В моей жизни есть особые моменты, которые никогда не исчезают из памяти. Такими моментами стали рождение сыновей. Первый сын, Боренька, названный в честь дедушки, маминого отца. родился  21 сентября 1964 года. Лариса носила его тяжело, ей приходилось писать в это время диплом, ездить на консультации, а потом и выдержать защиту и госэкзамены. Живот был большой, и все говорили, что будет мальчик. И вот он появился и уже с первых дней был очень хорошеньким. Какую огромную радость я испытывал, прижимая к себе это беззащитное тельце.

А пятью месяцами раньше родился Славик, сын Юры и Софы. Так у мамы появились еще два внука. Лариса и Софа сдружились, гуляли вместе с сыновьями по заснеженному парку Победы.

Вместе с этим, меня ждала работа, и это тоже доставляло радость. ГСКТБ было поручено заняться механизацией и автоматизацией системы расчета с проживающими в гостиницах. Для разработки аванпроекта создали группу разработчиков из пяти человек во главе с заведующим лабораторией автоматики и телемеханики Цейтлиным Игорем Иосифовичем. В состав группы включили Мишу Быховского, Арона Кершнера, Кирилла Александровича Егорова-Ветрова и меня (я к тому времени уже закончил работу по «Контексу» — «Быстрице»).

Работа предстояла в основном системотехническая, поэтому состав группы был, по меньшей мере, странным. Единственным, кто имел об этом представление, был  молодой инженер Арон Кершнер, ну и немножко я, получив некоторый опыт при разработке машинной технологии системы «Онега». В дальнейшем к нам подключили инженера-экономиста Валю Донскую, очень привлекательную внешне и довольно голосистую молодую женщину.

Работали мы очень дружно и азартно. Ездили в Москву, изучали документооборот в гостиницах, согласовывали вопросы с Министерством коммунального хозяйства, Управлением высотных домов и гостиниц (УВДиГ) и «Интуристом». Очень часто их требования были настолько разноречивы, что ставили нас в тупик, несмотря на то, что нашу группу называли «генераторами идей» и подчинили непосредственно Главку. Дело было в том, что конечной целью была вводимая к пятидесятилетию Октября гостиница «Россия». Эта работа, наконец, избавила нас от бесконечной беготни по Москве в поисках места в гостинице. Мы теперь приходили в «Интурист» или УВДиГ и получали направление в лучшие гостиницы. Проблема была только в стоимости номера. Нам полагалось на жилье с квитанцией не больше двух рублей двадцати копеек в сутки, все, что сверх этого, не оплачивалось. Однажды нам дали номер в гостинице «Метрополь» с огромным окном, выходившим на площадь Дзержинского и магазин «Детский мир». Номер стоил, по нашим понятиям, баснословные деньги – 11,5 руб. Состоял он из 4-х комнат и огромной ванной с турникетами для физзарядки. Мы разместились в нем все четверо, каждый в своей комнате, и уложились в лимит.

В связи с этим аванпроектом вспоминается забавный эпизод у нас в Ленинграде. С письмом на бланке Министерства коммунального хозяйства мы пришли с Игорем Иосифовичем Цейтлиным к управляющему ленинградским трестом гостиниц Вдовиченко. Он занимал кабинет в гостинице «Октябрьская». В письме излагалась просьба ознакомить нас с учетом и расчетами с проживающими в ленинградских гостиницах. Вдовиченко, не предложив мне сесть (я был у  него в кабинете один) долго читал письмо, а потом быстро что-то написал и протянул его мне. Когда мы с Цейтлиным прочли резолюцию, то чуть не задохнулись от смеха. Резолюция гласила: «Разместить». Бедный Вдовиченко, ему и в голову не пришло, что кто-то может зайти в его кабинет за чем-то другим.

Мы, конечно, получили, что хотели, но это письмо еще долго помогало мне во многих городах страны, когда нужно было уломать очередного администратора гостиницы предоставить место. Министерский бланк и грозная резолюция «Разместить» красными чернилами действовали магически и делали свое дело.

Делали свое дело и мы, и к сроку, а времени, как всегда, было очень мало, смогли заложить основные принципы и подходы к решению задачи, выработать технические требования к средствам, входившим в систему: первичные машины – терминалы информации, узловые машины – переработчики информации,  центральная электронная машина и система передачи данных с обратной связью.

Работа поглощала меня целиком, и я мало уделял внимания моему мальчику. Он быстро подрастал, в нем билась своя внутренняя жизнь, богатая на впечатления и умозаключения. Он был обаятельный, добрый, умный и тактичный. Впервые на это обратила внимание моя мама. Как-то мы были у нее на улице Глинки. Мы с Ларисой немного повздорили, а Боря быстро взял ее за руку и повел в другую комнату, якобы что-то показать. «Ах, какая умница, какой тактичный и благородный ребенок» — сказала мама. Она-то и заложила в него эти качества, но слишком мало времени ей пришлось уделять Боре, в основном, это была теща, Александра Тимофеевна. Впрочем, она любила внука, и это самое главное в воспитании.

Когда мы с Цейтлиным привезли аванпроект в Главк к Гришину, там находился незнакомый мне человек, это был главный инженер Ленэлектронмаша, Образцов, высокий, худой человек в очках, напоминавший гроссмейстера Василия Смыслова. Гришин очень хорошо отозвался о нашей работе и сказал Образцову: «Вот как надо работать. Учитесь». Потом я узнал, что Ленэлектронмаш, занимавшийся популярным тогда направлением «Регистраторы производства», что-то сделал не так. Эта история имела продолжение. Примерно через месяц ко мне домой, на Космонавтов, пришли бывшие наши сотрудники, перешедшие в Ленэлектронмаш Адольф Бухштаб и Владимир Скачков. Они просили меня передать им приватно экземпляр аванпроекта. Мы мило побеседовали, но ушли они ни с чем. После этого меня стали зазывать всякими посулами в Ленэлектронмаш и я даже был на аудиенции у главного конструктора Германова. Когда он меня спросил, можно ли создать регистратор производства на базе «Быстрицы», мне стал ясен уровень Ленэлектронмашевских разработок.

Мне думается, что никто ясно себе не представлял, что ж это такое за технические средства – регистраторы производства и какие задачи производства они должны решать. На мой взгляд, здесь была подмена понятий: самих задач и технически средств. Вскоре после этого Ленэлектронмаш расформировали и часть их сотрудников перевели в ГСКТБ. В их числе были уже работавшие в ГСКТБ Адольф Игоревич Бухштаб, молодой, амбициозный, талантливый и с головой, полной идеями, Костя Белецкий, толковый и энергичный специалист, но плохо выражавший свои мысли слишком тихим для нас, горлопанов, голосом, пришел Владимир Виссарионович Скачков, бывший офицер, сохранивший статность и выправку до самой старости. Пришел и совершенно бесталанный и бесполезный Валерий Мухин, ставший, как ни странно, на короткое время даже начальником отдела печатающих устройств. Его единственным занятием было брать под мышку портфель с какой-нибудь бумажкой и идти с утра в кабинет заместителя ГСКТБ по научной работе Бутрина Б.П. и просиживать там часами. Не стоило бы о нем вспоминать, но больно уж напакостил он всем нам.

Чтобы об этом рассказать, придется несколько забежать вперед.

Наш отдел периферийного оборудования размещался тогда по воле нового Генерального директора Л.М. Хохлова, в пригороде Ленинграда, в поселке Ольгино, в пустующей из-за отсутствия учеников школе. Это было хорошее, творчески наполненное время начала семидесятых годов. Развенчанный и снятый с поста начальника отдела В.Н. Мухин был зачислен в мой сектор, где каждый человек был мной буквально отобран один к одному.

Мы тогда только-только разработали новое печатающее устройство для электронной кассовой машины «Искра-300», так называемую «печать на лету», мое детище. Прослышав об этом, Мухин стал умолять меня, чтобы я ему показал чертежи, он чуть ли на коленях не стоял. Я просто не мог работать из-за его настырных унизительных для него просьб. Достал он меня, в конце концов. Есть такие люди, которые не могут пережить, что кто-то, а не они придумали или нашли достойное решение и завладеть им становилось навязчивой идеей, зависть и тщеславие не давали покоя. Потом они внедрялись в тему и выдавали уже спокойно чужую идею за свою. Вот таким был Мухин. Он все узнал, все понял.  После этого события прошли годы, как вдруг мне приносят японский патент с один к одному моим печатающим устройством, буква в букву, до мельчайшей детали, до последнего винта. Такого совпадения быть не может.

Простите за это не совсем лирическое отступление, но у меня до сих пор, когда я вспоминаю Мухина, аж давление подскакивает на недосягаемую высоту. Сам виноват, надо было вовремя патентовать. Сколько раз мне об этом напоминал Л.М. Хохлов, а я все оттягивал, считая, что такое никто больше не придумает, да и времени было жалко. Бог с ним, с Мухиным, забудем о нем навсегда и вернемся, и начнем опять с 1964 года.

Пока мы все, обыкновенные советские трудяги, тащили свою ношу, утром привычно и с трудом втискиваясь в трамваи, автобусы и троллейбусы, которые развозили нас по рабочим местам, пока мы стояли в длинных очередях за картошкой, яйцами или книгами, работали на  колхозных и совхозных полях, потому что многие из нас уже давно оттуда и сбежали в города, пока мы работали на овощных базах и читали «Литературную газету», пока мы мечтали о кримпленовых платьях, костюмчиках из джерси, нейлоновых рубашках, безразмерных носках, мохеровых шарфах, колготках со стрелками, а кто побогаче – о  приемниках «Спидола», там, на верхних этажах власти шла параллельная с нашей жизнь. Там мечтали только  о власти.

Преданные и верные соратники низложили очередного гениального продолжателя. Испытал ли я, не любивший этого крестьянина во власти, поучавшего всех от художников до крестьян, удовлетворение? Скорее нет, чем да. Хрущев при всех своих недостатках был все-таки личностью и сделал много хорошего. Он был скалой, а те, кто эту скалу взорвал, были обыкновенными серыми подрывниками. Но поначалу мне Брежнев даже понравился: моложавый, представительный, уж за внешность его было не стыдно перед иностранщиной.

Но потом, очень скоро, он стал мне противен своей неимоверной любовью к наградам, восхвалениям в свой адрес, дифирамбам, своим литературным «талантом» своей гипертрофированной ролью в войне, своей бездарной позицией во время «Пражской весны», своей авантюрой с Афганистаном и чередой опережающих, вдохновляющих, решающих, определяющих и прочих завершающих съездов, своей политикой «развитóго социализма», такого «развитóго», что стояли сутками на запись на ковры, холодильники, стиральные машины, мебельные импортные стенки и были рады праздничным наборам с копченой колбасой, гречкой и банкой «сайры».

Неожиданно вернулся на землю новый космический корабль с тремя космонавтами, пилотом, инженером и врачом, только что выведенные на орбиту. Провожал их один Генсек, а встречал и расцеловывал уже другой.

Так и мы, начинали аванпроект при одном министре, а закончили уже при другом, им стал бывший зам. пред. Совета Министров Руднев Константин Николаевич. Поменялось и руководство Главка. Начальником Союзсчетмаша стал Храпченко Сергей Фролович, бывший главный инженер крупного Пензенского завода, грамотный, неулыбчивый, седовласый и представительный.

В Москве проходил, как всегда, в обстановке помпезности послехрущевский съезд партии. Бывшие соратники Хрущева укрепляли свои позиции. Президиум ЦК стал снова называться Политбюро, что означало его связь с «добрыми» старыми временами. На съезде праздновались всякие победы, в том числе и победа над двумя писателями, посмевшими опубликовать свои книги за рубежом. Одним из клеймителей был Михаил Шолохов, который сказал, что не понимает мягкости приговора этим предателям. В его, мол, достославное время их поставили бы к стенке.

Мне очень нравился его «Тихий Дон», это была  одна из лучших прочитанных мной книг. В Григория Мелехова я был просто влюблен, меня захватила целиком судьба этого человека, всегда на грани, всегда идущего по лезвию бритвы, с его метаниями, с его личным противостоянием и тем, и другим, с его великой трагической любовью.

Но вот на экране телевизора появился автор этой эпопеи, маленький седой человек с землистым цветом лица и стал произносить проклятия в адрес своих собратьев по перу. Это было крайне недостойно Нобелевского лауреата. И речь его, написанная агитпроповскими штампами, канцеляризмами, никак не соответствовала языку, которым должен был бы владеть большой писатель. Сразу пришли на память слухи о его авторстве.

Судилище над Синявским и Даниэлем сыграло, возможно, ключевую роль в общественном самосознании, так же, впрочем, как и суд немного раньше над Иосифом Бродским. С этих актов сопротивления и началось диссидентство.

В коллективе нашего отдела не было внешнего проявления диссидентства, но по мироощущению, по отношению к власти и к людям, которые не боялись протестовать открыто, мы были на стороне этих людей. Поэтому так приятно и радостно ходить на работу, ты попадал в благоприятную атмосферу единомыслия. Вероятно, поэтому и работа спорилась, мы уважали друг друга. Другое дело – руководство ГСКТБ. Мы ему не верили и не уважали, но внешне все было благопристойно и лояльно.

А в 1966 году к нам пришел еще один «опущенный» до ГСКТБ из ГК по координации НИР и ОКР (так стал называться Госкомитет по Науке и Технике), бывший там главным специалистом Устинов Сергей Александрович. Специально для него создали новую должность – заместитель Генерального директора по научной работе. Вот его-то мы стали уважать практически с первого слова. Он был наш. Технарь, умница, кандидат наук. Устинов был среднего роста с подвижным и очень бледным, каким-то болезненным лицом, солидным брюшком и десятком волос, которые он тщательно зачесывал с одной стороны лысины на другую. Делал он это, не стесняясь, при людях, вынимал расческу из внутреннего кармана пиджака. Галстук он не носил, как и Григорьев, но воротник рубашки на пиджак не укладывал.

Меня он вызвал буквально на второй или третий день. Из-за толстых стекол в меня впились маленькие острые глазки. К тому времени мне уже было поручено разработать первичные машины для гостиничного комплекса. Протянув мне руку, Устинов начал с места в карьер: «Как Вы мыслите создать первичную машину?» Я начал говорить о том, что единой машины быть не может, потому что нужны машины для мелких, средних и крупных гостиниц. «Забудьте об этой х…» -  вдруг закричал он – «Нам остался год до ввода гостиницы «Россия» и нужно думать только о ней, только о ней». Потом он внезапно спокойно спросил, не считаю ли я возможным использовать мой опыт разработки «Быстрицы». Как он успел это узнать? Я ответил, что у меня уже есть вариант использования этой машины, как терминала, но без функций печати.

- Почему, не выдержит?

- Не выдержит, сказал я, а сам отметил его инженерную сметку.

- А как же быть с печатью?

- Будем разрабатывать автономную.

Мы говорили долго. Я ушел от него его полным сторонником. Правда, не навсегда. Скоро Устинова стало заносить. Но главное, что я вынес, этот человек не задумывается о впечатлении, которое он производит, а это верный признак значительного человека.

Буквально через час он вызвал меня снова. На этот раз он сказал, что первичная машина ему видится, как полнофункциональная кассовая машина но с возможностью автоматического ввода и вывода данных. В его кабинете была меловая доска и мы оба стали рисовать на ней варианты. Но ничего реального не вырисовывалось. Вдруг меня осенило, и я предложил закупить у завода «САМ» необходимое количество кассовых машин «КИ» и переделать под наши требования самостоятельно. Зато база была бы готова. И я стал прикидывать ему варианты модернизации. Тут же он предложил механическую модель перехода из десятичного кода в код «2 из 5». Короче говоря, мы оба фонтанировали идеи, это была настоящая мозговая атака двух человек, когда один подхватывает и развивает мысль другого.

Далее

В начало