Какие бы устройства не приходилось мне разрабатывать, окончательную оценку они получали только в металле, когда из идеи и чертежей руками многих умельцев они превращались в образцы новой техники. Несколько слов о них.

В цехах нашего опытного завода, особенно в сборочном и инструментальном цехах, работало много рабочих высочайшей квалификации. Это и слесари-лекальщики, и слесари-инструментальщики, и слесари-сборщики, с ними у меня установились не только служебные, но и приятельские отношения, основанные на взаимном уважении и симпатии. В этих людях была какая-то крепость и внутреннее неподчинение режиму. Они были настоящими мастерами, а это и дает самоуважение и уважение других. Да, почти все они были пьющими людьми, в порядке вещей был мат, особенно, когда в обеденный перерыв «забивали козла», но работали они виртуозно и было в них чувство ответственности и какое-то достоинство. Никто не опускался до подлянки, не лебезил перед начальством, если что-то хотели сказать, то говорили, что думали, говорили прямо в глаза. Наверно, сыграла свою роль и война. Большинство из них прошло ее и были ранены-переранены, например, Борис Александрович Рождественский, с которым мне довелось работать долго и напряженно, когда мы собирали и отлаживали образцы печатающих устройств, или как их сейчас называют, принтеров для электронных кассовых машин.

У людей, о которых я говорю, культура отношений, их внутренняя культура начисто отличались от той, которая была присуща членам шараевской камарильи «рабочей аристократии», которые за бутылку водки готовы были на подлость, клевету, вранье, на роль марионеток на собраниях, на подписи на доносных письмах. А такие, как Рождественский Б.А., Цирулев Саша, Остудин Володя, Смирнов Игорь Сергеевич, Махов Толя, Буяков Яша, Грибанов Виталий, Поляков Николай Иванович (я привожу их имена так, как я их звал, кого по имени и отчеству, кого  просто по имени, так уж сложилось) остались для меня примером порядочности, знакомство с ними повлияло на мое мироощущение, укрепило веру в том, что не всё в России потеряно. Эти виртуозы были очень разными по характеру. Рассудительный, неторопливый и спокойный И.С. Смирнов и вспыльчивый Б.А. Рождественский, вдумчивый, спокойный и изобретательный Толя Махов и темпераментный и необузданный Саша Цирулев.

Однажды Борис Александрович на какое-то мое замечание, показавшееся ему обидным, вдруг метнул в меня, как нож, отвертку. Хорошо, не попал. Я тоже завожусь с пол-оборота, но тут я сдержался, поднял отвертку и сказал: «Спасибо, я давно такую хотел». Смеется. К ветеранам войны, тем более инвалидам, я всегда испытывал пиетет. К настоящим, а не липовым, потому что я знал и таких.

Саша Цирулев работал со мной над доморощенными образцами датской вычислительной машины «Контекс». Что-то не шло, и во время умножения в одном разряде сбивало счетчик, наверно, барахлил механизм передачи десятков. Саша снова перебирает, пробует, снова перебирает, снова пробует, нет, не идет. Вдруг он в ярости хватает образец, подымает его над верстаком и с силой швыряет. Я аж похолодел: образцов было всего три. «Ты что, ох…л?» — ору я. Цех замер, не знаю, от чего больше, от Сашиного ли поведения или от моего мата. Никто никогда от меня на работе такого не слышал. Я и сам окаменел. А Саша спокойно так мне и говорит: «Что, только тебе можно?» И продолжает: «Ты же тогда сломал машину, так? А теперь смотри». Он ставит машину на ножки, втыкает шнур в розетку, что-то набирает на клавиатуре, включает машину и… машина затарахтела и отработала без сбоев. Все столпились вокруг нас и смотрели на это, как на чудо. Между прочим, Саша тоже. Я молчал, как пришибленный, не зная, что ответить, а вокруг уже хохотали механики, вспоминая казус уже со мной.

Далее

В начало