Венгрия
Будапешт проезжал дважды, но не было возможности прочитать этот город «медленным чтением». Цели были далеки от просмотра достопримечательностей. Сорок пять лет назад (1968) я служил в Южной группе войск Советской армии. В памяти остались размытые картины, в достоверности которых уже не совсем уверен, — широкий Дунай с водой желтоватого цвета, набережные не гранитные, как в Петербурге, а на другом берегу — здание парламента, — символ Будапешта, как наша Петропавловская крепость. Название — связка двух слов Буда и Пешт. Когда-то здесь были два города с такими названиями, потом они слились в одно, как и сами города.Давно уже я утолил свою страсть к путешествиям, но если случится когда-нибудь, и будет выбор, я непременно отправлюсь в Будапешт, рассмотрю его внимательно. Потом сяду на электропоезд и приеду в Сольнок. Там от вокзала надо дойти до костела, это километра два. Дальше дорога уводит немного вправо, оттуда через полчаса доберемся до нашей части. На КПП у входа часовой, узбек (у нас их было много), спросит с завистью и тоской — ну как там у нас, в Союзе? — Я не скажу ему правду…

* * *

С Венгрией меня связывают не только два года жизни, в 70-ых у них был сильный кинематограф. Марта Месарош, Золтан Фарби, Иштван Сабо — это имена, которые помню. Года два назад порылся в Интернете, выписал с десяток хороших фильмов, которые когда-то смотрел, чтобы купить их на дисках. Отправился на городской рынок, где это продают, и где есть все — от классики до ширпотреба. Но такие имена и названия никто из продавцов не слышал.

* * *

2013 г. Невестка вернулась из Венгрии. Приехала к нам, я ее приветствовал по-венгерски: «Йонапоткевано, ходь ван. Шор, бор, паленка?». — Паленка, — подхватила она (это венгерская водка). Потом на большом экране показывала фотографии. Смотрел и слушал с интересом. Удивило, что русских там сейчас не любят, в отличие, например, от Чехии. Я знаю другую Венгрию, где к русским относились с уважением и почтением, как к богатому «старшему брату». Страна была бедная, захолустная, но очень приятная. По рассказам сложилось впечатление, что она такой и осталась — небогатая и опрятная, как ныне наша Белоруссия.

Венгерские страницы >>

Польша
В советское время было много хорошего польского. С удовольствием смотрел польские фильмы. Очень популярен был фестиваль эстрадной песни в Сопоте. Писатель-фантаст Станислав Лем — один из тех, кто сформировал мое мировоззрение, которое существует и до сего дня. Польская культура была менее скована идеологией, чем советская, поднимала многие вопросы, для нас запретные. Социалистическая Польша не стала атеистической, из Польши вышел римский папа Иоан Павел Первый. В общем, поляков в целом я воспринимал как народ интересный, приятный, достойный.

В 1987-ом был в Смоленске, в командировке. Каково же было мое удивление, когда в разных местах города слышал нелицеприятные отзывы о поляках. За два дня это случилось раз пять, причем упоминались они как-то между прочим, разговоры были вовсе не о поляках. Это уже не была случайность, у Смоленска какие-то свои претензии к Польше. Какие — так и не выяснил, но понимаю, что очень давние. Сейчас Польша где-то далеко-далеко…

* * *
Я занимаюсь путешествием во времени, отправляюсь в прошлое, погружаюсь в него. В период своей юности я тоже любил путешествия во времени, но тогда это было будущее, любил «научную» фантастику, любил мечтать. Это было лет до 16-ти. А нынешний период можно отсчитывать с возраста 58-59 лет. Что бы мы ни говорили, душа меняется со временем. Может быть, не душа, только некоторые ее стороны. С душой вообще все непонятно, такое впечатление, что каждый человек ее определяет по-своему. Крайние материалисты говорили о призрачности самого понятия, что оно имеет только поэтический смысл, как метафора психического состояния. Есть материя, и есть ее свойства. «Материя первична, душа вторична» (если вообще есть о чем говорить).

Мои представления о душе сформировал польский фантаст Ст.Лем. В молодые годы я симпатизировал Польше, она была вся советская, но не очень. Збигнев Цибульский («Пепел и алмаз») — загадочный персонаж, убийца, террорист, но приятен. Анна Герман, Болеслав Прусс, кабачек «12 стульев», Збигнев Войтыла, в конце 70-ых — «Солидарность». Польша была рассадником нового, интересного, прогрессивного. И над всем этим возвышался философ Станислав Лем. Вся моя юность и молодость прошли под культурным влиянием Польши.

Социалистическая Польша была интересна тем, что она не порвала с христианством, на ее культурный полях уживались социалистическое и вселенское. И как бы мы ни отвергали социализм, была приятна надежда на то, что это все-таки не заблуждение человечества, не зигзаг цивилизации, а просто безобразное исполнение ее объективных устремлений. Культурная Польша пыталась понять человека во всех его проявлениях без резкой конфронтации. В «Сумме технологии» Лем говорил о религиозных понятиях, приводя для их объяснения простые «материальные» предметы. А Зенон Косидовский познакомил меня с высокой художественной стороной Библии. Я остался материалистом, но это материализм «по-польски». Любовь физическая, метания души, социализм, — все польское было без купюр, как будто она была за пределами границ стран Варшавского договора, имела самостоятельное правительство, не было цензуры, и не стояли на окраинах польских городов советские воинские части. Мне очень жаль, что после прощания с социализмом Польша куда-то пропала с культурной карты мира, хотя может быть, я просто перестал о ней слышать.

Эксистенциальный парадокс С.Лема
Некая далекая планета постоянно проходит через поток метеоритов, настолько плотный, что вероятность погибнуть от камушка с неба очень высока. Но все прочие условия благоприятны, жизнь зародилась и породила разумные существа, по-нашему, людей. Их технологии продвинулись далеко. Все было хорошо, вот только метеориты постоянно кого-то убивали. Люди научились с этим бороться — создали банк информации, научились сканировать мозг каждого человека и постоянно обновляли электронные копии. Когда случалась неприятность, информацию извлекали, по ней быстро синтезировали точную «материальную» копию погибшего и водворяли на место.

Здесь возникает вопрос о соотношении клона и оригинала, — Если они никак не различаются, ни физически, ни духовно, то можно ли говорить о том, что это тот же самый человек? Или все-таки другой, тот, первый умер, а воскресший — что-то вроде родственника погибшего. Религия говорит однозначно — другой, душа не сводится к совокупности молекул, она ушла, как говорится, в мир иной. Копию можно сделать не одну, и синтезированные близнецы — это явно люди разные с одинаковой судьбой.

Я применил этот сюжет к другой ситуации. Мне показалось, что иметь информацию о каком-то месте и реально побывать на нем, — похожий случай, т.к. через некоторое время обнаружить формальные различия будет невозможно, останется только мысль: «Я там был», и больше ничего.

Япония
Японская культура (если не ошибаюсь) — ветка культуры китайской. До середины 19-го века страна была закрыта, варилась «в собственном соку». Проснувшись и за полвека освоив европейские технологии, отправилась искать свое место под солнцем. Рядом был дремлющий Китай, который без больших проблем, по-родственному, она взяла себе. А на севере была дикая, почти не охраняемая территория, принадлежащая какой-то далекой России. Взяла у нее Япония, что захотела, дальше не пошла, ничего интересного не увидела.

Южный Сахалин для японцев был слишком суровый край, его осваивали подневольные корейцы, которых туда депортировали японцы. Потеряв Сахалин, они ушли, а корейцев бросили, оставили России.

Япония открыта для восприятия любого другого, ее не слишком сковывают национальные догмы. В итоге получилась неплохая культурная икэбана, где есть цветы японские и европейские.

Японцам чуждо христианское принижение плоти, по нашим меркам, они уделяют ей большое внимание. Соответственно, о телесном знают больше, — о проявлениях тела и об управлении им. О духовной любви мы скажем лучше, а о телесной, наверно, интереснее послушать их. Впрочем, в России «природное начало» тоже велико.

Был фильм про гейш, точнее, про японскую культуру. Оказывается, сцены близости у них не считаются экстримом. А вот поцелуи — это очень интимно, оберегается и скрывается. Психолог предложил скульптуру Родена «Вечная Весна» и просил закрыть самые интимные части тела. Японцы забинтовали головы целующихся молодых людей, оставив обнаженные фигуры.

* * *

Рассказывала бабуся из деревни (Афанисьева П.А.). После русско-японской войны (1905) вернувшиеся крестьяне привезли с Дальнего Востока японских красавиц, которых взяли там в жены. — Маленькие, тонкие, хрупкие, — никто из них не выжил. В деревне надо пахать не хуже мужиков, японки не смогли, так и не приспособились к русской жизни. (16.10.2013)

* * *

Япония далека, но почему-то много ее у нас. Наверно, Россия завидует Японии, у которой получилось вобрать в себя восточное и западное, и сохранить японское. А у нас как-то плохо приживается и то и другое, российское все вытесняет, или изменяет до неузнаваемости («цветок шиповника в России теряет цвет и запах свой»). «Штабс-капитан Рыбников» Куприна меня когда-то поразил, в частности, тем, что рассказчик никак не мог однозначно идентифицировать черты человека как русские или как японские (социальный образ был однозначно русским). На днях Сергей, когда готовился праздничный стол, поставил на него небольшой стаканчик с палочками, они прилагаются к суши, которое он иногда заказывает с доставкой на дом. Я отказываюсь от такой трапезы, говорю, что патриот русской кухни, мне ближе наша пицца или наш киш-миш с рахатлукумом. И вчера тоже возражал — зачем нам японское. Но среди гостей оказался человек, который по долгу службы часто бывает в Китае, он обратил на палочки внимание и показал виртуозное владение этим инструментом. Европа от нас отвернулась, — все дружно идем на восток!

Петербург
«А за окном все в серых тонах…»
- Узнаю свой город. Мне кажется, Петербург надо показывать приезжим не в солнечную погоду и даже не в белые ночи, но глубокой осенью, когда сыро, темно и холодно. Черный асфальт, черные небо и Нева, серые здания, редкие прохожие, фонари, — именно таким я знаю, вижу и люблю свой город.

Я живу в городе с библейским именем. Когда-то Petro Prima назвал свой город не в честь себя (а мог бы, по-царски), но в честь святого тезки.

Мое детство, юность и потом еще два десятка лет прошли в Ленинграде. Это не Петербург нынешний и не столица Российской империи, это немного другое. Того города нет, он остался лишь в памяти, на фотографиях и в песнях («Слушай, Ленинград, я тебе спою задушевную песню свою…»). Тот город был менее ухожен, меньше по территории, но был уютнее. Во всяком случае, мне так показалось недавно, когда вечером оказался на Неве. Все хорошо, красиво, здания подсвечены и сверкают во всей своей красе. Но мне показалось в этом буйстве света и цветов что-то ненатуральное, какими бывают красивые декорации. Я помню другой город, он чем-то похож на этот, но он был по-другому красив. Возможно, не хватает тайны (это я про подсветку). Раньше здания освещалась фонарями, не прожекторами, часть здания была видна, а верхняя скрывалась во мраке ночи. «Ночь, улица, фонарь..» — Это не про сегодняшний Петербург, сами фонари сейчас теряются в буйстве света, ночь отступает. Много людей, много машин, — шумно светло и весело. Нет тишины, мрака, метафизики, нет Петербурга Достоевского… Конечно, все это не более, чем мое «старческое брюзжание». Представляю, как воспринимала старая петербургская интеллигенция городское строительство после революции. Только из-за этого можно было застрелиться!

* * *

Лет 40 назад я прочитал Достоевского «Преступление и наказание». Роман заворожил, я видел свой город, показанный в мелких деталях. Видел его, как и автор, изнутри, — не фасады, не блистательные проспекты, но в стороне от них, углубившись метров на 50-100 во двор. Видел и чувствовал Раскольникова, узнавал свои собственные мысли в его речах и ощущениях. Это было путешествие вглубь человека сквозь его внешний фасад.

* * *

«Город Белых ночей» и «Город Солнца». Есть что-то общее в этих названиях. Только солнце у нас «за кадром», непрямое. Если характеры от климата зависимы, то у нас должно бы быть все размытое, неяркое, нерезкое, в тумане. Возможно, так оно и есть, но это же не по-русски! Петербург — не русский город. И название нерусское. Когда его возвращали после Ленинграда, Солженицын настойчиво предлагал другое — «Петроград», «Свято-Петроград» (это если хотите оставить в названии имя святого). Его не послушались, и правильно. Иначе было бы не возвращение имени, а переименование. Петроградом город был совсем недолго. Помню дискуссии на эту тему в 91-ом. Один из популярных аргументов противников переименования — «посмотрите, в каком состоянии город!, мы не доросли до такого названия! Так говорили прокоммунистически настроенные граждане. Оппоненты (я был в их числе) возражали — вы принижаете святость Ленина! Ленинград соответствует более низкому, чем Петербург? В то время, действительно, «Петербург» звучало высоко и по-старому романтично, название вызывало из памяти 19-ый век, столицу Российской империи, расцвет культуры. А Ленинград — простое, понятное, родное, близкое, осязаемое, и звучало благозвучно. Но мы хотели в Петербург, как хотят сейчас украинцы в Европу. Я их понимаю, но понимаю также, что они ошибаются. В этом смысле хороший пример — Китай. Они не ушли на Запад, они его впустили к себе в той мере, в которой это можно допустить. После войны то же самое сделала Япония.

* * *

Внутреннее и внешнее
Есть имидж и есть внутренняя сторона, изнанка. В детстве я жил на тихой темной улице. А рядом был сверкающий огнями Невский. Но когда я заходил в какой-нибудь двор Невского проспекта, удивлялся убогости и грязи. Детское сознание протестовало, считало, что так не должно быть. Прекрасное, сколько в нем ни копай и какой стороной ни крути, не должно терять своей прелести. В метро удивлял контраст между блистательными станциями и грубым темным туннелем, начинающимся сразу за пределами станций. Видимо, советское, с его мечтой о равенстве вошло в мою душу и требовало воплощения во всем. Хотел предположить, что такова природа вещей, но это неверно, природа тоже только притворятся красивой.

«Снаружи мир прекрасный,
он зелен, светел, бел,
но смерть и тлен увидел,
кто вглубь его глядел».

И везде за пышными фасадами, обрамленными красивыми словами, я наблюдал убогое. Такова была действительность

И вот недавно побывал в одном знакомом дворике, и не узнал его. Дизайнер поработал хорошо. Газончики, цветы, скамейки, ободранные стены превратились в фасады или рисунки. Весь этот квартал теперь занимают офисы. Внутреннее перестало быть внешним и стало красивым. Я думаю, что действительная революция в сознании совершится тогда, когда красивым будет не только внешнее, но и внутреннее, закрытое от посторонних глаз. Нет уверенности, что это принципиально возможно. Сомневаюсь, хотя еще сто лет назад великий пролетарский писатель М. Горький говорил словами своего героя: «в человеке все должно быть прекрасно, — и лицо, и одежда, и душа и мысли». М.б., это он повлиял на то, что я равнодушен к имиджу, понимая сказанное немного иначе — «в человеке все должно соответствовать друг другу, и слова, и дела, и душа и мысли». И если не удается что-то вытянуть наверх, то и остальное не должно отрываться. Европа в этом смысле более преуспела, она разбирает свои задворки и пытается вытянуть все, что можно. Нам до этого далеко. Я думаю, что и Украине далеко, как бы ни хотелось ей ускорить свои естественные процессы. Можно было бы отдаться, но никто не возьмет, слишком она велика. Потому не думаю, что она далеко и навсегда оторвется от России (если, конечно, сама Россия будет существовать, в чем тоже уверенности нет).

Говорят, петербуржцы снобы. Я этого не ощущаю. Вообще-то Россию я знаю больше «со стороны», не часто бываю в ее краях. И когда в 1971-ом впервые приехал в Калининскую область, мне все очень понравилось. Ни Петербург, ни Москва — не Россия. По собственным ощущениям, Петербург — западный город, Москва — азиатский.

Однажды в далеком городе остановился в гостинице, в двухместном номере. Сосед был из города Киров (теперь он называется Вятка). Меня поразила интеллигентность и образованность человека из провинции. Вероятно, я что-то сказал по этому поводу, на что он ответил примерно так. — Вам в стольном городе меньше надо прилагать усилий, чтобы «быть на уровне», достаточно просто ходить по улицам Ленинграда, чтобы понимать и чувствовать гармонию. Но потому у вас многие и не прилагают никаких усилий. У нас не так. От рождения, от окружения ничего не дается, и усилий надо затратить немало, чтобы добраться до «верхних культурных слоев». В итоге, мы уходим далеко, и часто дальше вас. Когда начинаешь движение при большом разгоне, остановиться трудно.

Было в моем удивлении проявление «петербургского снобизма», который, надо признать, существует, хотя я и пытаюсь от него отмежеваться.

* * *

Я противник глобальных градостроительных проектов, город должен развиваться естественно, проблемы решать по мере их возникновения. По той причине, что мы не можем смотреть далеко вперед, непременно ошибемся, а архитектурные ошибки исправить нелегко. Как-то прочитал, что Москва исключена из списка ЮНЕСКО интересных в архитектурном отношении городов. Москву златоглавую, о которой говорила Цветаева, уже давно никто не видел. Я ретроград и консерватор, особенно, в архитектуре. Однако, мой фатализм происходящие изменения принимает как необходимое.

Не так давно прошли у нас битвы на полях архитектуры. Газпром на Неве напротив Смольного предполагал построить 100-метровую башню. Район строительства — никакой, при царе там вообще еще ничего не было. Даже в моем детстве не было, приезжал туда на большую свалку радиозавода, где можно было найти много интересных деталей для самодельного транзисторного приемника. Для Газпрома снесли несколько не очень старых зданий советской постройки, но тут вдруг стала выступать общественность, — «облик города исказится». Я очень плохо отношусь к мнению общественности, оно легко формируется (любым хорошим политиком-артистом), а сама общественность обычно ничего не понимает по обсуждаемому вопросу и понимать не хочет. Есть много структур — архитектурных, строительных, культурных и властных, которые должны все это профессионально рассмотреть, обсудить и решить. Народу «с улицы» там делать нечего. Газпром у нас не прошел. И вот уже несколько лет стоит на месте несостоявшихся небоскребов и башни забор, охраняющий пустую территорию.

* * *

Территориальное и национальное во многом совпадают. «Национальные особенности» — следствие территориальных. Когда-то давно читал статью на эту тему. В ней, насколько помню, были такие влияния: звуки окружающего мира — музыка — язык. У русского степная музыка, язык равнины, с горцами им говорить трудно. Они жили на восточно-европейской равнине, потом как-то преодолели Урал, а дальше — опять знакомый ландшафт, — Западно-сибирская низменность. Вот как на Алтай и на Кавказские горы забрались, — не понятно, да и Крым какой-то не по-русски холмистый. Впрочем, Москва тоже не очень русская — на семи холмах, а вот к Петербургу никаких претензий нет. Здесь должна бы быть русская столица, — ни единого холмика. Есть у нас место в Озерках, «Поклонная гора» называется. Это надо видеть! Думаю, даже москвич рассмеялся бы, увидев легкую неровность, которую так называют.

Москва
В Москву!, в Москву! Когда-то (1967) я отметил старость деревянного города и был разочарован. Но не старостью, а убожеством и запущенностью города — столицы. Там все должно бы быть самое лучшее, самое прекрасное, это же лицо страны! — А увидел «грязную немытую Россию», таким было это лицо.

Сейчас все говорят, что Москва другая, — «современная, красивая, высокомерная, дорогая и гламурная». Думаю, такая она мне тоже не понравится, особенно «гламурная». Кабы пришлось мне жить в этом городе, может быть, тоже захотелось бы «свинтить» куда-нибудь в Америку, — там эти качества хотя бы натуральные, такой «экстерьер» был бы в согласии с внутренним содержанием. К сожалению, черты «красивой гламурности» проступают и в современном Санкт-Петербурге. Надеюсь, что слишком глубокого погружения в это не будет, что сам город того не допустит.

В Ленинграде, еще лет тридцать назад сохранялось немало деревянных построек. Они располагались на окраинах города, но сейчас эти окраины — самый что ни на есть центр. Достаточно сказать, что часть Невского проспекта от Московского вокзала к пл. А.Невского была окраиной и выглядела захолустно. Окраина начиналась метрах в 500-х от Петропавловской крепости, Смольный тоже располагался далеко от города. В 59-ом мы переехали в новый район, где были целые кварталы деревянных двухэтажных домов. Когда бывал там, мне казалось, что жители сохранили уклад жизни начала 20 века. Потом я опять переехал и через много лет посетил тот район, чтобы зафиксировать на фотопленку картины, которые хранились в моей памяти. Но было поздно, я увидел только новые пятиэтажки. У нас строили кварталами — сносили все под корень и застраивали все это место.

В городе Горький строили по-другому — отдельными домами, оставляя нетронутым то, что к новостройке не относится. И получилась такая «эклектика!», такое смешение старого и нового! Для меня это было удивительно и казалось оригинальным. Таковы были мои впечатления 40-летней давности. Такой вариант мне больше нравится. Надеюсь, тот облик остался и сохранится до тех пор, когда старые постройки станут раритетом. Тогда придут реставраторы, и вернут им былую самобытную красоту.

Вообще, Ленинграду очень повезло, что столица СССР нашла себе другое место. Город сохранился, его не сильно переделали по новым эстетическим канонам.

* * *

Мне странно слышать про московский «бум уехать за границу», он до нас не дошел. Логический тупик: если не смог пробиться здесь, там должно бы быть сложнее, а если пробился, тем более не надо — «от добра добра не ищут». Что ж, процесс обратимый, почему бы и не попробовать! А «за державу обидно», возвращаются не часто.

Все потихоньку меняется, и если жить долго-долго, однажды, проснувшись, увидишь вокруг все незнакомое, чужое и чуждое, не ту страну, где родился и жил когда-то, ее уже давно нет на этом свете. И значит, не все ли равно…

Моя последняя поездка в Москву — командировка, приехал на один день (1986). Обычно в Москве, когда закончатся дела, я непременно приезжал на Красную площадь, а оттуда шел в каком-нибудь направлении. Но в те дни проходил съезд партии (он оказался последним), близко к площади не подпускали, я обиделся на Москву, на страну, — на всех, и уехал на вокзал, отказавшись от прогулки.

А первый раз был в Москве летом 1967-го. Возвращался из техникумовского «стройотряда» один, специально чтобы посмотреть столицу. И был разочарован, — города не увидел. Пройдя совсем немного от Кремля, попал на улицу с деревенскими домами и канавами вдоль дороги — деревня! Ездил по Москве на трамвае, автобусе — вся Москва такая, городские дома перемежаются деревянными, некоторые районы совсем неухоженные, грязные, много пьяного народа.

Недалеко от посольства какого-то государства, ко мне подошел некий иностранец и стал о чем-то спрашивать по-русски, с акцентом. — Меня хотят завербовать! — подумал я, сказал что-то, типа «мы не местные», и быстро удалился. (29.09.2013)

* * *

В Москве много незнакомого, там даже деньги другие! Возможно, там живут другие люди. Я не знаю москвичей, не исключаю, что это (статистически) народ хороший. У столицы есть нечто общее с Америкой, куда в течение несколько веков перебирался народ активный, амбициозный. Есть разница — Америка страна любителей приключений, у нас для острых ощущений открыты другие места. Последние лет 80 Москва притягивала деятелей культуры, иногда насильно. Помню, ленинградский А.Райкин был патриотом нашего города, о чем говорил публично. Но и он сломался. 200 лет столицей был Петербург, и вот спустя уже почти сто лет, его называют «культурной столицей». Мне кажется, такой статус через какое-то время перейдет к Москве. К сожалению, Лужков — не Петр Первый, и пригласил не итальянских мастеров, а Зураба Церетели. Петр пытался изменить азиатскую основу и начал с другой столицы, с другого оформления. Я не сторонник мистических учений, но есть какая-то, еще не очень понятная связь между символом и тем, что он обозначает. Окружающая архитектура — символ, но она действует на живущих в нем, а если это столица, действует на все государство. Москвичей в России (ранее — в Советском союзе) почему-то не любят. (Украина сохранила, развила и расширила эту нелюбовь). А я помню свои впечатления 20-30-ти летней давности, когда много «бомбил» (перевозил людей, как «частный» таксист). Я отличал пассажиров — москвичей от всех других. Приметы были такие: не местный, вежливый, интеллигентный, похож на ленинградца. Встречая такой тип, спрашивал, — вы из Москвы? — и получал положительный ответ.

Испания
«Над всей Испанией безоблачное небо». Это пароль. Кажется, эти слова означали начало войны. История получилась поучительная. Жестокая война, в которой столкнулись (по «большому счету») два направления — гуманизм, представлявший буржуазные ценности и (как это ни парадоксально, советские), и жесткий прагматизм в лице команданте Франко. Франко победил, фашизм восторжествовал, оставаясь таковым вплоть до 1985-го года. В начале 70-ых из фашистской Испании к нам приезжал певец Рафаэль, закружил русским девочкам голову, а я удивлялся (был еще совсем глупый) — в фашистской Испании люди совсем такие же. Не удивлюсь, если узнаю себя в каком-нибудь северокорейском человеке, (звучит как «снежный человек») о жизни этого народа наслышан.

Итак, Испания более сорока лет жила по-фашистски. Умирая, главный фашист Франко завещал свой трон законному королю Хуану Карлосу. Король по-царски ограничил свою власть и ввел правление, подобное другим европейским странам. За что боролись? Победители отказались от собственных побед, как это было в 91-ом в Советском союзе. Значит, такова «историческая необходимость». О франкистской Испании сейчас напоминает плохое знание населением английского языка (я не был, но мне говорили, что у них с этим хуже, чем в других евространах).

Гавана
Лет 60 назад была популярна песня с названием «Голубка». Ее часто слышал, слова запомнились, и, будучи ребенком (мне было лет 5), не стесняясь, распевал, забавляя взрослых: «Где бы я ни был, всюду ты рядом со мною, Ты мои перья нежно погладь рукою…» А начиналась она так: «Когда из Гаваны своей отплыл я вдаль…». Гавана — нечто сказочное, экзотическое. Фидель Кастро еще скрывался в горах Сьеро-Маэстро, через пять лет спустился и покорил Гавану. Она так и осталась экзотической, как сам Фидель, как его социализм.

Куба
Испанский язык приходил в Россию дважды — в конце 30-ых вместе с республиканцами, проигравшими Франко и через 25 лет с Фиделем Кастро.

«Давно ль по-испански вы начали петь?…» — это стихи от первого прихода, а второй я и сам застал, мы разучивали песни на испанском языке. Пишу по памяти:

Марчандо,
ке ваме аемо ун идеал…

Пылает
Вся Куба,
народ ее изранен и измучен.
Знамена
и трубы
Зовут бойцов с полей и из хибар.
Нам рабство
не надо,
Мы гневом и решимостью полны.
Мы против власти беспощадной и чужеземной своры жадной
подняли пламя священной войны!

Фидель — путчист, диктатор, но почему-то всегда мне нравился, да и сейчас отношусь с симпатией к «кубанос». Куба для Америки была как Крым для России. Представляю, как тяжело было ее потерять.

Пригород и город
Предполагаю, что пригород столицы хуже, чем «полноценный город» — вроде бы, столица, а традиции провинциальные, их быстро не одолеть. В итоге получаются высокие амбиции при невысокой культуре. Исключения, конечно, есть, но я говорю о средне-социальном. До 10 лет я жил в центре, а потом переместился на окраину (километров 7 от реального города). Я перешел в другую школу и обнаружил, что там совсем другой народ, мне чуждый, уже в 10-летнем возрасте с криминальными наклонностями. В классе у меня было два друга, а для других я был инородным и до 8-го класса оставался изгоем. Школа на окраине разительно отличалась от школы в центре.

Окраина столицы хуже, чем провинция. Провинциальный город обычно имеет свое лицо, традиции, уклад. Пригород столицы хочет быть столицей, он прячет свое лицо, пытается его стереть и забыть. Кто может, уходит дальше, на окраине остаются слабые.

Есть, однако, соображение, которое дезавуирует все вышесказанное. В последние годы промышленность уходит все дальше от города, в бывших цехах размещают спортзалы, супермаркеты и прочие «народные объекты», в пригородах сносят старые постройки и делают шикарные коттеджи. Жить в таком месте престижно, как на «Рублевке». Т.е. в какой-то перспективе народ будет стремиться не в центр, а на окраину. Ну, а если смотреть еще дальше, — в провинцию.

Советские города
Есть два города, которым в свое время я дал именно такое определение, это Северодвинск и Южно-Сахалинск. Северодвинск — отражение завода, на котором строятся АПЛ (подводные лодки). Все население работает на этом заводе, другого (кроме сферы обслуживания) там нет. Город (в 70-80-ых годах) закрытый, въезд по пропускам. По площади город соразмерен заводу. Они тянутся на несколько километров двумя полосами. История архитектуры имеет очень наглядное воплощение — слой пятиэтажек конца 50-ых сменяет отрезок 60-ых, далее начинаются 70-е. По территории завода ходят маршрутные автобусы («следующая остановка 20-й цех»). Все это выглядело очень скучно, и когда я оттуда приезжал в Архангельск (это километров 50), мне казалось, что я возвращаюсь из казармы или из «казенного дома» в живой настоящий город.

Южно-Сахалинск поразил экзотикой расстояния и безликостью советской реализации — все те же пятиэтажки. Именно после той поездки я утратил страсть к путешествиям.

А о Сланцах однажды прочитал такие замечательные теплые слова жительницы этого города, полные любви и восхищения, что посмотрел на него другими глазами, без «петербургского снобизма».

Бродяга
Чем путешественник отличается от бродяги? — Оседлостью! У путешественника есть дом, он всегда возвращается, а бродяга всегда берет билет в один конец. А еще, путешественник начинает движение с интересом и удовольствием, бродяга — с полным безразличием. По этому признаку, если куда-то меня вынудят поехать (у сына одно время были такие позывы), буду выступать в роли бродяги.

Впечатления
Помню впечатления, которые были у меня во время поездки в Сочи (первый и единственной раз). 18 лет, новое место, свобода и т.д. — зашкаливало! Объем того, что я прочувствовал за полтора месяца там, соизмерим с годами спокойной жизни. Но уверен, что если бы оказался в тех краях сейчас, ничего бы не почувствовал, кроме ностальгических воспоминаний, все осталось в далеком прошлом.

Обычно событие, его ожидание, и воспоминание о нем разнятся сильно. Чаще всего, самое слабое из всего этого — непосредственное переживание. В памяти по такому поводу хранятся чьи-то слова: «Самое трудное в науке счастья ощутить настоящее как прошедшее».

У озера
Когда-то мне очень нравилось ездить, просто ездить на автомобиле, сейчас уже нет таких желаний. Часто ездил в Калинин, ездил в Петрозаводск, Новгород, Псков, Тарту, несколько раз бывал в Таллине. В 1988-ом мой товарищ пригласил в Литву, на озеро. Мы с семьей приехали на «горбатом» Запорожце. Прекрасная природа, холмы, лес, большое озеро. Несколько десятков человек разбили там два палаточных лагеря, так было уже много лет. Люди – состоявшиеся инженеры, интеллигенция, все с машинами, разного возраста, с детьми. Бывал там известный космонавт Соловьев, но в тот год он не приехал. Сыну 15 лет, пытались его познакомить с девочками, но он был тогда «бука», идею не поддержал. Вечером собирались за большим столом, что-то пили, разговаривали, пели песни. Однажды женщины устроили купание в стиле «Ню». Мужья не возражали, но к ним не присоединились. Это было до нашего приезда, я только слышал рассказы об этом прекрасном шоу.

В жизни много приятного, оно хорошо запоминается. Помнится и плохое, но оно тоже преображается, когда остается далеко позади.

В чужом городе
В чужом городе всегда чувствуешь себя гостем (т.е. «чужим»). «Мимолетность существования» принимает почти осязаемые формы, — «все мгновенно, все пройдет очень скоро, когда я уеду отсюда и вернусь в привычное место, в свою жизнь…». Мне всегда казалось, что в другом городе живут другие люди. И каким бы прекрасным ни был город, через две недели начинает подступать тоска, хочется быстрее вернуться назад.

Человека держит не только и не столько место, как незавершенные дела. И константа «15 дней» соответствует достаточному перерыву в текущих делах. Во многих странах отпуск дают на две недели, и это нормально. Туры длятся обычно не более двух недель, этого тоже достаточно. — А как же люди уезжают на ПМЖ? — Они завершают дела, не оставляют ничего незавершенного. Как-то видел последнее интервью Товстоногова, за несколько дней до смерти — «очень хочется успеть завершить …». Наблюдая тех, у кого нет каких-то забот, планов, дел, или хотя бы привязанностей, думаю, что эти люди уже готовы к переходу «в мир иной». Возможно, здесь можно искать одну из причин суицида. Возможно потому старые люди заводят кошечек и собачек. А 10 кошек в доме — это уже крик души!

Возвращение
В песнях о дороге, о возвращении домой почему-то преобладают грустные мотивы. Наверно потому, что кусочек жизни остается позади, а вынужденная праздность поневоле заставляет думать о жизни. Или говорить о ней со случайным попутчиком.

Другие берега
Лет двадцать пять назад и ранее отъезд в Америку был необратим, родной человек уезжал, исчезал навсегда, как будто умирал, — оттуда никто не возвращался. Но люди уезжали, оставляя здесь родственников, знакомых, друзей, имущество, всю прежнюю жизнь, с которой оставалась только очень тонкая и ненадежная ниточка связи — редкие письма.

Сейчас отъезд в Америку — событие не фатальное, можно вернуться, нет ограничений для контактов, можно приехать в гости, не рвутся связи, не ставится несмываемое государственное клеймо «утратил Родину», не отвергается поговорка о том, что «рыба ищет, где глубже…».

Прочитал однажды об одном проекте освоения Марса. Уже сегодня, сейчас, можно организовать перелет некоторого числа людей на Марс, создать там условия для жизни, но беда в том, что перелет возможен только в одну сторону, обратная дорога слишком дорога. Некая организация (не знаю уж, насколько серьезно) искала желающих для такого путешествия с билетом в одну сторону, и от желающих не было отбоя! Для меня это удивительно, — насколько надо разочароваться в земной жизни! И подумал, что именно так уезжали раньше в Америку, — в одну сторону.

Старополье
Город Ставрополе был затоплен образовавшимся после строительства ГЭС искусственным морем.

- Я пытаюсь прочувствовать ощущения человека, принимающего решение затопить город. Эти люди должны быть очень сильные духом, ведь им приходится выступать в качестве стихии, едва ли не в образе самого господа Бога. Но думаю, не было в тех деяниях никакой романтики, — только многочисленные расчеты и согласования, коллективные обсуждения и решения. И не думали они о том, что затопить город, это так романтично!…

Последняя фраза звучит как-то цинично и абсурдно. Но я представляю русалку, сидящую на берегу и печально глядящую в воду. Она вспоминает прекрасное прошлое, ушедшее безвозвратно. Она знает, что там, на глубине, есть сказочный город с домами, улицами и давней историей. — Это романтическая сказка, которая здесь стала реальностью.

Соломбала
В Архангельске есть остров Соломбала, куда зимой через Северную Двину ведет дорога от центральной (привокзальной) части. Зимой она очень оживленная, не представляю, как летом перемещается такая масса людей, — никаких паромов не хватит. А по Неве зимой не ходят, — мешают набережные, и ходят ледоколы, ломая лед, проводят суда.

Одесса
Одесса — существенная часть российской дворовой, официальной и неформальной культуры. Мы слышали про Дерибасовскую, где открылася пивная, и про «шаланды полные кефали», которые в Одессу Костя привозил, знали про Привоз, слушали одесские анекдоты и видели знаменитых выходцев из Одессы — от Утесова до Жванецкого. Была мечта, — непременно побывать в Одессе. Одесская киностудия, правда, не запомнилась фильмами, впрочем, как и Ялтинская. Мои фильмы снимались на Ленфильме, на Мосфильме и в Тбилиси, на студии «Грузия-фильм». Все революции бьют в первую очередь по культуре, иногда создавая новую. Интересно будет посмотреть на новую украинскую культуру, она непременно должна появиться, с новыми и старыми именами.

Следующая заметка была написана задолго до Майдана, 02.08.2011.

Советское
Спустя много лет, мне стала интересна и ностальгически приятна советская культура. Люблю смотреть старые советские фильмы. Интересны в них не столько мысли, диалоги или сюжеты, давно знакомые, но антураж — советская действительность. В этих фильмах странные проблемы случаются со странными людьми, каких в реальности не существует. И, тем не менее, кроме неестественной бодрости и оптимизма, эти фильмы несут реальную информацию об ушедшем времени и о Советском Союзе, который прекратил свое существование так же быстро, как некогда мифическая Атлантида или римская Помпея. Фильмы, книги, музыка, песни — это все, что осталось от этой исчезнувшей, но пока еще не забытой цивилизации.

…Загружаю в компьютер звуковой файл, запускаю программу, и слышу голос человека, которого уже давно нет, он поет песню:

Есть город который я вижу во сне
О если б вы знали как дорог
У Черного моря явившийся мне
В цветущих акациях город
В цветущих акациях город
У Черного моря

…Есть воздух который я в детстве вдохнул
И вдоволь не мог надышаться
И вдоволь не мог надышаться
У Черного моря…

…Я слышу знакомый голос, знакомые слова и вижу тот ирреальный город, явившийся во сне, расцветающий желтым цветом акаций — у «самого синего в мире» Черного моря. Этот город оттуда — из фантазий Томазо Компанелло — прекрасный идеальный город Солнца! Теперь он где-то далеко, в другой стране…- Нет, не так, его уже тоже нет, — он остался в прошлом, — среди других советских мифов и легенд.- Прощай, любимый город!

Архитектура
Башня Эйфеля когда-то была архитектурным безобразием, а сейчас мы по ней узнаем Париж, издалека. Архитектуру, кроме архитекторов, творит время, и у него это неплохо получается.

Из всех искусств мне ближе всего архитектура. В книгах разных времен и народов я часто встречал разговоры о том, что город NN теряет свой образ немыслимыми современными постройками. Современнику трудно принять современное. Развитие архитектуры мне напоминает технологию изготовления фильма, практикуемую некоторыми режиссерами. Снимаются километры пленки из которых монтируется лента на полтора часа. Прочитал, что один из своих фильмов Алексей Герман монтировал 10 лет. Город — фильм, где снимается много, но останется только избранное. Меня волнуют не столько постройки, как разрушения. Сталин разрушил Москву Цветаевой, создал свою, сталинскую, которую потом украсил Церетели. В конце 60-ых мне Москва не понравилась — провинциальный город со статусом столицы. Давно там не был, но говорят, Москва неплохо смотрится.

Путешествие в Россию
У Сергея (сына) отпуск, две недели. Взял он всех, кроме меня, и отправились они в небольшой круиз. Валдай, Верхневолжье, Кувшиново, деревня Свеклино, Осташков, Селигер. В деревню Свеклино возили Сергея, когда он был еще маленький, там жила родственница  восьмидесяти и более лет. Последний раз Сергей там был в восьмилетнем возрасте, и вот теперь захотелось еще раз приехать туда. Увы,от деревни осталось лишь несколько домов, «наш дом» давно разобрали на дрова, вместо огорода — трава по пояс.

Мне жалко ту деревню, где я впервые увидел вблизи деревенскую жизнь, где мой сын начал ползать, а потом — говорить. В войну там проходила линия фронта. Свеклино оставалась у нас, а в соседней деревне были немцы. Почему-то, как рассказывала бабуся, именно к ним привозили разный народ и там расстреливали, недалеко от ее дома, много месяцев подряд. Говорила об этом спокойно, она была лояльна советской власти и всю жизнь была благодарна ей, что не раскулачили. А до революции они жили богато. Ее отец, крестьянин, был грамотный, «продвинутый», вложил все деньги в прибыльные акции. Когда большевики искали у него золото, убедил их этими акциями, что не в золото вложил деньги, а в более выгодное дело. Акции спасли ему жизнь. Дожил он почти до 100 лет и до конца своих дней ненавидел советскую власть.

Свеклино помню очень хорошо, — дом, его закоулки, огород, лес. Мне даже кажется, что если бы оказался сейчас в этом лесу, то знал бы, как из него выйти. Километрах в пяти от Свеклино есть деревня Прямухино. Там была усадьба Бакунина. Она сохранилась, сейчас местная достопримечательность. Баба Поля что-то рассказывала о барине, но сейчас уже не помню. Когда я жил в этой деревне, иногда ходил в Прямухоно за продуктами, там был один из ближайших магазинов. Тропинка вела через реку Осуга, она неглубокая, ее переходили вброд. Местные мне рассказали, где надо заходить. Первый раз подхожу, раздеваюсь и медленно продвигаюсь на другой берег, ширина реки метров двадцать. Вода поднимается все выше и выше, уже мне по грудь. Я вытягиваю руку с одеждой над водой. Дно, естественно неровное, да и течение есть. Я вдруг почувствовал, что снесет меня сейчас течение, придется все промочить или вообще бросить. Вспомнил поговорку «Не зная броду, не суйся в воду». Не следовало пренебрегать народной мудростью! Но все же благополучно вышел на другой берег. На обратном пути оставил вещи на берегу и пошел искать брод, нашел, и дальше все было проще. Сейчас наши путешественники проехали через Осугу по мосту.

Километрах в двух-трех от деревни в лесу стояла одинокая избушка. Блуждая по лесу, я иногда выходил на нее. Обычный деревенский дом, огород. Там жила одна старушка. В давние времена ее отец или дед разругался со всеми, и ушел в лес, там построил дом. Старушка осталась, вероятно, последней жительницей этого дома.

Когда-то в своем выступлении Л.Брежнев употребил новое тогда для меня слово «автаркия», к которой, как он говорил, не стремился Советский союз. В деревне я увидел эту автаркию, что иными словами можно назвать самодостаточность. Магазинов рядом нет, — да и не очень-то они нужны! Все для жизни производится здесь, на этой земле. Признаки автаркии были у СССР, долго пребывавшем за железным занавесом. Все разрабатывалось и производилось у нас. Пусть плохое, но свое. Такова была суровая необходимость. Отсюда, в частности, расхождение технических стандартов и много иных расхождений. В 90-е вся промышленность остановилась, но она и не могла выжить при взаимодействии и интеграции с открывшимся западом. Получается, что автаркия была единственно возможным способом существования этого государства. В похожем положении был когда-то Китай. Но там было проще, своего почти ничего не было. Они начинали с нуля, с естественного нуля. Нам тоже пришлось начинать с нуля, но с искусственного, который образовался после полного развала. Сейчас опять надвигается полоса автаркии, если Европа и Америка пойдут до конца…

С уважением отношусь к благословенной стране Америке, принявшей в свое лоно выходцев из разных стран. А мы живем здесь, в дикой России, глядя на которую издалека, хочется утвердить географию как науку основополагающую для всех социальных проявлений — чем западнее, тем цивильнее. Так, двигаясь на запад от России через Белоруссию и Украину попадаем в Европу, доходим до Атлантического океана, и далее, оторвавшись от Испании и Португалии попадаем в Америку, где цивилизация бьет через край, ошарашивая приехавших издалека. Далее, за Америкой, остается только Япония, которой географически суждено стать высшей точкой взлета цивилизации. А потом — крутой обрыв, падение — нетронутые Камчатка, Сибирь, и только за Уральским хребтом начинается наконец (географически и по существу) реальные запад и Европа…

Но переходим от географии к экономике. Концепция Набиулиной, как понимаю, практична. Конечно, по-русски — это неправильно, — «Лучше сорок раз по разу, чем один раз сорок раз», но жизнь, бывает, заставляет отойти от бесшабашных национальных традиций. Читая белорусскую статью, я не сразу понял, о каком времени идет речь, поскольку она отражает процесс, начавшийся в России в конце 19 века, когда в период бурного становления промышленности, народ «ломанулся» в города. Об исчезновении малой провинциальной России писали советские «деревенщики» (как их тогда называли) — В.Распутин, Белов — не помню уже всех, это не был мой любимый жанр. Увы, процесс естественный. Царская Россия была страной крестьянской (97%), она не стала и не будет страной фермеров. Ее выбор, случившийся лет 150 назад — индустриальный. И как бы не было нам от этого грустно, время не остановить, оно смывает мелкое и питает им большое, у которого возникают шансы стать великим.

Ситуация в деревне Свеклино начала 70-ых годов 20-го века по собственным впечатлениям и рассказам бабы Поли была такая. Деревня вымирает, остались одни старики. Молодежь не хочет, да и не может здесь жить. Нищенское существование и пьянство, — больше ничего здесь нет и ждать нечего. До начала 70-ых людей в деревне удерживали силой, — паспорта хранились в сейфе председателя колхоза. Для его получения, хотя бы на время, прибегали к разным хитростям, и кому удавалось, тот бежал в город. Крепостное право в России закончилось лет сорок назад, когда (без большого шума) была отменена такая практика. А без паспорта — никуда, нельзя устроиться на работу, нельзя нигде прописаться. По закону (он, правда, не очень соблюдался), в течение трех дней при приезде в гости куда-либо следовало посетить местные органы власти, где сообщить о цели и времени приезда. За неисполнение прописывались санкции…

Так вот, до того исторического решения Леонида-освободителя, крестьянин был крепко привязан к земле. И была только одна легальная возможность от нее оторваться, — уйти на службу в армию. По закону демобилизованный может отправиться куда угодно, и бывшие солдаты едва ли ни всем крестьянским составом шли в города. А в деревнях оставались только девушки, которых не брали в армию, и можно было лишь мечтать о том, что их возьмет в мужья какой-нибудь мужчина — горожанин. Феномен Иваново, который называли городом невест, шире. Это была вся советская деревенская Россия. Отмена при Брежневе крепостного права окончательно добило село.

Деревня Свеклино
Почему-то не приживается у меня такая мысль: «после нас — хоть потоп». — Нет, хочется все сделать, доделать, чтобы было красиво и хорошо, хотя не ощущаю сейчас ни потребностей таких, ни желаний.

Вспоминаю деревню, куда мы ездили около сорока лет назад. Дом был крепкий, большой, его построил прадед Иры в начале 20-го века. Соседний дом стоял пустой, а потом его купил пенсионер из Ленинграда. Он решил все построить заново. С утра до позднего вечера работал, — что-то пилил, стучал. Я видел, что у него получалось — новый дом, большой, удобный. В прошлом году Сергей захотел посетить ту деревню, куда в детстве его иногда привозили. Они поехали, нашли деревню, точнее — то, что от нее осталось. Там всего несколько домов. Все заросло, трава по пояс. Дом, где мы когда-то жили, не сохранился. Не сохранился и новый дом соседа. Ира с трудом, по косвенным признакам (рядом был пруд) нашла это место. А какие страсти там кипели 50 и 100 лет назад! Баба Поля рассказывала много историй, которые я теперь уже не смогу воспроизвести.

Отчетливо помню дороги, ведущие в разные деревни. Впрочем, дорога была только одна, — в деревню, куда приходил автобус из райцентра, да и то грунтовка, непроходимая после дождей. А остальные били тропы, ведущие через лес.

По дороге на Лукино я ходил за малиной. Малинник там большой, но и народа почему-то собиралось много, всем хватало, однако. Бывало, ходил несколько дней подряд на одно место, и все время набирал. В наших лесах такой малины нет. А в лесу росли дубы, у нас это тоже редкость. Другая дорога вела в другую деревню, что была километрах в пяти от дома.

Сюжет о деревне имеет для меня большой смысл, который я сам еще до конца не уловил. Это, в частности, рассказ про соседа — строителя. Он был так увлечен стройкой, что (вероятно) занимался ею до конца своих дней. И, как оказалось, бесцельно, дом не простоял долго, деревня не имела перспективы. Дом был нужен только ему самому, наследникам — нет. Как оказался ненужным мне дом бабы Поли, который она завещала моей теще, т.е., по большому счету, — мне. Подобных вариантов много и в Чаще (где у меня дача). — Большие дома, хорошие, крепкие, достроенные и недостроенные, которые тихо разрушаются, а огород зарастает травой и лесом. Два-три таковых есть по дороге на станцию. Я наблюдаю этот процесс медленного разрушения. Сначала появляются протечки крыши, потом крыша вся гниет и рушится, еще через несколько лет падают стены, трава и деревья постепенно закрывают развалины.

Метрах в сорока от моего дачного дома стоит большой сруб. Его хозяин, Владимир Иванович, — строитель, профессионал. Мы, дилетанты, приходили к нему за советом. Свой дом он размахнул высоко и широко, строил его основательно. — Для сына, чтобы жил и вспоминал. Сын стал наркоманом, умер. Потом умерла жена, а года два назад и он отправился вслед за ними. Дом так и остался недостроенный, достался племяннику. Племянник приехал смотреть. Сосед рассказал, возмущаясь, он слышал разговор племянника по телефону: «да ничего тут хорошего нет, одни гнилушки».

Смысл во всем этом тот, что я наглядно наблюдаю примеры, что жить надо сегодняшним днем, только для себя, не заглядывая вдаль и в будущее, оно все равно будет другим, совсем не таким, как мы его представляем. У меня же всегда была другая позиция, обратная. Сегодняшнее — слишком мелкое и мимолетное, чтобы тратить на него много усилий, имеет значение только фундаментальное. Мои проекты были глобальные, устремленные в будущее. Меня всегда удивлял женский взгляд на мир, который различает его мелкие детали, — я их не вижу, они для меня не существуют. Удивляла жена, когда, приготовив вкусный обед, ожидает реакцию, — как? Я, конечно, реагирую, когда замечаю, но удивляюсь, какая разница, зачем обращать на это большое внимание — Немножко лучше, немножко хуже, — эти ощущения на десять минут, после чего все будет съедено и забыто. И отношение к ремонту — какая разница, какие обои клеить, все равно через два-три года будет желание их поменять! Я никогда не жил сегодняшним днем, важно только то, что способно сохраниться в памяти, а таким может быть только большое. И вот, я вижу убедительные опровержения такой позиции. — Важно только то, что сегодня, сейчас, все остальное нежизнеспособно, будущее — утопия.

Для меня та деревня имеет еще одно значение. Я заслушивался рассказами бабы Поли, было желание их сохранить. Мечтал купить переносной магнитофон, приехать и записать рассказы. Но стоили они тогда дорого, и время ушло, в 1980-ом баба Поля умерла. Это был первый всплеск интереса к прошлому. Потом он снова угас, из прошлого интересовала только история, т.е. большие глобальные события, способные оставить яркий долгий след. И только ближе к 60-ти появилось желание сохранять все, даже самое мелкое, бытовое.

Вспомнил историю про Льва Толстого. К старости он понял, что всю жизнь не о том писал, его идеалом стала женщина типа Наташи Ростовой, отошедшая от светской суеты и погрузившаяся в семейные заботы. Он и сам пытался «опроститься», перейти к чисто крестьянскому образу жизни. Я пока до этого не дошел. Впрочем, недалеко и удалился, вернуться легко.

Китай
Начало моей жизни, и ее завершение сопровождает Китай. До 1962 года мы были с китайцами «братьями». Все вокруг было китайское — от детских сказок, фильмов про мандаринов и китайской музыки, до яиц, тушенки и модных плащей. Потом они довели наши идеи до абсурда, пришлось расстаться. — Воробьиная кампания, политика большого скачка, (крестьяне на огородах мастерили доменные печи и плавили металл), и, наконец, — культурная революция. Китай исчез у нас во всех своих проявлениях, дело дошло до военного столкновения (1969, остров Даманский). И вот, возвращается. С коммунистическим приветом и американским ширпотребом.

Но пока еще не надо осваивать иероглифы. Мне вообще-то интересно иероглифическое письмо, хотя никогда его всерьез не изучал. Другой принцип, — не фонетика в основе, а понятия, образы. Наши слова многозначные, их отображение фиксированное. Китайские тексты пишутся и читаются по-разному. Прочитать правильно то, что хотел сказать написавший, наверно труднее, чем написанное по-русски. Наше творчество завершается при размышлении, запись — формальное действие. Китайцы мыслят и в процессе записи, когда подбирают и рисуют иероглифы. Мне всегда было интересно, как выглядит пишущая машинка, печатающая китайские тексты.

Болгария
Болгария волнует, точнее, беспокоит. По-советски, всегда считал ее самой близкой к нам. Язык похожий, у меня была българская книжка, которую с трудом, но понимал. Однако, мнение мое неверное, Болгария часто была враждебна России. Во время Второй мировой, она (если не ошибаюсь) была на другой стороне. Болгария — пример того, что ждет нас с Украиной — мы близкие, но отношения враждебные. С чужими часто договориться проще, чем с родственниками. Можно представить, что будет, если еще и Россия распадется, — Московия с Петербургией будут воевать с увлечением и ненавистью. В нынешние времена государства распадаются чаще, чем объединяются. Евросоюз — феномен, трудно поверить, что это всерьез и надолго. Объединение без войны — это новое слово в государственном строительстве.

Европа
«Галопом по европам» скачут. Никогда не думал, а сейчас понял, откуда такие слова. В Европе всегда были мелкие государства. От Баварии до Лихтенштейна, вероятно, недолго надо скакать. Когда Россия уже была огромной, что досталось нам от Золотой орды, в Европе еще ничего подобного и близко не было. Оттого, если скакать с востока на запад, долго-долго тянулась Россия, а потом быстро мелькали мелкие европейские государства. Только сейчас Европа стала большой, соразмерной нам. Наш ареал всегда был широк.

Поездка в Италию
08.03.2014. На выходные внук Дима отправился от школы в Италию, в Рим. Поездка странная, — в составе хора. В большой любви к пению, однако, ранее замечен он не был. Будут там до понедельника. Выступят, в частности в Ватикане. Поют на латыни и на других языках, которых, конечно, совершенно не знают. Им написали транскрипцию русскими буквами, так и будут петь. Репетировали раза четыре, и поехали. Поездка за свой счет, 900 евро. Вероятно, взяли всех, кто захотел, а Дима на этот раз захотел. Может, большим уже стал.

11.03.2014. Дима вернулся из Рима. Понравилось, и как ни странно, выступили хорошо. Был там какой-то сбор из разных стран, запомнил только Грецию, — они общались с гречанками. Говорил, конечно, только один из их группы, который как-то знает английский. Но все были довольны, и гречанки тоже.

Север
Однажды один из преподавателей рассказал о поездке куда-то на север дальний, где побывал в поселении некого народа. Там тундра, живут в чумах из шкур охотники с семьями, очень гостеприимные. С гигиеной не очень, но надо непременно сидеть с ними, принимать угощения. Отказаться невозможно, — не поймут и обидятся. Обогреть этот свой чум они могут одной свечкой…

В 1979, при перелете на Дальний Восток, я остановился за Полярным кругом. Это был поселок с деревянными домами. Возле гостиницы дремали огромные ездовые собаки, вероятно, бездомные. Коммуникации (водопровод и все прочее) там не погружают в землю, закрытые чем-то трубы опутывали весь поселок. Об эстетике ничто не напоминало, везде была лишь дань рациональности. Возле аэродрома (связь с внешним миром только по воздуху) дежурила местная проститутка (из аборигенов, вида неприглядного), пыталась уговорить кого-нибудь из пассажиров на ночлег…

Сферическая геометрия
Однажды я летел на далекое расстояние. Одно из впечатлений от полета было такое, что мы не понимаем, не чувствуем геометрию. А все потому, что Земля, оказывается, круглая (это сверху хорошо видно), а на сфере геометрия другая, сферическая, в ней другие законы. Самолет на Сахалин должен бы лететь на восток, а оказался за полярным кругом. Я удивился такому отклонению от курса, но когда посмотрел на глобус, увидел, что путь вполне прямой. Соответственно, в Америку надо лететь как-то через Северный полюс, хотя она от нас на западе. Может, это было бы правильно, но нет там запасных аэродромов, которые по условиям безопасности должны быть в пути. Это я знаю от летчиков. Когда запасной закрывался, они срочно искали другой, или вообще прекращали полет, садились на ближайший открытый.
Норвегия
Фьорды
Позвонил по скайпу бывший коллега Абрамсон из Америки. В мае он будет в Норвегии, предлагает встретиться там. Когда у них говорят про северную Европу, то непременно упоминают два места, где надо побывать — посмотреть норвежские фьорды и Петербург, — все это очень красиво, — красота природная и рукотворная. Я, конечно, пригласил его в Петербург, обещал ему все показать и рассказать. Мысль, конечно, интересная про Норвегию, но едва ли воплотится. Мотив слабый, а движений требуется много. И я не «визуал», мне не обязательно видеть, можно рассказать. И, как уже отмечал, не обязательно прикоснуться, тем самым надежно фиксируя факт: здесь был я. Все это, однако, должно бы доказывать мою нематериальность. Но есть свидетели, которые могут подтвердить мою материальную сущность. Я хочу им верить, духовное всегда мечтает стать материальным, вкусить «и слез и счастья бытия».

Далекая страна
Не представляю, как можно навсегда уехать в дальние края. Это сейчас не представляю. А в молодые годы я не любил свою советскую родину, считал себя гражданином мира и готов был жить в любой другой стране. Вот только Ленинград мне было трудно потерять. При этом в Венгрии я тосковал о России, а сейчас приятно вспоминать Венгрию и свое советское прошлое. Видимо, всегда надо хранить в памяти далекую страну, она там выглядит сказочно. Когда Америка и вместе с нею весь Запад стали доступными, они  потеряли свои былые краски, их место занял СССР.

2013 -2015

В начало