Однако, для ленинградского студенчества ЛЭТИ стал знаменит другим. Через два месяца после смерти Сталина этим институтом был поставлен первый студенческий сатирический спектакль – капустник «Весна в ЛЭТИ». Премьера состоялась, помню, в Выборгском дворце культуры. Мне удалось на нее попасть. Здесь студенты играли в студентов. Песня из этого спектакля:

Что скажет начальство,
Что скажет актив,
Нет указаний, нет разъяснений,
Нет директив.

которую исполнял студент Ким Рыжов, стала хитом. А музыку к спектаклю написал студент Александр Колкер. С такими именами успех был гарантирован, а Колкер, Гиндин, Рябкин – основные авторы – и Рыжов стали популярны и даже знамениты. Было досадно, что такого спектакля не смогли создать политехники, хотя были все условия: театральный коллектив при клубе ЛПИ, талантливые ребята на каждом факультете.  Спектакль ЛПИ «Липовый сок» появился, но уже после нашего окончания и по уровню, конечно, ниже, чем «Весна в ЛЭТИ».

Под влиянием «Весны в ЛЭТИ» и я  решил попробовать свои силы на этом поприще. Поделился я своими мыслями с Гариком Конколовичем, но он отнесся к моим намерениям скептически. Начав писать сценарий самостоятельно, я понял, что он  должен держаться на двух – трех доминантах. Их идея возникла довольно быстро. Незадолго до этого я прочел «Лексикон прописных истин» Флобера, мне показалось интересным, если сделать свой «лексикон» на студенческие темы. Никаких фамилий я там не называл, но за запомнившимися ставшими расхожими выражениями легко узнавались те или иные профессора или студенты. Был тут, конечно, и профессор Кузнецов с его знаменитой «кóлошей», и профессор Колчин с его «доска, чтобы на ней писать, а не для того, чтобы не видно было» (он это заявил, когда его попытки поднять задом прикрепленную к стене намертво доску, провалились. Дело в том, что обычно доски поднимались на шарнирах), и политэконом Воронков с его «абстракция – это не дырка от бублика». Короче говоря, выражений и слов хватало на весь алфавит. Был даже упомянут наш декан, профессор Т.А. Лебедев, который объяснял нам металловедение с точки зрения марксизма-ленинизма.

Второй доминантой стала популярная в то время песня «Ляна»: «ох-хо-хо-хо, лист зеленый, ствол кудрявый, Ляна»  и т.д.  На мелодию этой песни я написал слова про самый шумный в общежитии номер, где жили Вовка Балабан, Юра Барабанов и Саша Каганов:

Ох-хо-хо-хо, все, конечно, знают Балабана,
Рядом с ним могучий Барабанов,
В серых кепках, с модным чемоданом,
много их на Невском у «Титана». 

Каждый куплет начинался с этого «Ох-хо-хо-хо» и дальше шло описание приключений нашей тройки. Но злобы не было, только ирония.

В качестве третьей доминанты был выбран недавно исполненный Райкиным «Монолог Хлестакова»: «Я не растерялся, вышел в пижаме…» но уже, естественно, с новыми героями и новыми делами. Здесь главным фигурантом был однокурсник Осипенко – очень способный студент, отличник, но враль и хвастун. В качестве «псевдонимов» Хлестакова были еще две-три фамилии, сейчас, за давностью лет, уже не помню.

Когда я показал все это Гарику, он пришел в полный восторг и никак не мог  поверить, что я все это сотворил буквально за неделю. У него был школьный друг, с которым он меня познакомил на своем дне рождения, работавший в театре миниатюр у Аркадия Райкина. Гарик предложил показать мои наброски этому другу, чтобы в дальнейшем, возможно, их увидел сам Райкин, но я категорически был против, потому что все мои сочинения были «вторичны» все-таки. Но Гарик не успокаивался и решил показать материал ребятам, кажется, с металлургического факультета, которые уже долго писали сценарий спектакля про политехников. Здесь я был не против, но сам это делать отказался, мне показалось это нескромным. Гарик этих ребят знал и прочитал им написанное. Из его слов я понял, что отзывы были очень хорошими, но песня «Ляна» им не подходит, так как слишком конкретна и личностна Все остальное они готовы были принять и просили его познакомить со мной.

Но все совершилось иначе. Подходил какой-то праздник, и на очередном курсовом вечере мы с Гариком все это показали со сцены. Гарик аккомпанировал и пел со мной песню. Воронков сидел в первом ряду и хлопал своей «абстракции», а Осипенко ржал над монологом Хлестакова. Мы имели полный успех, прославились, как сатирики, но ни один из номеров в институтский спектакль уже не попал, так как был обнародован, а там все держалось в полном секрете. Так что желание быстрой славы меня подвело. Мне почему-то кажется, что если бы в «Липовый сок» попали написанные мной миниатюры, спектакль получился бы острее и интересней, но, естественно, за объективность не ручаюсь.

Следующий мой выход на сцену произошел во время факультетского смотра художественной самодеятельности, в нем участвовало много хороших и действительно талантливых ребят: певцов, таких, как  Саша Зильберт, наш однокашник с прекрасным от природы поставленным баритоном. Саша и внешне был очень заметен, высокий, стройный с густой черной шевелюрой, скульптурными чертами лица. После института, окончив консерваторию, где ему голос, по-моему, испортили, избрал карьеру эстрадного певца. Долгое время Саша был в составе коллектива под руководством юмориста Бен Бенцианова и выступал под фамилией Серебров. Просто взял, да и перевел свою фамилию на русский язык. Были чтецы. Особенно запомнился Марлен с красивым тембром, великолепной дикцией. Кажется, он занял среди чтецов первое место. Конечно, играл свой любимый шопеновский полонез Гарик. И вот в эту замечательную компанию затесался и я. После нашего с Гариком довольно удачного дебюта зал, видимо ждал от меня что-то юмористическое. Но я, выйдя на сцену, сам объявил: «Пушкин. Монолог скупого рыцаря из трагедии «Скупой рыцарь» — и начал под гробовую тишину огромного Актового зала: «Как молодой повеса ждет свиданья…» Я был, как в бреду, как читал, как закончил, не осознавал. Очнулся, когда вскинулись руки, зал громыхал. Таких аплодисментов не получил ни Зильберт, ни Конколович, ни даже Марлен. Я поразил всех необычностью, смелостью выбора, ну и, видимо, читал неплохо.

За кулисами меня поздравляли, целовали, заставляли выходить на поклоны. Все думали, что я – «открытие» фестиваля. Ничуть не бывало. Председателем жюри был мой соученик по школе, учившийся классом старше, Михаил Вульфович, постоянный участник всяческих театральных кружков, в школе он тоже читал этот монолог. Он и в институте играл первую скрипку в театральном коллективе клуба «Политехник». В общем, произошел скандальчик, Вульфович при обсуждении выступил против жюри, которое было за меня и прокатил по всем статьям, найдя кучу ошибок, неправильном толковании образа и прочее, и прочее, и прочее. Вплоть до того, почему я не сократил такой длинный монолог. По-моему, он уже тогда страдал манией величия, зазнайка и был не шибко умный, хоть и способный к лицедейству человек. Он очень ревниво следил за успехами Игоря Горбачева, блестяще сыгравшего роль Хлестакова. Лавры Горбачева не давали ему покоя. Но даже фактура Вульфовича, ниже среднего роста, в очках, с бородкой как-то не тянула на профессионального актера. Не знаю, как сложилась его судьба, но думаю, что артистом он не стал, не та харизма.

Чтобы уже закончить о моем самонадеянном участии в самодеятельности, расскажу еще об одном эпизоде. Когда я работал над сценарием к капустнику, мне почему-то понравилось читать некоторые слова наоборот. Я уже говорил, что нашим ректором был Алабышев, когда я прочитал эту фамилию наоборот, то получилось почти «вышибала», результат неожиданно смешной и имевший для меня неприятные последствия. Я не вытерпел и рассказал эту хохму Конколовичу, тот аж поперхнулся супом, который налила ему моя мама. Тут и до меня самого дошло, что это смешно. С кухни вошла мама и спросила, что это мы так хохочем, Гарик ей рассказал о моей очередной находке, мама захохотала тоже. Как вы думаете, что она сделала? Правильно, на следующий день она все рассказала своей приятельнице – жене Алабышева. Ну, рассказала и рассказала, хотя мне это не очень понравилось.

Далее

В начало