Наш мальчишеский кругозор, да и кругозор взрослых, необычайно расширился в результате войны не только естественным образом, мы стали старше на четыре года, да еще каких, но и за счет различных трофейных предметов быта и немецкой военной техники.

Большую роль в этом сыграл музей Обороны Ленинграда, открытый недавно, в 1946 году, на набережной Невы в Румянцевском особняке, слева от моста Лейтенанта Шмидта. Это был один из моих любимых музеев, оттуда мы почти не вылезали, благо он был совсем близко. Любил я этот музей еще и потому, что перед ним на набережной Невы стоит стела в память о месте, где стояла «Аврора» в момент своего выстрела по Зимнему, и куда меня часто приводил отец до войны. Мы воочию увидели все представленные там немецкие самолеты: «Юнкерс», «Мессершмидт», «Фокке-Вульф», названия, знакомые еще по газетам военной поры, немецкие автоматы «шмайссеры», танки «Тигр» и самоходки «Пантера», бинокли «Цейсс», немецкую форму разных родов войск, немецкие плоские штыки-кинжалы почему-то больше нас поражали, чем советский граненые. Очень наглядно были изготовлены макеты разрушенных зданий, правда, в то время их хватало и на улицах. Впечатляли разрывы снарядов и бомб, люди на улицах, тянущие санки с умершими, очередь на реке у проруби, стратостаты в небе, 125 грамм блокадного хлеба на витрине за стеклом, застывшие трамваи, наши ровесники у станков на заводах. А потом показывали фильм о блокаде, о солдатах и ополченцах и о «Дороге жизни» через Ладогу.

Кстати, с восьмого класса с нами учился Саша Шабловский, он единственный имел медаль «За оборону Ленинграда», а был он старше меня лишь на два года. Этот музей, вновь открытый (он был закрыт во время так называемого «Ленинградского дела») существует там же и сейчас, но уже совершенно не тот, гораздо беднее. Одни фотографии. Помню, наши семьи собрались, как  обычно, у тети Лии для встречи одного из послевоенных праздников. Народу было много, еще были живы бабушки Сара и Вера – мама дяди Фимы и тети Сони Брод, была ее семья, были тетя Соня Бейлина с Осей. Дядя Фима в виде сюрприза поставил на стол высокую четырехугольную жестяную банку с прикрепленным на ее боку маленьким ключиком. Это была американская говяжья тушенка. Дядя Фима, проживший всю блокаду в Ленинграде, сказал, что такие банки появились к концу войны.

Он же показал, как она открывалась. На меня это произвело впечатление еще более сильное, чем само студенистое мясо, вкус которого был необыкновенным, и которое положили мне на кусочек хлеба. Но ключик, наматывающий на себя узенькую полоску жести, меня потряс. Оказывается, есть еще что-то, кроме обычного консервного ножа, грубо вспарывающего крышку, или ножа и молотка. Как все просто: отгибается металлический язычок, продевается в ушко ключика, который поворачивают несколько раз, пока крышка совсем не отделится. Этот ключик, я думаю, первый раз пробудил во мне интерес к красивым техническим решениям. Он не только открыл консервную банку, он открыл другой мир, более умный и приспособленный. Об этом другом мире мы узнавали и из приемников. У дяди Фимы был старенький довоенный СИ-235, реквизированный во время войны, но потом возвращенный хозяину. Приемник этот не имел коротковолнового диапазона, но иногда что-то попадалось, в основном, это были станции северных соседей. Мы слушали музыку и вслушивались в иностранную речь. Приемник с короткими волнами был у отца моего школьного друга Левки Лозовского Михаила Григорьевича. Он привез этот приемник «Филипс» из Германии после демобилизации. Он мог ловить радиостанции всего мира, и нам было ужасно интересно прочитывать на его светящейся шкале названия городов, хотя Михаил Григорьевич, человек «самых строгих правил» запрещал нам к приемнику  даже прикасаться. Тогда слушать заграницу везде было строго запрещено. Но мы втайне это, естественно, делали, вставляя в клемму антенны моток проволоки, и растягивали по комнате. Но один раз мы попались на том, что, убрав приемник, забыли убрать проволоку. Приемник был надолго спрятан.

Вскоре приемник появился и у нас. Когда они стали появляться в продаже, папе то ли на работе, то ли в обществе слепых дали талон, и мы купили недорогой, но очень хороший, еще ламповый тогда, естественно, радиоприемник «Радиотехника» рижского завода им. Попова это хоть и не ВЭФ, но тоже очень хороший завод, выпускавший радиотехнику. Папа радовался, как ребенок Он подолгу приникал ухом к динамику и слушал, слушал, слушал. Ловил он  «Би-Би-Си», «Голос Америки», хотя они здорово глушились, а после 1948 года «Голос Израиля», это была его любимая станция. Он знал, когда и где ее ловить. Настроить волну ему помогали я и Гриша, Тамарин муж, который тоже «Голос Израиля» не пропускал.

Кроме того, отец с удовольствием слушал музыку. Он вообще был человеком очень музыкальным с замечательным слухом. В молодости он сам научился играть на скрипке и мог подобрать на стареньком пианино «Красный Октябрь» одним пальцем любую мелодию. Это пианино родители до войны купили для сестры, у которой был хороший слух, и пытались научить ее играть, пригласив для этой цели учительницу по немецкому языку и музыке, но заниматься она ленилась и не хотела. А пианино осталось, нам его вернули после войны новые хозяева нашей комнаты.

На ленинградских улицах наша цивилизация в виде эмок, зисов и грузовиков-полуторок, зисовских трехтонок, а то и конных дилижансов, стоянка которых была на Крюковом канале у служебного входа в Мариинский театр, сталкивалась с цивилизацией западной, с их студебеккерами, опель-капитанами, опель-адмиралами, опель-кадетами и опель-олимпиями. Некоторые из этих опелей стали затем странным образом похожи на советские автомобили «Победа» и «Москвич-401». Появились и первые такси, маленькие юркие машинки с фанерным кузовом марки «ДКВ». Эту аббревиатуру расшифровывали так: «Дымит, коптит, воняет».

Но самым главным направлением, по которому запад устремился в наше сознание и души, были, конечно, фильмы. Голливуд для нас, мальчишек, был миром грез. Фильмов было много, довоенных голливудских картин про пиратов, кардинала Ришелье, королеву Елизавету Первую, Марию Стюарт, про индейцев и ковбоев или про Зорро. Нам повезло в том отношении, что эти фильмы демонстрировались в кинозале консерватории постоянно один за другим, а показывали их в очень немногих залах Ленинграда. Гас свет, и на экране в тишине появлялась надпись: «Этот фильм взят в качестве трофея во время Великой Отечественной войны». Напряжение нарастало, и начинался фильм: «Три мушкетера», «Остров сокровищ», «Индийская гробница» или «Двойная игра» и песенки оттуда: «шел осел мимо сел»; или «Таинственный беглец», или «Сети шпионажа», или «Дорога на эшафот».

Мы не знали ни действующих лиц, ни их исполнителей, об этом не сообщалось. Это придавало дополнительную достоверность тому, что происходило на экране. Уже много лет спустя мы узнавали, что этими актерами были Джонни Вайсмюллер, Эррол  Флинн, Зара Леандр, по моему мнению одна из самых красивых женщин, когда-либо появлявшихся на экране, кроме конечно, Джины Лоллобриджиды, в которую я был влюблен раз и навсегда после фильма «Фанфан-Тюльпан». Все эти голоса и фильмы проделывали серьезные бреши в «железном занавесе». Конечно, не все фильмы были на хорошем художественном уровне, хотя среди них  были и шедевры («Мост Ватерлоо», с Р. Тейлором и Вивьен Ли, «Леди Гамильтон» с той же Вивьен Ли и Лоуренсом Оливье, «Газовый свет», благодаря которому мы узнали Ингрид Бергман). Но в этих картинах был сильный герой, один против всех, совершенно новый для нас – людей коллектива, с детства воспитанных на коммунальной психологии. Наверно, для людей Запада эти фильмы воспринимались как сказки, просто развлекаловка, но для нас они были знаменем индивидуализма, сильных личностей; поэтому такие герои, как Зорро, будили в нас совсем не те чувства, что воспитывались фильмами о Максиме. Мне тогда вообще больше нравились черно-белые фильмы, они казались более документальными, более правдивыми. Мы внимательно вглядывались не столько в героев, сколько в детали обстановки, в которой они действовали (именно действовали, а не играли). Было интересно все: пейзажи, архитектура городов, вид домов и улиц, казалось, что мы познавали жизнь Запада.

Уже полвека спустя мне довелось побывать в Голливуде на одной из знаменитых киностудий, и я увидел эти давно знакомые дома, улицы, города, джунгли, горы, замки, подземелья, сделанные из папье-маше.

Далее

В начало