В начале шестидесятых годов, когда началось массовое строительство хрущевских панельных домов, появились первые сведения об организации жилищно-строительных кооперативов, ЖСК. Говорилось также  о приемлемых ценах и льготных условиях членства, имелось в виду, что первый взнос составлял сорок процентов от полной стоимости квартиры. Назывались сумму взноса от 1100 до 1700 рублей. У нас и таких денег не было, но это вселяло надежду, открывался свет в туннеле.

Жили тогда все очень скученно, скудно, но умели радоваться тому, что было и не чувствовали себя несчастными. Многие нашли отдушину в дачных кооперативах или садоводствах. У нас в ГСКТБ тоже было создано садоводство недалеко от станции Грузино по финляндской дороге. Я тоже вступил, но мама тогда поступила недальновидно и отговорила меня. Это был 1961 год, а уже через пару лет эти участки были нарасхват и сильно выросли в цене.

Несмотря на то, что в начале шестидесятых годов отдельные квартиры были у единиц, в основном жили в коммуналках, люди как-то вяло вступали в ЖСК. Кто-то еще надеялся получить квартиру от государства, кто-то относился к затее ЖСК с недоверием, а у большинства, как и у меня, просто не было денег. На широкую ногу жили мясники, зубные врачи, адвокаты и представители артистических и научных кругов.

Вначале стать членом ЖСК было довольно просто, и мы с Ларисой решили рискнуть. Как-то Тамара сказала, что видела объявление на Доме архитекторов на улице Герцена о записи желающих в ЖСК. Вступить в ЖСК самой ей как-то в голову не приходило. Мы пошли и на удивление стали членами этого элитного кооператива. Принимал нас, фамилии не помню, но у него на пиджаке был приколот знак Лауреата Государственной премии. Вскоре стало известно, что дом будет построен по индивидуальному проекту и не где-нибудь, а на Черной Речке, напротив места дуэли и гибели А.С. Пушкина, у станции «Новая деревня». По тем временам, когда давали места под ЖСК уже в Купчине, Гражданке, Дачном, это было фантастическое место, да и дом был с очень интересной планировкой квартир, совсем не стандартной, недаром в нем поселились и Колкер с Пахоменко, и Ким Рыжов и Гиндин. Мы даже участвовали в жеребьевке и вытащили квартиру на одиннадцатом этаже. (Дом был двенадцатиэтажный). Однако по каким-то причинам строительство все откладывалось и откладывалось. Мы, было, загрустили, но тут Юра, тоже вступивший в ЖСК (ему деньгами помогли богатые родственники Софы) сказал, что в их ЖСК на проспекте Космонавтов есть еще свободная квартира рядом с ними на первом этаже. И мы рванули туда, тем более, что кирпичный нестандартный дом архитекторов был намного дороже панельной пятиэтажки.

Первый взнос за двухкомнатную квартиру 1730 рублей помогла внести мама, подарившая нам 1200 рублей, почти все, что было у нее на книжке. Что-то мы одолжили, что-то было у нас, детали уже не помню, но дело было сделано. В ноябре, утопая по щиколотку в грязи, мы въехали в свою собственную отдельную квартиру. И пусть хрущевка, и пусть на первом этаже, и пусть лишь шестиметровая кухня (а бывали еще меньше), но счастью нашему не было предела.

Обладание квартирой создавало иллюзию собственной значимости. А рядом в соседской парадной поселились Юра с Софой в такой же точно квартире на первом этаже и тоже задыхались от счастья. А ведь кроме стен ничего не было, ни стола, ни стула, Лариса спала на раскладушке, я – на надувном матрасе. С трудом мы смогли купить стол на кухню, навесную полку и три табуретки, да еще радио. Весь наш скарб, когда мы переехали, уместился в трех чемоданах и двух сумках. Постепенно я перевез и все книги, оставив Тамаре лишь небольшую их часть. Но мама и здесь нас не оставила, она дала нам на оформление в кредит (тогда стала развиваться эта форма торговли), и мы взяли из импортного гарнитура две кровати и пару прикроватных навесных полок. Эти кровати служили нам до самого отъезда в Штаты, а опробовали мы их в декабре 1963 года, и началась биография Бореньки. Такая короткая.

Но как же бедно мы жили, это была даже какая-то романтика бедности. Лариса работала, уйдя после нашей женитьбы из ГСКТБ, в Биологическом институте при университете и ездила каждый день в Петергоф, получая за это, как лаборантка, аж 70 рублей, да мои 130 – вот и все доходы. Денег не хватало ни на что, и в то же время на все хватало. Сегодня я уже с трудом могу себе представить, как мы выжили: погашение кредита за квартиру, два кредита за мебель, а мы купили немецкий недорогой гарнитур, мы обзавелись всем необходимым для жизни, купили даже телевизор, на который часто забегал Боря Филиппов. Они с Лялей, его очаровательной женой, жили в соседнем доме. Боря тоже был весь в долгах, и телевизора у них еще не было.

А в это время, как назло, сквозь «железный занавес»  к нам стал просачиваться прогресс. Вершиной благополучия были появившиеся у меня нейлоновая белая рубашка и безразмерные носки. Эти вещи здорово выручали в командировках. Рубашку можно было простирать на ночь, а утром она выглядела, как новенькая, гладить было не нужно. То же с носками, да и носились они очень долго. Операция «штопка носков» была забыта. А вот плащ болонью я так никогда и не приобрел. У Ларисы были свои заботы, кримплен, потом джерси, далее колготки, сапоги-чулки и прочее, прочее, прочее. Я в ее дела никогда не вмешивался. Она сама командовала бюджетом.

С хлебом, худо-бедно, еще получалось, а вот со зрелищами было совсем плохо. Лариса училась на вечернем отделении ЛГУ, писала диплом и одновременно носила в себе Борю. Мы, правда, не знали еще, что это будет Боря, это вполне могла быть и Борислава, но суть не в этом, а в том, что она очень уставала и выбраться из нашего далека на концерты или в театр было сложно. И все-таки мы выбирались, Я доставал, как правило, с нагрузкой билеты, старались мы ходить в Горьковский, который тогда уже гремел. Иногда мы вместе с Филипповыми ходили на матчи с ленинградским «Зенитом». Ляля, жена Бори Филиппова, была не только театралкой, но и болельщицей футбола и хоккея. Лялин отец Гольдберг Семен (не помню его отчества) играл в оркестре Леонида Утесова. У них в доме часто бывали знаменитые артисты и спортсмены. Ляля часто рассказывала о Всеволоде Боброве, которого знала лично.

Моими любимыми шутками были при первом появлении на поле судей орать «судью с поля» или «молодец Бурчалкин». Когда кто-то мне говорил, ты что, парень, несешь, Бурчалкин уже давно не играет, я отвечал, что вот поэтому он и молодец. Смеялись. Самое забавное, что мои шутки подхватывались – чувство толпы срабатывало.

Незабываемы были сами поездки на стадион им. Кирова. Казалось, весь огромный город висел на визжащих и дребезжащих трамваях, набивался в автобусы, валил в метро, оголтело несся к Приморскому парку Победы. И дальше, по прямой аллее шел беззазорный людской поток к стадиону. Это было одним из немногих удовольствий, которые могли себе позволить простые ленинградские трудяги – увидеть прекрасный зеленый газон, провожать глазами каждый полет мяча, издавать вопль или вздох вместе с воплем или вздохом десятков тысяч людей. В этот момент ты сливаешься со всеми в единой существо, становишься частью и винтиком этого самого сталинского механизма. От этого единства становилось и спокойнее и страшнее одновременно.

Помню, как неожиданно для нас с Ларисой к нам нагрянули Горик с Ирой и Ида с Саввой, повесили нам привезенную «тарелку» — светильник, развесили по стенам эстампы и мы сидели за новым столом, и они радовались вместе с нами, и мы любили друг друга. Это был пир души.

Постепенно оживал и благоустраивался наш микрорайон. Ряд наших домов выходил почти на проспект Гагарина, их отделял от проспекта только большой пустырь. Проспект Юрия Гагарина, начинавшийся от Бассейной улицы, шел параллельно Московскому проспекту в сторону мясокомбината до улицы Ленсовета и разделял две эпохи: сталинскую с ее государственными кирпичными семиэтажными домами, построенными в пятидесятые годы на века с удобными квартирами, имевшими большие прихожие, хорошие более или менее кухни, высокие потолки, в народе эти дома так и называли «сталинскими»,  и хрущевскую с крупнопанельными пятиэтажками ЖСК, которые необозримой блекло-серой массой тянулись до горизонта, где бы ты ни стоял и откуда бы ни смотрел. Их остроумный народ обозвал «хрущобами». По сравнению с ними девятиэтажные кирпичные дома, в первых этажах которых размещались магазины либо какие-то бытовые заведения, казались красавцами.

И все-таки это был совсем не плохой район Ленинграда. Всего две автобусные остановки –  и ты у станции метро «Парк Победы». Наш дом был почти на углу Бассейной улицы, за которой начинался прекрасный парк, тянувшийся до Московского проспекта. Квартира наша имела типовую планировку, при которой большая комната отделялась от спальни четырехстворчатой складной дверью со стеклами. Это позволило мне обнародовать недюжинный талант дизайнера, когда я покрасил все стекла в ярко-красный цвет. Между прочим, в сочетании с белым это даже неплохо смотрелось. Мне это говорили соседи, когда, разинув рот, останавливались, случайно заглянув в открытую дверь нашей квартиры и остолбенев от удивления.

Далее

В начало