1. ФОРМУЛА ЖУРАВСКОГО

Держу в руках каким-то образом сохранившуюся «Выписку из зачетной ведомости»  к моему диплому Ленинградского Политехнического института, который я закончил в 1957 году. Перечислены более сорока дисциплин и оценки по ним, из них  четыре «удовлетворительно», то есть «тройки», оценок «отлично» побольше, так что, вроде бы, и не так уж плохо, но по сути это очень даже плохо. Дело в том, что каждая «тройка» не давала права на получение стипендии. Вот и получается, что из одиннадцати семестров я сидел без стипендии целых пять семестров («тройка» была на вступительных) своей студенческой жизни. Со стороны родителей, однако, не было ожидаемых и заслуженных гнева и упреков, обвинений. Недовольство они носили внутри. Как же надо было любить, чтобы прощать мои безобразия. Ужасно было стыдно, особенно перед отцом, который нарезал свои гайки не разгибая спины. Большинство получивших тройки умоляло преподавателей поставить «двойку», тогда появлялась возможность пересдать, далеко не у всех, правда, это получалось. Не получилось и у меня. Я очень хорошо помню этот злополучный экзамен по сопромату уже на третьем курсе, в зимнюю сессию. Знал я сопромат и решал задачи очень даже прилично, в том числе и считавшиеся трудными, со статически неопределимыми  рамами.

Сопромат нам читал профессор Ягн Юлий Иванович, высокий сутулый человек с острой бородкой Ивана Грозного. Он и был грозным, его боялись все студенты, но и уважали за его влюбленность в свой предмет. Однажды, когда он нам читал лекцию о касательных напряжениях, возникающих в балке, и вывел формулу Журавского, он вдруг рассказал, как стоял он на набережной Невы во времена очередного наводнения и бури, смотрел на шпиль Петропавловской крепости, который был перестроен по проекту Журавского, и думал: «Выдержит Журавский или не выдержит?» Я живо представил себе его одинокую фигуру на набережной, его всклокоченную, задранную вверх бороду. Журавский-то выдержал свой экзамен, а я вот нет.

Мне казалось, что к этому экзамену я подготовился основательно. Не было у меня конспекта только одной лекции – «теорема о трех моментах». Надо сказать, что Ягн не любил, когда отвечали не по его лекциям. Была зима, ехать из-за этого в общежитие не хотелось, да и времени уже не было. «Авось, пронесет» — решил я. Вот чему евреи научились у русских за «двести лет вместе», так это русскому «авось». Не пронесло. Тащу билет. «Теорема о трех моментах». Ягн из аудитории куда-то вышел, и был наш преподаватель Михаил Александрович Радциг, с тощей фигурой в форме вопросительного знака, интеллигент, нерешительный, мямля, одним словом. Задачки  я решал неплохо, и у меня с ним сложились бесконфликтные отношения. Прошу его дать мне любой другой билет, все объяснил. Пока он вздыхал и охал и удивлялся моей невезучести, пришел Ягн. Радциг ему все и  рассказал. Ягн спрашивает: «Все остальное знаете?» — «Знаю». «И теорию Власова знаете?»  — «Знаю» — отвечаю я. Теория Власова считалась самым сложным вопросом всего курса сопромата и касалась изгибо-крутильных напряжений.  «Отвечайте». Я исписал две доски математическими выкладками. Подходит, задает несколько вопросов, похвалил, что понимаю суть и начал подводить меня к доскам с неоконченными задачами других студентов. А на консультации он говорил, что если он не дает задачу, а спрашивает вразнобой, то речь идет об оценке между «4»  и «5». Я все эти задачи закончил и немного расслабился, чувствуя, что все идет хорошо. Наконец, Ягн подводит меня еще к одной доске, где кто-то, знать бы кто, убил бы, не закончил расчет статически неопределимой рамы. «Скажите план решения». Я рассказываю. «Хорошо, ну вот возьмите  этот момент» — просит он. Что со мной произошло, не понимаю до сих пор, я эти моменты сотни раз брал уже автоматически, а тут вдруг беру не то плечо. Ягн помрачнел, долго молчал, потом произнес: «Все-таки вам придется сдавать еще раз. Механику третьего курса нужно уметь брать моменты». И вернул мне зачетку. Эта сцена стоит перед моими глазами, как живая до сих пор. И я даже не обиделся на Ягна, я видел, что ему тоже не хотелось меня выгонять, но любовь к предмету, его принципиальность оказались выше сочувствия. Такие ошибки он не прощал. Когда я выходил, я уже знал, что стипендии мне на следующий семестр не видать. Ягн никогда не ставил на пересдаче выше «тройки».

Вот следующая дисциплина -  теория колебаний. Оценка «отлично». Возможно, что я бы не получил этой оценки, если бы лектор не пошел на эксперимент и не разрешил пользоваться конспектами, видимо потому, что выводы по каждой теореме составляли многие страницы. Основной упор он делал на понимание материала, умение применить выводы для решения задач. Я думаю, что если бы в мое время ставили оценки не за запоминание, на что у меня часто не хватало терпения, а за понимание и сообразительность, я был бы одним из лучших студентов. А так плелся где-то в середине массы, из которой я вырвался ближе к первым рядам где-то уже на пятом курсе. С удовольствием читаю в разделе о дипломе: «Защитил дипломные проект на тему …. с оценкой отлично». Всю эту эпопею, которая началась с преддипломной практики в Москве в ЭНИМСе, и саму защиту помню прекрасно.

Помню, как огромный, шумный и добрый, как Портос, мой руководитель, тогда еще доцент  Виктор Григорьевич Подпоркин, еще за неделю до защиты споривший с моими однокашниками на бутылку водки, что я не успею, после моей защиты бегал по всем дипломантским комнатам и кричал: «Где мой Толя?» Нашел он меня на лестнице, где мы разливали водку по граненым стаканам. Он отнял у меня стакан, выпил залпом, схватил меня в охапку и поднял, крича: «Как ты приложил Гинзбурга, как ты его разделал».

Но вернемся к истокам, когда до этого праздничного финала было еще ой как далеко, да и сам финал был под вопросом.

Далее
В начало