ГАЛЬПЕРИНЫ

Я стал заниматься своей родословной совершенно случайно, уже будучи в Австралии. Однажды мне срочно потребовался английский перевод моего «Свидетельства о рождении». Документ такой обыденный, ничего интересного. Стоп-стоп, не горячитесь! Документик-то дряхленький, по многим коробкам-папкам прятался, истёрся до дыр, а ведь с него всё и началось. Роясь в папках в поисках своего свидетельства, я наткнулся на очень интересные документы, один из которых особенно меня заинтересовал. Это паспортная книжка моего деда, выданная одесским полицмейстером 24-го апреля 1903-го года. Из этого документа многое из истории нашей семьи становилось понятным.

Попробую кратко рассказать о наиболее важных моментах жизни моего отца Гальперина Петра Яковлевича и о многовековой истории семьи Гальпериных.

Дед Яков

Мой дед Яков Гальперин работал провизором в известной в городе аптеке в начале Большого проспекта Петроградской стороны, недалеко от набережной Малой Невки. Я помню внутреннее убранство этой аптеки, очень похожее на интерьер знаменитой аптеки на углу Невского и набережной Фонтанки, старейшей в нашем городе. В Ленинграде существовало тогда ещё несколько подобных аптек. Их отличал особый благопристойный стиль, вызывавший уважение и доверие пациентов – прилавки, двери и стены из красного дерева, спокойное освещение, очень вежливые аптекари, спокойные и тоже вежливые питерцы… Как хочется верить, что этот кусочек городской культуры так же бережно сохраняется, как Елисеевский магазин, убранство дворцов, парков и памятников.

Жена деда, моя бабушка Эся (Эстер Малка Зусевна, в девичестве Бенгель, в обиходной речи Эсфирь Александровна) работала тоже в аптеке помощником провизора. У деда это был второй брак, о его первой семье сохранилась только короткая запись в справке полицмейстера города Одессы, где родился и жил дед, да и многие поколения его предков. Он получил университетское образование в Петербурге. Судя по рассказам отца, во время учёбы дед даже умудрился попасть в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где провёл всего один-два дня за участие в студенческой манифестации. Думаю, что это краткосрочное заключение полностью охладило его революционный пыл.

История рода Гальпериных

А теперь вернёмся к бумаге, выданной полицмейстером, потому что именно она пробудила у меня желание начать путешествие вглубь веков в поисках следов моих предков. Правда, такая возможность появилась у меня лишь в весьма перезрелом возрасте.

В справке сказано, что мой дед Яков являлся потомственным Почётным гражданином Российской империи. Откуда в еврейской семье могло появиться такое звание, которое присваивалось императорским указом за особые заслуги? Я узнал от отца, что мой прадед был Верховным раввином Одессы в течение тридцати пяти лет, за что и получил это звание.

Тогда же отец рассказал, что наши предки появились на берегу Чёрного моря где-то в конце ХVI века после миграции, длившейся около ста лет. Маршрут этого векового путешествия начинался на севере Испании во времена Великого исхода арабов и евреев в период 1492-1496 годов и проходил через север Италии. Путешествие такой протяжённости не могло не оставить следов, о чём было написано в семейных книгах, являвшихся неотъемлемой частью древней еврейской культуры.

Да вот беда – семейные архивы хранились в городе Львове, где жило ещё одно ответвление семьи. Город этот стал советским в конце 30-х годов, а 22 июня 1941 во Львов вошли фашисты разных мастей и национальностей, и первое, что они сделали – в течение двух дней расстреляли или повесили всех евреев, которые не убежали из города. Среди повешенных оказались и все члены семьи Гальпериных, так как все они были крупными медиками и не смогли оставить своих пациентов в больницах и военных госпиталях. Моя дочь Марина утверждает, что дедушка говорил ей, что какие-то документы у него тоже были, но остались в Ленинграде, когда семья уехала в эвакуацию. В жестокие блокадные морозы их сожгли в печке-буржуйке, как и всю библиотеку отца. Может, именно эти древние манускрипты своим теплом спасли жизнь кому-то из ленинградцев. Во время блокады отец трижды приезжал по делам службы на Ленинградский фронт, бывал в своей брошенной квартире, но кто тогда думал о книгах и документах – все бумаги исчезли без следа!

Отец

П.Я. Гальперин 1942-й год

Несколько слов о моем родном ЛИТМО, точнее моем фамильном(!) институте, который я закончил в 1960-м году. Там учился и учил мой отец. Этот институт с отличием закончила и моя дочь Марина, а через пару десятков лет там же проходил стажировку мой любимый внук Саша. Там же я сделал первые шаги в капитализм.

В виртуальном музее ЛИТМО имеется статья о моем отце. Привожу ее полностью.

«Гальперин Петр Яковлевич окончил Техникум точной механики и оптики в конце 1920-х годов по специальности «Оптические приборы». Работал после окончания во Всесоюзном объединении оптико-механических приборов (ВООМП).

Приказ Тухачевского от 09.03.1932 г.

Занимался проектированием оптических приборов военного назначения. Известны его приборы для зенитных орудий Главного Конструктора генерала Иванова, самолётные прицелы и оптические приборы для подводных лодок и надводных кораблей.

В семейном архиве сохранился документ – приказ начальника вооружения РККА Тухачевского от 9 марта 1932 года: «За разработку опытного образца танкового панорамного прицела, выполненную без импортного образца и удовлетворительно выдержавшую испытания в тяжёлых условиях, объявляю благодарность конструктору проектной секции ВООМП т. Гальперину и инженеру ЛОМЗ Гольдфайну и награждаю 1000 рублями каждого» (предположительно Гольдфайн – тоже выпускник Техникума точной механики и оптики).

В предвоенные годы работал на Ленинградском оптико-механическом заводе (ЛОМЗ) по тому же направлению. Работу совмещал с преподаванием в ЛИТМО на кафедре Специальных оптических приборов.

В 1938 году был награждён боевым орденом Красной Звезды. Войну встретил в должности Главного конструктора ЛОМЗ. За успешное перебазирование завода в Новосибирск и организацию производства военной оптики в количествах, превзошедших довоенный уровень, в декабре 1941 года вместе с директором завода Ступельманом Ш.И. был награждён орденом Ленина. Сохранилась фотография группы награжденных, сделанная в Кремле, где руководители ЛОМЗ — единственные гражданские лица, удостоенные высшей награды в это необычайно тяжёлое для страны время.

Во время войны неоднократно командировался на фронт для проведения инспекций состояния военной оптики в войсках, организации её ремонта и эксплуатации. После возвращения завода в Ленинград и объединения его с заводом ГОМЗ занимал должность Главного конструктора завода. Был организатором и первым начальником СКБ и опытного производства.

Продолжая заниматься созданием новых моделей оптических приборов военного назначения, работал также по заданиям академиков И.В. Курчатова и Н.Н. Семёнова. За свою деятельность в предвоенные и военные годы Пётр Яковлевич был награждён государственными наградами, в том числе высшей наградой страны того времени – орденом Ленина.

В 1949 году был уволен с завода. Поступил работать на должность рядового конструктора во Всесоюзный НИИ Маркшейдерских Приборов. Высокая квалификация и опыт позволили ему в новой области занять ведущее положение – Главного Конструктора института и директора опытного завода и проработать в этом качестве до 68 лет. В этом возрасте он отказался от организационной работы и полностью перешёл на разработку новых моделей приборов во главе маленькой группы молодых выпускников ЛИТМО. Именно в эти годы совместно с учениками он создал множество новых моделей приборов, получивших высокую оценку и многочисленные награды Выставки Достижений Народного Хозяйства (ВДНХ).

Ушёл из института в возрасте 75 лет после тяжёлой болезни».

В журнале «Маркшейдерский вестник» №4 за 2016-й год к 110-летию со дня рождения отца опубликован очерк о нём его ученика и коллеги Валерия Глейзера, очерк также опубликован на сайте memoclub.ru

ГЛАВНЫЙ КОНСТРУКТОР

(очерк В. Глейзера, приводится с небольшими сокращениями)

Сегодня, задумываясь о возрождении отечественного маркшейдерского приборостроения, невольно обращаешься к предыдущему опыту и наследию наших талантливых учителей. В этой связи нельзя не вспомнить выдающегося конструктора Петра Яковлевича Гальперина, в память о котором опубликована редакционная статья во втором номере журнала «Маркшейдерский вестник» за 2016 г.

Прошло много лет с той поры, когда мы трудились в маркшейдерском институте вместе с Петром Яковлевичем. Дневниковых записей я не вёл, да и фотографий, которые могли бы мне помочь, у меня нет. В те годы на работе мы не особо фотографировали. Остаётся опираться на свою память и память немногочисленных ныне здравствующих коллег Петра Яковлевича. 

Жизнь богаче фантазии

«Жизнь богаче фантазии» – этой цитатой из книги Эфраима Севелы «Легенды инвалидной улицы» мне хотелось бы начать свой очерк. И вот почему.

Декабрь 2015 года. На достаточно серьёзной отраслевой конференции, посвящённой инженерным изысканиям (а проходила эта конференция в Санкт-Петербургском Государственном Горном университете), я встретился с известным среди изыскателей геологом Игорем Всеволодовичем Архангельским, где получил в подарок его книгу «Записки выпускника Горного института». Книга оказалась интересной и увлекательной. На её страницах встречались знакомые мне фамилии. Не единожды в ней упомянут и мой брат однокурсник И.В. Архангельского Миркин Георгий, открывший месторождения алмазов на Северо-Западе СССР. Однако я был удивлён не только встрече с братом на страницах этой книги. В неменьшей степени я удивился, когда встретил ещё одно знакомое имя. Это было имя одноклассника автора книги – Марка Петровича Гальперина, сына Петра Яковлевича. Эта встреча всколыхнула мою память. И поплыли картины тех лет, когда в стенах ВНИМИ мы вместе с отцом Марка Петровича создавали новые замечательные приборы и внедряли их в горное производство. Некоторые из этих приборов до сей поры находятся в эксплуатации на горных предприятиях страны и хранят в себе то, что было заложено талантом конструктора Петра Яковлевича Гальперина.

Пётр Яковлевич Гальперин и ВНИМИ

В данном очерке речь пойдёт о том периоде деятельности Петра Яковлевича, когда он трудился в важном для отечественной горной промышленности уникальном НИИ.

Итак, 15 августа 1950 года Пётр Яковлевич был принят во ВНИМИ и зачислен в конструкторское бюро (КБ) на должность стажёра. Вскоре он уже заместитель начальника КБ, что вполне естественно (информация о послужном списке П.Я. Гальперина в период работы во ВНИМИ основана на архивных данных, полученных автором очерка в институте в марте 2016 года). В 1969 году (с 01.01) Пётр Яковлевич переведён на опытно-экспериментальный завод (ОЭЗ ВНИМИ) и, являясь официально заместителем директора завода, фактически исполняет обязанности директора ОЭЗ. В этот период, по воспоминаниям главного технолога завода Анатолия Ивановича Павлова, Пётр Яковлевич и Анатолий Иванович вместе представляли завод на Учёном Совете ВНИМИ. Председателем Совета в ту пору был директор ВНИМИ Омельченко Александр Николаевич, известный и весьма уважаемый в отрасли специалист – маркшейдер. Административная работа не очень увлекала Петра Яковлевича. Он стремился к практической конструкторской деятельности. С декабря 1971 по ноябрь 1975 года П.Я. Гальперин исполняет обязанности главного инженера ОЭЗ ВНИМИ и фактически руководит конструкторской группой завода, а затем, с конца 1975 года по 16.12.1980 г., работает непосредственно у кульмана инженером-конструктором и продолжает создавать новые приборы.

После ухода из ВНИМИ (в 1980 г.) Пётр Яковлевич сохранил связь с институтом и дома, несмотря на болезнь, продолжал трудиться над новыми конструкциями маркшейдерских средств измерений, но об этом чуть позже.

ВНИМИ. Немного истории

Маркшейдерский институт, который мы коротко называем ВНИМИ – это единственный в своём роде научно-технический центр, созданный в период подъёма в нашей стране угледобывающей отрасли. ВНИМИ достиг максимального расцвета в середине 70-х годов ушедшего столетия и не так давно отметил своё 85-летие. Сегодня хочется вспомнить творческую обстановку, царившую в те далёкие годы в институте, обстановку, созданную учёными и специалистами поколения, к которому принадлежал Пётр Яковлевич Гальперин. В этой обстановке трудился и автор этих строк, часто общаясь с Петром Яковлевичем и в чём-то стараясь учиться у этого замечательного конструктора и человека.

Итак, решением Всесоюзной маркшейдерской конференции (март 1929 г.) была создана постоянная маркшейдерская комиссия (ПМК), первое организационное заседание которой состоялось 25.05.1929 г. Местом расположения постоянного бюро комиссии был выбран г. Ленинград. Отмеченную дату принято считать днём рождения ВНИМИ. В дальнейшем (01.11.1932 г.) на базе ПМК создаётся Центральное научно-исследовательское бюро по маркшейдерскому делу (ЦНИМБ), а 26.07.1945 г. институт получает новое наименование – «Всесоюзный научно-исследовательский маркшейдерский институт – ВНИМИ». В последующие годы, по мере развития ВНИМИ, ещё не раз изменялось его название, но всякий раз оно отражало всё новые и новые горизонты, которые достигал коллектив института в маркшейдерской и горной науке.

П.Я. Гальперин пришёл в институт, когда ВНИМИ располагался по адресу г. Ленинград, наб. канала Грибоедова, д.6. (в настоящее время здесь располагался и до сих пор располагается ОАО «ГИПРОШАХТ»). Среди многочисленных задач, поставленных перед институтом ВНИМИ как перед научно-техническим центром отечественной маркшейдерии, была задача содействовать улучшению и развитию технической и инструментальной базы применительно к маркшейдерской практике, и, соответственно, совершенствовать маркшейдерские технологии. Эту задачу и решали маркшейдеры совместно с техническими специалистами, имеющими богатый опыт разработки высокоточных оптико-механических и оптико-электронных приборов. В 1954-1956 гг. на Среднем проспекте Васильевского острова по проекту архитектора Б.С. Серебровского было возведено новое специализированное здание, в которое переехал институт. Здесь в конце 1971 года мы и познакомились с Петром Яковлевичем. К этому времени среди научных подразделений ВНИМИ были отделы приборостроения и методики маркшейдерских работ, в состав ВНИМИ входил опытно-экспериментальный завод (ОЭЗ) и конструкторское бюро (КБ). ОЭЗ был создан в 1964-м году. К тому моменту опытная база ВНИМИ была достаточно развита. Первым директором завода был назначен Владимир Васильевич Княщинский. Таким образом, перечисленные подразделения обеспечили возможность создания в стенах института многих перспективных разработок, в ряде случаев являющихся основой новых прогрессивных технологий. Рабочий процесс был организован таким образом, что новые идеи и технические решения, прежде чем быть принятыми, обсуждались на технических советах, что исключало возможные конфликты и недоразумения.

Одним из направлений, в котором ВНИМИ достигло больших успехов и обеспечило себе лидерство в горнодобывающей отрасли, было создание маркшейдерских взрывобезопасных гирокомпасов и разработка на их основе метода гироскопического ориентирования.

Пётр Яковлевич Гальперин и гирокомпасы

Маркшейдерские гирокомпасы – это особый класс гироскопических приборов, получивший в отличие от морских название «наземные гирокомпасы». Эти приборы используются маркшейдерами для определения направлений в подземных горных выработках, при строительстве метро, коллекторов, при создании специальных подземных сооружений.

Маркшейдерские приборы должны удовлетворять многим противоречивым требованиям, вытекающим из сложных условий эксплуатации. Концептуально конструкции приборов зарождались и прорабатывались в лаборатории гироскопических приборов, где в итоге проведённых исследований оформлялось техническое задание (ТЗ) на конструирование нового прибора. ТЗ передавалось в КБ, и далее начиналась работа конструкторов. Это стандартная схема. На практике она выглядела несколько иначе. Уже на начальном этапе создания прибора нередко требовались специальные исследования, то или иное макетирование, проработка различных вариантов конструкции. Как тут без конструктора? Пётр Яковлевич всегда в подобных случаях активно подключался и фактически становился соавтором идеи. Творческий союз разработчика и конструктора не нарушался и на стадии опытного производства. Не случайно изобретения, которые рождались в процессе создания новой техники, создавались коллективом авторов. Совместную плодотворную работу с Петром Яковлевичем сегодня со мной вспоминают Юрий Сергеевич Луковатый и Марк Самуилович Кон. Первый руководил тогда группой разработчиков, а в дальнейшем стал заведовать лабораторией, второй работал старшим научным сотрудником лаборатории. По словам Ю.С. Луковатого, он всегда находил понимание у Петра Яковлевича. К этому добавлю, что оба ведущих специалиста лаборатории тоже выпускники ЛИТМО («фамильного» вуза М.П. Гальперина). Ведя рассказ о талантливом конструкторе Петре Яковлевиче, нельзя обойтись общими фразами. Ведь его имя среди тех, кто создали один из лучших маркшейдерских торсионных взрывобезопасных гирокомпасов – гирокомпас МВТ2.

Маркшейдерский гирокомпас МВТ 2

Прошли десятки лет. Сегодня на календаре новый век, а модель гирокомпаса, Гирокомпас МВТ2, к которой «приложил свои руки» конструктор Гальперин, до сих пор востребована и работает на горных предприятиях. Удачные конструкторские решения, специальные режимы работы и методические приёмы позволили обеспечить достаточные для использования в шахтах точность определения азимута и быстродействие прибора, приемлемую массу и габариты, эргономичность и устойчивость к внешним возмущениям. Опыт разработки гирокомпаса МВТ2 послужил основой для создания последующих новых моделей маркшейдерских гироскопических приборов МВТ2М, МВТ4 и др.

Мне довелось довольно часто общаться с Петром Яковлевичем в начале работы над новой специальной конструкцией гирокомпаса, получившей в дальнейшем название «Меридиан». В этом приборе был применён собранный в производственных условиях ОЭЗ ВНИМИ гиродвигатель с напечённым на роторе зеркалом. Новая конструкция прибора обеспечила улучшение ряда эксплуатационных характеристик гирокомпаса, позволила повысить его точность. В процессе работы над этим прибором родились несколько изобретений. Среди их авторов был и Пётр Яковлевич, о чём свидетельствуют представленные здесь копии авторских свидетельств. Пётр Яковлевич участвовал не только в создании гирокомпасов. Он внёс большой вклад в создание первого взрывобезопасного маркшейдерского электронного светодальномера МСД1М, разработанного в стенах лаборатории электронных приборов ВНИМИ, а также в создание другой уникальной техники для предприятий угольной промышленности.

Незаурядный специалист Пётр Яковлевич был предельно скромен. Не помню, чтобы слышал от него рассказы о его наградах, о его легендарном прошлом (об этом я узнал не от него, а уже в годы, когда Пётр Яковлевич не работал в институте). Его же отличали предельная скромность и особая интеллигентность. Ко мне он всегда обращался на «вы», хотя я на 37 лет младше Петра Яковлевича. Не могу вспомнить его раздражённым. Пётр Яковлевич чем-то напоминал мне моего отца. Это одно поколение. Оба перенесли тяготы Отечественной войны и послевоенного времени (мой отец всю блокаду был в Ленинграде). Этих людей отличает сдержанность, немногословие, сочетание простоты и интеллигентности. Вспоминается и то, как Пётр Яковлевич с восторгом и гордостью рассказывал о своём сыне Марке, о его больших успехах в науке, о маленькой любимой внучке Марине.

Однако время летит, и я перейду к завершению этого небольшого очерка. 

Эпизод, который останется в моей памяти навсегда

Пётр Яковлевич уволился с работы и уже болел, но мы общались по телефону. По его настойчивой просьбе, которую поддержала Ираида Васильевна, жена Петра Яковлевича, в квартиру Гальпериных был доставлен кульман, а мы с Юрием Сергеевичем Луковатым пришли к Петру Яковлевичу с предварительными намётками на новую разработку. Я помню, как мы все вместе сидели за столом, как радушно угощала нас Ираида Васильевна. Наша беседа касалась то жизни в институте, то будущей конструкции прибора, и Пётр Яковлевич просил установить ему срок сдачи работы. При этом он рассказывал, как воспитывал сына и как студенту Марку и его друзьям давал для подработки чертить чертежи и требовал укладываться в заданные сроки. А «бедным» студентам для этого иной раз приходилось трудиться по ночам. Но работа выполнялась ими всегда в заданный срок. В те годы мы с Юрием Сергеевичем несколько раз навещали Петра Яковлевича. И запомнился он мне неутомимым тружеником, таким, каким я увидел его сегодня утром на фотографии тех лет, присланной мне Марком Петровичем с материалами об его отце.

Вместо заключения

Гальперин П.Я. 1984-й год

Годы, годы, годы… Через пару дней исполнится 110 лет со дня рождения Петра Яковлевича Гальперина. И мы достигли возраста наших отцов тех лет. Перед нами другой век, другое поколение. С ностальгией вспоминаем то далёкое время, время наших учителей, наших родителей. И не хочется думать о бизнесе в его сегодняшнем понимании. Хочется вновь вернуться в то время, время творчества и созидания.

По роду моей нынешней деятельности мне приходится иметь дело с современной зарубежной геодезической техникой. Я невольно сравниваю гироприборы производства ведущих зарубежных фирм с той техникой, которая создавалась во ВНИМИ. Должен сказать, что многие технические и конструкторские решения не уступают зарубежным, а подчас превосходят их. Безусловно, мы должны гордиться такими людьми как Пётр Яковлевич Гальперин и помнить их.

*****

Четыре года, которые ему оставалось прожить на этой земле, отец работать уже не мог. Он устал жить. Только после его смерти, в 1986-году, я нашёл оставленные им архивы, которые смог разобрать уже после своего переезда в Австралию. Это было нетрудно, так как отец всё разложил по папкам и составил опись документов. Сборы были короткими, и только чудом я могу объяснить, что мне удалось взять с собой все документы, касающиеся многовековой истории моих предков.

По следам справки, выданной полицмейстером

Казалось, что на этом заканчиваются мои познания об истории моих предков по дедовской линии. Сохранившиеся документы прибыли со мной в Австралию и свободно разместились в одной тонкой папке. Когда же я искал своё свидетельство о рождении, наткнулся на справку полицмейстера. Она-то мне и разбередила душу, и я решил поискать следы предков на одесской земле. Я стал расспрашивать знакомых одесситов. Все они гордо заявляли, что сегодня – не получается, а через неделю, через месяц – постараются что-нибудь сделать. На этом всё и заканчивалось. Примерно в то же время, в 2007 году вышла многотомная еврейская энциклопедия. Там я обнаружил краткие сведения о раввине главной одесской синагоги Гальперине, который занимал этот пост необычайно долго – 35 лет, имел потомственное Почётное гражданство, а главное, что все эти данные точно совпадали с информацией, полученной мной от отца за 20 лет до выхода Энциклопедии. Смущало меня только одно – его звали Йехиль Цви, а это никак не совпадало с именем и, главное, с отчеством моего деда, Якова Соломоновича.

Я понял, что поиски ни к чему не приведут, остаётся только расслабиться и ждать, вдруг история возмутится и сама найдёт меня. И вот, однажды, приезжаю на приём к своему врачу, сижу и жду своей очереди. Я люблю в одиночестве посидеть в этой уютной приёмной, в сотый раз посмотреть необычайно интересные картины на её стенах, послушать тихую музыку, полистать прекрасную подшивку журналов National Geogra phic. В приёмную входит ещё один посетитель, скромно занимает соседнее кресло. Не проходит и пары минут, как мы уже знакомимся, я узнаю, что Алик тоже приехал из Питера, а родом он из Одессы. Ещё минута, и я начинаю рассказывать совершенно незнакомому, но очень милому человеку историю безрезультатных поисков своих одесских корней. Реакция оказалась немедленной. Алик заявил, что он знает человека, который не оставит меня в беде. Мы обмениваемся номерами телефонов, записывая их на маленьких клочках газетной бумаги и расстаёмся. Ещё через несколько минут я забываю о встрече – одной из многих подобных встреч.

Прошло не больше часа после нашего разговора. И вдруг мне позвонил совершенно незнакомый человек, который увидел на своём мобильнике сообщение с просьбой связаться со мной по срочному делу. Он сразу сообщил, что его зовут Лёва Бондар, что он раввин одной из синагог в Мельбурне и, что он привык откликаться на подобные неожиданные звонки, когда узнаёт, что кому-то нужна его помощь. Разговор получился очень коротким – Лёва хорошо разбирался в хитросплетениях еврейской генеалогии, да и я уже немного научился кратко формулировать суть проблемы. Он ничего не обещал, пока не разберётся в подробностях, но заверил, что через пару недель выйдет на связь. Другие дела и проблемы захлестнули меня, поэтому следующий звонок оказался весьма неожиданным. Оказывается, прошло уже две недели! Лёва не забыл обо мне и прислал один отсканированный листок с текстом на иврите, с печатью на том же языке, но с интригующими тремя буквами U.S.A. и уж совсем неожиданно – с заголовком на русском языке: «ЕВРЕЙСТВО съ Талмудической точки зрения, соч. М. Гельперна».

Оказывается, эти две недели Лёва провёл в Нью-Йорке на ежегодном сборе раввинов. Там он обсудил мою проблему со многими уважаемыми коллегами. Ещё через пару часов я получил ссылку на Евразийский журнальный портал со статьёй одесского историка Олега Губаря «Печальная история одесского раввина. Документальный очерк». Она начинается со следующих слов: «Гальперин (Эльпер) Михель-Герш (Йехиль-Цви) Иосиф (Иосифович), одесский купец 3-й гильдии, с 1836 года – городской раввин…». Поражала указанная в статье продолжительность его духовного служения местному еврейскому обществу. Далее следовал такой текст: «Замечу, что мы не только не знаем биографий первых одесских раввинов, но даже не имеем их реестра. В государственном архиве Одесской области сохранились документы, прямо и опосредованно касающиеся раввина Гальперина. К ним, прежде всего, относится дело о его причислении в потомственное Почётное гражданство. Дело включает и формулярный список раввина. Из списка видно, что в феврале 1860 года ему было 67 лет».

Заявление Якова Гальперина о приёме сына в институт на бесплатное обучение

Гальперин вёл службы в Главной синагоге, которая была построена в годы его служения. Её здание недавно возвращено к исходному облику. В этом красивом здании я вижу некий памятник моему предку. Однако столь длительная служба не принесла богатства его многочисленной семье. «В конце 1876 года престарелый Гальперин сильно занемог. Предчувствуя скорую кончину, Михель-Герш обратился к городскому голове Н.А. Новосельскому и к своей пастве со слёзной мольбой позаботиться о дальнейшей судьбе своей семьи. Особенное волнение вызывает письмо, подписанное его дрожащей рукой буквально за день до ухода в мир иной…».

Злая ирония судьбы: уже в другом веке, в другой, советской России, сын раввина, тоже потомственный почётный гражданин России, лишённый этого звания одним из первых декретов советской власти, мой дед Яков пишет Заявление в Петроградотдел Союза «Всемедикосантруд» с просьбой предоставления вакансии на бесплатное образование в одном из технических институтов в Петербурге своему сыну – моему отцу Петру…

Бабушка Эся

Диплом Императорской военно-медицинской академии о присвоении звания провизора Эстер Гальпериной

Моя бабушка Эся была на несколько лет моложе деда и, похоже, «увела» его из семьи, поэтому о других Гальпериных я ничего никогда и не слышал. Быть может, это случилось ещё под горячим солнцем Черноморья или Бессарабии. Уж больно часто Яков Соломонович менял свои места работы (девять аптек юга Российской империи всего за семь лет!). А может, судьба свела их уже в одной из аптек Петербурга (она тоже окончила университет и стала провизором) – никогда это в нашей семье не обсуждалось.

Вторая страница паспортной книжки моего деда с записью «о вступлении в законный брак с девицею, аптекарским помощником Эстер-Малкою Зусевной Бенгель, 23 лет», 23 июня 1905-го года

Как следует из сохранившихся семейных документов, это случилось незадолго до рождения моего отца. Бракосочетание состоялось в городе Ораниенбаум Петербургской губернии. А всего через несколько месяцев 6 апреля 1906-го года по новому стилю родился маленький Петр.

Семья Бенгель. Эстер крайняя слева

Бабушка Эся – младшая из трёх дочерей в весьма респектабельной еврейской семье. Я хорошо помню одну из её старших сестёр Евгению Александровну, которая частенько говорила, что Эся была предельно самостоятельным, амбициозным и талантливым человеком, но обладала крайне тяжёлым характером, который, в конце концов, перешёл в тяжёлую форму шизофрении…

Семья бабушки была достаточно обеспеченной и жила в респектабельном хорошо известном питерцам доме №26/28 на Каменноостровском (в 30-90 годы Кировском) проспекте Петроградской стороны. Он и сейчас заметно выделяется среди окружающих его домов не только своими размерами, но и богатой гранитной отделкой. В советские времена там обосновались многие видные партийные функционеры. Именем одного из них Сергея Кирова и назвали бывший Каменноостровский. Маленьких квартир в этом доме просто не было. Уверен, что и мои предки в те годы жили не в слишком стеснённых условиях. Это я понял ещё в далёком 1945-м году, когда мы вернулись в Ленинград из эвакуации.

Начало войны

Войну я встретил трехлетним ребёнком. По рассказам родителей, перед самой войной наша семья  получила роскошную стометровую квартиру почти на самом берегу Невы. Мы завезли туда вещи и сразу поехали на дачу в Разлив, а прямо с дачи родители отправили меня в заводской детский садик, который был вывезен на лето в деревню Акуловка Новгородской области. Когда началась война, никому и в голову не могло прийти, что она будет развиваться так быстро, и что мы (дети) можем скоро оказаться в плену у немцев.

Моя мать решила поехать за мной, хотя отец запрещал ей это делать. Он занимал высокий пост на заводе и считал, что никакой панике поддаваться нельзя, что это просто недопустимо. Мать же имела очень решительный характер. Она послала отца куда подальше, нашла еще двух таких же заботливых мамок, и они своим ходом стали добираться до станции Акуловка. Там они увидели, что станция уже забита санитарными поездами, беженцами, и выбраться из Акуловки практически невозможно. Невзирая на все запреты, они схватили детей, взяли какие-то узелки с одеждой, и втроём со своими маленькими шкетами (мне исполнилось три года, другим детям примерно столько же) какими-то воинскими эшелонами всё-таки добрались до Ленинграда.

Помню, как в шестигранное окно большой прихожей я вижу ночное небо и лучи прожекторов. В перекрестье лучей попадает немецкий самолёт, по нему стреляют зенитки, самолёт вспыхивает, падает. Может это всё моё детское воображение, а может быть, действительно я это видел.

Вскоре мы вместе с заводом погрузились в эшелон, и поезд повёз нас в Сибирь. В дороге у нас было много приключений, но это уже часть другой истории.

Всю войну мы прожили в эвакуации в Новосибирске и только в конце июля, может в начале августа 45-го, вернулись обратно в Ленинград.

Новосибирск - заколдованный город

С тех пор я так и не собрался посетить Новосибирск, чтобы побродить по местам моего детства, хотя, казалось бы, возможностей для этого имелось больше, чем достаточно. В городе было несколько заводов и институтов электронной промышленности, большой научный центр под Новосибирском, с которым нас объединяли научные интересы и совместная работа. Туда часто ездили мои сотрудники и коллеги, у меня же всё время находились какие-то другие дела. Специалисты из Новосибирска приезжали к нам в гости. Один боец даже умудрился на старом «горбатом» «Запорожце» летом съездить в отпуск в Москву со всей своей семьёй – туда и обратно. Подумаешь, «Запорожец» старый, но руки есть, и запчастями забиты все углы машины. Какие проблемы? Для русского мужика, которому посчастливилось иметь в собственности автомобиль, пусть старый, но ведь ездит, пусть дымит, но ведь не останавливается – никаких проблем. Главное, необозримый запас энтузиазма – жизненного, научного, какого угодно.

Всё-таки я попал в этот город, но уже в другое – постсоветское время, когда началась для меня угольная эра. Мои коллеги стали часто ездить из Кузбасса в Новосибирск. По их сибирским понятиям — это не расстояние, два шага, несколько часов на современном автомобиле по хорошей дороге или меньше часа на самолёте. У меня по работе, конечно, бывали дела в Новосибирске, но так и не удалось туда попасть – всё как-то не складывалось. Если я и попадал в Кузбасс, то уж никак не оставалось времени заехать в Новосибирск. И вот однажды я договорился со своим коллегой Сашей Михаэлем, что, чтобы ни случилось, мы встречаемся в Новосибирске. Точнее, он приедет на машине в Новосибирск, чтобы меня встретить, там мы заночуем, пробудем в городе один день, и Саша провезёт меня по местам детства.

Саша, как мы и договорились, встретил меня в аэропорту в Новосибирске, привёз в гостиницу, там мы все обсудили, а утром я попросил: «Покажи мне из окна основные ориентиры Новосибирска, где здесь что находится?» Ясно, что когда я жил в Новосибирске, этой гостиницы ещё не было. Многое построили позднее. Саша подвел меня к окну и показал: «Вот там купол театра, а вот там мост». Я, кажется, уже начал немного ориентироваться и спросил: «Скажи, а где Красный проспект?» Саша каким-то образом на бумаге или на стекле пальцем нарисовал план города. Я сказал: «Всё, достаточно, идем, я тебя сведу к моему дому 9, на Рабочей улице». Саша – человек скептический и великий спорщик, сказал: «Да, брось, ты всё уже забыл. Сейчас заблудимся…» Я не смог стерпеть такую насмешку и включил автопилот. Как будто какое-то мощное магнитное притяжение тащило меня по маршруту. Я ни разу не прошёл нужного поворота. Я стал ему объяснять, по каким местам мы идем. «Тут же ничего подобного нет!». – «Да, за это время появились новые районы, новые улицы». Мы вышли к зданию театра. Я стал рассказывать историю строительства этого театра, как его проектировали Ленинградские архитекторы, как получилось, что несколько рядов в зале оказались просто в акустической яме, где вообще ничего не было слышно, и зрители только видели, что актеры открывают рты на сцене. Часть архитекторов посадили, кому-то пообещали, что посадят. Они быстренько исправили проект и, в конце концов, театр как говорят, стал замечательным, с хорошей акустикой.

Когда мы с Сашей зашли в театр, то увидели, что все свободные площади, а это, прежде всего, большие фойе, залы для прогулок – всё занято ларьками, буфетами и тому подобными заведениями (что характерно для того времени первой половины перестройки). Мне как-то сразу стало грустно.

Продолжая разговор о театре, я ещё раз повторил свою версию об архитектурных излишествах, а, точнее, о недостатках акустики, и был тут же осмеян Сашей. Но я не сдался и бодро взял курс на кабинет директора. Я представился, сказал, что жил в Новосибирске в эвакуации и приехал сюда впервые после 45-го года и объяснил суть нашего спора. И директор театра подтвердил мои слова: «Все правильно. Только Вы немного ошиблись в номерах рядов, их количестве. Нет, архитекторов не посадили, а слегка пожурили. Сейчас всё нормально, театр работает, хотите, сегодня вечером я Вам оставлю место в каком-нибудь ряду из тех, которые Вы назвали, и Вы убедитесь, что там всё в порядке». Но у меня совершенно не было ни настроения, ни возможности это сделать. Я сказал: «Спасибо, спасибо, мы бы с удовольствием, но сегодня должны уехать». – И гордо вышел из театра.

Казалось бы, Михаэль побежден, но победить Михаэля в споре невозможно. Мы спокойно пошли дальше. Мы шли по каким-то улицам, но в нужном направлении. Я остановился на углу двух улиц и сказал: «А вот здесь мы с бабушкой стояли в праздничной толпе 9 мая 45-го года и приветствовали проходящих мимо солдат с автоматами на груди, с большим количеством орденов, медалей, с нашивками о ранении: лёгком, среднем, тяжёлом. Они чеканили шаг, а на тротуарах стояли счастливые люди, махали руками, все обнимались. Это мой первый парад Победы в Великой войне, и я его запомнил на всю жизнь».

Саша в ответ пробурчал про себя что-то вроде: «Ну и горазд же ты приврать». Я повёл его дальше. У какого-то дома я остановился и сказал: «А вот этот дом, в котором я прожил четыре года». В ответ услышал то же самое: «Слушай, ну и горазд же ты сочинять». Но, ни тут-то было. У нас уже были мобильные телефоны. Я спокойно набираю ленинградский номер и задаю матери вопрос: «Мама, ты не помнишь наш адрес в городе Новосибирске?» – Старушке было уже лет под девяносто. Её слегка надтреснутый голос вдруг зазвенел металлом и она сказала: «Улица Рабочая, дом 9, квартира 45» Я попросил её повторить и дал трубку Михаэлю. Мы подняли глаза и увидели табличку: ул. Рабочая, дом 9. Оставалось найти квартиру 45. Саша явно приуныл. Мы прошли через двор. Я ему показал подвал, в котором находилась котельная, вся крыша которой всегда была завалена шлаком. Об этот шлак я обдирал свои коленки, которые постоянно кровоточили.

Здесь за уголочком в пятилетнем возрасте мы проходили «жизненную школу» – учились курить у старших. Курили траву, курили чай, иногда нам доставался какой-нибудь окурок, который мы делили на несколько частей. Оказалось, что этой котельной уже нет, и это понятно. Там размещалось овощехранилище, а на данный момент это помещение занято складом с какой-то одеждой. С овощами стало плохо, а вот с турецкими шмотками – всё в порядке.

Я решил подняться к своей квартире, позвонил, в душе всплыли какие-то не совсем сладкие воспоминания, потому что мы здесь не очень дружно жили с хозяйкой этой квартиры. Мне открыли дверь, и выяснилось, что тут уже из старых жильцов никого не осталось. Тогда я спросил: «А живет ли по-прежнему выше этажом семья Солохиных, живет ли там мой друг, мой ровесник, мой босоногий товарищ Лёка Солохин? Мы с ним вместе ходили в школу в первый класс. У него была сестричка-двойняшка, которая после войны умерла от воспаления легких. Я бы очень хотел увидеть моего друга». Мне ответили: «Вы знаете, в той квартире действительно жили Солохины, но они несколько лет, как отсюда уехали. А Вы опоздали совсем немного, Алексей Солохин умер полгода тому назад». Так что встреча с моими друзьями детства не состоялась. Я тяжело вздохнул, ну что делать? Такая жизнь. Все когда-нибудь уходят, кто-то раньше, кто-то позже.

Мы спустились вниз, и я повел Сашу дальше по маршруту. Вспомнил, что здесь недалеко находилась школа номер три, куда я ходил в первый класс, а если еще топать, топать, топать, то можно дойти до молокозавода, с которого мы помогали теткам возить мороженое на продажу. Мы с Лёкой по очереди толкали тележку, а нам за это два раза в неделю давали мороженое. Конечно, они и без нас могли бы все дотащить, но почему бы не подкормить ребятишек. Во время войны детей жизнь не радовала, и какой-то кусочек мороженого, сделанного из соевого молока, был очень даже кстати. Это был мой первый бизнес, когда мы зарабатывали на мороженое, занимаясь трудом – помогали теткам толкать их телеги до парка, где обычно они торговали своим вкусным товаром. До этого молокозавода оказалось 200 или 300 метров. Потом я вспомнил, что наша улица спускается прямо к реке Обь, и там должен стоять большой красивый дом, в котором жил первый секретарь обкома.

Мы не поленились туда спуститься, но никакого старого дома не нашли. Там стояли современные двухэтажные дома. Так что узнать город по-настоящему мне не удалось, но я понял, что побывал на своей второй родине и с чувством выполненного долга улетел из Новосибирска. Больше мне там бывать не доводилось. Вот такая короткая зарисовка в продолжение истории о моей жизни, о маме, об отце, который героически работал и заработал там в 41-м году свой орден Ленина.

Послевоенные годы

Когда мы приехали из эвакуации, отец получил огромную по тем временам комнату (аж целых двадцать квадратных метров и, главное, отдельную!) в заводском общежитии оптического завода, где он занимал должность Главного конструктора. Бабушка, потеряв своё право на единственную оставшуюся у неё после многократных «уплотнений» комнату, тоже поселилась с нами. Наша совместная жизнь проходила непросто не только из-за количества квадратных метров на душу населения, но и по причине жёсткого противоборства и даже полной несовместимости бабки Эси и моей матери. До сих пор не понимаю, как бабушке удалось затолкать в комнату столько мебели совершенно разного назначения и стиля. В комнате стоял диван из дамского будуара какого-то необычного «розового дерева», рядом размещались части спального гарнитура, кабинета, гостиной, столовой и даже какая-то мебель из комнаты для прислуги. Первой жертвой жесткого противоборства пал диван из розового будуара, который попросту выставили во двор. Его быстро приватизировал кто-то из жильцов, так же как и мы недавно вернувшихся в Ленинград из эвакуации. Ведь многие не нашли не только свои кровати, но даже следы домов, в которых они жили до войны. Бабушкин антиквариат был размещён с такой плотностью, что набеги для борьбы с пылью на этой «враждебной» территории моя мать решалась проводить нечасто, и всегда с большим скандалом. Я пользовался таким скоплением мебели в своих целях и в самых потайных и труднодоступных закоулках мебельного склада устраивал тайники. Там хранились гранаты «лимонки», отдельно – взрыватели к ним, упаковка плоских японских штык-ножей в заводской смазке, офицерская сабля, какие-то узлы военной оптики и много других вещей, абсолютно бесценных среди семи-десятилетних героев послевоенных лет. Всё это добывалось на заводской свалке в пяти минутах ходьбы от нашего общежития.

Бабушкина мебель оказалась необычайно прочной и живучей. Она переезжала с нашей семьёй 4-5 раз из одной квартиры в другую. Часть её доехала со мной до последнего пристанища в Гатчине всего за три года до отъезда в Австралию. Но, конечно, её пришлось обновить. Опытнейшие мастера из Мухинского училища, которые этим занимались, объяснили нам, серым, что это мебель времён Николая Первого, и относиться к ней надо с большим уважением. В итоге часть мебели была продана по очень достойной цене и попала, надеюсь, в более опытные руки. Другая часть так и осталась в гатчинском доме.

В десяти минутах ходьбы от нашего общежития, на заброшенном старинном Польском кладбище находилась свалка никому не нужных трофейных легковых автомобилей, от «Опель-лейтенанта» до «Опель-адмирала». Мы бережно относились к этим машинам, никогда их не грабили, но зато с удовольствием и всласть «управляли» ими, гордо рассевшись на кожаных сидениях. Нам казалось, а может, так и было, что стоило лишь залить бензин, заводной рукояткой провернуть двигатель, и вперёд, в настоящую жизнь.

Шли первые послевоенные годы. Мы вернулись из эвакуации в августе 1945-го года. Лишь через год по приговору военного трибунала были казнены через повешение и оставлены на несколько дней для всеобщего обозрения немецкие полицаи. Мы, мальчишки, вопреки запрету родителей, бегали на площадь у кинотеатра «Гигант» и, бесцеремонно хватая за сапоги, раскачивали окостеневшие тела. Мы были детьми войны, многие из нас перенесли все ужасы блокады, и это стало безжалостной местью до срока повзрослевших детей.

На Невском проспекте многие разбитые обстрелами и бомбёжкой дома красовались фанерными фасадами, за которыми лежали только груды разбитого кирпича. Но город уже вставал из руин. Через два года, осенью 1947-го, мы уже переехали в другой дом, на улице Петра Лаврова, который только что отремонтировали. Мои новые одноклассники неоднократно рассказывали, что в этом доме немецкой бомбой были обрушены две стены, а в уцелевшем углу красовался висевший человеческий череп. И сколько же разных версий о его происхождении мне довелось услышать!

Незадолго до этого, в конце августа 1947-го, на огромном автомобильном прицепе через весь город везли в Петродворец вновь отлитую из бронзы, взамен украденной немцами, скульптуру Самсона. Эта скульптура и сейчас известна во всём мире, а для каждого ленинградца является не только предметом для любования, но и одним из символов нашего города, нашей гордостью!

Круг судьбы замкнулся

У меня сохранилась маленькая фотография, сделанная во время первого запуска нового фонтана «Самсон». Её судьба удивительна. Снимок сделан профессиональным фотографом и другом нашей семьи Готей Журавлёвым. Это он провёл нас на строго охраняемую площадку около фонтана, воспользовавшись своим документом фотожурналиста. Чудом этот снимок оказался в багаже, прибывшем со мной в Австралию.
А дальше – очередной удивительный круг судьбы. Во время одного из товарищеских застолий, в доме наших друзей в Мельбурне хозяйка дома по имени Настя, приехавшая сюда из Киева, а родившаяся и выросшая в Ленинграде, стала вспоминать историю жизни своей подруги детства по имени Наташа. Что-то в этой непринуждённой застольной беседе тронуло меня, как будто эту историю я уже где-то слышал. Уже через пару минут я понял, что речь идёт именно о той Наташке, которую я хорошо знал – дочери друга нашей семьи Готи Журавлёва, жившего с семьёй в том же общежитии.

Ещё через пару дней на своём домашнем компьютере я нашёл две фотографии. На одной из них – смеющаяся женщина нашего времени, то есть двадцать первого века. На второй – двухлетняя пацанка, но с такими же задумчиво-весёлыми глазами, а рядом – коротко остриженный мальчишка младшего школьного возраста, чем-то очень похожий на мою мать. И тут всплыли воспоминания 65-летней давности. Я вспомнил маленькую Наташку, дочку дяди Готи Журавлёва, которую я нянчил в детстве, помогал взрослым купать её в оцинкованной ванночке, укачивал, когда она заливалась пронзительным рёвом, опекал её, как старший брат.

Далее
В начало