Я уже продекларировал, что основная линия книги – это история двух американцев, приехавших в СССР по не очень понятной причине, организовавших маленькую лабораторию, которая быстро выросла и, среди всего прочего, оказалась причастной к рождению советской микроэлектроники и к созданию весьма успешной вычислительной системы для подводных лодок.

Мне суждено было преодолеть многие препятствия, прежде чем стать сотрудником, а потом и соратником этих двух необычных инженеров с удивительной судьбой. Этот бег с препятствиями начался прямо со студенческой скамьи, а растянулся на тридцать лет.

Оказалось, что мои студенческие годы во многом способствовали успешности этого научно-производственного марафона, поэтому начну я свою историю тоже прямо с последней стадии студенческих воспоминаний.

Самое трудное дело – это написать в любой книге первую фразу. Если это первая фраза в твоей первой книге, дело становится ещё сложнее. Если это не просто книга, а книга воспоминаний, а фактически – книга твоей судьбы, в дополнение ко всему тебя сковывает ощущение, что эта первая фраза может искалечить всю твою жизнь, что ты никогда не сможешь её заменить, переписать заново. Кажется, что это первая ступенька твоей судьбы, и как ты на неё вступишь, на эту, первую, так и будешь потом спотыкаться всю жизнь.

Забудь об этом, жизнь-то уже прожита, и поменять в ней ничего нельзя, да и кроме воспоминаний в ней тоже мало что осталось.

И всё же, с чего начать?

Не буду начинать с первой страницы, начну со второй, нет, с двадцать второй, а может… Да ладно, начну вот с чего.

Я ещё студент. Но завтра распределение. Сейчас многие молодые не знают, что это такое, а значит это, что государство, которое считает, что оно тебя выучило за свой счёт, вот сейчас и отправит молодого специалиста трудиться туда, где ты нужней всего, и там ты будешь привязан по крайней мере на три года.

Только не думайте, что я считаю такую систему порочной, вовсе нет, всё очень даже справедливо, а для людей пассивных и не очень знающих, чего они хотят, так ещё и гуманно. Но главное, что есть простой способ позаботиться о своей судьбе: если у тебя в зачётке всё очень даже красиво, то ты имеешь право выбора. У меня как раз всё хорошо, право выбора полное, но тут-то и начинается занимательная часть истории. Я, естественно, хочу заинтересовать читателя с первых строк, поэтому надо объяснить, что я заканчиваю, где живу и куда могу распределяться.

Итак, действие происходит в Ленинграде. Я сам – коренной ленинградец и прожил там всю жизнь за исключением военных лет, когда с родителями был в эвакуации в Новосибирске, да вот ещё на старости лет, закончив дела к 70 годам, перебрался с женой в Австралию, в город Мельбурн, где уже много лет живут моя дочь и мой внук.

Весна 1959 года, до последней сессии остаётся чуть больше месяца. Я женат уже почти три года, подрабатываю, где и как могу, и вообще очень серьёзно отношусь к своей будущей судьбе. В то время я был уверен и сохранил эту уверенность на всю жизнь, что учусь в самом лучшем институте города, в Ленинградском Институте точной механики и оптики. Там же учился и преподавал мой отец, за мной потянулась моя дочь, ЛИТМО сыграл очень важную роль в судьбе моего внука, да и моя судьба неоднократно возвращала меня в родной институт и как профессора, и как начинающего, но уже немолодого бизнесмена.

Мой факультет точной механики славился великолепной кафедрой приборов точного времени, практически монопольно готовившей конструкторов, производственников и руководителей часовых заводов по всей стране, снабжавших всё население весьма достойными часами, включая такие громкие будильники, под которые могли спать и просыпать лекции только студенты ЛИТМО.

Однако нельзя забывать, что в те «доэлектронные» времена часики тикали не только на руке или на ночной тумбочке, но и в составе взрывателей снарядов, мин и торпед. Были ещё кафедры сопротивления материалов, теории машин и механизмов, деталей машин, соединённые в последующем в единую кафедру с аббревиатурой ТММиДМ, что расшифровывалось как «тут моя могила и детей моих».

А ещё были кафедры технологии приборостроения, станков и другого оборудования, режущего инструмента.

Все кафедры вели очень насыщенные программы для всего факультета и в целом закладывали прекрасный общеинженерный фундамент подготовки инженеров широкого профиля, к сожалению, во многом утраченный в последующие годы в связи с появлением многих новых дисциплин. Как правило, это было объективно необходимо, но порой носило и конъюнктурный характер.

Особо выделялась кафедра гироскопических приборов, в послевоенные годы это был взлёт гироскопического направления как для традиционных целей навигации кораблей и авиации, так и для разнообразных систем стабилизированных платформ в ракетостроении и космонавтике, а потом и в маркшейдерском деле.

Ну а наша кафедра была совершенно удивительной. Называлась она «Кафедра вычислительных и счётно-решающих приборов и устройств». Попасть на неё при переходе на третий курс было необычайно трудно, нужно было иметь не только высокий средний балл за предыдущие годы обучения, но и почти обязательно – успешную работу в студенческом научном обществе (СНО), причём неважно, по какой специальности, лишь бы имелось желание и умение шлифовать собственные мозги и заставлять их напряжённо работать.

Г.И. Новиков

Известно было, что активно приветствуется работа на кафедре, в том числе и финансовой поддержкой, а также прохождение факультативных курсов, которые вели ведущие специалисты профильных НИИ города. Были, например, ребята, которые начинали работать сразу после возвращения первокурсников с первой месячной поездки «на картошку», и, конечно, к таким ребятам преподаватели относились особенно трепетно и готовили их по отдельной программе. Таким студентом был Гена, а в дальнейшем профессор Геннадий Иванович Новиков, в течение многих лет – блестящий лектор, заведующий кафедрой, любимец студентов, да ещё и ректор института, да ещё и в самые тяжёлые девяностые годы.

Он, кажется, в первый же день на первом курсе пришёл в институт с собственным паяльником. Был усажен в уголке и всегда что-то паял, чертил – словом, был допущен к самому святому, к участию в разработке первой собственной ламповой ЭВМ для оптических расчётов ЛИТМО-1, которая много лет активно эксплуатировалась проектировщиками оптических систем. И хотя она мало отличалась от универсальных ламповых ЭВМ первых поколений, но, во-первых, БЫЛА, работала при большом дефиците машинного времени в те годы, а, главное, обеспечила возможность и даже неизбежность глубокого понимания архитектуры ЭВМ, машинной арифметики и многого другого.

Кафедра существует с 1937 года, очевидно, это первая кафедра вычислительной техники в СССР. За словом «вычислительной» скрывались многочисленные модели оборудования для машинно-счётных станций, перфораторы, табуляторы, которые послужили серьёзным фундаментом для освоения и создания периферийных устройств для электронных ЭВМ, а также механические счётно-решающие машины: калькуляторы типа «Феликс», которые ещё можно видеть в музеях, а, главное, машины для сложнейших инженерных расчётов, без которых, я думаю, лет на десять задержалось бы развитие современной ракетной техники, космонавтики и ядерной физики различного назначения. В контексте данной книги очень важно подчеркнуть, что при создании этих машин и их эксплуатации были разработаны изощрённейшие методы выполнения арифметических операций в десятичной системе счисления, что гораздо сложнее, чем в двоичной системе. Это очень помогло созданию многих поколений ЭВМ, а со мной сыграло довольно злую шутку на первых порах работы – слишком много знал в этой области. Но об этом – немного позднее.

Абсолютным корифеем в этой фантастической механике и в методах машинной арифметики был удивительный человек, доцент Федосий Яковлевич Галкин, поразительно деликатный и, мне помнится, немного беззащитный человек.

Коноид. Мы называли его «стальной беременный конус»

Второе направление кафедры составляли аналоговые счётно-решающие приборы. В те годы мы изучали преимущественно механические приборы, они были, как мне сейчас представляется, каким-то загадочным соединением коноидов, каждый из которых преобразовывал угол поворота вокруг своей оси и перемещение механического щупа вдоль оси, повторяющего конфигурацию поверхности этого коноида – в сложную функцию двух переменных.

Тогда мы всё это видели не только на картинках или в лабораторных работах: на занятиях военно-морской кафедры мы изучали сложнейшие аналоговые устройства для расчёта углов наведения корабельных орудий и торпед, а на выпускном экзамене должны были в течение нескольких минут находить и устранять неисправности в этих устройствах и системах.

Никогда не забуду это ужасное испытание, которое началось ещё на военно-морской практике в 1957 году на красавце-эсминце 56-го проекта. И какое счастье было вскоре познакомиться с системами, решающими те же задачи с помощью функциональных потенциометров, вращающихся трансформаторов, а уже не за горами было время, когда те же главные конструкторы реализовывали те же сложнейшие задачи цифровыми методами, с помощью универсальных вычислительных структур, в корабельном, самолётном и ракетном исполнении.

С.А. Изенбек

Заведовал кафедрой совершенно необычный человек, с которым мы ещё встретимся на страницах этой книги. Пока лишь немного заинтригую читателя необычным сочетанием его наград и званий: профессор, барон, кавалер орденов Св. Анны двух степеней, Св. Станислава двух степеней и Трудового Красного знамени.

Это был Сергей Артурович Изенбек.

Я рассказываю читателю все эти подробности отнюдь не из ностальгических настроений, свойственных моему возрасту.

Все герои повествования, которым сразу будет дана краткая кадровая характеристика, окажутся причастными к основному содержанию книги и встретятся нам ещё не один раз, порой в самой неожиданной обстановке, когда уже не будет возможности знакомить читателя с их биографиями.

Так и с профессором Изенбеком: я никогда бы не подумал, что этот скромный человек являлся основоположником важнейшего направления в отечественной промышленности, направления, в рамках которого предстояло родиться и прожить успешную жизнь главной работе моей жизни, – системе «Узел».

Но вернёмся к распределению. В курилках, в аудиториях студенты, а порой и с участием преподавателей, с которыми у нас сложились весьма доброжелательные, почти товарищеские отношения, бурно обсуждали возможные варианты. Есть несколько институтов и КБ, где выпускники кафедры идут нарасхват, так как все начали срочно разрабатывать свои модели машин. Там везде работают наши бывшие студенты, уже успевшие достаточно окрепнуть, чтобы после распределения никто не перехватил подобранных кандидатов в другое, непрофильное подразделение. Заранее согласовывались кандидатуры с фамилиями, «не очень приятными» для кадровых служб закрытых предприятий. Ребята и девчата из общежития тоже заранее подобрали себе места в других городах или заблаговременно переженились и повыходили замуж. Я, кстати, сделал это после 3 курса – очень боялся остаться «в девках».

Было несколько заявок из очень непопулярных предприятий, которые всегда запрашивали места и почти никогда не получали или брали народ с других кафедр – всё как-то заранее утрясалось. Начиналось всё с ознакомления с имеющимися запросами, работники кафедры и отдела кадров помогали советами, на предварительном распределении можно было познакомиться с представителями нанимающих компаний…

Процесс простой и, как правило, без неожиданностей.

Но при моём распределении уже в течение нескольких месяцев по городу ходили слухи, что есть какая-то спецлаборатория, где занимаются совершенно новым направлением работ, но невозможно узнать, каким (это ещё можно стерпеть, хотя и любопытно!). Что руководят этой лабораторией какие-то два чеха (ну и что?), а говорят они по-русски очень плохо, с каким-то не чешским акцентом (ну подумаешь!), на работу принимают только после собеседования лично с ними (и это можно стерпеть), но берут людей независимо от национальности (не может быть!) да ещё имеют право любого молодого специалиста выпроводить на улицу, если он оказался дураком, бездельником или подлецом, или всем одновременно. И тут с воплем: «Хочу к чехам!» – я решил свою судьбу…

В.М. Вальков

На самом деле не решил, хоть и серьёзно призадумался. Отцу сказал, он начал отговаривать: он-то хлебнул в жизни всякого. Поэтому я место себе на всякий случай закрепил. И вдруг на предварительном распределении встречаю недавнего выпускника нашей кафедры Виталия Валькова, которого я помнил как весьма серьёзного парня, немного излишне амбициозного, немного «понтового».

А с ним вместе человека намного старше, в форме офицера морского торгового флота. Виталий меня с ним знакомит, мы говорим несколько минут ни о чём и расходимся.

Этим человеком был Николай Иннокентьевич Бородин. В моей судьбе он сыграл большую роль, а ещё большую – в судьбе тех разработок, которые составили славу нашего коллектива, в том числе, и в создании основных узлов и блоков системы «Узел», в обеспечении её надёжности. Во время нашего знакомства он был доцентом, а вскоре стал профессором Высшего Мореходного училища имени Макарова. В последующие годы нас особенно сблизили общие друзья, которые сначала были его курсантами, а после окончания курса становились его аспирантами, а потом и коллегами по преподавательской работе в высшей мореходке.

На фото вы можете увидеть Николая Иннокентьевича в неплохой компании, жаль только, что он не всегда носил свою морскую тужурку с галунами, она делала его совершенно неотразимым.

Как веселы мы были!

На снимке он записывает что-то очень важное. Справа от него – смеющийся Филипп Георгиевич Старос, вдалеке мелькает лысина Иозефа Вениаминовича Берга, он всегда на что-то отвлекался.
А на стуле сидит поистине легендарный человек: академик, адмирал, в прошлом первый на советском флоте командир подводной лодки, бывший заключённый сталинских лагерей, бывший заместитель министра обороны и много ещё кто. Но к этим его ипостасям мы ещё вернёмся при многократных встречах с Акселем Ивановичем Бергом. А сейчас только скажем, что это большой и верный друг Староса и Берга, а ещё и необычайно весёлый и остроумный человек.

Очевидно, очередную шутку Акселя Ивановича записывает в своём блокноте Бородин.

Николай Иннокентьевич был блестящим радиоинженером, крупнейшим специалистом по теории распространения радиоволн. В коллективе, который создавал первые образцы отечественных управляющих машин, он сумел воспитать большую плеяду инженеров, специалистов по схемотехнике, логическому проектированию вычислительных устройств и устройств памяти ЭВМ. Многие из моих сверстников, пришедшие на работу в одно и то же время, составили костяк его команды, став прекрасными специалистами в этой области. Я до сих пор немного им завидую, потому что, проработав несколько лет под прямым руководством Николая Иннокентьевича, я так и не стал радиоинженером и всё время старался уйти из-под его опеки. Мои интересы изначально, ещё со студенческих лет, находились в неотрывно связанной, но всё же другой области проектирования – это построение систем, программирование, а в более широком смысле – применение управляющих машин в различных областях техники.

В электронной версии книги читатель найдёт биографию Николая Иннокентьевича, написанную его учеником и другом Виктором Петровичем Кукушкиным.

В.П. Кукушкин

Виктор первым из всей нашей команды взялся за то, чтобы восстановить память о наших учителях, чтобы она не исчезла без следа и не была девальвирована после всех немыслимых событий, которые с нами происходили в течение ПЯТИДЕСЯТИ ЛЕТ!

Я продолжаю свой поход по «ярмарке невест». Немного погодя Виталий снова подходит ко мне и берёт простейшим способом. Он говорит мне: «Слушай, ты моему шефу понравился, мы вот тут работаем у двух чехов, и он тебя берёт. Вот только разнарядки у нас пока нет, мы не успели её оформить, но это ерунда, нам ни в чём не отказывают. Пока ты сдаёшь сессию и госэкзамен, всё будет сделано, в сентябре придёшь на практику, а если захочешь, сразу придёшь работать». И вот таким простым приёмом он взял меня и ещё моего товарища Гошу Чистякова, тоже в ближайшем будущем владельца «красного диплома».

В моей книге мы встретимся с Виталием ещё много раз, и, несмотря на многие беды, которые он на себя накликал, я сохранил о нём самое высокое мнение, и не только потому, что он стал доктором технических наук, лауреатом Государственной премии СССР, профессором и директором крупного института, для которого он построил огромное здание в Ленинграде, на Площади Победы, напротив гостиницы «Пулковская». Он был талантливым и честным человеком и умел быть настоящим другом. Но в тот раз он меня ОБМАНУЛ, И КАК ЖЕ Я ЕМУ ЗА ЭТО БЛАГОДАРЕН! Это был мой первый шаг на пути к Старосу.

3.1. Отпуск на лестнице

Теперь мне надо было пройти официальное распределение. Эта процедура проходила довольно торжественно и хорошо запомнилась. Комиссию по распределению возглавляет ректор института (тогда это был А.А. Капустин), присутствуют руководство кафедры, кадровики, которые представляют поочерёдно каждого выпускника, вызывая их в порядке общего балла по всем дисциплинам, а также представители предприятий, которые подбирают себе работников. Как правило, всё заранее подготовлено и проходит гладко, но все студенты волнуются, ведь всяко бывает в жизни.

Меня приглашают в начале списка, не помню, вторым или третьим, зачитывают краткую характеристику, гости шуршат своими шпаргалками, подготовленными по итогам предварительного распределения, и ректор впервые в жизни обращается к тебе по имениотчеству – ведь ты пришёл наниматься на работу как будущий инженер – и спрашивает, в какую фирму из числа предложенных ты хотел бы пойти работать. И я, не задумываясь, называю предприятие, которое уже много лет заявляет специалистов по вычислительной технике, никогда их не получает и, в конце концов, берёт выпускников других кафедр, согласных пойти на конструкторскую работу.

При этом все знают, что это работа очень простая и неинтересная. Помнится, что надо было проектировать отдельные узлы радиоприёмных устройств под громким названием «ВЕРНЬЕРЫ», а попросту маховички, с помощью которых на приёмопередатчике выбирается частота, на которой надо работать. Это нормальная инженерная деятельность, но явно не та, к которой нас серьёзно готовили.

Моё заявление вызвало шок и у ректора, и у руководства кафедры, да и среди представителей предприятий пошёл удивлённый шёпот. Ректор задал несколько вопросов, не скрывая своего удивления и недовольства, предложил несколько мест по нашей специальности, но я твёрдо стоял на своём и ничего не объяснял. В конце концов ректор меня выгнал и предложил зайти к нему завтра.

Следом за мной был приглашён несчастный Гоша, тоже отличник. И его сразу спросили, а не собирается ли он тоже пойти работать в такое-то предприятие. Он с трудом выдавил из себя «д-да» и тоже был изгнан из кабинета.

На другой день мы снова оказались в кабинете ректора, который называл нас уже просто по фамилии, и мы честно объяснили ему причину своего выбора. Он понял ситуацию, популярно объяснил нам, что процедура перераспределения с одного предприятия на другое даже в рамках одного ведомства крайне сложна, но мы твёрдо стояли на своём, и, в конце концов, на нас махнули рукой, распределение состоялось.

Дальше в течение месяца мы не вспоминали о распределении, нам надо было сдать очень тяжёлую сессию, экзамены были по основным профилирующим предметам, но самым главным и тяжёлым был госэкзамен по военной кафедре, о котором я хочу рассказать немного подробнее. Тяжёлым он был потому, что нужно было подготовить материал, который изучался в течение четырёх лет. Готовиться можно было только в институте и в рабочее время, правда, включая и выходные дни, все наши тетради с конспектами лекций и технические описания аппаратуры, которую надо было чинить с закрытыми глазами во время экзамена, хранились в секретной части, и это естественно.

Ещё тяжело было потому, что стояла ужасная погода, и я отлично помню, что за день до экзамена пошёл снег. А это было 1 июня 1959 года.

Поскольку я уже в предисловии обещал рассказать читателю, как шёл навстречу «Узлу», замечу, что военно-морская подготовка прекрасно дополняла и знания, и идеологию проектирования вычислительных средств и систем управления оружием, независимо от того, на каком поколении аппаратуры создавались эти системы – механических устройствах типа коноидов, электромеханических устройствах, релейно-контактных схемах, дискретных электронных компонентах или сверхсовременных больших интегральных схемах и микропроцессорах. В самые тяжёлые моменты проектирования новейших систем я с удивлением и благодарностью вспоминал лекции профессора Изенбека о принципах построения некоего «Горизонтально-базисного дальномера» времён его творческой молодости, над которыми мы тогда втихомолку подшучивали, и мне становилось немного стыдно.

И последнее. Институт в самом деле дал хорошую подготовку по нашей военной специальности офицеров минно-торпедной боевой части, а также по многим вопросам кораблестроения и вооружения, тактике действий военно-морских сил да и просто принципов организации корабельной службы.

Конечно, далеко не всем удалось воспользоваться этими знаниями в своей работе. Но мне повезло: я использовал их на 100 процентов. И даже когда однажды, во время испытаний на подводной лодке после её выхода из базы, старпом производил дифферентовку лодки, а в это время именно он да боцман, сидящий на горизонтальных рулях глубины, обладают абсолютной и непререкаемой властью и любые перемещения по лодке запрещены, мне вдруг срочно потребовалось перейти из одного отсека в другой. В момент прохождения через люк в переборке я получил сокрушительный удар, а точнее пинок тяжёлым кованым сапогом старпома. Находясь короткое мгновение в свободном полёте, я ощутил не оскорбление, а чувство стыда за содеянное и восторг: «ай да старпом, ай да сукин сын!» И отношения наши стали ещё лучше, и через десятки лет при любой встрече, в любой компании я всегда вспоминал: «А помнишь, Володя, какой поджопник ты мне влепил?» А он всегда смущался и говорил: «Да ладно, да чего ты». Эх, хороший был мужик, и командир из него потом получился отличный, жаль, что рано ушёл…

Но вот последняя сессия позади, и после – абсолютно заслуженное торжество, которое мы провели на природе, в парке Екатерининского дворца в Пушкине. Судя по тому, что мы купались, снегопада уже не было, впрочем, он всё равно не смог бы нас остановить.

На следующее утро мы помчались знакомиться с «чехами», правильнее будет сказать, «представляться чехам», как принято говорить на флоте. Но «чехов» на месте не оказалось ни в этот, ни на следующий день. На третий день вышел смущённый Виталий и сказал, что они поехали в Москву «пробивать» наше перераспределение. Гоша махнул рукой и уехал в байдарочный поход, а я остался ждать решения, день за днём приходя к дверям СЛ (спецлаборатории). На дверях стояла охранница, и пройти внутрь было невозможно.

Я не могу объяснить, что заставляло меня приходить на свой скучный пост каждое утро, к началу работы и простаивать там целый день. Выглядело это нелепо, но я не мог заставить себя уйти. Может, я просто решил, что это моя судьба, ещё до того, как познакомился с «чехами», может, всё решила первая короткая встреча, состоявшаяся через некоторое время, может, по-хорошему завидовал молодым и необычайно жизнерадостным людям, которые проносились мимо меня, пересыпая смелыми шутками продолжение какого-то спора, начатого, быть может, несколько дней назад…

Надо мной сжалился мой будущий начальник, хмурый и, по моим тогдашним понятиям, немолодой человек с очень странным именем и фамилией – Вил Емельянович Бандура. Я с ним близко никогда не сходился, поэтому передам мнение о нём моих друзей, которые с ним много работали. Бандура был опытным радиоинженером, который уже в зрелые годы сумел освоить азы вычислительной техники и стать неплохим разработчиком устройств вычислительной машины даже на транзисторах. Причём ему приходилось по крохам собирать те знания, которых ещё не было в учебниках на русском языке, но которые уже вошли в программу подготовки выпускников кафедр вычислительной техники. Поэтому жалостливый Бандура дал мне для изучения технический отчёт по разработке арифметического устройства вновь разрабатываемой вычислительной машины УМ-1.

Был он совершенно уверен, что примерно в течение месяца я не буду мозолить глаза проходящим по лестнице высоким гостям и весёлым молодым сотрудникам.

Тут-то я и совершил свою первую производственную ошибку: я за одну ночь прочитал отчёт, практически всё понял, кроме обоснования принятых схемотехнических решений, в которых я так и не смог разобраться и за всю свою службу в электронной промышленности. Даже появление самых что ни на есть больших интегральных схем не убедило меня, что какие-то там дырки и электроны обеспечивают работу простого транзистора, даже если он помещён в здоровенный корпус с тяжёлым радиатором-теплоотводом.

Зато всё остальное было прочно вбито в наши студенческие головы, проверено на экзаменах и даже написано у нас на лбу: смотрите, мы выпускники старейшей в стране кафедры вычислительной техники! Поэтому следующее утро принесло Вилу Емельяновичу горькую обиду, которой он не заслужил – я вернул ему отчёт и сказал, что отчёт очень хороший, написан прекрасным языком, и я всё понял. Доброжелатели объяснили мне, что Бандура сам разрабатывал это арифметическое устройство, делал это весьма обстоятельно и профессионально, но потратил на работу массу времени и сил – он всё придумал сам, и придумал очень здорово, чем и гордился до моего столь бестактного заявления о правильности, простоте и понятности всех принятых им решений.

Не смог забыть этого унижения отличный радист и успешный самоучка-вычислитель по фамилии Бандура и затаил такое презрение к моему всезнайству, что несколько лет, будучи моим начальником, попросту не замечал меня при встречах в коридоре или на лестнице и старался вообще забыть о моём существовании. Правда, этому правилу он изменил один только раз, когда нам вместе довелось писать контрольную работу на кандидатском экзамене по английскому языку, неуважение к которому явилось одной из причин, заставивших Бандуру самостоятельно разрабатывать основы двоичной арифметики и возможные инженерные приложения этой несложной науки. Так что месяц на лестнице прошёл не напрасно, я уже был готов обсуждать и даже критиковать организацию арифметического устройства.

Были и другие моменты, которые делали ещё более загадочной лабораторию «чехов» на чердаке: несколько раз меня срочно просили очистить лестницу от посторонних, а попросту выгоняли на улицу «погулять»!

Один раз я выполнил эту команду каких-то незнакомых мне личностей не слишком торопливо и с трудом разошёлся на узкой лестнице с группой
довольно упитанных людей в штатском и нескольких, тоже не слишком худеньких, в морской форме, среди которых один был ещё и с маршальскими погонами на скромной рабочей тужурке.

Нетрудно было понять, что один из них – Главком Военно-морского Флота СССР С.Г. Горшков, а в группе штатских оказался председатель Военно-промышленной Комиссии (ВПК) Дмитрий Фёдорович Устинов – ключевая фигура советской оборонной промышленности в течение многих лет, один из создателей боевой мощи страны в период 30–80-х годов, будущий секретарь ЦК по обороне, будущий Министр обороны.

Вторым гостем в штатском был наш будущий Министр электронной промышленности Александр Иванович Шокин. Это ключевая фигура в нашей повести, с ним мы подробно познакомимся позднее. Сейчас заметим, что он был очень частым гостем на чердаке и, очевидно, пригласил туда Главкома и Председателя ВПК. Это была часть работы Шокина по формированию новой и сверхмощной отрасли советской промышленности. Вскоре мы увидим, что он планировал перетащить всю команду Староса в новое министерство, которое сам формировал.

Я не зря описываю состав маленькой лаборатории на чердаке, где работало всего два-три десятка человек. Очень скоро этот коллектив в корне поменяет свой статус.

Пока предложу лишь, забегая вперёд, посмотреть фото, где те же лица – Устинов, Горшков и Шокин – всего через два года участвуют в визите к Старосу первого лица государства Н.С. Хрущёва.

Во время этой встречи принимается историческое решение о создании разветвлённой и мощной сети научных и промышленных предприятий основы отечественной микроэлектроники, в том числе Центра микроэлектроники в Зеленограде, одним из руководителей которого станет Филипп Георгиевич Старос.

Встреча эта происходит уже не на чердаке, а во Дворце Советов. У Староса работают уже не десятки, а многие сотни человек.

При этом команда, сформированная на чердаке, с которой я вас уже познакомил, явилась не только ядром нового большого коллектива, но и стала прообразом будущего Центра микроэлектроники, который создавался в Зеленограде.

И первым человеком, кто это понял и безоговорочно поверил Старосу, был Александр Иванович Шокин, будущий дважды Герой Социалистического труда. Правда, узнавание Устинова и Шокина произошло уже после моего допуска на таинственный чердак. А пока я просто сказал себе: стой и не рыпайся, ты на правильном пути. Вот я и не рыпался.

А вскоре моя вахта на лестнице закончилась, и я был допущен на чердак.

3.2. Практика на чердаке

В конце июля закончилось ожидание чуда, я получил официальное уведомление о переводе меня в лабораторию на чердаке, в СЛ-11. Правда, изучение этого документа вызвало немалую долю разочарования – оно касалось только преддипломной практики.

Моё недоумение было рассеяно (оказывается, напрасно!), мне пообещали, что второй тур пройдёт совсем незаметно, но после получения диплома снова пришлось выстоять месяц в ожидании нового направления в СЛ-11 на постоянную работу. А пока я принял всё за чистую монету, отбросил сомнения и следующим утром, сдерживая волнение, вошёл на загадочный чердак.

Меня сразу провели в лабораторию химии, которая не имела никакого отношения к моей профессии, однако только там обнаружилось свободное место, где мне разрешили исполнять свой студенческий долг – учиться в поте лица и искать способ быть чем-нибудь полезным своим будущим работодателям.

Не успел я познакомиться со своими соседями по комнате, как был приглашён на собеседование с шефами – начальником СЛ-11 Филиппом Георгиевичем Старосом и главным инженером Иозефом Вениаминовичем Бергом. Встреча проходила в маленьком кабинете Староса, который отличался простотой, чистотой и какой-то функциональной законченностью. С первых слов в кабинете установился дух доброжелательности и уважения к собеседнику.

Стало ясно, что мой собеседник достаточно проинформирован о моей биографии и моих профессиональных интересах. Самое важное, что Староса не смутили мои неучтивые отношения с вопросами схемотехники и, наоборот, заинтересовали познания в вопросах структуры вычислительных машин и основных идей организации их работы в составе систем управления реальными объектами. Я осмелел и рассказал о большом впечатлении, которое осталось у меня от знакомства с новой по тем временам книгой Я.З. Ципкина по цифровым следящим системам. Это крайне заинтересовало Староса, он подошёл к своей маленькой книжной полке. На ней стояло собрание сочинений технической литературы в непривычном для советского студента полиграфическом оформлении высочайшего качества, в переплёте тёмно- вишнёвого цвета. Это были книги, выпущенные издательством массачусетского Института технологии, и все они относились к различным направлениям радиолокации. Позже я узнал, что эти книги всегда переезжали в каждый новый кабинет Староса, и я не исключаю, что он сумел их привезти с собой из США.

Первым томом этого собрания оказалась книга Джеймса, Никольса и Филипса «Теория следящих систем». Эта книга была в институтской библиотеке в русском переводе, мы по ней учились и сдавали экзамены, о чём я радостно сказал Старосу. Он тоже обрадовался, что я знаю эту книгу, и даже дал её на месяц, чтобы я внимательно прочитал оригинал и чтобы со мной было проще общаться по техническим вопросам. Заодно Старос ненавязчиво выяснил, что я учусь на государственных курсах английского языка, и стал аккуратно перемежать сначала отдельные слова, а потом и целые фразы по-русски и по-английски. Я и сам не заметил, что уже через полчаса мы сумели определить направление моей будущей работы и заодно – тему моего дипломного проекта.

Познакомил меня Старос с Эриком Фирдманом, выпускником кафедры вычислительной техники политехнического института, на год раньше пришедшим работать к Старосу после хорошего тренинга, который он получил на очень сильной и уважаемой кафедре, руководимой профессором Соколовым. Все студенты кафедры с ранних лет работали в составе коллектива, занятого созданием вычислительных систем для сбора и обработки телеметрической информации, поступающей с космических аппаратов. Это была очень серьёзная школа. С Эриком мы ещё встретимся на страницах книги, он был одним из первых работников Староса, получившим ещё в студенческие годы серьёзную профессиональную подготовку по вычислительной технике. Тогда это было большой редкостью, большинство работников изучали её азы уже после прихода на работу.

Преобразователь угла поворота в двоичный код КПВК-13. Выпущенный в 1972 году, он и сейчас полностью работоспособен!

После завершения знакомства Cтарос сам пошёл со мной, чтобы показать новую вычислительную машину УМ-1, которую создал со своими единомышленниками. Мы несколько раз по ходу повествования вернёмся к судьбе этой машины, а сейчас отметим лишь, что впечатление она производила ошеломляющее, и не только на желторотых студентов-практикантов, но и на многочисленных посетителей, которые шли на чердак с завидной, но утомительной регулярностью. Самое большое впечатление производили её маленькие габариты и настольное исполнение, а также совершенно незнакомые тогда элементы машины, особенно куб памяти на многоотверстных ферритовых пластинах и малогабаритный преобразователь угла поворота в двоичный код.

Совершенно необычными казались отношения, которые складывались в коллективе, и сам состав коллектива. Примерно на чердаке трудилось около тридцати человек, работали подолгу, но всё делалось как-то вдохновенно. Каждый новичок подвергался активной обработке нескольких наиболее активных «старожилов», стремившихся убедить, что именно его работа является здесь самой главной, перспективной, и именно к нему надо срочно перейти, пока ещё новичок не завяз в работах другой группы. Но всё это происходило совершенно открыто, с юмором, и никто друг на друга не обижался. Работало несколько маленьких групп, каждая из которых отвечала за одно-два устройства новой машины, ещё одна – за машину в целом. Всеми работами по машине руководил Вил Бандура, схемотехнические решения разрабатывались Бородиным, работы по преобразователю «вал-код» вёл Виталий Вальков.

Была конструкторская группа, уже прошедшая от начала до конца процесс разработки и передачи в серийное производство функциональных потенциометров и станка для их изготовления. Руководил этой группой великолепный конструктор Пётр Акимович Петров.

Его конструкторский талант дополнялся ещё и необыкновенным умением подобрать людей с неординарными способностями и подлинной увлечённостью самим процессом конструкторского творчества.

Первым человеком, которого Петр Акимович принял на работу, была Марина Аркадьевна Турбина.

Эти два человека СОЗДАВАЛИ фундамент будущих успехов нашей фирмы. Некоторые успешные разработки этих людей до сих пор выпускаются на серийных заводах. Огромен их вклад и в судьбу системы «Узел», которой посвящена эта книга. А отдел со временем вырос до 150 человек!

Новые разработки потребовали новых технологий, и были созданы маленькие группы химиков и несколько групп физиков-технологов, работавших в разных областях будущей технологии микроэлектроники.

Химиков собирала вокруг себя Надежда Алексеевна Сибирякова. Сама она была инженером высочайшей квалификации, и людей умела подобрать достойных, и научиться у нее было чему. Недаром из фирмы Староса вышли РАЗЛИЧНЫЕ новые технологии, которые на многие годы пережили своих создателей!

Физики группировались вокруг двух основных направлений работ.

Первое, которому придавалось наибольшее значение, ставило своей конечной целью создание плёночных интегральных схем, основной задачей было создание плёночных транзисторов. Этому коллективу на всех этапах уделялось наибольшее внимание не только Старосом и Бергом, но и руководителями высочайшего ранга.

Широко эти работы развивались и за рубежом, в первую очередь, – в США.

К сожалению, эти работы через несколько лет оказались неконкурентоспособными по сравнению с работами в области «твёрдотельной» технологии на основе германия и кремния, и были прекращены. Однако в процессе этих работ были созданы очень серьёзные заделы, востребованные при создании «гибридных» интегральных схем, где на плёночной основе создавалась разводка топологии интегральной схемы. Формировались плёночные сопротивления и конденсаторы, а активные переключательные элементы – транзисторы в бескорпусном исполнении – распаивались на плёночную заготовку схемы, после чего упаковывались в герметичный корпус.

Руководил «плёночным» направлением Михаил Семёнович Лурье.

По моему мнению, он в наибольшей степени повинен в том, что наш коллектив переоценил перспективы этого направления.

Твёрдотельным направлением занимался в тот период работы СЛ-11 Лёня Норкин, молодой радиоинженер. Ему было поручено совместно с полупроводниковыми заводами разработать и внедрить в производство бескорпусные транзисторы для использования в различных моделях гибридных микросхем. Эти работы обеспечили наши успехи в создании первых бортовых миниатюрных ЭВМ и системы «Узел» в шестидесятые годы. В дальнейшем этот коллектив получил большое развитие и занял достойное место в работах по твёрдотельной технологии в семидесятые годы. Леонид Маркович Норкин принимал во всех этих работах серьёзнейшее участие. Мы не раз встретимся с ним на страницах книги, а в её электронной версии познакомимся и с его судьбой как незаурядного поэта и журналиста.

Интересно отметить, что Лёня пришёл в отдел кадров большого завода на Волковской, в составе которого только ещё начинала организовываться СЛ -11, не только в один день, но даже в одно и то же время, что и два гражданина явно несоветского вида, скромные и, пожалуй, даже растерянные. Это были Старос и Берг.

Лёня был принят после окончания института по специальности «полупроводники», что было большой редкостью в 1956 году, и никто не знал, какую работу ему надо поручать. Поэтому когда руководители вновь созданной лаборатории начали искать себе специалистов по этой необычной профессии, кадровые работники сразу предложили им принять Леонида Норкина.

Так он оказался первым работником лаборатории, первым специалистом по полупроводникам, а потом выяснилось, что и первым представителем неинженерной профессии – поэтом.

Отметим также ещё одно направление работ СЛ-11 – создание первых интегральных ферритовых кубов памяти. Понятно, что память – важнейшая часть машины, а уж для мало- габаритной машины малогабаритная память просто решает всё. У истоков этой работы стоял Матвей Гуревич, один из первых сотрудников Староса, к нему присоединился Юра Шендерович, и при них куб был создан.

Он был установлен в новую машину УМ-1 и обеспечил её работу. Но ещё надо было превратить куб в надёжное массовое изделие, которое ждёт долгая и счастливая судьба.

Со временем это изделие перейдёт в руки профессионалов в области технологии и физики сложных магнитных устройств и магнитных систем. (Этому посвящена глава в электронной версии книги под названием «КУБ В ПАМЯТИ».)

Функционировала маленькая группа математиков, которая должна была развивать работы по программированию, определять структуру и систему команд новых моделей ЭВМ, а также заниматься их применением. В этой группе работал мой руководитель дипломного проекта Юрий Иванович Пурынычев, а после группу возглавил выпускник математико-механического факультета ЛГУ Эрик Николаевич Розенплентер. Он был, очевидно, неплохим математиком, но обладал при этом глубокой уверенностью, что в новой области математики – теории и методах создания алгоритмов и программирования – давно уже всё придумано, и на нашу долю ничего не осталось. С годами я понял, что это была одна из форм снобизма, процветавшего среди выпускников престижнейшего университета страны, но бороться с этим явлением начал ещё до того, как разобрался в его природе.

Важнейшей частью структуры, созданной в СЛ-11, являлся опытный участок, оснащённый хорошим оборудованием, укомплектованный отличными универсалами – мастерами золотые руки – каждый из которых имел опыт соревнования с шефами, которые могли выполнить любую работу за любого из рабочих. Этому коллективу всегда выделялось самое хорошее помещение и прочие привилегии.

Был также маленький коллектив, который работал особенно близко к шефам, это была служба научно-технической информации.

Мы перечислили все части СЛ-11 тех лет, и на самом деле все эти коллективы создавались Старосом и Бергом и полностью отвечали их представлениям о том, как фирма должна развиваться дальше.

Через пять лет мы сможем обнаружить близкое сходство структуры СЛ-11 и будущей структуры Центра микроэлектроники.

Вот в такую команду я пришёл работать летом 1959 года, да и остался там на долгие тридцать лет. А ещё через месяц пришла большая группа молодых ребят из нескольких институтов. Все они были радиоинженерами по образованию, но фирма Староса уже научилась быстро делать из них отличных инженеров по вычислительной технике. Именно эта когорта людей стала ядром фирмы Староса в шестидесятые годы, а после его ухода сумела сохранить системное направление работ ещё на долгие годы.

Я постараюсь вводить в повествование только тех новых действующих лиц, которые либо сыграли ключевую роль в работах этого коллектива, либо прошли совместно с ним много трудовых лет, либо покинули команду на каком-то этапе, но оставили самые лучшие воспоминания и блестяще проявили себя на работе в других компаниях и университетах в России и за рубежом. Это связано только с необходимостью разместиться в ограниченном количестве страниц.

За несколько лет работы коллектив дал жизнь многим важнейшим изделиям, и во всех этих изделиях воплощён труд ВСЕГО коллектива – и руководителей проектов, и рядовых исполнителей – конструкторов и технологов, механиков и монтажников!

Судьбу работ, которые были начаты на чердаке на Волковской, мы проследим в следующих главах, а сейчас только отметим, что первым делом, которое досталось команде новобранцев призыва 59 года, был переезд. Переезд с чердака во дворец!

Нам предстояло работать во дворце, именно так все называли это огромное здание – Дворец Советов. Дворец стоит на пересечении Московского и Ленинского проспектов. На площади перед дворцом – памятник Ленину, рядом метро «Московская». Несколько лет назад там появились ещё и музыкальные фонтаны. Правда, тогда, в 1959 году, ни метро, ни памятника, ни тем более фонтанов ещё не было.

Весь дворец был передан новой суперфирме – научно-исследовательскому институту радиоэлектроники – НИИРЭ, где основные подразделения, называвшиеся СКБ, ранее были конструкторскими бюро ленинградских заводов, создававших радио-локационные станции для боевых и гражданских самолётов.

Фирма Староса тоже получила такое название – СКБ-2 – и разместилась в левом крыле здания. После тесного чердака новое помещение казалось Дворцом Всех Дворцов. Нашей задачей было создание современных бортовых вычислительных машин в микроминиатюрном исполнении. Ведь ещё на Волковской Старос начал активные работы в этом направлении.

Это был большой успех и, как показало будущее, могло стать для нас большой работой на долгие годы в отличной, мощной и состоявшейся команде.

Но НИИРЭ стал частью госкомитета по радио-электронике (ГКРЭ), где Александр Иванович Шокин был зампредом, которому подчинялись все организации, отвечавшие за создание всех радио-элементов, а работа по их микроминиатюризации была главнейшей задачей на стыке 50-60-х годов.

Так что нам предстояло стать ядром работ, которые Шокин разворачивал под новым красивым названием – микроэлектроника.

Нам предстояло работать в этой суперфирме ровно столько, сколько Шокин останется работать зампредом ГКРЭ. Уже через полтора года был создан новый госкомитет – по электронной технике (ГКЭТ), и Шокин стал его председателем в ранге министра. Одновременно, в марте 1961 года, фирма Староса вышла из состава НИИРЭ и в качестве самостоятельной организации с названием КБ-2 вошла в состав нового комитета. Это был большой скачок, но это был и прыжок в неизвестность. Заодно мы сразу потеряли важнейший рынок самолётных бортовых машин, который, казалось, уже был у нас в руках. В НИИРЭ немедлен
но был создан новый коллектив, который возглавил талантливый инженер Евгений Ляхович, и он блестяще справился с этой задачей. Со временем к нему перешла от Староса большая группа сильнейших ребят во главе с Николаем Иннокентьевичем Бородиным.

Время показало, что потеря рынка – не самая большая беда в жизни. Важно, что мы сохранили тесные человеческие связи на всю жизнь, что я особенно остро почувствовал в процессе работы над книгой воспоминаний о наших общих учителях: Старосе, Берге и Бородине.

Мы продолжали работу над двумя поколениями управляющих машин и получили неограниченные возможности развивать работы по микроэлектронике. Перед Старосом и Бергом открылись такие возможности, о которых они не могли даже мечтать в годы своей работы в США или в Чехословакии.

Очевидно, что одним из важнейших этапов рождения советской микроэлектроники явилось создание Центра Микроэлектроники в Зеленограде, под Москвой, и этот этап носил революционный характер: строились новый город, новые заводы, учебные заведения, со всей страны приглашались наиболее подготовленные и талантливые специалисты, а, главное, всё это делалось по общегосударственным программам и с привлечением огромных бюджетных средств.

Решение о создании Центра Микроэлектроники в Зеленограде было принято во время визита Н.С. Хрущёва в КБ-2 четвёртого мая 1962 года. Главная роль в этой встрече было отведена Старосу, и не только как гостеприимному хозяину, но и как автору идеи и активному исполнителю. Только сейчас стало до конца понятно, какая длительная подготовительная работа была проведена А.И. Шокиным на высшем государственном уровне. Не случайно в свите Хрущёва 4 мая были те же люди, которых я видел во время их визита на Волковскую летом 1959 года. Там был и Д.Ф. Устинов, и А.И. Шокин, и С.Г. Горшков. Такие совпадения не бывают случайными!

Это событие было блестяще организовано. На первый взгляд, всё произошло случайно, никакие обсуждения глобальных вопросов по электронной промышленности не были включены в план визита, даже для руководства НИИРЭ появление Н.С. Хрущёва у проходной было объявлено всего за нескольких часов. Да и для нас, сотрудников КБ-2, было отведено всего несколько часов – только пыль вытереть, халаты поменять, охрану расставить – именно с появления молодых парней из службы охраны и начался отсчёт времени. Собственно, никакой подготовки и не требовалось – для нас было постоянным занятием принимать высоких гостей, формулировать основные постулаты, показывать совершенно фантастические изделия и рисовать ещё более фантастические перспективы. Александр Иванович прекрасно знал все наши возможности и готовность к такому визиту.

Главная подготовка касалась предложений, которые должны были прозвучать из уст необычных людей, к судьбам которых и Хрущёв тоже приложил руку. Это и было темой мозговой атаки, к которой в день, предшествующий визиту генсека, были привлечены рядовые сотрудники, в первую очередь, мальчишки, пришедшие к Старосу прямо с институтской скамьи два года назад. Это тоже было одним из важных политических козырей организаторов встречи – молодую науку и промышленность должны строить молодые люди! Мы все участвовали в подготовке встречи, все во главе с Александром Ивановичем Шокиным.

И каждый имел право и обязанность изложить свою точку зрения по всем обсуждаемым вопросам. Александр Иванович был мастером организации мозговой атаки!

Знаменателен ещё один факт: встреча была приурочена к крупнейшему совещанию о перспективах советского военного кораблестроения, как будто какой-то очень хитрый НАШ АНГЕЛ предвидел, что самый важный результат работы этих молодых ребят будет связан именно с кораблестроительной программой, и на всех фотографиях можно лицезреть Главкома ВМФ С.Г. Горшкова.

И уж совсем удивительно, что совещание по кораблестроительной программе проходило в Центральном НИИ имени академика Крылова, рядом с территорией которого через пять лет будет построено здание нового конструкторского бюро Староса – мечта всей его жизни. Жаль только, что работать в «этой мечте» Старосу будет суждено совсем немного лет, гораздо меньше, чем ушло на её ожидание и непростую реализацию…

Программа визита была крайне насыщенной. Сначала Хрущёву показали лаборатории, где велись работы по полупроводниковой и плёночной технологии, дали возможность пообщаться с рабочими – всё это было стандартной частью визита любого высокого руководителя. ОСНОВНОЙ показ организовали в личной лаборатории Староса, где были СОБРАНЫ ВМЕСТЕ узлы и блоки будущей бортовой машины УМ-2 и опытный образец вычислительной машины для народного хозяйства УМ1-НХ – именно она видна на основном снимке, который обошёл многие газеты и книги в России и за рубежом.

Я помню встречу с Хрущёвым, хотя из нашего поколения в ней участвовал только мой ровесник и однокашник Евгений Иванович Жуков, а все остальные ребята сидели наготове в соседних комнатах, на всякий случай заблокированных работниками охраны Хрущёва.

На фото, которые обошли весь мир, мы видим Жукова справа от Хрущёва – он единственный человек в белом халате, с пышной шевелюрой, задумчиво поглаживающий свой подбородок.

Ещё одним, не менее важным экспонатом, был первый в мире микроминиатюрный приёмник

«Эра», который в различных модификациях и под разными названиями выпускался много лет, продавался во многих странах мира и производил шоковое впечатление на международных выставках.

Образец такого приёмника был подарен Никите Сергеевичу, и сделано это было совершенно необычным для советского человека способом – был просто вставлен Старосом ЕМУ В УХО – и реакция Хрущёва тоже была неожиданной – он радовался этой игрушке, как ребёнок. Трудно было придумать более доходчивое объяснение, что даст микроэлектроника простым людям.

А главный политический ход Шокина и тезис доклада Староса был таков: «Я, американский инженер, предлагаю программу работ, которая позволит советскому народу обогнать Америку в самой важной гонке ХХ века, превосходящей по своему значению и ядерную, и космическую гонку – первыми создать самые быстродействующие и самые массовые в мире вычислительные машины для обороны страны, для управления производством и просто для рядовых людей». Хрущёв поверил Старосу, задал вопрос, что для этого надо, и получил спокойный, взвешенный и хорошо подготовленный ответ: надо срочно создать новый научный и производственный Центр микроэлектроники, построить для этого центра город-спутник недалеко от Москвы, и тут же вручил Хрущёву всего один листок бумаги со скромным заголовком «Предложения по созданию…».

Бесспорно, что авторами и режиссёрами этого спектакля были два человека – Шокин и Старос, но как вдохновенно этот спектакль был сыгран актёром Старосом и каков был его результат! Хрущёв поддержал идею, поручил срочно подготовить все необходимые документы – вопрос был решён!

Всё это случилось 4 мая 1962 года в кабинете Староса, во дворце Советов на третьем этаже, в угловом помещении левого крыла, если смотреть со стороны Московского проспекта. В этом помещении произойдут в дальнейшем многие со- бытия, которые являются основным содержанием этой книги.

Но ещё удивительнее другое – всего через ТРИ месяца было подписано постановление о создании Центра с его пропиской в районе станции Крюково Октябрьской железной дороги, а 15 января 1963 года на карте появился новый город-спутник Москвы с таким уютным названием – Зеленоград. Конечно, это был прямой результат встречи в кабинете Староса. Но был в этой встрече ещё один момент, который оказался бомбой замедленного действия, и эта бомба со временем сработала. Прощаясь со Старосом, Хрущёв сказал ему, что он не исключает, что такое решение затронет интересы многих высоких чиновников, что «тебе, Филипп Георгиевич, будут серьёзно мешать, и в таком случае ты можешь звонить прямо личному помощнику Хрущёва и рассчитывать на мою полную поддержку».

Мои шефы восприняли это всерьёз, воспользовались предложением всего один раз, и, в конце концов, это привело к катастрофе.

Но случится беда только через два года, а за это время произойдёт ещё столько событий!

После отъезда Хрущёва мы по свежим следам приняли участие в обсуждении результатов и получили чёткие задания от Шокина о срочной подготовке документов. На эту работу нам были даны одни сутки, и в результате родился первый проект документов по будущему центру – организационный проект его структуры, которая составлялась весьма необычно. Мы взяли структуру нашего конструкторского бюро и на этой картинке заменили названия: то, что у нас было отделом, стало называться институтом, лаборатории были превращены в крупные отделения, группы по разработке спецтехнологического оборудования были переименованы в институт технологии машиностроения, опытные участки – в опытные заводы при институтах центра. Даже квадратик с надписью «Аспирантура» был переименован в Московский Институт Электронной Техники, под этим названием он продолжает работать и до настоящего времени.

Вслед за проектом документа мы помчались в Москву – Старос, Берг и я как младший помощник – писать, исправлять, бегать в машбюро, проверять текст и между делом вставлять какуюнибудь идиотскую идею, которая чаще всего возмущённо отметалась всей сборной командой, а иногда вдруг поддерживалась и попадала в документ.

Работа над документом проходила в маленьком, но уютном кабинете ещё одного участника встречи с Хрущёвым в лаборатории Староса, которого бесполезно искать на немногих сохранившихся фотографиях, потому что именно этот человек вёл в течение многих лет всю фотолетопись важнейших событий с участием Александра Ивановича Шокина. Это был его референт, имевший статус заместителя председателя научно-технического совета министерства, Михаил Сергеевич Лихачёв. Вход в кабинет Михаила Сергеевича был только через его приёмную, где подлинной хозяйкой и нашим вечным и добрым ангелом-хранителем в течение многих лет была его секретарь Людмила Михайловна Шестакова. Её прекрасное знание русского языка, в том числе и его бюрократической версии, прекрасный навык печатания и многократного перепечатывания важнейших документов запомнились на всю жизнь. Она имела разрешение режимных служб на подготовку документов любой степени секретности. Пожалуй, ещё более важным её качеством была абсолютная доброжелательность и стремление помочь людям. Особенно это относилось ко всем ребятам из команды Староса, к которому она относилась с уважением, особой дочерней симпатией и называла его за глаза очень уютным именем «Филиппок».

Необычным человеком был и сам Михаил Сергеевич. Он был старшим братом будущего академика, Почётного Гражданина Петербурга Дмитрия Сергеевича Лихачёва. Человек крайне энергичный и представительный, с прекрасными манерами московского барина, ухоженного, с великолепным вкусом одетого, с обязательным платочком в нагрудном кармане пиджака, а порой и с красивой тростью в руках, он казался нам человеком из какого-то другого мира. И он очень многому нас научил. Особенно ценной была наука подготовки важных государственных документов. Эту науку он сам освоил в тридцатые годы, когда работал помощником видного руководителя и организатора советской промышленности Серго Орджоникидзе. Так как Лихачёв присутствовал при всех разговорах с Хрущёвым и при подготовке к этой встрече, то он сразу включился в создание важнейшего документа.

Его методика предусматривала шлифовку документа, включавшую не менее семи версий, из которых три-четыре рождались, читались и браковались, не выходя из кабинета и приёмной Лихачева, а после этого он без малейших задержек заходил к министру, получал замечания, а после пары таких заходов документ, почти идеальный по содержанию, несли в кабинет Шокина уже вместе Старос и Лихачёв. Делались последние поправки. Завершающим действом было приготовление «бегунка».

Известны два метода согласования документа со всеми службами министерства. Это всё очень похоже на два подхода к вертикальной интеграции – снизу вверх и сверху вниз. В первом случае вам приходится договариваться со всеми управлениями и службами, а в каждом управлении порой ещё и с несколькими отделами. Потом – с заместителями министра, а потом документ поступает на стол министра. И хорошо, если заранее решено, что надо собрать все замечания, а потом принести на подпись. Чаще приходится после внесения доработок по замечаниям одного управления заново проходить согласование с теми чиновниками, кто раньше уже поставил на документ свою подпись.

Во втором случае всё гораздо проще: министр на маленьком листочке своей рукой пишет, чьи подписи его интересуют, да ещё и может добавить короткое слово «Срочно». Для любого чиновника это сигнал: если он на месте, он примет вас без всякой очереди, а если что-то в документе вызовет у него сомнение, то он сам позвонит министру, и вопрос будет согласован немедленно, может, будет тут же сделано изменение в тексте документа. Этот маленький волшебный листочек и называется «бегунок». Таким путём важнейший документ может быть рождён за один день.

Именно так и появился первый проект постановления о создании Центра Микроэлектроники в Зеленограде. Естественно, это было рамочное постановление, за ним следом создавались десятки других документов, но работа уже начиналась, и события развивались с фантастической быстротой. Постановление ЦК КПСС и Совмина СССР было подписано 8 августа 1962 года, всего через три месяца и четыре дня после визита Хрущёва в конструкторское бюро Староса!

На плечи Филиппа Георгиевича и его окружения свалилась неподъёмная задача по раскрутке нового суперпроекта. Конечно, мы были совсем не готовы к такому развороту событий. По прошествии многих лет понимаешь, что совершенно обоснованным было появление следующего постановления, которым для руководства проектом была введена должность заместителя председателя ГКЭТ.

Ф.В. Лукин

На эту должность был назначен крупнейший специалист в области создания радиотехнических комплексов оборонного назначения Фёдор Викторович Лукин.

Вскоре А.И. Шокиным был подписан приказ о назначении Лукина на должность директора Центра со статусом заместителя Шокина, а Старос был назначен его заместителем по научно- технической части с сохранением за ним поста начальника КБ-2 в Ленинграде.

Этот день, восьмое февраля 1963 года, стал ещё одним чёрным днём в судьбе Староса. Стало ясно, что его надежды стать полноправным руководителем этого проекта полностью провалились.

Чтобы всё было ясно, скажу сразу, что, по моему мнению, Старосу было не по силам развернуть строительство, обустройство и развитие Центра и его неотъемлемой части – нового города Зеленограда.

У него для этого просто не хватило бы жизненного опыта, знания механизмов государственного управления, связей и умения выстраивать отношения в государственных и партийных органах, наконец, просто многолетних дружеских связей с людьми равного положения в советской иерархии – для этого надо было пройти вместе с этими людьми большую часть своей жизни. А ведь ещё надо было вести серьёзные работы в Ленинграде – слишком много авансов было выдано, многое достигнуто, ещё большего предстояло добиться годами тяжёлого труда. Поэтому считаю, что решение было правильным.

Так почему же Старос был убеждён, что именно он будет у руля Центра? Боюсь, что он решил, что его назначил лично Хрущёв, а значит, так тому и быть.

Случилось ещё одно событие, которое утвердило уверенность Cтароса в прочности достигнутых успехов. Вскоре после посещения КБ-2 Хрущёв пригласил Староса в свой кабинет в ЦК, где в скромной, я бы сказал, в обыденной обстановке Старос был принят в члены партии. Не пройдя обсуждения в первичной партийной организации, без прохождения кандидатского стажа и, что самое ужасное, без ведома ленинградского Обкома партии. Да ещё и партийный билет ему был вручён совершенно необычный, он имел номер из первой десятки, где самый первый номер принадлежал Ленину и сохранялся при любых заменах партийных документов. Такой билет не имел ни один партийный руководитель, включая первых лиц. И без того сложные отношения с местными партийными органами были испорчены у Староса безвозвратно.

Очень скоро Старос понял, что решение о его назначении на второе место в управлении Центром окончательное, и вынужден был с этим смириться. Однако всё это оставило незаживающую рану, и отношения Староса и Лукина не очень складывались. Мне точно известно, что Фёдор Викторович прекрасно понимал потенциал Староса и делал всё возможное, чтобы выстроить отношения с ним, но успеха не добился. В это время происходило формирование рабочей структуры Центра, выбирались варианты решения принципиальнейших проблем, на этом этапе различие мнений является процессом не только неизбежным, но и совершенно необходимым и даже плодотворным. При этом самым плохим аргументом в дискуссиях и, особенно в спорах с самим собой, является уязвлённое самолюбие. А вокруг хватало людей, которым хотелось сыграть на противоречиях, поссорить Староса с Лукиным.

Этот тяжёлый период в жизни Староса и всей его команды подробно описан в воспоминаниях Эрика Фирдмана. Эрик все эти тяжёлые месяцы был рядом со Старосом и знает лучше других, как всё происходило. Он был знаком с Фёдором Викторовичем ещё до его назначения в Зеленоград, Лукин знал о близких отношениях Эрика со Старосом, так что получилось, что Эрик выступал парламентёром в этой бессмысленной необъявленной войне. Ему Лукин передал содержание своего разговора со Старосом, которому он пытался объяснить, что для него, Лукина, очень важно, чтобы Старос взял на себя руководство всей технической частью проекта, постановкой исследований, выбором направлений работ. Ведь самому Лукину предстоял титанический труд по организации строительства, решению вопросов со всеми верхами, обеспечению коллективу «принципа наилучшего благоприятствования» во всех многочисленных инстанциях, о существовании некоторых из них Старос вообще не знал. Эрик приложил много усилий, пытаясь уговорить Староса смириться с неизбежным, но все попытки были безуспешными. «Всё или ничего», – можно было прочитать в его глазах.

Началась планомерная работа по созданию коллективов институтов в Зеленограде. КБ-2 передало свои установки вакуумного напыления. Даже недруги Староса признают, что это позволило сэкономить два года при освоении технологии гибридных схем. Распоряжение о передаче этих установок является единственным документом, подписанным Старосом как заместителем директора по научно-техническим вопросам вскоре после официального оформления приказом министра начала работы нового НИИ.

Радикально была решена проблема освоения микроприёмника, разработанного в КБ-2, и его модификаций: из КБ-2 была переведена группа разработчиков этого необычного изделия. Отработанные в КБ-2 принципиально новые технологические процессы незамедлительно и беспрепятственно передавались во вновь создаваемые институты. Ветераны вспоминают, что как только появился новый Институт материаловедения, ему был передан процесс приготовления позитивного фоторезиста, самодельная установка его нанесения, а создатель этого важнейшего материала для микроэлектроники, доцент Ленинградского Технологического института М. Динабург, перешёл на работу в этот новый институт, где и возглавил все работы по фоторезистам.

На двух предприятиях Центра было освоено производство ферритовых интегральных кубов памяти, которое продолжалось там многие годы, обеспечив комплектацию нескольких поколений бортовых машин для космических программ. Инженеры из новых институтов проходили стажировку в КБ-2, кроме сложных и оригинальных технологических установок передавалась технологическая оснастка вплоть до микропаяльников и прочей мелочи, без которой не освоишь новое сложное изделие!

Старос разрывался между Зеленоградом и Ленинградом, где в это время решалась судьба первой в стране микроминиатюрной бортовой машины УМ-2. Начались её госиспытания, жесточайшая битва с конкурентами, постоянно требовавшая присутствия главного конструктора. Появилась трещинка в отношениях между Лукиным и Старосом, кто-то её расширил, и процесс пошёл. Судя по всему, особой остроты он достиг в конце лета 1964 года, потому что именно в это время Берг стал уговаривать Староса воспользоваться предложением Хрущёва и обратиться к нему за защитой. Единственный человек, кто знал о таком намерении шефов, был Эрик Фирдман, и он подробно написал об этом в своих англоязычных воспоминаниях. Он использовал всё своё влияние на Староса, чтобы отговорить его от такого рискованного шага, но сумел только добиться не отправлять письмо Хрущёву, а подождать возможной встречи, которую помощник Хрущёва обещал организовать после возвращения Никиты Сергеевича из отпуска, который он по обыкновению проводил в Пицунде. Но всё же Берг сумел уговорить Староса, письмо было отправлено, Хрущёв даже получил его, но ознакомиться не успел и положил в свой сейф, чтобы прочитать после приезда. А дальше – просто судьба: из отпуска он вернулся прямо на заседание ЦК, где был освобождён от поста Первого секретаря, и сейф открывал уже вновь избранный секретарь, Леонид Ильич Брежнев.

Он и прочитал письмо, где была одна фраза, которая решила всё: «Вы были правы, дорогой Никита Сергеевич, что нельзя доверять министрам». Письмо с жёсткой формулировкой «Разобраться с товарищами» было передано по принадлежности – министру Шокину, а также партийному руководству Ленинграда, которое давно подбирало ключи к Старосу.

Дальше всё пошло по накатанной дорожке. В декабре 1964 года была назначена Коллегия с единственным вопросом повестки дня – о работе КБ-2. Была назначена комиссия по проверке технической и хозяйственной деятельности руководства КБ-2. Накопали, как водится, кучу мелочей, но было и серьёзное нарушение, связанное с работами по программе создания первых микроэлектронных бортовых машин УМ-2: только шестой вариант машины оказался работоспособным и прошёл все испытания. Но вина была не в том, что пять машин оказались негодными – на них отрабатывались новые идеи и варианты.

К моменту разбирательства машина под заводским номером шесть успешно прошла все испытания и была принята Государственной комиссией. На столе министра лежал акт госиспытаний со словами: «Первая. Оригинальная. Рекомендовать…» По привычке, эти важные слова Александр Иванович подчеркнул карандашом.

Вина была в том, что пять неудачных машин не были своевременно оформлены к списанию и продолжали «висеть» на балансе КБ-2, ухудшая финансовые результаты работы коллектива.

Подготовку проекта своего доклада на заседании Коллегии Старос поручил Эрику и мне. Кроме того, содоклад готовил Виталий Вальков, который в то время был секретарём партийной организации ЛКБ, что делало особенно сложным выбор правильной позиции – естественное желание защитить своих шефов и весь коллектив, в котором он состоялся как инженер, с обязанностью признать общую ответственность руководства КБ и партийной организации, дать принципиальную оценку всему случившемуся. Другими словами, надо было посыпать голову пеплом и каяться. В целом настроение у всех было тяжёлым, но все были готовы биться до последнего.

На Коллегию Старос взял только Берга, Валькова и Фирдмана, так как было ясно, что именно вопрос о Зеленограде является самым главным, и потеря этой хрустальной мечты стала неизбежной. Не было уверенности, что удастся сохранить своё положение в КБ-2, а может и просто сохранить эту организацию. Но бойцовский дух всё же не был утерян. Была готовность биться до конца. Ожидания оправдались, избиение было жестоким. Однако, когда страсти накалились до предела, когда все самые жестокие обвинения были провозглашены, а штатные палачи заняли места рядом с гильотиной, великий режиссёр Шокин неожиданно повернул ход Коллегии.

Он привлёк внимание её членов к тому, что «несмотря на отмеченные ошибки, недостатки в работе, мы помним большой вклад, который внесли товарищи Старос и Берг в работу электронной промышленности, мы должны дать им возможность исправить свои ошибки». Коллегия решила отстранить Староса и Берга от участия в работах по созданию Центра и провести расширенный партийно-хозяйственный актив в КБ-2.

Шокин выпорол непослушных, как мальчишек, но сохранил их для электронной промышленности и для себя, сохранил коллектив КБ-2 и его руководителей, он хорошо знал им цену, и ещё раз защитил нас всех от нападок партийного руководства Ленинграда, но эта защита была несоизмерима с той, которую имело КБ-2 в пору Хрущёва. Не меньшей бедой была для Староса потеря личного доверия со стороны Шокина.

Сразу после памятной Коллегии был проведён в огромном актовом зале НИИРЭ партийно-хозяйственный актив, где министерство представлял первый заместитель министра К.И. Михайлов.

Партийное руководство Ленинграда тоже было представлено на высочайшем уровне. Все участники побоища не забывают этот день всеобщего унижения коллектива и его руководителей, у которых, конечно, хватало недоброжелателей внутри коллектива, но абсолютное большинство чтило их как людей и как выдающихся инженеров.

Мы запомнили и переполненный зал, и истерические выступления гостей и властей. И огромный стол президиума, покрытый зелёной скатертью. И маленького Староса, которому даже не нашлось места за столом президиума – он сидел рядом на приставном стуле, поникший и сломленный.

Никто из всего коллектива не выступил с нападками на Староса. Были только выступления в его защиту. Резкие, порой возмущённые, они вызвали злобу у всех, кто приехал унизить Староса, особенно у представителей городских партийных инстанций. Я запомнил выступление одного из наших конструкторов, Миши Степанова, отставного флотского офицера, члена партии и человека со взрывным характером. Когда замминистра, ведущий актив, грубо прервал Степанова, тот вынул из кармана свой партийный билет и сказал тихо, но так, что услышал весь зал: «А вы, товарищ, на меня не кричите, ваш партийный билет не толще моего!» – и спокойно ушёл с трибуны.

Я тоже не выдержал, попросил слова и сказал всё, что думаю про мнимый ущерб, который нанёс стране коллектив и его руководители. На другой день Берг рассказал мне, что сразу после окончания актива инструкторы оборонного отдела Обкома КПСС потребовали моего исключения из партии как политически неграмотного человека. Я сказал Бергу, что положение слишком тяжёлое, может, надо пойти на такие жертвы, но сохранить главное – коллектив. Вот каков был его ответ: «Запомните, Марк Петрович, мы никогда не предадим верных нам людей». И я запомнил это на всю жизнь.

Старос после этой битвы на полгода попал в больницу, но сумел себя побороть, хотя, я думаю, многое в своей жизни переосмыслил ещё раз. Коллектив КБ-2, быть может, выиграл от всего происшедшего: нам вернули нашего руководителя, который полтора года жил в поездах между Москвой и Ленинградом. Так закончилось наше участие в рождении Научного Центра, но не в становлении советской микроэлектроники!

Старос проработал после этих событий в команде Шокина ещё девять лет. Конечно, прежняя близость в отношениях была утрачена, но Шокин всегда помнил, что у него работает команда Староса. Непокорная, нестандартная, но такая, которую можно привлечь к решению самых острых задач, создать для них самостоятельные производственные мощности для развития твёрдотельной микроэлектроники, реализации пилотных проектов вычислительных систем на основе новейших достижений микроэлектроники, а также обеспечить запуск в серийное производство всех технических заделов, огромный пласт которых накопился за предыдущие годы.

Не остановилось развитие электронной промышленности и после вынужденного ухода из неё Староса. Хотя трудно представить, какие новые достижения были при этом потеряны. Работало всё министерство в крайне тяжёлых условиях, многие проблемы стали понятны мне намного позже, когда появилась возможность сравнить историю нашего развития с тем, что происходило в мировой электронике и как глубоки были причины нашего нарастающего отставания от передовых стран мира – Америки, Японии, а потом и Южной Кореи и Европы.

Понять всё это помогает книга, написанная сыном Александра Ивановича, Александром Александровичем Шокиным, и носящая необычное название – «Министр невероятной промышленности СССР».

Эта НЕВЕРОЯТНОСТЬ проявилась, в первую очередь, в том, что создание микроэлектроники во всём мире производилось в теснейшей кооперации компаний всех стран, которые, конкурируя между собой, в итоге создавали уникальное оборудование, современнейшие высокочистые металлы и химикаты, оптико-механическое, термическое   и измерительное оборудование, и многое другое.

Советская электронная промышленность создавала новое направление практически в полной изоляции. Это заставило наших электронщиков всё делать самим, не только без участия признанных лидеров мировой индустрии, но зачастую и без возможности привлечь отечественные предприятия. Четверть века Александр Иванович руководил Министерством электронной промышленности, и эти годы воистину были героическими. Писать об этом вскользь, между делом, было бы просто недостойно его памяти, но слишком тесно связана судьба моих учителей Староса и Берга с его личностью как талантливого инженера, организатора промышленности и истинного провидца. Несмотря на все неурядицы, случавшиеся конфликты, их объединяло то огромное дело, которое они начали в нашей стране, – создание современной микроэлектроники. И никому не дано пытаться делить их вклад в эту работу, одобрять или осуждать их отношения – каждый сделал всё то, на что был способен.

Свою маленькую «Шокиниану» я закончу цитатой из последней главы книги, написанной сыном министра, который тоже много лет проработал в электронике и отлично знал все проблемы, которые мучили его отца, особенно в непростые перестроечные годы:

«Было ещё одно обстоятельство, вызывавшее у Александра Ивановича чувства озабоченности и разочарования: в зеленоградском Научном Центре, да и в целом в микроэлектронике, отставала научная школа…

Системщики, стоявшие у её истоков в промышленности, – Ф.В. Лукин, Ф.Г. Старос – довольно быстро отошли от активной работы в Зеленограде…»

Время расставляет всё по своим местам, и эти три фамилии – Шокин, Лукин и Старос – упомянуты в одном абзаце человеком, в чьей искренности невозможно усомниться!

Далее

В начало