Печатается, с разрешения Петроградского Института Книговедения, по подлиннику, хранящемуся в архиве проф. С. А. Венгерова. — Первоначально «Автобиографическая заметка» была опубликована в «Русск. Слове» 1913 г.,65; см. также «Русск. Литерат. XX веха» пол сел. С. А. Венгерова, М. 1914 г., т. I, стр. 288— 294 и «Полное собрание сочинений Д. С. .Мережковского», т. XXIV. Москва. 1914 г. стр. 109—116.

«Я воспитывался в (петербургской) 3-й классической гимназии. То был конец семидесятых и начало восьмидесятых годов,—самое глухое время классицизма: никакого воспитания, только убийственная зубрежка и выправка. Директор—выживший из ума, старый немец Лемониус, очень похожий на свою фамилию. Учителя—карьеристы. Никого из них добром помянуть не могу, кроме латинского учителя Кесслера, автора известной грамматики; он тоже добра нам не делал, но, по крайней мере, смотрел на нас глазами добрыми.

С товарищами я мало сходился: был нелюдим и застенчив. Несколько ближе — и то не очень—сошелся с Евг. Соловьевым впоследствии публицистом и критиком (теперь уже покойным); но и с ним—не по сходству, а по противоположности: он был скептик, я уже и тогда немного мистик.

Лет 13-ти начал писать стихи. Помню две первые строчки первого стихотворения:

Сбежали тучки с небосвода,
И засияла в нем лазурь.

Это было подражание «Бахчисарайскому фонтану» Пушкина. Тогда же написал первую критическую статью, классное сочинение на «Слово о полку Игореве», за которое учитель русского языка Мохначев поставил мне пятерку. Я чувствовал такую авторскую гордость, которой потом уже никогда не испытывал…

В последних классах гимназии я увлекался Мольером и составил из своих товарищей «мольеровский кружок». Ни о какой политике у нас и речи не было, что не помешало мне получить однажды повестку из III-го Отделения. Нас всех пригласили в известное здание у Полицейского моста, допрашивали и ни за что не хотели поверить, чтобы мальчики 16—17 лет не занимались «свержением существующего строя». Если меня не арестовали и не выслали,—я этим обязан только положению отца. Мать сумела скрыть от него это происшествие.

Я продолжал писать стихи. Отец гордился ими, отдавал их перепи¬сывать и показывал знакомым. Кажется, в 1879 г., когда мне было лет 14, он повез меня в-Алупку, к 70-летней старухе гр. Елисавете Ксаверьевне Воронцовой. Я не знал, что имею счастье целовать ту руку, которую полвека назад целовал Пушкин.

В Петербурге, в 1880 г., познакомившись у гр. Толстой, вдовы поэта, с Достоевским, отец повез меня и к нему. Помню крошечную квартирку на Колокольной, с низенькими потолками, тесной прихожей, заваленной экземплярами «Братьев Карамазовых», и почти такой же тесный кабинет, где Федор Михайлович сидел за корректурами. Краснея, бледнея и заи-каясь, я читал ему свои детские, жалкие стишонки. Он слушал молча, с нетерпеливою досадою. Мы ему, должно быть, помешали.
- Слабо, плохо, никуда не годится, — сказал он, наконец: — чтоб хорошо писать, — страдать надо, страдать
- Нет, пусть уж лучше не пишет, только не страдает! — возра¬зил отец.

Помню прозрачный и пронзительный взор бледноголубых глаз, когда Достоевский на прощанье пожимал мне руку. Я его больше не видел и потом вскоре узнал, что он умер.

Тогда же познакомился я с С. Я. Надсоном, кадетом Павловского военного училища, и полюбил его, как брата. Он был уже болен наслед¬ственной чахоткой. Постоянно говорил о смерти. Мы много спорили с ним о религии. Он отрицал, я утверждал.

Надсон познакомил меня с А. Н. Плещеевым, секретарем «Отече¬ственных Записок». Помню мелькающие в дверях соседней комнаты худые, острые плечи, зябко укутанные пледом, похожим на старушечий платок, хриплый, надорванный кашель и неистово рычащий голос М. Е. Сал¬тыкова.

Первое стихотворение я напечатал, кажется, в 1882 г., в «Живопис¬ном Обозрении», у Шеллера-Михайлова; потом стал печатать в «Отече¬ственных Записках».

Окончив гимназию в 1884 году, я поступил на историко-филологический факультет петербургского университета. Университет дал мне не¬многим больше, чем гимназия. У меня так же не было школы, как не было семьи».

Далее >>
В начало