За что боролся, на то и напоролся. Передо мной встал во весь рост «гранит науки» и надо было его как-то грызть. Первые же науки, о которые я обломал немного зубов, были машиностроительное черчение и начертательная геометрия. Я был скрытным по характеру и старался ни друзьям, ни родным не показывать свои внутренние переживания, проявлялось это часто внешне лишь в раздражительности. А тут почти целый год вся моя семья стала свидетелями моих мучений.

Прежде всего была куплена чертежная доска, потом – рейсшина, набор угольников, всяческие лекала и, о ужас! – бутылка с черной тушью, которую возненавидела и мама тоже, когда капли туши попадали на стол и на пол. Но самое главное. мне подарили родители, вернее, дали деньги на дорогущую рихтеровскую готовальню. В ней были и большие и маленькие циркули, и измерители, «балеринка», различные рейсфедеры, и кронциркуль, и крон-измеритель, и бог знает что еще. Плюс ко всему, по большому блату я достал чешский карандаш «Кохинор» твердости «HB», мечту всех студентов и настоящие листы ватмана. То есть техническая база была блестящей. Садись и черти. Ха-ха! Это вам не «проснись и пой». Первый лист, помню, был посвящен шрифтам, линиям и лекальным кривым и нужно его было выполнить тушью. Кто это придумал? Ну ведь не копировщиц же из нас готовили. Как я не вытирал и не чистил рейсфедер, а в самый ответственный момент появлялась клякса. Это вам не чернильная клякса, ее можно только срезать бритвой. А лекальные кривые? Все эти эвольвенты, циклоиды, гипоциклоиды. Попробуй, подбери участок лекала. А наша преподавательница черчения Морозова, с тонкими презрительными губами и будто бы нарисованными той  же тушью бровями только и высматривала нестыковки на этих кривых, и мы переделывали, переделывали, переделывали. А потом пошли хитрые литые детали, все эти вентили-шментили, и надо было показать разрезами и сечениями их внутренний мир, свой-то толком не знаешь. Никак не давалась штриховка. Интервал между штриховыми линиями долго не получался одинаковым. Короче говоря, если бы мне тогда сказали, что я стану конструктором, я бы бросил институт.

Начерталка тоже была еще той штучкой. Лекции нам читал Меншиков, блестяще чертивший и рисовавший эпюры и пересечения геометрических фигур цветными мелками. Нам крупно повезло, что он же в нашей группе вел и упражнения. Может быть, поэтому где-то в середине курса я стал сознательно и с  пониманием решать задачи и выполнять курсовые задания. Удивительно, как за сравнительно короткий срок (где-то меньше полугода) мы от полного непонимания пришли к осознанию ясности, красоты и четкости этой науки. Да, это была даже не наука, а совершенно практические методы и правила, выработавшие у меня пространственное воображение, так необходимое инженеру-конструктору.

Если же говорить о науках, которые остались в моем багаже на всю жизнь, то это «детали машин и их расчет»., «теория машин и механизмов», пресловутая ТММ, которая расшифровывалась как «тут моя могила», но это так только казалось, во всяком случае, зубчатые зацепления и кулачково-рычажные механизмы сопровождали меня ежечасно. И конечно же, «Технология машиностроения», без знания которой, убежден, нет хорошего инженера, потому что она дает такие понятия, как технологичность, то есть трудоемкость, металлоемкость, экономичность, методы изготовления деталей и машин.

Пожалуй, еще нужно прибавить к этому перечню наук металловедение, которое я очень любил, и технологию металлов. Ее нам читал и руководил производственными практиками на ленинградских заводах профессор, доктор наук Николай Александрович Кузнецов, среднего роста, худощавый, чуть-чуть сутулый с короткими, расчесанными на косой пробор, седыми волосами, суровый и высокомерный. Он важно вышагивал по коридорам института, заложив одну руку за спину, как-будто любуясь своими начищенными до зеркального блеска черными ботинками. Его черный костюм был всегда отутюжен, из-под пиджака выступали белоснежные манжеты с запонками. Чем-то он мне напоминал педанта и сухаря Каренина. Все студенты его ужасно боялись, даже если знали процентное содержание углерода и всех легирующих элементов, например, в стали 1Х18Н10Т или 38ХНЮА, а эти вопросы были его любимыми.

Надо сказать, что политехнический институт славился своими выдающимися профессорами, многие были еще старой дореволюционной закалки. Мне довелось увидеть, как по коридору главного здания, поддерживаемый под руки с обеих сторон, передвигался легендарный девяностолетний М.А. Шателен, один из авторов плана ГОЭЛРО. Он считался почетным заведующим кафедрой общей электротехники. Был он член-корром, а вот звания академика так и не удосужился.

А вот Николай Иосафьевич Колчин, читавший нам ТММ, и по книгам которого училось не одно поколение, не удосужился и звания член-корра, хотя, говорят, очень хотел. Был он пожилым, полным, плохо двигался, с добродушным лицом, похожим на артиста Яншина в период его максимальной грузности. Колчин руководил кафедрой ТММ и кафедрой «Машины, автоматы и полуавтоматы». Эта специальность считалась из-за теоретической насыщенности и кинематической сложности машин наиболее трудной, и на нее отбирали лучших студентов. Но так как все машины-автоматы предназначались для легкой промышленности группы «Б», как-то: бумажной, полиграфической, табачной, текстильной, обувной и других, то зарабатывали выпускники этой кафедры еще меньше, чем остальные, работавшие в промышленности группы «А» — станкостроение, приборостроение, металлообработка, электроника.

После первых двух учебных семестров нас ждал еще третий – трудовой. Протрубили трубачи,  и мы поехали в один из укрупненных колхозов около Рауты, на Карельском перешейке, теперь это  Сосново. Места удивительно красивые, сосны, озера, огромные валуны – свидетели ледникового периода. Но нам было не до красот. С раннего утра и до темноты мы строили свинарник, а может, коровник. Рыли котлован, потом траншею для фундамента, собирали булыжники по окрестным лесам и заполняли ими эти траншеи, с легкостью таскали мешки с цементом и известью по пятьдесят килограмм и делали раствор. Затем несколько человек стали каменщиками и клали кирпичные столбы. Я в каменщики не попал, скорее наоборот. Дали нам сухой паек на неделю и в составе пяти человек меня отправили за пятьдесят километров от лагеря ломать старые финские риги, добывать таким образом кирпич и бревна. Ломать же – не строить, но и здесь были свои трудности. Вот тогда мы и столкнулись со старинной кладкой на яичном растворе. Стены никак не хотели разрушаться, ни лом, ни долото с молотком не были эффективны. Начальство плюнуло на наш сизифов труд и перекинуло на современные постройки. Вот тут дело пошло, строили явно не на века.

Однажды произошел случай, который мог нам дорого стоить. Дело было к вечеру, мы работали на крыше очередного сарая недалеко от проезжей дороги. Вдруг послышался шум машины и крики. Мы посмотрели на дорогу, метрах в ста от нас остановилась, кажется, полуторка, в кузове было несколько человек женщин и офицеров. Эти офицеры пытались втащить в кузов связанного, видимо, деревенского парня. Все были пьяны. Мы почему-то побежали туда. Раздались истошные женские крики «бегут, бегут», наверно, это относилось к нам. Возможно, они приняли нас за подкрепление, машина у них не заводилась. Мы продолжали бежать, один из военных выхватил пистолет и выстрелил, думаю, в воздух, но чем черт не шутит. Вид у нас с топорами и ломами в руках был устрашающим. Наконец, полуторка затарахтела и потащила на веревке связанного беднягу. Не успела она отъехать, как мы увидели, что со стороны деревни к нам бежала с кольями и жердями пьяная орава деревенских мужиков, дело, похоже, было в выходной. Через мгновение мы были окружены ничего не соображающими парнями, еле-еле мы им втолковали, что мы здесь ни при чем и рассказали, как было дело. Помогло, конечно, и то, что мы были молоды, сильны и хорошо вооружены, так что в ближнем бою нас было бы не взять. Закончилось как обычно, кто-то извлек из кармана початую поллитровку, и нас заставили выпить. Идя на ночлег, мы встретили того парня, еле тащившегося по пыльной дороге, он был весь в ранах и ссадинах, кровь лилась и с головы. Эту рану мы ему промыли и перевязали, у нас с собой было.

Работали студенты тогда практически за кормежку, никаких прибыльных стройотрядов тогда еще не было. Когда мы получили расчет, нам едва хватило на вечеринку у нас на улице Глинки.

Далее

В начало