Всю жизнь я изучал немецкий язык и знал его неплохо, об этом я тоже успел рассказать. Когда я занимался английским, у меня вдруг стали «вылезать» немецкие слова тоже уже позабытые. Мои языкастые сыновья советовали мне пойти на курсы немецкого: «может быть у тебя полезут английские слова». Они-то уже прилично болтали на инглиш.

Тем не менее с таким языком я пошел на курсы Автокада – компьютерные курсы для изучения конструкторской программы. Эти курсы мне оплатила Джуйка – вот еще одно важное в те годы направление ее работы – помочь в трудоустройстве. Этим занимался специальный отдел с русскоязычными сотрудниками. Пришел я на курсы и увидел, что в группе были, в основном, русские, а читал лекции американец – преподаватель колледжа. Меня спасло то, что помощником лектора была русская, но все равно было безумно трудно. Нам выдали пособие на английском языке, естественно, и я его штудировал дома страницу за страницей.

Постепенно незнакомых слов становилось все меньше и меньше, и довольно скоро я смог читать безо всякого словаря, потому что технические и компьютерные термины повторялись. Где-то в середине курса я стал понимать и лектора. В результате я получил сертификат об окончании курсов «Автокад 12». Мои сыновья тоже вздохнули, потому что уже не надо было приезжать за мной. По утрам я ездил на курсы на автобусе, а потом еще полчаса шел пешком одинокий и гордый. Один раз я задумался, не туда свернул и никак не мог выбраться. Вокруг улицы-близнецы, дома-близнецы и ни души. Увидел в гараже мужчину, подошел и с трудом понял, куда меня занесло и как выбраться из этого микрорайона одноэтажной, однотипной, безликой и бесконечной Америки. К счастью, курсы проходили в школе, которую все знали.

Кстати о школах. Они здесь бывают начальными, средними и Хай-скул, т.е. для старших классов. Почти все построены по типовому проекту. Одноэтажные корпуса с классами, лабораториями, которые очень хорошо оборудованы, имеют прекрасные стадионы, благо, это в Калифорнии, на переменах дети все время на воздухе. Я поневоле сравнивал эти ухоженные в прекрасном состоянии с автоматически орошаемой травой стадионы и чистенькие, четко  размеченные баскетбольные площадки, со школьными стадионами в ленинградских спальных районах, с лыжами на футбольных полях, заросших, с разбитыми беговыми дорожками, я уж не говорю о спортзалах в старых школах в центре города, в одной из которых учился и я. Наш спортзал еще считался одним из лучших в районе, и в нем часто проводились соревнования по волейболу. А все его преимущество заключалось в высоком потолке, что позволяло давать высокие пасы. А в футбол мы гоняли лишь на школьном тесном дворике.

Как и всюду, школы здесь слывут престижными и не очень. Я имею в виду не частные школы, а «паблик», эти школы отличаются друг от друга, естественно, преподавательским составом и традициями. Например, хай-скул в Пало Алто считается хорошей и в нее стремятся попасть, люди часто переезжают жить в районы, где находятся лучшие детские сады, школы, потому что туда принимаются дети по месту жительства.

Я не знаю, считалась ли хорошей школой та, где мы занимались автокадом, но класс был оборудован блестяще. Более двадцати компьютеров, специальный экран на который проецировалось изображение с компьютера преподавателя, так что знание языка не особенно было и нужно. Следовало только быть достаточно внимательным. У нас дома появился компьютер, и мне установили нужную мне программу, это мне помогло настолько, что я решился на поиск работы в качестве инженера-механика-(конструктора). Мои сыновья к этому времени уже работали, Ларисе хватало забот с матерью и тремя мужиками, так что бездельником и тунеядцем в 61 год оказался только я. Стерпеть это я не мог.

Через Джуйку опять же я получил наводку на компанию, где требовался инженер-механик. Назвали имя человека, с кем нужно было переговорить. Это был Анатол Стайн. Звоню, и он предложил мне встречу. Привез меня, кажется, Боря, машину еще я не водил. Типовое здание среди многих, двухэтажное, читаю вывеску «Гузик, Техникал Ентерпрайсес», на английском, конечно. Рядом и напротив много таких зданий, похожих на пенопластовые упаковочные коробки. Вокруг зданий насажены деревья с аккуратно  подстриженной кроной и цветочные клумбы и, конечно же, большие парковки.

Группы таких зданий, утопающих в зелени и залитых солнцем в любое время года, тянутся по обеим сторонам автострад Силиконовой долины – центра мировой электронной промышленности. Здесь же в Калифорнии находятся и многие знаменитые университеты, такие, как Стенфордский, Беркли и ряд других.

Чем занимается компания, куда я приехал, я не имел ни малейшего представления, но слышал, что механики там хватает. Подымаюсь на второй этаж к секретарю, представляюсь и говорю, что мне назначена аудиенция Анатолием Стайном. На это моего английского хватило. Ко мне вышел небольшого роста, немножко выше меня, подтянутый человек в белой рубашке с галстуком, короткими седыми волосами и очень живым и умным лицом. Поздоровался и повел меня в свободное помещение, видимо, чей-то кабинет или оффис, как теперь говорят.

- На каком языке будем разговаривать? На английском или русском?

- Все равно, давайте на русском – ответил я небрежно.

Он рассмеялся и разговор пошел. Спрашивал он меня обо всем: о марках стали, о покрытиях, о точностях, о шаговых двигателях, о сопромате, об упругости. Я уже знал, что Стайн – электронщик, и его вопросы говорили об эрудиции и глубине. Потом он перешел к проверке моего английского, называя технические названия и термины, и просил меня повторять их по-английски. Что-то я знал, потому что перед этим я выписал на карточки около трехсот технических терминов и их заучил. Но многое я не знал. Стайн называл мне специфические слова применительно к отрасли, в которой работала компания, такие, как хедлодер,  направляющие на воздушной подушке, как соотносятся микрон и микроинч и так далее. Но слава Богу, винты из кармана он не  вытащил. А я уже однажды видел и это.

Незадолго до этого я побывал на интервью в одной компании, которая занималась технологическим оборудованием для производства «вэйферов» — полупроводниковых пластин. Меня по-очереди интервьюировали два человека. Так вот, второй, он был поляк и понимал по-русски, во время беседы вдруг вытащил из кармана брюк горсть винтов и, высыпав их на стол, попросил меня их назвать. Я начал: «М8», «М6». «Нет, нет» — говорит он – «инглиш, плиз». Тут я и поплыл. Где было мне тогда знать и никто меня не надоумил, что винты в Америке называются иначе, 8-32, 6-32, 4-40, и отличаются по головкам: «Philips», «Hedsoccet», «Flathed»и прочее, прочее, прочее.

Но Стайну это не потребовалось. Он внезапно сказал, что о позиции инженера речи не идет пока, а он может предложить мне работу по сборке узлов и устройства в целом. Если Вы согласны, сейчас же пойдем в цех. И я согласился, помня о слове «пока», которое он произнес.

Так я стал работать ассемблером, то есть сборщиком. Он привел меня в просторное помещение на первом этаже, уставленное по стенам стеллажами с какими-то деталями, маленькими и большими, с кассетой для крепежа и с длинными столами, за которыми сидели или стояли сборщики, по одному за каждым столом, несколько похожим на российские верстаки. Работали здесь русские и только в переднем углу сидела мексиканского вида дама и собирала что-то очень мелкое, похожее на детали часов. Это было производство установок для тестирования жестких магнитных дисков для компьютеров.  В России когда харддрайвы только появились, их называли «винчестеры». Анатол (так звали в компании Стайна) подвел меня к молодому парню, высокому, стройному и красивому азербайджанцу, как я потом узнал. Он, хорошо говорил по-английски, видимо, играл роль бригадира и был ровесником моего старшего сына.

Мне выделили стол с лампой, с увеличительным стеклом, необходимые инструменты, и все завертелось. В цехе работало всего человек десять, двое или трое из них делали окончательную общую сборку двух различных типов установок. Все остальные собирали узлы и подузлы. Я начал, естественно, с узлов и очень волновался. Никогда раньше я не занимался сам сборкой и быстро понял, что руководить сборкой и отладкой и делать это самому, как говорят в Одессе, две большие разницы. Все в цехе отнеслись ко мне с интересом и вниманием, помогали, советовали, старались дать свои задания. Каждому из них хотелось, чтобы  у него появился подмастерье, тогда он сам почувствовал бы себя мастером. Но справедливости ради, я и был пока что подмастерьем, хотя никакого контроля, кроме общей сборки, не существовало. А при сборке уже выяснялось, годен узел или нет. Вот когда я, наконец, выучил все типы крепежа и их обозначение. Но не это было самым сложным, нужно было забыть о метрической системе, сидевшей во мне до мозга костей, и воспринять систему инчевую. Это было чрезвычайно трудно, мне приходилось при чтении чертежей сначала мысленно представить себе размеры и допуски в метрической системе, в миллиметрах и микронах, а потом понять, что это в инчах, милях, и микроинчах. Плюс ко всему, само изображение проекций на чертежах отличалось от европейского. Но я очень доволен, что мне пришлось столкнуться с этими проблемами, когда я был еще ассемблером, так как, став в другой компании конструктором, я уже был в этом отношении вполне подготовленным.

Через несколько дней вернулся из отпуска Гузик, президент компании и ее владелец. Утром в цех вошел крупный, слегка полноватый человек лет шестидесяти. На нем был надет коричневый в крупную клетку пиджак, бежевые брюки со стрелками, о которые, наверно, можно было порезаться, белоснежную рубашку с гармонирующим с пиджаком галстуком. «Вот почему здесь все инженеры ходят в белых рубашках, иногда в полоску и в галстуках» — подумал я. У Нахума, так его все называли, были крупные черты лица чисто выбритого и загорелого, было видно, что человек сознает свой успех и гордится им.

За ним, чуть поотстав, следовал невысокий плотный господин с крупной головой с седой шевелюрой, кривоватым орлиным носом, небольшими усиками и ковбойскими ногами. Это был Джон, стремительный, неуемный и вездесущий человек, для которого кроме Нахума, авторитетов не существовало. Джон был станочник-универсал, неплохо разбирался в технологии и сносил, казалось, без обиды постоянные насмешки хозяина. В распоряжении Джона был участок с расточными, фрезерными, токарными и сверлильными высокоточными станками. Кавардак и грязь на этом участке были немыслимыми, и в этом беспорядке разбирался лишь он один и еще и поэтому был незаменим. Все свои новые идеи, а их было множество, Нахум опробовал на Джоне, который незамедлительно реализовывал их в металле и показывал шефу. Дальше происходил примерно такой диалог, скорее монолог, описанный очень живо и с большим чувством юмора Алексом Ториным (назовем его так, как он сам себя назвал в книге «Дурная компания»).

- Листен, листен, листен, что ты мне показываешь? Что это за дурацкие отверстия? Зачем они? Для облегчения детали? Да ты мне жизнь усложняешь, а не облегчаешь. Кто будет платить за все эти отверстия, ты тоже хочешь меня разорить? Все хотят меня разорить.

- Но, Нахум, ты просил меня их сделать.

- Что ты мне голову морочишь? Неужели больше некому кроме меня разобраться с этими отверстиями? За что я вам всем деньги плачу, за эти отверстия? Ну хорошо. Оставь, раз уж сделал. Но лучше убери раз и навсегда. Хотя с ними даже красивее, вот только еще парочку отверстий по углам, а остальные убери. Ты все понял?

- Конечно, Нахум, Вы правы, я и сам хотел сделать их по углам.

- По каким углам, сами идите по углам, оставь меня в покое. Гоу, гоу.

Джон хватал деталь и мчался на своих кавалерийских ножках в свой цех.

Я слушал и смотрел этот моноспектакль с изумлением и удовольствием. Это был театр одного актера, одного режиссера, а все остальные были массовкой и зрителями одновременно. Я не привожу эту сцену так, как описал ее Торин, я такие сцены наблюдал сам неоднократно, они были похожи с незначительными вариациями и имели ту или иную степень импровизации Нахума. Они могли касаться чего угодно: не там или не так  просверленных дырок, достаточной или нет точности радиальных подшипников огромного размера, технических требований в чертежах, и тогда эти сцены разыгрывались в помещении конструторов или в помещении, где только что была установлена новая координатная высокоточная машина ЦЕЙСС для проверки координат деталей. Ознакомился с ее работой несколько позже и я по указанию самого Гузика.

Александр Торин, о котором я упомянул, работал в одно время со мной. Кем он был я точно не знаю, но производил он очень приятное впечатление. Высокий, симпатичный, доброжелательный, скромный и простой. Внешне совершенно обыкновенный человек, а все по-настоящему интеллигентные люди – это, прежде всего, люди обыкновенные, их отличает простота в жизни, во взаимоотношениях. Необыкновенна только посредственность. Обыкновенность – это качество, которое идет изнутри, от внутренней культуры человека, и чем интеллигентнее человек, тем он внешне обыкновенней. Ему незачем быть вычурным, он слишком значителен и образован, чтобы стараться это подчеркивать.

Таким, мне кажется, и был Алекс Торин, один из ведущих специалистов компании, где мне довелось поработать. К сожалению, я не был с ним близко знаком, он был гораздо моложе меня, да и занимал несравненно более высокое положение в компании, впрочем, повторюсь, для него это не играло никакой роли.

Потратив весь свой пыл на злосчастные дырки, Нахум вдруг заметил меня и подошел к моему верстаку. Я поздоровался, встал. Нахум долго разглядывал меня молча.

- Если я буду говорить с Вами по-английски, Вы же ни черта не поймете. Смотрите, кто здесь работает. Лентяи никчемные люди. Я стараюсь им помочь и поэтому никого не выгоняю. Вы думаете я не мог бы набрать китайцев или мексиканцев, молодых с хорошим языком и руками? Но я беру таких, как Вы, чтобы Вы стали на ноги, и трачу кучу денег на преподавателей английского языка, но Вы думаете, они его учат? Только в рабочее время, которое я оплачиваю. А я учил язык, когда мыл полы за тридцать пять центов в час. И выучил, компанию организовал, таким, как Вы, помогаю. А вам всем лишь бы деньги получить побыстрее. Никто и не хочет стать инженером, наверно, и там ни черта не знали. Но Вы, я вижу, другой, смотрите, предлагайте, критикуйте.

- Нахум, разрешите вопросы.

- Конечно, запросто спрашивайте, когда у меня есть время.

- Почему у этой установки два вида направляющих? Ведь можно было бы сделать единые. Почему Вы применили цилиндрическую передачу с огромным передаточным отношением, а не червячную. Почему Вы не используете направляющие на воздушной подушке и шаговые линейные двигатели.

- Листен, листен, листен. Я потом с Вами поговорю. Сейчас я очень занят. Учите язык, Вы все эти вопросы должны были задать мне на английском. Андестенд? Бай.

Когда Нахум ушел, меня окружили со всех сторон и Эмиль Сулейманов, и Ефрем Самоваров, и его друг Алекс, фамилию которого было так же трудно запомнить, как выучить английский, непонятно, почему он с таким именем не попал в инженеры. В компании почти все программисты были Алексы. У меня даже появилась шутка. Компания, где работают один Нахум, два Анатола, остальные Алексы.

Все обступившие меня люди, особенно Ефрем Самоваров, наперебой говорили, что все это они знали и видели и предлагали. Самоваров, обращаясь к Алексу, стал вспоминать, как они вместе учились и чему, и чем больше он вспоминал технические термины, тем больше я убеждался, что ничему он не учился ни в каком ВУЗе и ни хрена не знает, несмотря на эсеровскую бородку. Но сборщик он был неплохой и любил быть командиром и насмешником.

Работой, как и я, они все дорожили и ездили некоторые аж из Сан-Франциско. Ефрем Самоваров занимался общей сборкой и отладкой более простой модели спинстенда, а более сложную модель собирали  Сергей Горбунов, высокий статный человек лет сорока пяти, бывший мастер спорта, и Владлен Бурданский, тоже высокий, сметливый, с хорошей для сборщика головой и прекрасными руками. Похоже, что с законченным высшим образованием, правда, ускоренным был здесь только Сергей. Это был незлобивый, открытый человек с чувством юмора, всегда готовый помочь, но работал он с явной ленцой, что делало его объектом для неприязни и колких реплик остальных сборщиков, которые занимались общей сборкой. «Надо работу любить, а не себя в работе» — говорил, имея в виду Сергея, Ефрем Самоваров с партийно-профсоюзным блеском в глазах, всегда готовый к рекорду в труде.

Дело в том, что в день необходимо было выпустить определенное количество установок, и понятно, что недоработка одного ложилась на плечи других. Естественно, что это вызывало недовольство. Когда же Сергей стал собирать вместе с Владленом другой тип установок, требовавший особой скрупулезности и внимания, соперничество между ними переросло во взаимную нетерпимость.

Вместе с тем эти трое и еще Эмиль, который тоже был непрочь посачковать и вскоре перешел из нашего цеха под непосредственное руководство вице-президента по производству, стояли как бы выше остальных сборщиков узлов и могли даже делать им замечания. Особенно этим отличался Ефрем Самоваров. Что же касается Владлена Бурданского, то он мне напоминал грибоедовского Загорецкого: знал все обо всех и всем обо всех сообщал. Это его качество я особо почувствовал, когда наш супервайзер, или по-российски начальник цеха, Веня Лунин, грузный среднего роста человек, давнишний знакомец Нахума и Анатола Стайна, с массивной красивой головой и огромным лбом мыслителя, поручил мне заниматься в паре с Владленом сборкой сложной модели спинстенда. Посвящая меня в тонкости сборки, Владлен каждое утро не забывал сообщать мне все новости о ком-либо из работников компании. Делал он это с явным удовольствием и чем больше гадостей он сообщал, тем большее удовольствие сам же и получал. Мне пришлось как-то резко прервать эти словоизлияния и кажется, что Владлен даже не понял моей реакции и был явно обескуражен, о чем тут же пошел нашептывать Ефрему.

В общем же, атмосфера в компании и в цехе была доброжелательной, никто никому в помощи не отказывал. Но такого подобострастия по отношению к хозяину я и в России не видел.

Это демонстрировал даже Веня Лунин, который, вроде бы, являлся приятелем Нахума. Веня стремился всячески заслужить его благосклонность. К подчиненным Веня проявлял снисходительность и одновременно высокомерие советского номенклатурного барина. Веня в Советском Союзе был главным инженером большого оборонного сибирского завода, а еврею достичь таких высот было ой как не просто. Окончил Лунин МВТУ им. Баумана, думаю, лучший технический ВУЗ страны, окончил блестяще и мог бы сделать карьеру и в столице, но его распределили на сибирский завод, где он и сделал, уверен, заслуженную карьеру. Видно было, что Веня привык и умеет повелевать, тем более досадно было его явное раболепие перед Нахумом. А ведь все они, и Анатол в том числе, были Лауреатами Государственной премии за разработку и внедрение в производство первого советского видеомагнитофона. И Веня много сделал, чтобы освоить производство этого прибора.

Понять, однако, Лунина можно, уж очень сложно в США получить работу инженера без языка в возрасте 66 лет, а кроме того, Нахум вызвал его по «рабочей визе», как и многих других, и обещал оформить гринкарту, и это было основным, что создавало такую зависимость, и приходилось терпеть и хамство, и унижения.

Нахум чувствовал себя хозяином и повелителем, и он имел на это право. Его становление в США было подвигом. Он приехал, не имея знакомств, без языка, без средств. Но у него были амбиции, воля и цель. Здесь, в Америке многие сумели создать собственный бизнес, но Нахум сумел это сделать в центре микроэлектронной промышленности, где, казалось бы, все уже давно схвачено и всем обеспечено. Кто-то суть успеха выразил пятью словами: «Найди потребность и удовлетвори ее». Нахум это сделал. Его тестеры завоевали себе устойчивый многолетний интерес и спрос. Он сумел окружить себя очень талантливыми и знающими специалистами, в основном, из России. Это были программисты, электронщики, схемотехники.

Не очень повезло Гузику с конструкторами. Судя по первым шагам, а на полках можно было увидеть историю создания спинстендов, это была целая очередь тупиковых решений и ошибок. Какие-то совершенно немыслимые формы, угловатые и массивные, о технологичности речи и не было, лишь бы функционировало. Почти все детали были изготовлены методом снятия стружки. Конструкторы, видимо, работали, как антискульпторы, брали колобашку и делали необходимые поверхности и отверстия, не отсекая лишнее. Даже то, что уже увидел и собирал я, можно было облегчить, удешевить, сделать изящней и привлекательней.

Но срабатывал единственно правильный здесь довод: берут. И чем дороже устройство, тем оно выгоднее. Но возможно, что дело здесь было не столько в конструкторах, сколько в самом Нахуме, который лично курировал механику, а его мнение было всегда окончательным и бесспорным, помните: «Зачем эти отверстия, нет лучше по углам, нет уберите, нет оставьте, сделайте еще два, а вообще-то они совсем не нужны, нет, с ними красивее».

Долгое время я работал по записям, которые делал, когда кто-либо из сборщиков объяснял мне порядок сборки нового узла. Это было какое-то устное народное творчество, передаваемое из поколения в поколение, фольклор да и только. Я не видел чертежей. Потом оказалось, что они есть, но ими почти никто из сборщиков не пользовался. Мне и в голову не приходило, что они просто не умеют читать чертежи.

Когда же я стал знакомиться с чертежами, то понял, что они выполнены достаточно грамотно и совмещают в себе требования как по сборке, так и по порядку сборки, примерно так, как это мы делали в технических описаниях или инструкциях по эксплуатации. При помощи компьютерной программы одним щелчком мышки можно «взорвать» сборочный чертеж на детали и расположить их в нужном для сборки порядке. Сколько труда и времени нужно было бы затратить, чтобы выполнить эту операцию без компьютера. А наши конструкторы именно этим и занимались и вполне допускаю, что занимаются этим до сих пор.

Далее

В начало