать совсем не так, как понимаю я (показывает источник), и при другой трактовке блок не выполняет возложенные на него функции, вся схема не работает, и потому я должен принять отказ в регистрации. Я возражаю: «Не так давно через тот же отдел прошла другая моя заявка, похожая на эту, с таким же блоком, с таким же описанием, но никаких вопросов не было – я уже получил положительное решение». «Мы не в Англии – парировал он, – и у нас не право прецедента. Положительное решение в одном месте никак не требует обязательного положительного решения в другом». Тогда я пытаюсь изменить одну связь, после чего злополучный блок будет работать правильно в рамках существующего описания. Эксперт возражает: «Изменение связи означает замену того, что было заявлено на принципиально другое. В таком случае, эту заявку надо закрыть, и оформить новую с необходимыми изменениями. – У Вас нет вариантов, Вам надо подписать документ на прекращение этого дела, продолжение переписки не имеет смысла». Дает мне документ, дает ручку, показывает, где надо поставить подпись. Я беру ручку, но она зависает в воздухе – не хочу подписывать, слишком велика проделанная работа, и много ступенек уже пройдено. «Нет, я хочу подумать». Эксперт не возражал. Он предложил мне столик, дал бумагу, дал тексты законов, регулирующих изобретательскую деятельность, и вернулся на свое место. Я внимательно читаю законы, пытаюсь в них найти оправдание существующему варианту, и не нахожу – придется соглашаться, закрывать. Но очень не хочется, тяну время, думаю почти ни о чем – рациональные темы закончились. Вновь и вновь читаю законы – что можно изменять на этом этапе, и что нельзя. Выбрасывать можно, но добавить нельзя, изменить ничего нельзя…

И вдруг я понимаю, что злополучный блок можно просто выбросить, ничего принципиального это не затронет. Вместе с ликвидацией уйдут и проблемы, которые с ним связаны.

Я вернулся к эксперту, изложил ему свое предложение. Он подумал – и согласился! Кажется, ему тоже понравилось такое решение безнадежного дела. Мы договорились, что по возвращении в Ленинград, я пришлю в официальном порядке письмо, в котором изложу суть предложения, и препятствий для регистрации не будет.

Случилось все так, как договорились. Через некоторое время было зарегистрировано изобретение 1015374 SU, с приоритетом от 18.06.1981. Из этого эпизода я сделал вывод о том, что сократить – не значит исказить. Так утверждают нормативы.

12.02.2012