Маму назначили заместителем начальника эшелона. Я очень переживал, что не начальником. Маленький, а уже тщеславный. Наш интернат разместился в двух или трех вагонах, точно не помню. В каждом вагоне были двухэтажные нары по обе стороны от двери. На нарах лежали тюфяки. На втором этаже, слева от дверей уложили меня, около маленького окошка. Мы все лежали вплотную друг к другу головами к стенке. В середине вагона стояла круглая печка буржуйка, которую сразу же стали топить, труба выходил в потолок. Каждый день назначались дежурные из воспитателей. Дежурили у буржуйки посменно круглые сутки. У дверей за занавеской была оборудована параша. Дверной проем перегораживали толстой доской, которая вставлялась в специальные скобы, она служила страховкой, чтобы кто-нибудь не выпал при толчках и поворотах.

Но вот паровоз прицеплен, длинный гудок, и жизнь на колесах началась. Первая остановка была в Ярославле, где то ли нас прицепили, то ли к нам кого-то прицепили. Мама и кто-то из воспитателей сразу кинулись на станцию за кипятком и горячей пищей. Я очень волновался, глядя в окошко, что они не успеют, и поезд уйдет. Но на этот раз обошлось. Принесли жидкий вермишелевый суп в бидоне и кипяток в огромном чайнике, который несли тоже двое за палку, продетую под ручку. Репетиция прошла нормально. Потом на каждой станции происходило то же самое. Приносили то суп, то манную кашу с лежащими сверху кусками повидла. Мне нравился хлеб с патокой и куски бело-желтой глюкозы. Тем, кто ходил за кипятком и горячей пищей, иногда приходилось перелезать через тамбуры других эшелонов, а то и проползать под вагонами. Это было опасно.

Бывали случаи, когда наши посланцы не успевали вернуться, и эшелон трогался. Тогда мама начинала стучать в стенку вагона или высовывалась из него, чем-то махая, и кричала «Остановите поезд». Этот клич подхватывался, пока не доходил до машиниста, стоп-крана в наших теплушках, конечно, не было. Поезд останавливался, поджидая опаздывающих. Опаздывать приходилось часто. Во-первых, были большие очереди, состав был длинный, а кипяток был только в одном месте, да и пролезать обратно с кипятком и кастрюлями было тяжело. Однажды эшелон не остановился. На остановке мама побежала к дежурному по станции, и отставшие на другом поезде догнали нас на следующей станции. Их встретили, как челюскинцев.

Наш эшелон двигался без всякого расписания, часто медленно полз, пропуская на станциях эшелоны с ранеными и оборудованием заводов, которые перевозились за Урал, а в обратную сторону – составы с военной техникой и военными, на однопутных участках. На каждом полустанке он подолгу стоял, и никогда не было известно, где и сколько мы простоим. Удивительно было, как в этой тяжелейшей обстановке и, казалось бы, неразберихе железнодорожники справлялись с непосильной задачей, ведь нужно было перевезти полстраны и огромные материальные ценности. И в такое время не забыли о нас, детях.

А война шла где-то совсем близко сначала, а потом все отдалялась и отдалялась. Люди слушали на станциях сводки Совинформбоюро и понуро и почти обреченно шли к своим вагонам. Армия отступала, сдавались города один за другим. Я изучил географию страны почти до Урала по названиям сданных городов и городов, которые мы проезжали. Казалось, что наш эшелон отступает на Восток вместе с Армией, и мы ждали, когда же она остановится. Ведь пели же мы «Красная армия всех сильней». Многие говорили, что мы немцев просто заманиваем, как Кутузов. Если бы.

Тем временем температура наружного воздуха достигала иногда минус 30 градусов. В вагонах тоже было совсем не жарко. Воспитатели укутывали детей, особенно ноги, одеялами. Как оказалось, питание было даже не так важно, как обеспечение вагона топливом: углем, коксом, дровами, и охота за этим шла постоянно на любых остановках. Буржуйка, как я уже говорил, должна была топиться, не переставая день и ночь. Я вспомнил тогда мои любимые книги Рони-старшего «Борьба за огонь» и «Приключения доисторического мальчика» Э.Д. Эрвильи, которые я к тому времени успел прочитать. Этого мальчика изгнали из племени за то, что он не смог сберечь огонь. (До  сих пор помню имя главного героя Нао), а папе вторую книгу я читал вслух, он тогда уже был слеп. Вот примерно с такой же ответственностью и страхом за него относились к огню и мы.

Как-то раз на полустанке наш эшелон стоял напротив штабелей дров. Мама снарядила команду, но дрова охранялись вооруженными солдатами, которые пригрозили, что будут стрелять. Как я гордился моей мамой, я как бы заново ее открывал. Она пошла на направленные на нее винтовки и сказала солдатам: «У меня от холода умирают дети, и я  никуда без дров не уйду». Немного дров разрешили взять. Но ведь и военные шли на риск ради детей. Вот такие тогда были люди и такие были времена. В каждом вагоне были ответственные за информацию. У нас это была Нина Дмитриевна Ефимова, старшая из трех сестер, ехавших с нами. В ее обязанности входила покупка газет на станциях и, если передавались сводки Совинформбюро, записывать их хотя бы коротко, а потом их читали вслух. Все затихали и жадно слушали о событиях на фронтах. Эти газеты буквально вырывали друг у друга и зачитывали до дыр. Папа сначала слушал вместе со всеми, а потом кто-нибудь ему читал вторично.

Как я уже говорил, сводки с фронтов были неутешительными. Ленинград уже был в блокаде и голодал, немцы рвались к Москве. Мама была в большой тревоге за дядю Яшу и, как оказалось, не без основания, к несчастью. Дядя Яша, ее брат, оставшийся в городе Пушкине, погиб. Кто-то выдал немцам, что он еврей и его расстреляли. Его жена тетя Соня и сын Ося ехали вместе с нами. В Ленинграде остался и папин брат дядя Ефим с женой Аней. Так день за днем больше месяца  наш эшелон то полз, то мчался за Урал. А мимо нас к фронту непрерывным потоком шли военные эшелоны с военной техникой и красноармейцами, некоторые были в полушубках, а кто-то в шинелях.

Мы приближались к Молотову – большому уральскому городу. Здесь уже находились эвакуированные из Москвы с наркоматом угольной промышленности мамины двоюродные брат и сестра дядя Нисен и Роза со своими семьями и жили они очень голодно. Каким-то образом мама сообщила им, когда на станцию прибудет наш эшелон. Мама приготовила небольшую продуктовую посылку. Тревожное ожидание и, наконец, в кромешной тьме к вагону подбегает красавица тетя Аня, жена Нисена, поцелуи, вопросы, благодарность, но времени нет, длинный гудок и эшелон вновь уходит в ночь. Встретиться довелось снова лишь много лет спустя.

В путешествии почти через полстраны среди снегов кроме описанных трудностей и лишений для меня, мальчишки, были и свои положительные моменты. Я много узнал, смотря в оконце, которое я каждое утро усердно очищал от снега, дыша на него всем своим теплом. Я узнал названия многих городов, станций, мимо нас мчались эшелоны с танками, пушками, солдатами. Нас обгоняли санитарные поезда, а иногда и стояли вместе с нами бок о бок. Я изучил почти все типы паровозов: это и «ФД» – Феликс Дзержинский, мощный паровоз, таскавший тяжело нагруженные многовагонные составы, а иногда их тащили аж два паровоза, это и «ИС» – Иосиф Сталин, паровоз для пассажирских поездов, это и маленькие маневровые паровозики «О» — овечки. Очень хотелось, чтобы нас вез «ФД» или «ИС», но нас почти все время тащил «СО» — Серго Орджоникидзе, тоже очень мощный паровоз. Характеристики всех этих паровозов, вагонов я изучил уже после войны в летнем лагере юных железнодорожников. Я узнал, как работает жезловая система, когда дежурные по станции передают жезл машинисту, надевая ему на ходу огромное проволочное кольцо, на котором жезл и висел.  Это был как бы пропуск и доброе напутствие на следующий перегон. Я видел, как наш паровоз подъезжает через поворотный круг к огромному крану и набирает воду в свое необъятное брюхо.

Я видел много широких рек, и одна из них, конечно, Кама возле города Молотова, и видел, как мы пересекли Уральский хребет,  перед окошком возвышались пологие горы Урала. Это название я знал только по реке Урал, в которой утонул, судя по фильму, легендарный Чапаев. А пока что папа мне тихонько рассказывал, когда я спускался к нему на нижние нары, что Урал – это «каменный пояс», так в старину называли Уральские горы, здесь очень много заводов. И что еще при Петре Первом здесь начал добывать металл из руды заводчик Демидов. А потом была целая династия этих Демидовых, у которых в Петербурге были свои дворцы. Я пытался рассмотреть в своем оконце этот «каменный пояс», но ничего не видел. Потом, уже в школе, я узнал, что «Каменный пояс» был дальше, в районе Свердловска и Тагила. Мой старший сын Боря, служил в тех местах, и когда я ездил к нему на свидание, вот тогда я и проехал на электричке от Свердловска до Тагила, по самому сердцу этого «пояса». В воздухе был сплошной смог, а из окон электрички была видна непрерывная стена из заводских труб.

Но вот большая остановка в Челябинске, областном центре, куда тогда относился Курган, мама поехала представляться областному начальству с отчетом, налаживать контакты и получить указания. В 1943 году образовалась Курганская область, и все контакты маме пришлось налаживать вновь и неоднократно.

Мама вернулась воодушевленная. К ней очень внимательно отнеслись, обещали всяческую помощь и поддержку. Но вот, наконец, и Курган. После сорокадневной колесной жизни среди снегов и сорокоградусных морозов, мы очутились на неподвижной земле. Я из этого путешествия вышел с гайморитом и почти хроническим воспалением среднего уха, гайморит у меня был почти всю жизнь плюс еще гланды и частые ангины. Маме довольно часто  приводилось водить меня к врачам ухогорлоноса. Это словосочетание «ухогорлонос» преследовало меня почти до женитьбы, потом как-то прошло. Из-за этого слух у меня был понижен, в школе мне приходилось напрягаться, чтобы слышать объяснения учителей, свой собственный голос казался мне тихим, мне думалось, что меня плохо слышат, и я привык говорить громко. Часто мне говорили, что я кричу, а я только недоумевал по этому поводу. Нас укутали, как могли, и повели в привокзальную школу, где мы разместились все в одном огромном зале, наверно, актовом. Лежали вповалку. Ко всем маминым заботам прибавилась еще моя высокая температура.

Через несколько карантинных дней, когда нас никуда не выпускали, нас повели в санпропускник – настоящую баню. Всю одежду собрали и пропустили через специальную термообработку. Шли мы туда и обратно по длинному переходному мосту над путями с вагонами и паровозами, обратно мы шли в темноте, и было как-то жутко. В темноте картина меняется, свистящие паровозы в облаках пара с одной фарой, как глаз циклопа, наводили ужас. Меня за руку вела Тамара, и я старался прижаться к ней. А мороз стоял под тридцать.

Далее

В начало