Одним из нелепейших нововведений Хрущева был «День песни», нам всем вдруг было приказано петь, хочешь –  не  хочешь. Этот праздник издавна существовал в республиках Прибалтики, и вот теперь силой внедрялся по всей стране. Он должен был олицетворять наступившее счастье, возможно, потому, что через двадцать лет, в 1981 году, опять же по приказу Хрущева, должен был наступить коммунизм. Это записали и в Программу КПСС. Вот так просто, возьмет коммунизм и наступит, стоит только обогнать Америку по надою молока и производству мяса на душу населения. Для этого и сеялась кукуруза везде, кроме Невского проспекта, и у колхозника была отобрана последняя корова.

В Новочеркасске в это время расстреливали мирную демонстрацию рабочих электровозостроительного завода. В 1967 году мне пришлось побывать на этом заводе в командировке. Там внедрялась в эксплуатацию новая машина «Луга-НЭВЗ» с ленточным перфоратором, и Боря Филиппов, основной разработчик этой машины, вызвал меня, ему там стало скучно. Так вот, очевидцы рассказывали нам о том страшном расстреле.

А мы пели. В Красном уголке на сцене стоял нанятый затейник-запевала с аккордеоном, а мы, молодые и пожилые, женщины и мужчины, не взирая на табель о рангах, согнанные в Красный уголок, самозабвенно пели целый час, в том числе только входившую в моду прекрасную песню Соловьева-Седого «Подмосковные вечера».  Впервые об этой песне я услышал еще в институте на одной из лекций об искусстве Энтелиса, которого я любил слушать. Впрочем, за час мы успевали спеть довольно много хороших песен, а их было действительно много, и дело не только в хрущевской оттепели, хорошие песни создавались в любые, даже самые страшные  времена, создавая иллюзию всеобщей любви и человечности режимов.

Не знаю, откуда появился миф о либеральном десятилетии Хрущева. Уж не от подавления ли венгерского восстания, не от расстрела ли в Новочеркасске? Или от его посещения манежа, где он орал «господа педерасы»? Или от его разносов творческой интеллигенции, и брани с трибуны малограмотного хама в адрес А. Вознесенского и других. Или может быть от дела Синявского и Даниэля и крепнувшего государственного антисемитизма? Или потому, что он поставил мир на грань термоядерной войны?

Да, конечно, объективно он сделал огромное дело, разоблачив Сталина и реабилитировав десятки тысяч политзаключенных, в том числе и маминого дядю Абрама, хотя в бескорыстность его поступка я никогда не верил.

Появление некоторой свободы слова и гласности, с легкой руки И. Эренбурга назвали «оттепелью», но это не совсем правда. Слово «оттепель» ввел в обиход еще за сто лет до этого Ф. Тютчев, когда писал об ослаблении гаек императором Александром Вторым, которые до упора затянул его отец.

Нет, Хрущев, в котором жил здравый смысл русского крестьянина, но и были очень сильны безграмотность и хамство этого же крестьянина, на мой взгляд, не был либералом. Он испугался своего собственного аппарата и того, что сам натворил, так же, кстати, как потом и М. Горбачев. В «Известиях», которые редактировал его всесильный зять Аджубей, появились разгромные статьи и против Эренбурга, и против В. Некрасова, А. Вознесенского, В. Аксенова, а Б. Пастернака заставили отказаться от Нобелевской Премии по литературе. Недаром же Б. Пастернак сказал, что «во главе страны стоит дурак и свинья». В общем, ели бы я был автором надгробного памятника Хрущеву, а не Э. Неизвестный, то черного цвета было бы намного больше.

Обо всем этом мы говорили потихоньку у своих кульманов; и с людьми, которые были единомышленниками и в политике, работать  было особенно приятно.

Говорили мы и о происходящих событиях, о том, как несколько часов кряду стояли на Кировском проспекте, напротив Дворца Промкооперации – «Промки», как его называли в народе, и маялись под солнцем в затянувшемся ожидании проезда в резиденцию на Каменном острове Фиделя Кастро, которому все тогда симпатизировали, или о событиях на Плайя Хирон;  в те годы мы любили напевать испанскую песню о красном знамени, не понимая слов: «Аванти пополо, а ля рискосса, бандера росса,  бандера росса». И, конечно же, все только и говорили об успехах СССР в космосе, а 12 апреля 1961 года стал самым радостным днем со дня Победы в 1945 году.

Тот апрельский день был приятен для меня и тем, что по улицам города среди возбужденной, ликующей толпы я гулял вместе со все более и более пленявшей меня девушкой. Слово «поехали» и развязавшийся шнурок ботинка Ю. Гагарина стали чуть ли не символами освоения космоса.

В этом же году на экраны вышел одни из первых советских боевиков  фильм «Человек-амфибия» по повести известного фантаста А. Беляева. Играли А. Вертинская, М. Казаков и никому еще не известный Коренев. Великолепную музыку написал А. Петров «Эй, моряк, ты слишком долго плавал» распевали сразу на каждом углу. Меня этот фильм заинтересовал еще и тем, что  двумя годами раньше я познакомился с автором сценария Александром Ксенофонтовым. Было это так. Я был тогда членом месткома по культмассовой работе, а народу захотелось побывать на киностудии «Ленфильм», и я пошел договариваться на «Ленфильм», благо это было почти рядом, на Кировском проспекте. В кабинете директора ко мне поднялся из-за стола крупный статный человек с правильными чертами лица и седеющей шевелюрой лет около шестидесяти и представился Ксенофонтовым. Он сразу согласился на нашу экскурсию и даже предложил свои услуги в качестве экскурсовода. Затем он повел меня по павильонам, показывая, куда он поведет моих коллег. Попутно он рассказывал о себе и о том, как он снимал «Чапаева», что пишет сценарий «Человек-амфибия», но его очень трудно протолкнуть. Я слушал его, думая, что это обычный треп для меня, зеленого юнца, и все равно было очень лестно, что сам директор такой известной студии уделяет мне много времени. Видно, финансовые дела были не очень.

Экскурсия состоялась, все были очень довольны, и я пригласил А. Ксенофонтова провести у нас встречу с коллективом ГСКТБ. И тут он тоже согласился и пришел не один, а с популярным тогда артистом-комиком. Это несколько выходило за лимит отпущенных денег, но мы как-то выдержали. Вот почему, когда я смотрел заставку фильма «Человек-амфибия» и увидел в числе сценаристов А. Ксенофонтова, мне стало стыдно за первоначальное недоверие. То, что он был вторым кинооператором при съемках фильма «Чапаев», тоже оказалось правдой.

Далее
В начало