Позвал меня как-то Колька порыбачить на Тобол, который протекал километрах в трех-четырех от нас. Долго я упрашивал папу, он никак не соглашался, все расспрашивал Кольку, где это, долго ли идти, какая дорога. Строго наказав, чтобы мы рыбачили только с берега, папа меня отпустил. Рано утром Колька разбудил меня, и мы пошли. Шли через Подгорки, мимо соснового бора и вот он – Тобол. Где-то, в месте его впадения в Иртыш давно-давно бродил Ермак со своей казацкой ватагой и отвоевывал эти места для русского царя, Ивана Грозного у сибирского хана Кучума.

Только мы расположились и закинули жерлицы с живцами, как на нас налетела, грянула гроза, мы едва успели воткнуть удилища в берег и подставить рогатки. Сначала оранжевые зарницы вспороли небо, потом вдруг стало черным-черно, стена воды приближалась к нам с того берега и обрушилась на нас, как водопад, мы как-будто нырнули в реку. Внезапно, как началось, так и прошло: и водопад, и темень, и страх. Заискрился Тобол под солнцем, как бы подмигивая нам бесчисленными глазками.

Мы уставились на поплавки, дрожа от холода в мокрой одежонке. Колькин поплавок резко пошел в сторону, леска натянулась, мы еле успели ухватиться за удилище и стали по Колькиной команде мотать из стороны в сторону, отступая вглубь берега. Рыбина оказалась на берегу. Это была маленькая щучка. Она извивалась, как змея, подпрыгивала, а мы словно онемели и боялись подойти, даже Колька. А щучка все ближе и ближе подвигалась к воде. «Уйдеть» — заорал Колька и бросился и упал на нее всем телом.

Мы сунули щучку в маленькое ведерко, хвост торчал. Когда мы проходили по деревне, то Колька милостиво разрешил мне тоже ухватиться за дужку, и мы оба небрежно отвечали на приветствия старух. В избу Колька гордо внес ведерко один. Героем дня был он. Курносый шалопай и неслух, Колька был моим постоянным товарищем. Старше меня всего на год, он был гораздо более умелым и рукастым. Он умел запрягать лошадь в телегу и меня этому научил, вот только всовывать уздечку впасть лошади я боялся. Колька мог зарядить патрон капсюлем, насыпать порох, забить пыжи, насыпать дробь. Он хорошо знал и умел пользоваться отцовскими ружьями, одноствольной переломкой и берданкой. Он научил меня разбираться в калибрах. Однажды мы с ним даже пошли на охоту на уток на близлежащее болото. Рано утром, но уже втайне от папы, мы лежали в густых камышах с берданкой и по его знаку замерли. На чистой воде показались два чирка, одни каштаново-рыжий красавец селезень и более мелкая серая уточка. Колька выпалил и выронил ружье от отдачи. Видимо, охотник он был менее умелый, чем рыболов. Что тут началось. Зашумело, поднялось в воздух и закрякало все птичье сообщество. Чирки пронеслись низко над нашими головами, как штурмовики. Оказывается, птицы здесь было великое множество, как на птичьем базаре, и ни одной нашей. Какие-то птицы, будто в насмешку, убегали на длинных ногах. На это болото мы  потом часто ходили за утиными яйцами.

Колька же научил меня ездить на лошади верхом и держаться, прижимая согнутые ноги к ее бокам, когда она пускалась рысью. А лошади были худые с острыми хребтами, и мы сбивали свои тоже худые попки до крови. Никаких седел не было. Но были в колхозе и лошади-красавцы. Одна из них, вернее, один из них, серый в яблоках рысак, предназначался для выезда по начальству председателя колхоза, а второй, вороной жеребец, был производителем, содержался в персональной конюшне и иногда его проводили по главной улице села для разминки. Мальчишки сбегались поглазеть на невероятные жеребцовые прелести, и бабы, забывшие мужскую ласку, нет-нет, да и бросали взгляд на этого красавца.

Кроме Кольки я дружил еще с Васькой Жуковым, сыном тети Фириной хозяйки. Высокий, худой, он был на полголовы выше нас с Колькой. У него были совершенно белые волосы и веснушчатое лицо, синие глаза под пшеничными бровями. Как у всех деревенских мальчишек, у него была заплатанная рубашка на выпуск, такие же залатанные штаны, доходившие только до икр грязных босых ног. Впрочем, чистотой ног никто не отличался, как только немного теплело, мы все бегали босиком, и от грязи на ногах образовывались цыпки. Вася был добрый тихий парнишка. В отличие от Кольки, избалованного бездельника, в Васе чувствовался внутренний стержень, порядочность и гордость. Меня с детских лет привлекали люди ответственные, у которых эта ответственность была одной из особенностей натуры. Вася был именно таким. Бывало, мы заигрывались, и вдруг Вася спохватывался и говорил: «Ой, мамка велела…» и бежал домой. У него были две младшие сестренки, мать работала в колхозе, а отец – на войне. Работы у Васи было невпроворот: и огород полить и прополоть, и дров натаскать для русской печки, и сена корове дать, его мать с утра до темноты была занята на колхозных работах.

Наша хозяйка Агапея Ильинична не была колхозницей, а тоже весь день в хлопотах, ни секунды не сидела без дела. То что-то готовит в печке, то чистит чугунки и печку, то мелет муку в ручных жерновах в сенях, то прядет пряжу, ловко управляясь с овечьей шерстью, то доит корову, то вяжет лук в развешивает его в сенях. Опять же, большой огород-кормилец, где было все, что нужно к столу: и картошка, и огурцы, и морковь, и лук, и редиска, и грядки для помидорной рассады. А сколько нужно было перетаскать воды, чтобы все это росло. Правда, у нее было три дочери, две жили вместе с нами в этом доме, Марина и Нюра, но они работали в колхозе. Нюра выучилась потом на шофера и работала в МТС. Лишь под самый вечер, после ужина, у них это называлось «вечерять», садилась Апогея Ильинична с одной из дочерей и тупыми ножами искали друг у друга вшей и давили. Было это в порядке вещей, и никто этой процедуры не стыдился. Баню топили примерно раз в две недели.

Когда я, уже будучи студентом, побывал в Сухумском обезьяньем питомнике и понаблюдал, как обезьяны искали друг у друга в головах, а потом отправляли находку в рот, я вспомнил эту картину.

Двор у наших хозяев был просторный. Там был амбар с клетью с зерном, полученным на скудные военные трудодни, рядом находился хлев, где стояла корова, там же была выгребная яма, куда ходили по нужде. Специально для папы Яков Тимофеевич соорудил поручни, чтобы папа мог держаться и ориентироваться. В хлеву же были и овцы, а рядом был курятник с курами, горластым петухом и гусями. Так что живности было много. Двор был огорожен тыном из жердей, которые лежали между двумя рядами кольев на сплетениях из прутьев. Были широкие ворота и калитка. На кольях всегда сушились крынки и чугунки, а на тыне Яков Тимофеевич всегда развешивал на просушку сети, которые он постоянно заштопывал.

Жизнь налаживалась постепенно. Первое, что мама обеспечила, это постоянное горячее трехразовое питание  для детей. В большом кирпичном доме на главной улице была оборудована кухня с плитой, котлами, была собственная пекарня. В этом же доме на первом этаже разместили столовую с длинными столами и скамейками. Во время праздников столы сдвигались, и столовая превращалась в зрительный зал. На этой же улице был расположен сельсовет в двухэтажном деревянном доме и с единственным на все село телефоном. Сюда же приходила почта и, надо сказать, регулярно. Мама выписывала все газеты: и центральные, и местные.

Далее

В начало