Произошло это примерно за год до того, кажется, в 1963 году, из Министерства возвратился А.А. Гигорьев и сразу попросил зайти к нему Л.С. Захариевича и П.А. Безобразова, его заместителя. Мы собрались кучками и стали строить предположения и догадки. А положение в отделе было тревожное. После снятия А.М. Нахамкина руководство нашего отдела уже не имело такого авторитета у Григорьева и Шарая, как раньше, особенно, Леонид Сократович – верный соратник и единомышленник бывшего главного инженера. Это подогревалось Алексеем Ивановичем Гришиным, начальником отдела НИР и ОКР нашего главка. Гришин и Захариевич не любили друг друга, не как чиновник и технарь, оба были знающими людьми,  но у них были противоположные взгляды на техническую политику в области кассовых машин. Гришин был против нашей базовой машины, «Что вы  держитесь за эту старую грудастую бабу?» — не уставал он повторять раздраженно, а Захариевич говорил ему прямо в лицо, что тот ничего не понимает в технике. Гришин же считал Захариевича консерватором. Короче говоря, шла война открытая, и она была на руку Шараю. Понятно поэтому наше волнение, мы думали, что наши начальники вызваны на ковер.

Вдруг звонок секретаря: «Рыжикова – к Григорьеву». Все посмотрели на меня так, как будто провожают в последний путь, чуть ли не со слезами на глазах. Почему-то подумалось, что до Главка дошло о моих действиях во время МВК в Москве по приемке курской машины ВММ-З с выводом данных на перфокарту. Задумка никчемная, но дело это было не мое, а вот качество конструкторской документации оставляло желать лучшего, и я, как председатель технической подкомиссии, накропал кучу замечаний в акт. Председателем МВК была Нина Николаевна Парусникова, старший специалист ГК по Науке и Технике, очень грамотный и эрудированный инженер. Женщина средних лет с приятным умным лицом и русыми волосами, она прониклась ко мне симпатией, была очень удивлена, что я отказался от банкета и хотел скорее уехать домой. Дело в том, что Лариса ждала ребенка, писала диплом и осталась одна. Так что со стороны Парусниковой я каверз не ожидал, а вот представитель Главка мог мою молодую прыткость и бескомпромиссность расценить иначе. Всегда в моей голове возникали сперва мрачные мысли и предчувствия. На этот раз я обманулся.

Когда я вошел в сановный кабинет, то увидел главного инженера Марьева А.П., начальника сборочного цеха Сажина Игоря Константиновича, Фельдмана Б.Л., которого незадолго до этого назначили начальником нового конструкторского отдела по обеспечению электронных разработок, к нему перешел от нас и Володя Егоров начальником сектора, что для нашего отдела стало потерей. С ним я был в дружеских отношениях. Был он обидчив и вспыльчив, но мне он все прощал и на мои шутки и подначки не обижался. Володя был женат на Нэре Власенко, тоже конструкторе нашего отдела. Как-то я ему пропел переделанную фразу из популярной «блатной песни» «Лежу на нарах, как король на именинах», я изменил лишь одну букву: «Лежу на Нэрах, как король на именинах». Володя лишь рассмеялся.

Так вот, он тоже был в кабинете, мое начальство тоже было там. Все сидели вокруг длинного стола для совещаний, на котором стояла небольшая изящная машина с десятиклавишной клавиатурой, не то суммирующая, не то  вычислительная с надписью «Контекс-20» на обтекаемом корпусе. Смотрю и соображаю: «клавиша «деление», клавиша «умножение» — скорее всего вычислительная».  Но пока не понимаю, причем тут я. Оглядываю присутствующих: Захариевич и Фельдман с Егоровым возбуждены, лица красные, что-то не поделили. Постепенно обстановка проясняется, потому что они вполголоса продолжают пререкаться. Как я понял, речь шла о том, кому взяться за воспроизведение этой машины, вернее, кому не браться. Никто не хочет рискованной славы.

Я притягиваю машину и начинаю ее разглядывать. «Ну что, Рыжиков, нравится?» — это Григорьев. Он звал меня только по фамилии, как бы подчеркивая свое отношение ко мне, не слишком милостивое. Я пожал плечами, не зная, что и ответить. Внешне «Контекс» выглядел очень изящно, но что было внутри – большой вопрос, да и решают его пусть начальники. Все молчат, видимо, Григорьеву это надоело, он о чем-то тихо посовещался с Шараем (ну как же без него!) и говорит, обращаясь прямо ко мне: «Берите машину под личную ответственность, ознакомьтесь с ней вместе с Сажиным и доложите, сколько времени нужно, чтобы создать свой образец. Срок – десять дней. Я пообещал министру, что управимся за полгода»,  и добавил: «Леонид Сократович, дайте Рыжикову тех людей, кого он попросит». Я только успел спросить, есть ли техническая документация. Оказалось, что никакой документации, кроме красочного проспекта, нет. «Все свободны».

Вот так я оказался стрелочником. Просто «атомный проект» какой-то. Но я-то был не Курчатов, а просто старший инженер, гордый своими 130 рублями. Дело принимало неприятный оборот. Мои непосредственные начальники были уязвлены прямым обращением Григорьева ко мне, бывший сановник, видимо, именно так привык руководить. Но этим он отсек участие в работе самых опытных и квалифицированных людей. Мне это совсем не улыбалось.

Взяв машину, я понуро пошел в отдел. Предстояло вариться в собственном соку, хотя при моем огромном уважении к Захариевичу, должен признать, что он почти никогда не вникал в глубь темы, разработки, оставаясь как бы над схваткой. Но здесь была совершенно иная ситуация. Во-первых, совершенно необычная машина, похожая на кассовый аппарат лишь функционально, да и то частично, и перечнем и наименованием основных механизмов. Во-вторых, не была ясна задача. Что значит воспроизвести образец? Зачем? И что дальше? Нужно ли разработать  конструкторскую документацию? Если да, то для какого завода и за какие деньги? Григорьев на все эти вопросы ответить не мог, он твердил лишь одно: пока нужен один образец. Похоже, пообещал министру (министром тогда был Михаил Евгеньевич Раковский), а отступать не хотел. Обычно номенклатурное хвастовство и стремление вновь выделиться и опередить других, пусть даже таким нелепым путем.

Итак, Захариевич самоустранился, правильно считая воспроизведение образца, не подтвержденное документацией, глупостью и авантюрой. «А мне что делать?» — спрашивал я у него. «Выполняй указания руководства».

Я попросил, чтобы со мной работали Володя Остудин – слесарь- механик высочайшей квалификации, конструктора Артур Юргенс, в которого я поверил после разработки «Работомера» и Люба Кушнер, очень толковая и быстрая, недавняя выпускница ЛИТМО. Вот в таком составе мы приступили к изучению «Контекса».

Но, прежде всего, я наметил основные первоочередные задачи нашей группы.

- Выявление технологических и конструкторских проблем, в том числе, составление конструкторско-технологической характеристики машины. Есть такой документ, в котором указывается количество деталей по наименованиям и россыпью (общее число) по видам обработки, то есть, сколько штампованных, литых, фрезерованных, токарно-автоматных и т.д.

- Подключение вне очереди фотолаборатории;

- Подключение вне очереди измерительной лаборатории;

- Подключение лаборатории автоматики и телемеханики для решения вопросов по электроприводу и, при необходимости, заключение договора с ЛЭТИ.

- Определение отечественных аналогов материалов;

- Определение деталей, требующих оснастки нулевой очереди, т.е. таких, которые невозможно изготовить без оснастки;

- Формирование группы конструкторов для разработки рабочей документации и проверочных схем;

- Распределение узлов машины по механикам для воспроизводства деталей и узлов;

- Проработка вопроса с Главком об открытии темы с необходимым финансированием;

- Приобретение второго образца, как эталона.

По двум последним пунктам моего плана Григорьев стал возражать, но все-таки обещал помочь.

Я специально привел этот «план первоочередных мероприятий», чтобы показать, с чего начинается работа конструктора, ну, разумеется, руководителя этой работы. Все это справедливо, если есть готовый аналог, с которого можно «драть». Если же работа идет «с нуля», то строится она совершенно иначе, на это есть соответствующие стандарты, которые определяют стадии и этапы конструкторской работы от технического задания и эскизного проекта и до изготовления первой промышленной партии на серийном заводе.

Когда мы сняли крышку кожуха, нас поразило великолепное заполнение объема и технологичность конструкции. Не было видно ни одной детали, обработанной методами резания металла (кроме, конечно, осей и валов, изготовленных из «серебрянки»). Все детали были изготовлены высоко производительными методами: либо холодной штамповкой, либо литьем пластмасс под давлением.

Как и всякая вычислительная машина, а я к тому времени уже проштудировал все книги по вычислительным машинам и счетным устройствам, а главными моими авторами-учителями стали Рязанкин, Евдокимов, Евстигнеев, Делоне и многие другие, «Контекс» состоял из нескольких функциональных узлов: ввода, переноса чисел, счетчика с механизмом передачи десятков – именно он и забарахлил у Саши Цирулева – группы управления, электропривода. Кстати, такие же по функциям механизмы были и у кассовых машин, которые к тому же содержали еще и печатающий механизм, да и счетчик был не один, а много. Но по конструкции и технологичности они были совершенно не похожи на датские.

Шасси машины представляло собой основание с четырьмя стенками, соединенными с ним плоской пазовой расчеканкой. Боковые стенки были и держателями осей, впрочем, как и у наших машин, но только без расчеканенных втулок-подшипников. Так как машина была датская, то можно было с уверенностью сказать, что в ней применена знаменитая своими качествами холоднокатанная шведская сталь, или немецкая типа «Золинген». У нас практически выбора никакого не было, приходилось использовать отечественную низкоуглеродистую нагартованную сталь, которая по прочностным характеристикам не входила со шведской ни в какое сравнение. Это была проблема номер один.

Еще одной проблемой был бескорпусный асинхронный малогабаритный двигатель. Таких двигателей наша промышленность тоже не выпускала. Пластмассовые шестеренки счетчика с зубцами на торце, соединявшиеся с зубчатыми секторами механизма переноса и представлявшими собой частный случай пространственной передачи, тоже могли стать серьезной проблемой не только при их изготовлении, но и при разработке рабочих чертежей.

Ну и, наконец, пластмассовая крышка кожуха, имевшая лекальные поверхности и требовавшая пресс-формы, тоже была проблемой.

Но времени на удивление у нас не было. В жестком подетальном графике, который я составил, пунктов: «Ах, ох, ни х… себе» не существовало. Так и не дождавшись второго образца, предварительно сфотографировав со всех шести сторон каждый механизм, мы раздали их нашим замечательным механикам. Счетчик достался В.Остудину, клавиатура – Василию Степановичу, степенному, молчаливому пожилому человеку, дяде моего приятеля Бориса Филиппова, механизм переноса – Игорю Сергеевичу Смирнову, а общей сборкой должен был заниматься Саша Цирулев. Параллельно мы приступили все-таки к разработке чертежей и схем и к каждому механизму был прикреплен конструктор. К тому времени к нам были подключены Александра Никитична Ермачкова, Рита Михайлова, одна из той стайки выпускниц ЛИТМО, симпатичная, пытливая и старательная девушка с великолепными волосами, цвет которых она меняла чуть ли не каждую неделю.

Все пластмассовые детали доверили асу номер один – Иосифу Павловичу Дроздовскому. Это был пожилой, лет шестидесяти неторопливый человек с худощавым бритым лицом. В длинном синем рабочем халате и в своей круглой, похожей на кардинальскую шапочке на короткостриженной седой голове, он был похож на служителя Ватикана. Он и работал, как священнодействовал. Его длинные чуткие пальцы пианиста ощупывали деталь, исследуя мельчайшие неровности и изгибы поверхности. Поглаживая деталь и шевеля губами, как-будто уговаривая ее на что-то, он как бы пальцами запоминал форму и состояние ее поверхности, чтобы потом перенести все на поверхность пресс-формы. Длилось это долго, и никто не смел потревожить Иосифа Павловича в его священнодействии. Зато потом мы все убеждались вновь и вновь в его мастерстве. Детали нашего корпуса было не отличить от фирменных, если бы не надписи «Контекс» и фирменные таблички на основании. И это было хорошо, иначе министерское начальство стало бы подозревать, что мы подсунули им датский образец.

Но вот все механизмы и узлы были изготовлены и отлажены, а ведь все, без исключения, детали были изготовлены вручную, без оснастки,  предварительно они все прошли через измерительную лабораторию, на многие были сделаны проекторные чертежи в большом масштабе. Началась генеральная сборка, где в главной роли выступил Саша Цирулев, а техническим консультантом был я. Я объяснил Саше последовательность и взаимодействие механизмов, потому что досконально изучил машину и знал, как должна работать каждая из ее двухсот пятидесяти деталей. Мы вручную проворачивали в медленном темпе приводное колесо и следили за последовательностью срабатывания механизмов, это же делали многократно и мы с Артуром, но на датском образце, когда рисовали цикловую диаграмму, а сейчас – уже на нашем. Все сборщики узлов ревниво и заинтересованно следили за нами, каждый переживал не только за свой узел, но и за всю машину.

Наконец, мы решили включить ее от двигателя. Настал момент истины. Включаем в сеть. Двигатель гудит, а машина не работает, не тянет движок-то. Что-то ребята из ЛЭТИ не так рассчитали. Ставим фирменный движок – все заработало. Приглашаем А.А.Григорьева, демонстрируем, говорим о проблеме с электродвигателем. Он очень доволен, жмет всем руки, даже мне. «Лучше бы денег прибавил » — подумал я. Он немедленно докладывает министру и получает указание доставить образец. Это дело поручил Григорьев мне. Завернули мне машину в какую-то тряпку и вечером я уже сел по указанию Александра Александровича на «Красную стрелу» в вагон «СВ», в котором имел право ездить он, его заместитель по общим вопросам, Герой Советского Союза Гуслев и главный инженер. Наш главный бухгалтер Лоухин А.И. долго ворчал, но разрешил, как исключение, мне эту вольность.

Прихожу наутро в наш Главк, «Союзсчетмаш», в отдел НИР и ОКР к Гришину А.И., выпятив грудь вперед до самого отказа. Весь отдел собрался у его стола, и в этой нервозной обстановке достаю из портфеля завернутую в тряпку машину, разворачиваю, держа машину одной рукой и… роняю ее на пол. Немая сцена – Гоголь отдыхает.

Первым приходит в себя Гришин, он спрашивает ледяным тоном, глядя на меня сверху вниз: «С какой целью ты это сделал?» Я молчу, это был ступор. Поднимаю машину на стол. На Гришина все зашикали, особенно статная седовласая красавица Зинаида Александровна Ананьина – наш куратор.

По коридорам ПСА и СУ
Несете Вы свою красу,
Душа моя изранена,
Я Вас люблю, Ананьина.

написал я ей много позже, когда оказался в Главке в день ее рождения.

Гришин, поняв, что переборщил, сказал, что пошутил, он даже не стал, по обыкновению, откручивать мне пуговицы. Наверно, он бы в этот момент открутил мне нечто другое. Я включил машину, естественно, не работает. Когда я снял крышку, то увидел, что лопнул приводной контакт, всего-навсего, но на месте мне было его не починить. Как я пожалел тогда, что не настоял на поездке и Саши Цирулева, он бы что-нибудь придумал.

Я стал демонстрировать работу машины со снятой крышкой, вручную проворачивая приводное колесо, как делал это неоднократно. Надо сказать, что это было еще зрелищнее. Видно было все хитросплетения сложнейших деталей и их взаимодействие. Даже неискушенным людям становилось понятно, сколько ювелирной работы было проделано. Думаю, что и министру, Михаилу Евгеньевичу Раковскому, кандидату технических наук, это тоже стало ясно. Он спросил только, все ли детали наши. Я ответил, что все, кроме двигателя. «А с двигателем справитесь?» — спросил он. «Справимся» — сказал я уверенно. «Молодцы».

Гришин сиял, как начищенный самовар. Я тут же протянул ему письмо Григорьева с просьбой премировать разработчиков и изготовителей образца. Министр поставил свою разрешающую подпись.

Когда я приехал обратно, слух о моих художествах уже долетел до моих пенатов. Самым мужественным поступком было войти в цех. Произошло это при гробовом молчании. Невозможно забыть, хотя никто не сказал мне ни одного дурного  слова. Ко мне очень хорошо относились на нашем заводе. Рабочие видели мою увлеченность работой, это не сыграешь. Перефразируя слова Шолом-Алейхема: «Это, как деньги, есть – есть, нет — нет».

Вот сколько мне пришлось рассказать, чтобы  объяснить слова Саши Цирулева о сломанном мной образце.

На заводе меня звали «Львович».

Постепенно все вошло в обычную колею. Премии нам никакой не дали, несмотря на указание министра. Все тот же Гришин попросил представить технико-экономическое обоснование работы. Ну не идиот ли? Впрочем, нет, не идиот. Он отлично понимал, как похерить этот вопрос. Ну а люди, что ж люди – обиды забываются. Мне лично тоже зарплату не повысили, и я довольствовался лишь двумя высочайшими рукопожатиями.

Однако тему с необходимым финансированием нам открыли, и мы получили возможность осмысленно работать с разработкой радиальных и осевых схем, с расчетами размерных цепей и допусков на размеры, изготовлением опытных образцов и проведением необходимых испытаний. Произошло это в результате совещания в Главке по вопросу серийного производства машины ВДП (так мы назвали доморощенный «Контекс»).

Все заводы нашей подотрасли были представлены либо главными инженерами, либо начальниками заводских КБ. От Курского завода «Счетмаш» главный инженер завода Адольф Николаевич Ермолаев; от Пензенского «Счетмаш» — Вадим Андреевич Темногрудов, главный инженер; От Рязанского завода «САМ» — начальник СКБ Римский Алексей Григорьевич. Этих людей я уже знал, познакомившись с ними при работе в составе межведомственных комиссий и в Рязани, и  в Курске, и в Пензе. Впервые я увидел здесь лишь главного инженера завода им. Лепсе города Кирова Прудникова (к сожалению, не помню его имени отчества, все-таки больше сорока лет прошло). Представители этого оборонного завода уже приезжали в ГСКТБ и  знакомились с «Контексом» и нашей работой. Они искали, чем бы загрузить завод, чтобы освоить серийное производство изделий, имеющих устойчивый спрос. В дальнейшем я часто встречался с этим грамотнейшим инженером, умным и дальновидным человеком. Была там и знакомая мне Нина Николаевна Парусникова, перешедшая из системы ЦСУ в Госкомитет по НИР и ОКР.

Совещание вел заместитель начальника Главка Анатолий Васильевич Алферов, с ним я тоже был знаком по работе над пишущей машинкой «Москва».

Первое слово предоставили мне. Я рассказал о машине, показал образец, пояснил его работу, рассказал о проблемах. Вопросов было много и по материалам, и по электродвигателю, и по зубчатым зацеплениям, и как нам удалось все это решить. Прудников попал сразу не в бровь, а в  глаз, спросив, как мы учли допуски, когда измеряли оригиналы деталей. По всем вопросам чувствовалось, что собрались технари, а не партийные трепачи.

Особенную заинтересованность проявили А.Н.Ермолаев и Прудников. Каждый из них хотел освоить машину у себя. Совсем другой позиции придерживалась Нина Николаевна. Она считала машину «Контекс» несерьезной и ставить ее на производство нельзя. Мне она прямо сказала, как я, думающий инженер, могу так защищать эту «консервную банку», как она выразилась. Спорить я не стал, а просто спросил, как она, как представитель ГК по НИР и ОКР смотрит на то, что вся страна все еще считает на счетах и какую модель она могла бы порекомендовать в качестве альтернативы «Контексу» для быстрого воспроизводства. Нина Николаевна больше не произнесла ни слова. Эта маленькая размолвка не повлияла на наше хорошее отношение друг к другу. Я долгие годы чувствовал ее внимание к моей карьере и поддержку.

Наш Главк осмелел и Гришин выступил с позитивной оценкой машины. Ермолаев сказал, что наибольший опыт накопил их завод. Действительно, завод серийно выпускал полноклавишные вычислительные машины «ВМП-2» и «ВММ-2», содранные в  свое время с немецких «Рейнметалл», и арифмометр «Феликс», выпускаемый в количестве ста пятидесяти тысяч штук в год и аналогом которого был шведский «Однер». Но наше министерство не склонно было рисковать тем более после выступления Н.Н.Парусниковой, как никак, а главный специалист Госкомитета, это вам не старший инженер ГСКТБ. Поэтому предложение Прудникова освоить машину на заводе им. Лепсе по документации ГСКТБ Министерство устраивало, пусть теперь голова болит у Авиапрома, куда относился этот завод. Вот так и появилась новая тема. Выпускалась «Быстрица», так ее назвал завод в количестве тридцати тысяч штук в год в течение десяти лет, пока не пошли в массовое производство электронные калькуляторы, выброшенные сотнями тысяч на рынок МЭПом.

В связи с работой по «Контексу» мне памятно еще одно событие. Я уже упоминал о Файдуле Львовиче Литвине, доценте кафедры ТММ в моем ЛПИ. Тогда он помог мне с дипломным проектом. Теперь мне опять пришлось к нему обратиться с просьбой помочь разобраться с торцевым зубчатым зацеплением. Ф.Л.Литвин был уже профессором, д.т.н, заведующим кафедрой ТММ в ЛИТМО. Мы с Любой Кушнер напросились на встречу и получили «добро». Как и раньше Файдул Львович, ученый мирового масштаба, крупнейший специалист по нестандартным зубчатым зацеплениям, особенно по некруглым колесам, его справочники для конструктора были и продолжают быть настольными книгами всех конструкторов точного приборостроения, был очень внимателен, без тени превосходства, он старался вникнуть в нашу проблему и очень помог. Меня он, конечно, не вспомнил, но когда я напомнил ему про «кривую эквидистантную эпициклоиде», он стал вспоминать, рассмеялся, и мы с удовольствием вспомнили Политехнический институт. Удивительный был человек, добрый, отзывчивый и очень скромный, чего не скажешь обо мне, если я уже на следующей встрече спросил, нельзя ли стать его аспирантом.

Неожиданно Литвин проявил заинтересованность и согласился стать моим руководителем, если я сумею написать работу заочно и даже предложил тему, связанную с особенностями серийного производства  зубчатых колес специального назначения (это не «спецназ»). К сожалению, продолжения с моей стороны не было. Как говорили все лентяи: «Бытовуха заела». Конечно, если бы я смог уговорить начальство заключить на эту тему договор с ЛИТМО, дело бы пошло, но и этого я  не сделал. Сколько раз я потом сокрушался по этому поводу, особенно, когда стал начальником научно-исследовательского отдела института.

Только после передачи рабочей документации на завод им. Лепсе, город Киров, меня, наконец, перевели на должность ведущего инженера. Не до, а именно после. Тогда это происходило именно так, не у всех, правда. Мало кто требовал, люди понимали, что сначала должен быть результат, поэтому я и стремился получить самостоятельное задание, и чем сложней, тем лучше, чтобы было на чем себя проявить. Мой карьеризм, или правильнее сказать, забота о своей карьере, заключалась именно в стремлении заниматься сложными и интересными работами. А карьеризм – это понятие нравственное. Одно из главных качеств карьериста –  умение переложить ответственность на коллегу. Я всегда брал ответственность на себя при принятии технических решений и никогда не подставлял подчиненных. Да, я думал о своей карьере инженера, но не был карьеристом, никому дорогу не переходил и чужими руками жар не загребал. Я надеялся только на свои руки и на свою голову. «Зачем толкаться? Всем места хватит» — говорил А.П.Чехов устами  Тригорина. Это и я исповедовал всю жизнь.

Благодаря описанной эпопее с «Контексом» — «Быстрицей» я приобрел большой опыт не только конструкторской, но и организаторской работы. Без четкого и жесткого  графика, без слаженной работы, без увлеченности и дисциплины всех участников: Артура Юргенса, Любы Кушнер, Саши Ермачковой, Иры Быстровой, Риты Михайловой, Иры Колобовой, Гали Ляликовой и новой сотрудницы, Елены Антоновны Шевченко, мы бы в сроки никак не уложились.

Елена Антоновна, дама лет тридцати пяти, пришла в группу разработчиков машины «Волхов» для оформления железнодорожных картонных билетов. В ней было что-то от пышной красоты женщин Рубенса или Мурильо: та же белизна кожи, синие глаза, волосы цвета колосьев пшеницы и те же зрелые и обильные прелести, на которые мы то и дело бегали любоваться в комнату, где она сидела. Когда она пришла в мою группу, я к ней как-то уже попривык и мог более или менее спокойно заниматься делом. Все эти люди стали основой будущего сектора и моей опорой.

Благодаря работе по разработке «Контекса»  мне довелось познакомиться со многими интереснейшими людьми, одним из которых был, несомненно, начальник ГУВР (Главное управление вычислительных работ) ЦСУ СССР Шапиро Израиль Львович. Я с ним встречался всего дважды, во время согласования Технического задания и согласования Технических условий на машину.

ЦСУ находилось на улице Кирова в Москве, не знаю, как эта улица называется сейчас. Здание ЦСУ проектировал знаменитый Корбюзье. Свободная внутренняя планировка, открытые кабинки бесконечной ленты лифта, бесступенчатые винтовые лестницы, которые и лестницами-то не назовешь, с малым углом подъема, поэтому я поднялся на этаж, где был кабинет Шапиро, без всяких усилий. (Правда, в моем тогдашнем возрасте я поднялся бы и без всяких усилий и по обычной лестнице).

Секретарь сказала, чтобы я подождал и тут же вышла и разрешила войти. Я увидел за столом низенького человека с головой Маршака. Он протянул мне руку и пригласил сесть. Как же он меня гонял. Ему все было интересно, и быстродействие машины, и ее надежность, и методы испытаний, и цена, и серийность. Он задавал вопросы четко, быстро и требовал таких же ответов. Спросил мое мнение о заводе – изготовителе, посмотрел, какие согласующие подписи уже есть, особенно обратил внимание на подписи его подчиненных от фабрики механизированного счета. Сказав, что в стране настоящий голод на средства вычислительной техники, в том числе индивидуального использования, он быстро подписал мне документы и тут же отключился, кивнув мне головой.

В этих записках мне часто приходится называть еврейские фамилии, поверьте, это не умышленно, так было. Значит, даже при тех обстоятельствах все эти люди стоили своих постов и должностей. Их повышали, и в том числе и меня, не за то, что они евреи.

Далее

В начало