«С чего начинает птица полет?» — спросил К.С. Станиславский одного актера.
— Птица расправляет крылья.
— Сначала птица становится гордой.

Такими словами начал одно из занятий театрального кружка для школьников в Доме Учителя, бывшем Юсуповском дворце, который был построен по проекту Валлен-Деламота на Мойке, 94 в 1771 году руководитель кружка Дубровин Матвей Григорьевич, маленький толстенький человек, очень энергичный и подвижный с умными и всегда печальными глазами. Мне он чем-то напоминал диккенсовского мистера Пиквика или мистера Адамса из «Одноэтажной Америки» Ильфа и Петрова, правда наш мистер Адамс не носил очки. Манера говорить – фонтанирующая, со многими отступлениями, в нем был дух искусства, артистизма, он был остроумен и изящен. Любил Матвей Григорьевич шутку, экспромт и ценил эти качества. Ему было лет сорок пять, а от него постоянно исходила какая-то печаль, он никогда не смеялся, а только улыбался.

Он развивал наш литературный вкус и делала это успешнее, чем наша Лариса Михайловна, никогда не выходившая за рамки школьной программы. Благодаря ему я научился и полюбил читать пьесы, и мне открылся Шекспир, Шиллер, Шоу, Гольдони, Лопе де Вега, Шеридан, Бомарше, Де Молина, Лессинг и греческие трагедии.

Я сделал название книги К.С. Станиславского, которую я прочитал, занимаясь в кружке, заголовком этого эпизода, не только из самоиронии, но и потому, что занятия в кружке, действительно, приближали нас к искусству изнутри. Они нас многому научили, в том числе азам актерской профессии, по каким критериям следует оценивать игру актеров. Я, например, с тех пор могу достаточно профессионально судить, кто играет хорошо, кто – плохо, что значит переиграть, что значит недоиграть, что значит «войти в образ», создать характер, что такое «скетч», как накладывать грим, что такое игра с несуществующим предметом, и мы долго старались друг друга убедить, что действительно пришиваем пуговицу, открываем коробок и зажигаем спичку. Ребятам, я помню, понравилось, что я как бы обжегся, уронив «коробок». Мы придумывали и играли маленькие сценки – «скетчи».  Самый способный из нас, Коля Лактионов, удивительно здорово «колол дрова» или изображал лакея, согнувшись пополам под прямым углом и вытянув руку с «мнимым полотенцем». Занималась с нами и красавица Марго, ставшая потом популярной артисткой кино Маргаритой Володиной. Видимо, она знала себе цену и ставила своей целью стать артисткой. Как-то она приболела, и мы пошли ее навестить. Меня поразило количество ее фотографий в разных позах. Тогда мне  показалось это нескромным. В общем, милый Матвей Григорьевич, сам выпускник ленинградского театрального института, делал нас полуголодных детей военной поры, но пытливых и любознательных, участниками настоящего творческого процесса. Нам даже перед спектаклями приглашали профессионального гримера, который превращал нас в красавцев и красавиц. Мы и сами научились накладывать и убирать грим.

Матвей Григорьевич учил нас двигаться на сцене, это было трудно, мешала скованность, страх перед залом. Мы уже знали, как нужно создавать «четвертую» стену, но это в теории, а на самом деле, когда он сидел в зале и нарочно громко разговаривал, очень было не просто не обращать на него внимания. Чтобы облегчить нам эту задачу, он попросил руководителя хореографического кружка, какого-то знаменитого в прошлом артиста балета, позаниматься с нами.

В связи с этим вспоминается забавный эпизод, Мне как-то неловко было заниматься хореографией, почему-то именно это казалось мне недостойным для мужчины занятием. Однажды стою я у станка вместе с другими нашими ребятами и выделываю всякие фигуры, становлюсь по команде в позиции, ногу туда, ногу сюда, чушь какая-то, а у самого кошки скребут на сердце – я не предупредил дома, что задержусь позднее обычного. И вдруг открывается дверь в класс, и заявляется моя сестра, наверно, мама забеспокоилась, послала ее меня искать. Я чуть не умер от стыда и от растерянности совершил глупейший поступок: схватил со стула свою одежду и бросился бежать по бесконечно анфиладе залов. Почему-то я посчитал, что меня  застали за очень неприличным занятием. Больше я к станку не вставал.

У нас был и свой профессиональный музыкант, учивший нас петь на сцене так, что это было не очень противно слушать. При этом оказалось, что певческий голос совсем не обязателен. А мне пришлось петь соло в спектакле по «Молодой Гвардии», где я играл Ивана Туркенича и пел песню «Спят курганы темные» и при этом как бы играл на аккордеоне. А какой чудесный был аккордеон! Его принес нам все тот же Лева Лозовский. Аккордеон был итальянский, маленький и очень красивый. Левке с трудом удалось уговорить своего отца, который привез инструмент из Германии, давать его нам.

Сыграв роль, мы еще продолжали «быть в образе». Роль формировала характер, обогащала душу. В повседневной жизни я стал смотреть на себя как бы из зрительного зала. Мое внутреннее эго превращалось в зрителя, я ставил над собой эксперимент и с интересом наблюдал, что будет дальше, как я поведу себя в тех или иных обстоятельствах, которые мне предложит уже не только театр, а жизнь.

А ведь привела меня в Дом учителя не столько любовь к театру, сколько безысходность раздельного обучения. Хотелось общения с существами в платьях и с косичками, с красивыми и не очень, тем более, что за время летних каникул  я только успевал вдохнуть этой вольницы в лагерях и туристских походах, а еще хотелось просто научиться хорошо танцевать. Когда же мы пришли в детский сектор Дома учителя, нам Ираида Григорьевна – инспектор этого сектора, чудесная и добрая блондинка, сказала, что организуется театральный коллектив и там нас всему научат. Не знаю как всему, но Ираида Григорьевна регулярно  снабжала нас билетами на воскресные дни отдыха с танцами и литературными викторинами.

Наше тщеславие было полностью удовлетворено, когда нам предоставили сцену знаменитого театрального зала Юсуповского дворца, которая представляла собой уменьшенную копию Александринского императорского театра. Там все было настоящим, зал с партером, балконами и даже княжеской (а ля царской) ложей, гримерные, артистические, сцена с настоящим занавесом, кресла, обитые красным бархатом, софиты. В этом зале выступали Лист, Шопен, Шаляпин, Собинов, Виардо, Есенин, Маяковский и ставил оперы Направник, дирижировал Глинка, Даргомыжский и Минкус. Зал имеет великолепную акустику.

И вот мы стали хозяевами этого великолепия. На одном из наших спектаклей была и мама, но ничего мне не сказала, понравилось ей или нет. Сам зал театра понравился ей очень.

Одним из первых приятелей по кружку был Саша Березанский. У Саши Березанского были необыкновенные глаза – большие, черные, пытливые, умные, с таким взглядом, который завораживал, заставлял смотреть только на него, казалось существует только этот взгляд. Недаром М.Г. Дубровин, когда о чем-то рассказывал, обращался как-будто только к Саше. А он, полуголодный парнишка, только что переживший блокаду, любил слушать, рассказы об искусстве как никто жадно, увлеченно, самозабвенно, так же, как Дубровин говорил. Саша был очень живым, никогда не унывающим, когда мы учились в девятом классе, он уже заканчивал строительный техникум и с интересом рассказывал о своих прорабских ляпах во время практики. Он любил острое слово и ценил его в других. Как-то мы с ним смотрели новый тогда фильм «Повесть о настоящем человеке» в доме культуры Связи, что на Мойке. Когда мы выходили и спускались по лестничным маршам, Саша, решив  пошутить, мне говорит: «Вот, прыгни в пролет, останешься без ног и можешь стать героем». «Лучше быть героем с ногами, чем без ног» — парировал я. Кругом одобрительно засмеялись и громче всех довольный ответом Саша. Он потом часто смотрел на меня своим восторженным взглядом, как бы ожидая очередной подобной реплики, и иногда дожидался, но не слишком часто.

К десятому классу я по настоянию мамы из кружка ушел, наверно, вовремя. Уже без меня вышел «Аттестат зрелости», в котором после ухода Лени Якутенко, Лисовского играл Вовка Гольдштейн, а я  должен был играть Женьку — борца за правду. Так что наш класс был в театральном мире представлен вполне достойно. Вскоре наш кружок слился с ТЮТом Дворца пионеров, и объединенный театр вел, конечно, Матвей Григорьевич.

В Доме учителя образовался свой круг со сходными интересами и увлечениями. По воскресеньям мы перемещались из читального зала Дома учителя в уютные гостиные, которые тогда были для нас открыты, и танцевальные залы, в большой зал с белыми колоннами и миниатюрным театром, где мы смотрели и слушали знаменитостей и выступали сами. Были танцы, литературные викторины, флирты, игры, влюбленности, долгие разговоры и ожесточенные споры.

Мы, члены театрального кружка, были в этой среде местными знаменитостями, но на танцах, конечно, выделялись ребята из танцевального и хореографического кружков. Особенно им удавались бальные танцы, сначала навязанные, но потом ставшие привычными. Кружковцы были и основными участниками этих сборищ, потому что билеты на все мероприятия мы брали для себя и друзей в детском секторе Дома у бессменных Нины Васильевны, строгой начальницы Детского сектора и доброй Ирраиды Григорьевны – главных устроителей всех мероприятий и организаторов работы многочисленных кружков.

В Доме учителя был замечательный читальный зал, где мы просиживали часами, готовя домашние сочинения. Учась в восьмом классе, я как-то готовился к сочинению по Пушкину и мне попался довоенный томик Д.И. Писарева. Я прочел его статьи о Пушкине и был потрясен. Казалось, что Пушкина невозможно критиковать, как Ленина и Сталина. Писарев впервые совершил переворот в моем мировоззрении и сделал меня, как он называл, критически мыслящей личностью.

Далее

В начало