Лагерь, куда нас вывезли в начале июня, располагался в одной из гатчинских школ. Это был комплекс зданий, где мы жили по отрядам и занимались, в одном из здания была большая столовая. Запомнились длинные столы на восемь человек и тарелка с нарезанным хлебом. Это было так необычно для нас послевоенных полуголодных детей.

В стране еще действовала карточная система. Все продукты питания и промтовары выдавались по месячным карточкам. Мама получала рабочую, папа — иждивенческую, мы – детские. Только-только появился коммерческий хлеб. А тут хлеб давали без нормы. Мы, конечно, таскали его с собой в спальню и прятали на вечер под подушкой. В один из родительских дней приехала мама и привезла мне полбуханки хлеба и котлеты. Я очень хорошо знал, что хлеб этот был оторван от стола и упросил взять его назад, рассказав про наше расчудесное питание с добавками супа. Мама не поверила, пока я не показал ей столовую с хлебом на тарелках.

По воскресеньям после завтрака нас строем с горном и барабанным боем вели на гатчинское озеро, а может быть это был пруд, не помню, помню только, что в середине водоема из воды торчал огромный камень. «Слабо до камня» — подначил Сухов. Сухов – долговязый и худой был нашим единственным барабанщиком, шел впереди отряда, отчаянно колотил в барабан и строго оберегал это  свое монопольное право. Он никому не позволял бить в барабан, а желающих было много, в том числе и я. Но Сухов был неумолим. Так что он был местной знаменитостью, и его подначка была весомой, хотя к камню плавать нам было запрещено, слишком далеко. Но я решил, что с Суховым можно. Мы поплыли, третьим был еще какой-то паренек, такая же, как я, мелкота. Когда я взобрался на камень, то увидел, что паренек тоже доплыл, а Сухова не было. Мы, было, решили, что он вернулся на берег. Внезапно из воды недалеко от камня показалась голова Сухова, судорожно глотавшего воздух, его руки беспорядочно колотили по воде. Сначала я подумал, что это игра, но когда он снова ушел под воду и потом, вынырнув, заорал, стало ясно, что барабанщик тонет. «Сухов тонет» — заорал я во все горло, еще не понимая, что же делать дальше. Вряд ли я смог бы ему помочь один, второй пацан был еще хилее меня. Тем не менее, мы бросились к Сухову, но он так бешено болтал руками и крутился, что подплывать к нему было страшно. Увидев нас, он закричал: «Спасайте меня, спасайте». Не «спасите», а именно «спасайте». Мне это показалось подозрительным. Но куда деться? Мы подплыли к Сухову с двух сторон, и он обхватил нас своими длиннющими руками за шеи. Когда наш катамаран на последнем издыхании подплыл к берегу, к нам в одежде бросились на помощь героические вожатые. Мы трое, особенно Сухов, стали знаменитостями. Дали нам по дополнительному «второму», и Сухов стал здороваться со мной за руку. Но побарабанить так, гад, и не дал. Может он все-таки не тонул вовсе? Уж очень странно прозвучало это его «спасайте».

Лагерь закончился, впечатления переполняли меня и привели даже к первым в моей жизни осознанным рифмованным строчкам:

Наша жизнь, как скорый поезд,
Только разница одна,
Поезд мчится – возвратится,
Наша жизнь никогда.

Открытие детской железной дороги было очень торжественным. Приехало большое начальство. Нас всех построили в новенькой форме и фуражках. Форму мне пришлось потом сдать, потому что я регулярно на дороге не работал (я получил квалификацию электромеханика), а фуражку мне подарили. Мы с Левкой гордо ходили в школу в этих фуражках и щеголяли по школе. Обидно, что нас иногда дразнили ремесленниками, фуражки, действительно, были похожи. Чтобы с этими насмешками покончить, я организовал бесплатную экскурсию нашего седьмого класса. И мы ехали от станции «Новая деревня» до станции «Зоопарк» в маленьком уютном вагончике, а я громко здоровался с ребятами, работавшими в поезде и на станциях и весь лоснился от гордости.

Далее

В начало