Был и я семиклассник зеленый
И, конечно, в ту пору не знал,
Что ступаю на землю Коломны,
Перейдя через Крюков канал.

Поиграть предлагая в пятнашки,
Возникает из давних времен
Между Мойкой, Фонтанкой и Пряжкой
Затерявшийся этот район.
А. Городницкий

В этом доме, на углу улиц Декабристов и Мастерской жили наша семья до войны.

Первой улицей моего детства была улица Декабристов, пересекавшая улицу Глинки в районе Театральной площади и тянувшаяся от проспекта Майорова, переправлялась через Крюков канал и, оставляя слева Лермонтовский проспект с синагогой, а справа – институт им. Лесгафта пересекала проспект Маклина и упиралась в реку Пряжку. Звалась она так потому, что на другом берегу когда-то располагались прядильные мастерские. Городницкий прав, этот район города между Крюковым каналом, Мойкой, Фонтанкой и Пряжкой исстари назывался Коломной. И я, так же, как и он, не знал этого до восьмого класса, пока не прочел Пушкинские поэмы «Медный всадник» и «Домик в Коломне». Здесь, на чухонских окраинах жил Евгений и его возлюбленная Параша со своей матерью. Бедный домик Параши был снесен страшным наводнением.

«…Наш герой живет в Коломне; Где-то служит, дичится знатных…» — так писал о своем герое Пушкин.

На этой улице, бывшей Офицерской, на углу Мастерской улицы и сейчас стоит большой, шестиэтажный, серый, мрачный дом номер 54. На третьем этаже этого дома, если подняться по «черной» лестнице со двора, в квартире номер одиннадцать 18 января 1934 года (ну чуть позже, конечно, а в этот день я осчастливил родильный дом на Васильевском острове) появился новый жилец, маленький, черненький, прозванный, по словам мамы, в родильном доме цыганенком. Это был я. Волосы у меня потом посветлели и стали русыми, а росту прибавилось чуть-чуть.

Это событие было значительным только для меня и моей семьи, а для всего остального трудового народа прошло незамеченным, поскольку в этом же году произошло много других, не менее значительных событий. Вот только некоторые из них. Затонул ледокол «Челюскин» и началась эпопея по спасению челюскинцев. Именно тогда в 1934 году появились первые Герои Советского Союза – летчики, спасшие людей со льдины. Я с детства запомнил эти фамилии: Ляпидевский, Левашевский, Водопьянов, Молохов, Каманин. Эти имена часто произносил папа, с его слов я их и запомнил. А если бы не изобрели аэроплан, так бы и погибли люди. Впрочем, они могли все равно погибнуть. Правительство СССР отказалось от помощи Америки по их спасению и пошло на огромный риск. Как всегда успех обеспечило геройство людей. Осуществлен полет первой советской жидкостной ракеты Цандера; была выпущена серия почтовых марок «Десять лет без Ленина», ставшая в годы моего ученичества одной из моих любимых; состоялся XVII съезд ВКП(б), участником которого был любимый и почитаемый всей семьей мамин дядя Абрам Григорьевич Бейлин, который, как и все делегаты этого съезда «победителей» был репрессирован; в этом году был убит С.М. Киров, видимо, тоже как результат этого съезда;  Н. Островский написал «Как закалялась сталь»; Маршак создал Ленинградское издательство детской литературы. По улицам города еще ходили современники Толстого и Чехова, Мечникова и Тимирязева и еще был жив академик И.П. Павлов.

В прошлом году умер народный комиссар просвещения Анатолий Луначарский и мама с папой решили из уважения к этому человеку назвать меня в его честь, наверно они хотели, чтобы я стал таким же образованным и умным, но мне почему-то кажется, что, будучи директором школы, мама сделала легкий реверанс в сторону местных властей. Она, несмотря на всю деловую принципиальность, была дипломатична и более склонна к конформизму, чем прямой и очень честный отец, и если он согласился с именем «Толя», то именно из симпатии к Луначарскому, и не более того. Слава богу, что я не стал Адольфом или Виленом (Вилен – Владимир Ильич Ленин). Мне пришлось много лет работать и с теми, и с другими, причем многие из них были евреями. Но я отвлекся.

Так вот, в этом году в Мариинском театре поставлен балет Асафьева «Бахчисарайский фонтан», вышли фильмы «Чапаев» и «Веселые ребята»: Осип Мандельштам пишет свое расстрельное стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны».

А чем жила страна в это время? Первая пятилетка, о досрочном выполнении которой объявил Сталин в январе 1933 года, на самом деле по большинству заданий выполнена не была, но большинство жителей, в том числе мои родители этого не знали и поверили в преимущества социализма. При мне завершались важнейшие стройки второй пятилетки: завершалось строительство Урало-Кузнецкого комбината – основной угольно-металлургической базы на востоке страны, были  введены в строй Уральский и Краматорский заводы тяжелого машиностроения. В Москве в 1935 году была открыта первая линия метро, строилось много школ, и требовались учителя.

Мама стала директором средней школы номер 251, которая располагалась в доме со шпилем на углу Садовой и проспекта Майорова. После войны там разместился Райком партии, Райисполком и РОНО Октябрьского района. Там же был Райком комсомола, где я в четырнадцать лет получил комсомольский билет.

За годы второй пятилетки было построено четыре с половиной тысячи крупных промышленных предприятий, а всего за годы довоенных пятилеток было построено девять тысяч крупных промышленных предприятий. Был таким образом совершен мощный промышленный рывок, и СССР стал развитой промышленной страной со всеми жизненно необходимыми отраслями производства. Была достигнута независимость от развитых стран Запада. Но весь этот рост и технические достижения не привели к существенному улучшению жизни тех, кто трудился честно и много. Уровень потребления и жилищные условия были крайне низкими. Подавляющая часть людей в городах жили, как и мы, в коммунальных квартирах.

Между тем, уже началась видимая и невидимая борьба в партии, инсценировки массового вредительства, еще не было троцкистов, бухаринцев, но уже было  «шахтинское дело», «дело промпартии», завершилась сплошная коллективизация, уничтожившая кулаков, а потом и середняков, погубившая сельское хозяйство страны, затем борьба с правым и левым уклонизмом и уничтожение соперников Сталина. Начались массовые репрессии, которые привели к созданию огромной системы принудительного труда, рабского труда в форме ГУЛАГа. Слово это стало широко известно только более чем через сорок лет после создания самих лагерей благодаря А. Солженицыну, который только за это одно достоин памятника. ГУЛАГ дал абсолютно дармовую рабочую силу, причем легко перебрасываемую по месту необходимости. Это заключенные строили Беломорско-Балтийский канал, канал Москва-Волга. Конечно, квалифицированные инженерные работы выполняли вольнонаемные, в основном, хотя и здесь были описанные тем же Солженицыным «шарашки», в которых бесплатно тратили свои мозги выдающиеся ученые и конструкторы.

Что же происходило в это время с сельским хозяйством? Считалось, что переход к коллективной форме хозяйствования (колхозам) решит проблему сельхозпродуктов, особенно хлеба, который был нужен, как воздух для продажи, чтобы получить валюту для закупки необходимого оборудования и проведения индустриализации страны. Но крестьяне не хотели сдавать хлеб по низким твердым ценам, и это могло сорвать планы по индустриализации, которая, в свою очередь, вызывала отток крестьян в города, таким образом, кормильцы превращались в едоков.

Хлеба катастрофически не хватало. Сталин стремился всячески ускорить создание колхозов. При этом коллективизация, как и все, проводилась компанейски, без нужной технической базы. Комбайновые и тракторные заводы только строились. Но началась гонка, сельские партийцы рапортовали «наверх» об успехах. К кулакам и подкулачниками стали применять репрессивные меры. Это вызвало со стороны зажиточных крестьян, то есть крепких хозяев, протест, разные формы сопротивления, в том числе, убийства партийных и советских работников. Хлеб стали отбирать силой, ничего не оставляя хозяевам. И вот итог: страшный голод, охвативший Украину, Поволжье, Дон, Южный Урал. Голодало около тридцати миллионов человек, из них умерло более семи миллионов. Вот так Сталин решили еще одну проблему – стало меньше едоков.

Зачем же я затеял эту лекцию о внутреннем положении страны? Ведь все это можно прочесть в сотнях книг, и я ничего не придумал сам, а взял из тех же книг и  из интернета. Это не мой анализ.

Но, во-первых, мои дети и Бог даст внуки книг по истории СССР уже читать не будут, а мою, если она появится, надеюсь, прочтут.

Во-вторых, мне хотелось обрисовать картину в стране, когда я родился и жил в первые свои годы.

В-третьих, я хотел сам понять и объяснить читателю, где в этой общественно-политической системе ценностей были мои родители, какую систему исповедовали они.

Они были молоды и очень многое, что стало ясно потом, еще не ощущалось именно в силу молодости. Газеты и радио вели круглосуточную обработку их мозгов. Были только победы. Без конца звучали бравурные песни: «Нам нет преград ни в море, ни на суше, нам не страшны ни льды, ни облака, мечта прекрасная, еще не ясная уже зовет тебя вперед» — марш энтузиастов, или «кто весел – тот смеется, кто хочет – тот добьется, кто ищет – тот всегда найдет», или «мы железным конем все поля обойдем, соберем и посеем, и вспашем, наша поступь тверда и врагу никогда не гулять по республикам нашим», или «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля», или, наконец, «Широка страна моя родная».

Все это увлекало, хотелось во многое верить, желаемое принималось за действительное. Энтузиазм народа в это время не был мифом. Одним рабским трудом совершить индустриализацию было бы невозможно. В эти годы зародилось стахановское движение. Это мы сейчас знаем, как оно зарождалось и как в действительности делались рекорды. Но ведь тогда люди ничего об этом не знали. Да и кто может с уверенностью сказать, что любая правда лучше, чем «нас возвышающий обман»? В 1934 году еще не было столь накаленной обстановки, как несколько лет спустя.

Бесправное положение евреев в царской России, пожалуй, общеизвестно. Самым ярким символом нетерпимости, агрессивных преследований, унижений, которым подвергались евреи, было дело Бейлиса – сфабрикованный осенью 1913 года процесс над маленьким, неизвестным доселе никому Менделем Бейлисом.  Это был антисемитский натиск огромного напряжения. Евреям приписывались ритуальные убийства детей и прочие мерзости вплоть до того, что они захватили в свои руки прессу и капитал и правят миром. В защиту евреев поднялись передовые люди России и среди них Короленко и Бонч-Бруевич. Пошла волна погромов и в городах, и в еврейских местечках, откуда родом мои родители. Очень может быть, что мои дедушка и бабушка со стороны мамы были в особом смятении из-за созвучия фамилий Бейлис – Бейлин.

Немало горя хлебнули евреи и во время гражданской войны, когда только красные, да еще батька Махно пресекали еврейские погромы, особенно это касалось еврейских местечек, так назывались деревни, в которых массово жили евреи.

В одном из таких местечек под названием Кадино, Мстиславльского уезда Гомельской губернии недалеко от Смоленщины и родились мои отец и мать. Папа, как вы догадались, в семье Рыжиковых в 1897 году, а мама в 1902 году в семье Бейлиных. Нужно ли говорить, что после отмены «черты оседлости» в феврале 1917 года еврейская молодежь и среди них мама и папа ринулась в города, чтобы получить, наконец, образование и профессию.

Отец и его братья, старший Ефим и младший Гиля, учились в Смоленске, а мама уехала в Петроград к дальней родственнице тете Кате, хозяйке шляпной мастерской, где она отрабатывала жилье и хлеб, а вечерами училась. Революционный Петроград был круговертью событий. Мама с появившимися подругами, а когда приехали подросшие сестры – средняя Фира и младшая Лия – вместе с ними бегали от митинга к митингу и слушали, впитывали, пытались что-то понять. Понятливее и красноречивее других ораторствовал Троцкий что-то о перманентной революции во всем мире. Что еще нужно было пятнадцатилетней девчонке? Она была на его стороне, на стороне большевиков. Керенский, а его она тоже слушала, ее не убедил.

Но время шло, мама закончила факультет естествознания педагогического института и стала учительствовать. К этому времени, в 1923 году, она уже вышла замуж за папу – стройного красавца среднего роста с черной густой шевелюрой молодого успешного нэпмана, всегда франтовато одетого, всегда при галстуке или «кис-кис» (тогда он был одним из руководителей табачного треста). Кстати сказать, папа до войны курил. Знакомы они были еще с юных кадинских лет. Произошло это в городе Великие Луки, я считаю, что после этого события эти Луки стали еще более великими.

Первые годы после института мама учительствовала в Белоруссии. Вернулись они с папой уже после смерти Ленина в Ленинград. Они были молоды, а молодости свойственна романтика. Но романтика свойственна не только человеку, ее может переживать и страна в период своей молодости. А годы с 1917 по 1933, мне кажется, был одним из таких романтичных периодов в истории России, несмотря на уже начинавшееся насилие и засилье власти.

Люди были едины в стремлении создавать, поднимать страну из руин и тьмы необразованности к всеобщей грамотности, из тьмы керосиновых ламп к электрификации, от зачаточной медицины к целой системе медицинского обеспечения. Одним из показателей здоровья страны и общества являлся и является еврейский вопрос. В те годы такого вопроса в Советской России не было, прямо, как в Англии. Папа и мама получили образование, к которому во все тысячелетия своего существования стремились евреи, они получили жилье, учителям предоставляли площадь особенно охотно, у них была работа.

Как же они могли относиться к власти? Конечно, положительно. Преимущества социализма они тоже ощущали в тридцатые годы зримо и значительно. Мама уверовала в необходимость его построения.

Отец был в этом отношении более сдержан, потому что его пристрастия остались с ушедшим НЭПом, где он мог проявить себя более полно. Но он во все эти годы был на стороне строящих социализм. Но социализм – это цель. Это – одно, а режим – это другое. Средства же достижения этой цели, особенно с усилением репрессий, конечно же, были им, как людям порядочным и думающим, не по душе, мягко говоря. Но чувствовать это и думать об этом вслух уже было нельзя, приходилось это делать только наедине с собой.

То, что они об этом думали, у меня сомнений нет, да и невозможно было не думать, когда один за другим арестовывались и исчезали друзья и знакомые, честнейшие и не виновные ни в чем люди. Особенно, конечно, было тяжело маме, которая в конце тридцатых годов уже была директором школы, форпостом идеологического фронта.

Но я взялся все-таки не за свое дело, я же не политолог, а инженер и совсем забыл о себе, любимом, которого я вам представил и тут же бросил. Итак, что же я чувствовал, что понимал, как воспринимал первые годы жизни?

Примерно с этих лет я помню свою жизнь, как непрерывную цепь событий

Первые «доисторические» воспоминания были лишь на чувственном уровне, как запах, цвет, звук. Мне года два или чуть больше, я с обмотанным чем-то горлом и ушным компрессом на маминых теплых руках, она ходит по комнате и напевает. Ее красивые глаза прикрыты, вижу тонкий прямой пробор в ее каштановых волосах, закрывающих уши и большую косу, собранную сзади в узел. Я очень боялся, что шпильками, которые она втыкает в этот узел, мама проткнет себе голову. А мама тихо поет своим чудесным грудным голосом:

«Спи, моя радость, усни,
в доме погасли огни»
а потом тревожное:
«Кто-то вздохнул за стеной,
Что нам за дело, родной,
Глазки скорее сомкни,
Спи, моя радость, усни,
Усни, у-у-усни»,

и я засыпаю, совершенно счастливый.

Отец среднего роста с черной густой шевелюрой и маленькой плешинкой, которая сверху мне была хорошо видна, кажется мне гигантом, когда я сижу у него на плечах. Я все видел сверху, даже то, что лежало на большом шкафу, меня очень притягивал какой-то ящик. Я попросил папу показать, что в нем. Отец спустил меня на пол, извлек какой-то предмет, нет, два предмета, один прижал к шее, а вторым стал водить по каким-то проволочкам. Звуки мне показались противными, видно в музыке я разбирался плохо, тогда. Потом отец несколько раз что-то наигрывал на скрипке, а это была она, и мне даже нравилось.

Вечер. Какие-то незнакомые люди за столом вместе с мамой, папы почему-то нет, и в их числе военный, весь в ремнях. Меня уложили спать и забыли. Кому бы это понравилось? Особенно противен был военный дядька, который что-то говорил, а все и мама смеялись. В моей уже мужской голове созрел коварный план. Я подкрался по своей кровати, которая стояла рядом с громадным буфетом, о котором  я уже упоминал, дотянулся до него и успел бросить на пол  две или три сервизных чашки, пока ко мне подбежала мама и прекратила мой вандализм. Оказалось, что за столом были ее учителя и среди них – военрук. Уже не помню, был ли я прощен, но маму я простил.

Меня купают в ванной, я захлебываюсь и по примеру папы, когда он закашливался, ору: «Воды, воды!», отец вытаскивает меня из воды, берет за ноги и встряхивает несколько раз. Потом переворачивает меня, мокрого прижимает к себе, мы оба смеемся от счастья и я уверен, что пока отец рядом, со мной ничего не случится, совершенно не подозревая, как скоро отец сам будет нуждаться в моей помощи.

Далее

В начало