Известие о том, что С. вышла замуж, хотя и было ожидаемо, но повергло меня в состояние полнейшей прострации. Сначала я, по-видимому, раздул свою любовную историю, а затем любовную катастрофу раздул до вселенских масштабов. На какое-то время это роковое известие привело к потере жизненных сил, я был на довольно длительное время выбит из колеи. Произошло это на четвертом курсе, когда выстрелило это пресловутое ружье. Рассказал мне об этом Гарик, единственный человек, который видел мое отчаяние. Мы стояли в курилке возле чертежки, где делали курсовой по подъемно-транспортным машинам.

У меня был проект по конструированию и расчету козлового крана, одного из самых сложных, хотя металлоконструкции рассчитывать не нужно было, но расчетов тележки, подвески, ходовой части крана и расчета от буксования и на ветровую нагрузку вполне хватало. Этот проект перед дипломом считался самым серьезным, и на кафедре ПТМ говорили, что без расчета крана нельзя стать хорошим инженером. И действительно, это был синтетический проект: требовалось применение всех технических дисциплин, деталей машин, сопромата, ТММ, металловедения. Любимым вопросом преподавателей был, из какой стали лучше изготовить крюк – из стали 3 или стали 5. Следовало отвечать, что из стали 3, так как в ней меньше углерода, стало быть легче отковать крюк. И таких закавык была масса. Вел предмет и курсовой проект профессор М.М. Гохберг. Я был у него на хорошем счету до того злополучного известия, когда я стоял в полном отупении и курил папиросу за папиросой, пока Гарик не отобрал у меня почти пустую пачку. Больше Гохберг меня не видел. Нет, я ездил в институт, ходил на лекции, семинары, всячески изображал бодрячка, но все это делалось машинально, по привычке. Каждое занятие по проекту крана требовало отдачи и результата в соответствии с подписанным Гохбергом графиком. Это было уже выше моих сил, и я перестал ходить, проект завис, начиналась зачетная пора, а за ней – зимняя сессия. К сессии меня не допустили без зачета по крану. Когда я опомнился и стал понемногу оживать, было уже слишком поздно. Я стал бегать по кабинетам деканата, потом ректората, Мама, узнав, наконец, от меня, что случилось, побежала к Алабышевой, а как раз незадолго до этого я и придумал каламбур Алабышев – Вешибала. Кто там из них обиделся то ли он, то ли она, но ректор отказался помочь. К этому времени я уже пропустил два экзамена и зачет. Наконец, сжалился зам.ректора по научной работе И.И. Нарышкин, и мне разрешили защитить кран.

Кафедра ПТМ размещалась в подвале главного корпуса. Я шел, как всегда, с верным Гариком, как по коридорам гестапо. Заходим в аудиторию – там человек пять профессоров, таких зубров советского  краностроения, как Гохберг, Ананьев, зав. кафедрой Дукельский, по книгам которых учились многие поколения инженеров – краностроителей. Тут еще был и наш зам. декана Василий Павлович Семенов, он тоже был доцентом этой кафедры. Начался опрос-допрос. Держался я довольно бодро, все отвечал, так что на коммуниста на допросе не походил. Наконец, довольный Гохберг задает мне последний вопрос: «Какую нагрузку испытывает металлоконструкция фермы под действием ветра?» Я как бы задумываюсь, а потом отвечаю: «Распределенную, но сосредоточенную в узлах фермы». Вижу, мой Гохберг чуть не падает от неожиданности. Он решил, что это я только сейчас сообразил. А он этот вывод искал полжизни, наверно, и опубликовал  в книге «Металлоконструкции», которую я не поленился перед защитой пролистать. Эта фраза мне понравилась, уж больно красива. Все были удивлены и довольны. Один Семенов мрачно ухмылялся, он явно что-то задумал. Я его спросил, как быть с пропущенными экзаменами, он ответил, что можно сдать осенью.

Но он меня обманул. Пока я сдавал остальные экзамены, был подготовлен приказ о моем отчислении из института, правда, с правом восстановления на следующий год. Это было нечестно, тем более, что предыдущую сессию третьего курса я сдал почти на одни пятерки с четверкой по теплотехнике.

Мне предлагалось на зиму с командой таких же неудачников поехать в подшефное хозяйство, что-то строить. Я согласился, делать было нечего, пришел домой и все это изложил. Мама пришла в тихий ужас и уговорила папу поехать в деканат. Папа категорически не хотел этого делать, мне тоже было стыдно ехать с ним, я думал, что просто я лучше потеряю год. Армия мне по молодости еще не грозила. Но мама настояла на своем.

В.П. Семенов, сам бывший фронтовик и весь израненный, был к отцу очень внимателен, меня он выставил из кабинета. О чем и как шел разговор, не знаю, но папа вышел молча, ничего мне не сказал, и мы поехали домой. На следующий день звонит наш секретарь факультета Александра Филипповна Заикина и ругает меня за то, что я пропускаю занятия.

С этого момента начался новый отсчет времени. Я вновь начинал дышать, чувствовать, жить. Но женщин я в свою внутреннюю жизнь больше не допускал очень долгое время. Во мне проснулся даже неведомый мне интерес к учебе, к узнаванию, всего того, что могло быть связано с моей будущей профессией. Как известно, энергия не исчезает, она лишь переходит из одного вида в другой. И моя энергия влюбленности не исчезла, она перешла в энергию творчества, благодаря которой я считаю свою деловую карьеру достаточно удачной, и начало этому было положено именно в последние два институтских года. Что ушло безвозвратно, так это восторженность и доверчивость, и дело тут не в годах, а в укрепившихся во мне проницательности и осмотрительности. Миновала и пора мгновенной влюбленности, первое слово стало важнее первого взгляда.

Подходил к концу четвертый, выстраданный мной на полную катушку, курс. Василий Павлович Семенов стал здороваться со мной за руку и непременно интересовался здоровьем отца. Александра Филипповна обворожительно улыбалась во весь золотой рот, но я знал, что она взяла меня «на учет» и звонила маме, думаю по ее просьбе, но теперь уже о моих успехах, а не провалах. Она стала маминой подругой, как это произошло и когда, не знаю, видимо, и мама побывала в деканате, во всяком случае, я часто был свидетелем сердечных телефонных разговоров мамы с Александрой Филипповной, они были почти ровесницами и у той, и у другой жизнь сложилась не сладко, было о чем поговорить. После летней сессии нас ждали месячные военные сборы, о них я расскажу отдельно.

Мы должны были еще сдать очень, надо сказать, государственный экзамен по кафедре товарища Бодрова, так называлась у нас военная кафедра, по фамилии очередного генерала. На кафедре работали, в основном, подполковники и полковники, хорошие специалисты по тактике, строевой подготовке, по личному оружию. Так например, пистолет ТТ, его устройство, разборку и сборку нам преподавал полковник Жезмер,  очень знающий, интеллигентный и спокойный человек. Когда Хрущев затеял сокращение офицерского состава, многие остались без работы, Жезмер, как говорили, покончил с собой.

Но основой всего было изучение материальной части 85-миллиметровой зенитной пушки. Мы учились по замечательной толстенной книге – руководству по устройству этой пушки. Помню великолепные цветные иллюстрации на разворотах книги в аксонометрии и со всеми необходимыми разрезами. Мы хорошо знали все узлы: и сложнейший автоматический затвор, и прицел, и накатные и противооткатные устройства, и тормоз отката. Именно эти рисунки и чертежи, а не предметы из обязательного перечня инженера-механика, привили мне вкус к механизмам, взаимодействию механических и гидравлических систем. Мне удалось «прикарманить» это руководство, и уже когда я работал, оно было для меня настольной книгой.

После экзамена нам и присвоили офицерское звание.

Примерно в то же время, в 1955 году в наш дом пришла радость. У сестры родился сын, названный в память деда, убитого во время войны немцами, Геной. Впервые после войны в нашей квартире на улице Глинки раздался плач новорожденного. Естественно, с первых же мгновений он был окружен любовью. Наверно, хороший характер ребенка – следствие этой любви, которая никогда не бывает безмерной. Гена рос и купался в такой любви, воспитывала его, в основном, бабушка, моя мать, хоть она еще работала. Постоянно были домработницы в разное время, делавшие трудную физически работу. Бабушка сумела привить и воспитать во внуке честность, порядочность, незлобивость, послушание и ответственность за свои поступки. Бабушка никогда не оставляла внука без надзора. Аж до восьмого класса его сопровождали в школу и обратно либо она, либо домработницы. Влияние улицы было исключено совершенно.

Уже будучи на пенсии, мама устраивалась на лето в пионерский лагерь под Выборгом сначала библиотекарем, а потом, вспомнив свою первую специальность – биолога – заведовала  многие годы в лагере ботаническим кружком и все это для того, чтобы Гена был рядом, под ее присмотром. Думаю, что многими положительными чертами характера Гена обязан именно бабушке.

Кто знает, если бы моим сыновьям она могла уделять столько же внимания, их судьбы сложились бы как-то иначе.

Далее

В начало