Наконец, я вываливаюсь из нашей двери на первом этаже под аркой и выхожу на улицу Глинки, еще темную, с наглым фонарем, бьющим своим светом прямо в нашу комнату всю ночь. После войны эта улица на долгие годы аж до 1963-го года  стала главной улицей моей жизни.

Маршрут был почти неизменно один и тот же. Я поворачивал направо, шел мимо памятника Глинке, мимо консерватории и театра им. Кирова, пересекал улицу Декабристов, шел мимо военного училища, которое растянулось на целый квартал и где жили соученики Синица и Капинос, от улицы Декабристов до самой Мойки, аж до Поцелуева моста. Затем я переходил улицу Глинки и шел до дома номер 108, в котором и была моя 236-я средняя мужская школа. Тротуар у решетки Мойки был выложен большими квадратными плитками, и я старался ни в коем случае не наступить на швы между ними, иначе в школе у меня могли произойти неприятности – вызов к доске, получение даже двойки. Редко, но бывало и такое, если, конечно, наступал на шов. Когда я опаздывал, то немного срезал путь, пересекал Театральную площадь наискосок, переходил по мостику Крюков канал и шел до Мойки по Матвееву переулку мимо музыкального училища при консерватории, вглядываясь в лица этих небожителей – ребят с футлярами со скрипками и папками для нот. Я ни разу не видел, чтобы они играли в снежки, или боролись, или хотя бы просто бежали. Нет, они себя несли, они шли всегда гордо и чинно, сопровождаемые, как правило, папами  или мамами, гогочки одним словом. Но я завидовал возможной необычности их судьбы.

Первый урок – немецкий, Софья Львовна уже в классе. Сажусь на третью парту третьего ряда, передо мной Лева Лозовский с Володей Позняком. Арнольда Карпенко, моего соседа по парте еще нет. Ну это у него случается частенько. «Вер ист хейте дер орднер?» («Кто сегодня дежурный?») – спрашивает Щучинская, в это время с шумом распахивается дверь и в класс влетает Арнольд: «можно войти?», «Вы уже вошли, почему Вы опять опоздали?» Назревает гроза. «Войска задержали». Тишина взрывается хохотом. Софья Львовна не сдерживает смех. Кажется, пронесло. Урок начался.

После перемены в класс входит, шурша географическими картами, Таисия Ивановна Мамонова, полная, небольшого роста дама, неулыбчивая, с круглым, плоским, как блин, лицом и маленькими заплывшими глазами. Развешивает карты, раскрывает журнал. Я спокоен, потому что на щель не наступил. И вдруг: «Рыжиков к доске». Вот-те на, я чуть не спросил: «За что?», но пошел довольно уверенно, потому что до пятерок я у нее, правда, не дорос, но на четверку знал твердо, особенно физическую географию, она заставляла вспоминать имена великих путешественников, эпоху великих географических открытий, когда вся земля была терра — инкогнито, это была романтика поисков и открытий. А вот географию экономическую я не очень-то жаловал, мне казалась она скучной, также, впрочем, как и разделы о климате, все эти циклоны, антициклоны, пассаты и муссоны, изотермы и изобары, то есть то, где география смыкалась с физикой. Не помню, были ли у Таисии Ивановны свои любимчики, я не был из их числа, но ученики, которых она не жаловала, точно были. Среди них был и Алик Камский бывший отличником почти по всем предметам. Как бы хорошо он не отвечал, а он отвечал почти всегда на пятерку, больше четверки она ему не ставила. Четверку он получил и в девятом классе на экзамене, а оценка по географии шла в аттестат зрелости. Поэтому у него появились проблемы с получением медали, которую он, конечно же, заслуживал и в конечном счете получил, правда, из-за все той же географии серебряную, но и она давала право на поступление в институт без экзаменов.

У меня с Таисией Ивановной отношения были нормальными, она никак меня не выделяла ни в ту, ни в другую сторону, не за что было. Я получал то тройку, то четверку, то, что заслуживал. Но однажды она встала на мою сторону категорически. Было это уже в десятом классе. Софья Львовна сказала мне как-то, что если бы я постарался, то мог бы претендовать на медаль. Я было поверил и воспрял. Но по географии и новой истории оценки, которые шли в аттестат, у меня были четверки. Мне было разрешено этими учителями их пересдать. Перед пересдачей по географии я просидел дома три дня, в школу не ходил, но Софью Львовну об этому не предупредил. Когда я пришел на пересдачу, Софья Львовна с присущей ей жестокостью заявила, что она прогуливать мне уроки не разрешала и пересдавать запрещает. Меня как в воду опустили. Таисия Ивановна, слышавшая этот разговор, а он шел в учительской, вступилась за меня, говоря, что человек-то готовился. Но Софья Львовна была непреклонна.  Думаю, что ей лжепретенденты на медали были ни к чему, тем более, что у нас настоящих было много. А тут еще один еврей. Наверно, она уже забыла о том, что мне говорила раньше. Но Таисию Ивановну после этого я зауважал. В этом эпизоде она оказалась более человеком. В тот раз я Софью Львовну понял неверно, просто который раз она мне хотела сказать об упущенных мной возможностях, а совсем не о вялотекущей моей успеваемости, тем более, что грозила тройка в четверти по тригонометрии. Никак я не мог усвоить раздел по аркфункциям. Я начал делать сложные расчеты и умозаключения, что если сдать экзамены почти на все пятерки (кроме математики, в реальность пятерки по которой я не верил), то можно на что-то рассчитывать. На самом деле я не только не сдал экзамены на аттестат на все пятерки, а умудрился получить больше половины четверок, даже по сочинению, но об этом потом.

Далее

В начало