Вся эта смута, по-видимому, не нравилась Г.А. Коржавину, и он решил прекратить ее кардинальным способом: отобрать бортовую ракетную тематику у ИВС вместе с людьми и передать все это под управление ААК, назначив его директором нашего комплекса. Все это он сделал руками молодого Вячеслава Морозова – заместителя ИВС, которого теперь назначили заместителем ААК. При новом назначении ААКу удалось сохранить за собой и должность директора завода.

Начался дележ коллектива. Наши непосредственные начальники в то время В.В. Каманин и вернувшийся в институт после перерыва А.А. Кулагин, отказались переходить к «неадекватному ААК». Я оказался перед выбором: остаться в дружественном коллективе В.В. Каманина без работы, или перейти к ААК, у которого будет вся работа по головкам. Конечно, проводить время в хорошем коллективе – это прекрасно, особенно за столом один-два раза в месяц. Но постоянная интересная работа – это настоящая жизнь. Я выбрал работу и жизнь. Единственное, что меня заботило, это создание буфера между собой и ААК. Я очень хотел, чтобы таким буфером стал Павел Новиков, тем более что место начальника лаборатории после отказа Андрея Кулагина освободилось. Но у Павла не очень складывались отношения с Вячеславом Морозовым, который пару раз нарушал данные Новикову обещания, и они постоянно обижались друг на друга. Несколько раз я челноком бегал от Новикова к Морозову и обратно, пока мне не удалось помирить их и добиться назначения Павла Новикова начальником нашей лаборатории.

Я был готов к тому, что ААК будет продвигать свой вариант головки, и тормозить наш вариант. Но в то же время я был уверен, что истина – это дочь времени, а не авторитета. Пройдет время, думал я, уйдем из жизни мы с ААК, другие старики, и новое поколение объективно выберет оптимальную дорогу вперед. Я не питал иллюзий относительно благородства ААК, но реальность оказалась хуже моих ожиданий. Первым делом, он исключил меня из состава комплексной бригады по разработке головки, и это, конечно, было предсказуемо: чтобы я не морочил никому голову. Он не только пытался продвигать свою головку, которая по идеологии оказалась вульгарной копией уже внедренной в производство головки, но позволял себе и более мелочные поступки. Например, когда у меня истек срок загранпаспорта, и я написал заявление о его продлении в связи с производственной необходимостью, он отказался визировать эту мою бумажку, заявив, что такой необходимости нет. Возможно, он это сделал для экономии расходов «Гранита» на оформление паспорта. Но я в этом сомневаюсь. Допускаю, даже, что это − самый бескорыстный поступок в его жизни.

ААК, набрав хорошую скорость в разделе коллектива ИВС, не захотел останавливаться, и выдвинул предложение отобрать у ИВСа для своего подразделения динамический испытательный комплекс (ДИК). Он сочинил докладную записку Коржавину, тот провел совещание и послал своего первого заместителя П.Б. Антонова разобраться в ситуации. Разобравшись, Антонов велел все железо и помещение передать ААКу, а работавшие на ДИКе сотрудники пусть сами решают, где им работать. К сожалению, никто не перешел работать к ААКу. Даже Иван Кучеренко, которому предложили должность начальника лаборатории, обслуживающей ДИК, и тот отказался. Возник конфликт между коллективом Каманина (создателя ДИКа) и новыми молодыми хозяевами ДИКа. Конфликт этот еще долго портил моральный климат в институте, временами переходя в подобие глупой детской войнушки.

А тем временем на заводе продолжали «модернизировать» существующую головку. При одной из «модернизаций» заводские конструкторы настолько ослабили конструкцию несущих частей, что головка стала входить в резонанс при виброиспытаниях и ломаться. «Рационализаторы» вместе с новыми главными конструкторами приняли решение исключить эти испытания из программы сдачи головок, каким-то образом запудрили мозги и согласовали это с военпредом, после чего прислали предложения по корректировке документации.

Елена Соловьева пришла посоветоваться со мной, что делать с предложениями завода. Я не сразу поверил в реальность происходящего, а когда убедился, что это серьезно, написал докладную записку заместителю генерального Юрию Федоровичу Подоплекину, ААКу и начальнику приемки Дмитрию Валентиновичу Конюхову о недопустимости смягчать испытания из-за того, что аппаратура их не выдерживает. Д.В. Конюхов остановил приемку до выяснения обстоятельств.

Начался переполох. ААК собрал совещание из новых главных конструкторов, старых начальников, пригласил военпреда В.В. Ситникова и меня. Он начал с гневного сообщения, что некоторым «писателям» нечего делать, они пишут всякую чушь, мешая заводу выполнять план, и пригрозил поговорить со мной «в другом месте». Е.А. Горбачев, пытаясь оправдать принятое им с другими авторами решение о смягчении испытаний, сказал, что проверка вибропрочности не исключается, а переносится на периодические испытания один раз в год. Еще он говорил, что после серии отказов на испытаниях, они на заводе измерили специальными датчиками перегрузки на блоках внутри головки и обнаружили там резонансные выбросы.

Мне с одной стороны было неприятно слушать грубые слова в свой адрес, а с другой стороны было интересно наблюдать, как совершившие ошибку люди пытаются оправдать свои решения и выйти сухими из воды. Я сказал, что меня бессмысленно пугать «другим местом», поскольку я уже везде побывал, в том числе на «Том Свете». (Думаю, что ААК под «другим местом» понимал что-нибудь поближе, и никак не дальше генерального директора.) Я постарался как можно спокойнее объяснить, что нам, видимо, здорово везло до сих пор. В предыдущие десять лет мы не получили ни одного отказа на виброиспытаниях. Скорее всего, дело не только в везении. Отказы в последнее время свидетельствуют об ухудшении конструкции. Еще я сообщил, что в техническом задании на головку указаны нагрузки в местах ее крепления к ракете, а возникающие при этом перегрузки внутри головки являются проблемами ее конструкции. И, наконец, я добавил, что виброиспытания имитируют полет ракеты, каждая головка должна выдержать этот полет, в конце полета привести ракету к цели, а поэтому переносить испытания на периодику − недопустимо. Подвергаться испытаниям должна именно каждая головка.

Разгорелся жаркий спор. Меня упрекали в том, что я хочу быть умнее всех и святее Папы Римского. Я возражал, что Папа Римский – это перебор, а все остальное у меня есть. Когда все желающие высказались, я предложил ААКу заключить компромиссное соглашение: он не будет называть меня писакой-бездельником, а я не буду называть его халтурщиком. И еще я сказал, что могу разработать соответствующую всем ГОСТам методику виброиспытаний без резонансов, если завод сообщит мне параметры своих стендов и точные результаты измерений при резонансах.

ААК после своего эмоционального вступления и моего ответа как будто ушел в себя и сидел безучастно. На мой вопрос, когда можно получить дополнительную информацию о параметрах заводского стенда сказал одно слово «Завтра», и закончил совещание. У меня создалось впечатление, что ему важно было выплеснуть эмоции, а существо вопроса его интересовало не очень. Действительно через неделю наступило «завтра», мы получили нужную информацию, разработали методику виброиспытаний, и Д.В. Конюхов восстановил приемку головок. А я вместо «халтуры на производстве» стал употреблять термин «оптимизация производства». Правда это не помогло заводу уберечься от брака, и через некоторое время после этого инцидента от инопартнера пришла ошеломляющая весть. Там вскрыли упаковку и проверили за короткое время 53 головки. 16 из них оказались неисправными. 30 процентов брака – это очень много! На месте инопартнера я бы, наверное, давно спроектировал свою головку.

Нельзя сказать, что ААК только ругался и не делал ничего хорошего. Он, например, быстро разобрался в том, что некоторые сотрудники занимаются имитацией работы по программированию бортовых алгоритмов на уровне пустых разговоров, а Павел Новиков делает уникальную работу по отладке программы помехозащищенности головки. Он решительно отстранил Е.А. Горбачева и Р.Е. Янковского от работы по головочным математическим программам и поддержал П.А. Новикова в укреплении коллектива лаборатории.

Правда, несколько сомнительными мне показались его усилия по перемещению принятых молодых инженеров лаборатории и стендов для отработки головки из института на завод. У меня возникли опасения, не собирается ли он отделиться от Концерна, и начать самостоятельное плавание «в этом жестоком мире» во главе своего завода. Я даже напросился на прием к первому заместителю генерального П.Б. Антонову и прямо спросил его, соответствует ли политике Концерна перемещение стендов и людей из института на завод.

Реакция была неожиданной. П.Б. Антонов откровенно, видимо, по старой дружбе, стал рассказывать все свои проблемы институтского масштаба. Он жаловался на жуткую плодовитость Виктора Петровича Иванова (это – главный конструктор корабельной радиолокации), который для каждого строящегося корабля придумывает новый радиолокатор, не закончив отработку предыдущего. Я, конечно, знал о давней «дружбе» Антонова и Иванова. Даже немного сочувствовал Иванову, которому приходилось работать с критикующим его непосредственным начальником. То ли дело, когда спорили между собой мы с В.П. Ивановым без всякой надежды доказать что-то друг другу. Но я не догадывался, что Антонов воспринимает свои проблемы с В. П. Ивановым так близко к сердцу. Он так увлекся, что я перестал понимать, что происходит: то ли я пришел к нему за советом, то ли он ко мне на исповедь. Неужели он рассказывает все это именно мне потому, что помнит наши споры с В.П. Ивановым о путях построения радиолокатора «Гарпун-Бал»?

Но, выплеснув свои эмоции, П.Б. Антонов все-таки вспомнил про мой вопрос, посоветовал не беспокоиться, и сказал, что с ААК вообще-то «можно работать». У меня сложилось впечатление, что П.Б. Антонову не очень хочется вмешиваться в ход истории института. Он предпочитает подождать, что из этого получится. Через несколько дней Павел Новиков передал мне устное послание ААК о том, что нечего ходить по начальству, и что он, ААК, пришел к нам надолго, может навсегда. Я понял, что П.Б. Антонов рассказал ААКу о моем с ним разговоре.

Предполагая, что в разработке перспективной головки наступил перерыв неизвестной продолжительности, я задумался о том, что дальше делать на работе. ААК пытался нацелить меня на модернизацию ДИКа, но я понимал, что в моем возрасте браться за новое для себя дело было бы авантюрой. Пока поймешь, как комплекс ДИК работает, может истечь отпущенный мне срок жизни. Я продолжал искать проблемные места в головочной тематике, где мог бы действительно принести пользу.

К этому времени ушли из жизни Ю.М. Гуляев и И.Л. Бредун, – последние великие специалисты, которые понимали идеологию головки и умели программировать ее алгоритмы, но не успели отладить все до конца. Оценив ситуацию своим «аналитического склада умом» и послушав внутренний голос (как обычно во сне) я не нашел кандидатов для продолжения этого дела, кроме самого себя. Я выучил язык программирования настолько, чтобы понимать, что написано в программе. Теперь я мог сравнивать и самостоятельно судить, насколько программа соответствует идеологическим алгоритмам головки.

Прочитав бегло программу, я оценил, очень приблизительно, размер бедствия и пришел в ужас. Программа была написана для другой головки, для той, которую тридцать лет назад спроектировал В.И. Куликов. Новые программисты просто переписали старую программу на новый язык программирования. И, хотя мы уже многое в этой программе исправили под наш проект, но только то, на что наткнулись при испытаниях. А испытаний мы провели на порядок меньше, чем в свое время испытывали головку В.И. Куликова. И это не потому, что мы ленились или не хотели, а потому что живем в другой стране, которая не может позволить себе тратить на испытания столько же средств, сколько тратилось в СССР.

Обстановка обострилась после того, как наши ракетчики, они же – головные разработчики оружия, или просто головники, вознамерились присвоить серийный статус аппаратуре. Для нас это означало окончание прекрасного времени, когда мы могли беспрепятственно совершенствовать головку, дорабатывая, в том числе, и программу вычислителя. Наши начальники затеяли перепалку с «головниками», пытаясь продлить сроки отработки. Но перепалка шла на примитивном уровне вроде «сам дурак», или «я не виноват».

Действительно, кто виноват в том, что среди продолжающих жить сотрудников не нашлось никого, способного заменить основоположников? Кто виноват в том, что последние годы жизни, основоположники занимались ненужной, ошибочно заданной им разработкой программ для несуществующей уже головки В.И. Куликова? Насколько надо быть безумным, чтобы не поинтересоваться, чем новая головка отличается от старой головки? Последние два вопроса мысленно я адресовал Е.А. Горбачеву, полагая, что начальник должен знать все. Но один вопрос я задавал только себе. Кто виноват в том, что я остался последним, кто представляет масштаб бедствия? И на этот вопрос я поначалу было ответил себе: «Сам виноват, нечего так долго жить и коптить небо на этой земле». Но тут, посоветовавшись со своим «аналитического склада умом» я сообразил, что живу так долго не по своей прихоти, а по воле Всевышнего, и потому перед ним отвечаю за всё, хотя уже три года не являюсь главным конструктором и дюжину лет никем не командую.

От этого решения легче не стало, но вопрос перешел в практическую плоскость: что делать и с кем посоветоваться? Идти к ААК после перепалки насчет виброиспытаний головки было бессмысленно. Он вряд ли смог бы выслушать меня беспристрастно и, тем более, объективно оценить ситуацию. Уж слишком далек он от идеологии головки и от разработки программного обеспечения. Я пошел к Вячеславу Морозову – молодому заместителю Коновалова. Он вел себя невнятно. Мне даже показалось, что он видит свою задачу в том, чтобы не принимать ответственных решений, пока за все отвечает ААК. Надо дождаться лучших времен. Уходя от него, я сказал, размышляя вслух «Может написать обо всем Путину»? Он ответил «Да, пожалуй».

Через два дня я пришел к нему с письмом, начинавшимся словами: «Уважаемый Владимир Владимирович! Уважаемый Сергей Кожугетович!». Дальше я утверждал, что старую программу, написанную для вычислителя прошлого века на соответствующем тому времени языке, переписать вручную для нового вычислителя на современном языке программирования, невозможно без ошибок. В программе примерно один миллион символов, и любой неправильно написанный символ когда-нибудь приведет к отказу системы. Я просил увеличить объем испытаний и проводить их, несмотря на серийность аппаратуры, а, по мере отработки, устанавливать в аппаратуру новые версии программы.

Прочитав письмо, Вячеслав Морозов задумчиво произнес номер статьи уголовного кодекса, по которой надо посадить в тюрьму за беспорядок и непредусмотрительность при отработке изделия, не сказав кого. Я предложил тогда для начала отправить это письмо кому-нибудь рангом пониже, например, генеральному конструктору ракеты. Он снова задумался и попросил оставить ему письмо, чтобы подумать.

Дальше события развивались с быстротой, свидетельствующей о справедливости поговорки: «Скорость стука превосходит скорость звука». Уже на следующий день Вячеслав Морозов сообщил мне, что есть указание вывести меня из-под командования ААК. Я обещал подумать и пошел обсудить ситуацию с Павлом Новиковым. Он и рассказал мне примерный ход событий.

В. Морозов с моим письмом поспешил к ААК «посоветоваться». Тот возбудился и, вспомнив мои прошлые истории с письмами к военпредам, быстро отправился к генеральному директору Г.А. Коржавину с заявлением, смысл которого укладывается в слова: «Я же говорил, что он – вредитель и провокатор». Коржавин, желая облегчить участь ААК и избавить его от «ужасного» меня, предложил: «Давай переведем его в большую науку, то бишь в научно-координационный центр». На том они и порешили.

Мы с Павлом думали иначе. ААК в это время уже назначил Павла ответственным за отработку программы в головке, и ему срочно надо было сдавать очередную версию. Он был уверен, что быстро без меня это не сделать, и решил попытаться исправить ситуацию, поговорив с ААК. Он немного нервничал, понимая, что рискует своей репутацией. Я почувствовал это, когда он попросил меня больше не писать таких острых писем.

На следующий день ААК собрал совещание и в своей резкой манере велел Вячеславу Морозову доложить, в чем дело. Морозов замялся и тогда Павел попросил слова и сказал, что не сможет сдать очередную версию программ без моего участия. ААК попытался надавить на самолюбие Павла, спросив «Что, не хватает квалификации?» Тут я встрял в разговор и сказал, что дело не в квалификации, а в количестве рук, ног, мозгов и часов в сутках. ААК понял ситуацию, задумался, приказал подготовить и положить на стол планы работ, графики и закончил совещание словами: «Идите, работайте».

К вечеру В. Морозов сообщил мне о том, что Г.А. Коржавин выгнал ААК, когда тот пришел с предложением вернуть все и всех на свои места. При этом были сказаны слова: «Не занимайся самоуправством в моем институте. Я принял решение, и оно должно быть выполнено». Выполнять решение Коржавина ААК поручил В. Морозову. Я сказал, что меня все устраивает в моей работе, переходить в другое место по собственному желанию не хочу, если надо, пусть меня переводят приказом по институту.

Все вокруг засуетились и забегали, жаловались мне, что Коржавин не подписывает новое штатное расписание комплексу с повышением окладов, в то время как всем остальным подразделениям института уже подписал новые оклады. Кто-то стал писать петицию Коржавину от коллектива с просьбой пересмотреть его решение обо мне. Через день В. Морозов пришел ко мне с предложением от администрации произвести меня в доктора электротехники (есть у нас в России такая общественная Академия Электротехнических наук). Я сказал, что вышел уже из детского возраста и почетные звания меня не очень интересуют. Еще через день мне принесли приказ (проект) о переводе в научно-координационный центр с предложением расписаться, что я согласен. Я зачеркнул слово «согласен», написал «ознакомлен» и расписался.

Гнев Г.А. Коржавина, похоже, вышел из границ. Он велел отделу кадров готовить приказ о расформировании нашей лаборатории. Мне рассказали, что после этого приказа каждому сотруднику лаборатории будут предлагать три новых места работы, а потом в случае несогласия, увольнять. Намекнули, что старикам и старушкам, т.е. моим «боевым друзьям и подругам», будут предлагать неприемлемые для них места работы. Неужели, такое бывает? Да еще не только в книжках про ужасный КГБ, или про иезуитов? Я записался к Коржавину на прием по личному делу, но ему все было некогда. Посоветовавшись со своим «аналитического склада умом», я предположил, что, видимо, придется согласиться с приказом. Не доставлять же неприятности своим помощникам.

Пошел к ААК с вопросом, что будем делать? Он выглядел смущенным, сказал, что не ожидал такой реакции Коржавина, не преминул упрекнуть меня за острое письмо, которое всколыхнуло тихое институтское болото, предложил числиться в одном (новом) месте, а работать в другом (старом) месте, добавив с легкой улыбкой: «Куда ж вы от нас денетесь». Что-то в его поведении и в интонациях было не таким как всегда. Мне даже показалось, что он хотел как-то подбодрить меня, чуть ли не извиниться и похлопать дружески по плечу. При таких необычных чувствах мы и расстались. Я подписал приказ и продолжал работать на старом месте, периодически задумываясь над причиной смущенного вида ААК после визита к Коржавину.

В институте поползли слухи о каком-то скандале вокруг меня. ИВС, встречаясь со мной в коридорах, интересовался, куда это я перешел работать, чем теперь занимаюсь. Я объяснял, что сижу на старом месте, делаю то же, что делал раньше, но числюсь в другом подразделении. Как-то он спросил, получилась ли у ААК его новая головка и, узнав, что головки никакой нет, заметил философски, что решение сделать ставку на заводских умельцев в создании новой головки, было ошибкой генерального директора.

Не прошло и двух месяцев, как по институту прошел слух, что ААК купил себе шикарный автомобиль Лексус за много миллионов, и Коржавин провел с ним воспитательную беседу о том, что не скромно покупать машину лучше, чем у генерального директора. Когда В.В. Каманин рассказывал об этом, у меня в памяти непроизвольно возник образ смущенного ААК после неудачного похода к Коржавину с вопросом об изменении моего места работы.

Буквально через неделю пришла ошеломляющая новость: ААК уходит с должностей директора завода и нашего комплекса «по собственному желанию в связи с уходом на пенсию». Конечно, в озвученную причину ухода никто не поверил. Слухи приписывали ААК финансовые махинации, попытку заключить прямой договор с ракетчиками на поставку большой партии головок без посредничества Концерна с целью полностью отделиться от «Гранита» и т.д. Я, вспоминая слухи о скором назначении ААК генеральным директором института вместо Коржавина, вспоминая неожиданное назначение ААК директором нашего комплекса, и другие мелкие детали истории, думаю, что ААК в своей игре с Коржавиным просто где-то перешел допустимые границы, а финансовые махинации послужили поводом для расставания с ним.

У многих возникли мысли о наличии связи между моей критикой ААК и его отставкой. Масла в огонь подлила информация о том, что накануне отставки я съездил на завод после двухмесячного перерыва. Возникла легенда обо мне как о роковом холопе, неугодных начальников которого ждет плохой конец. Меня поздравляли с избавлением от татаро-монгольского ига, пытались узнать, не ездил ли я на входящий в Концерн завод Кулакова, компрометирующая информация о котором появилась в электронной газете «Фонтанка. РУ». Еще меня спрашивали, кто – следующая жертва? На это я неизменно отвечал: «Заплати налоги и спи спокойно».

Я устал объяснять, что к отставке не имею никакого отношения. Да, я спорил с ААК о структуре новой головки, был уверен, что истина – дочь времени, а не авторитета, но я не ожидал, что торжество истины может случиться быстро. Напротив, допускал, что все произойдет не в этой жизни. Собственно, ничего еще не произошло. Ушел очередной начальник. Начальник не совсем обыкновенный, уверенный, что главное назначение головки – приносить прибыль, а попадать в цель при боевой работе – это дело второстепенное, попутное и само собой разумеющееся. Даже в разговорах с Павлом Новиковым, которому он, бесспорно, доверял, стандартной реакцией ААК на технические предложения Павла был вопрос: «Твоя зарплата от этого увеличится»?

ААК делал то, что ему написано судьбой. Он, бесспорно, был выдающимся Хозяином, он поднял завод на хороший производственный уровень. Он поддержал Павла Новикова, открыв финансовый ручеек для приема молодых инженеров. Возможно, даже не вина, а беда его в том, что никто не объяснил ему, что такое головка с заложенным в нее интеллектом, и зачем нужна честная дискуссия при выборе из конкурирующих вариантов лучшего. Да, очень опасная все-таки эта штука под названием сверхприбыль. Трудно удержаться, чтобы не украсть. В то же время, уход начальника – это событие достаточно ординарное. Никто не имеет права править бесправие. Начальники приходят и уходят, а работа остается. Вопрос в том, кто будет ее продолжать?

Далее

В начало